Меч и ятаган

– Я же сказал ей идти в дом! – зло прищурился он, но взял себя в руки в присутствии святого отца.

– Видимо, она не слышала тебя, Лука, – отозвался Сальваго. – Возможно, я отвлек ее.

Лука с сомнением посмотрел на священника, однако понял, что пока ничего сделать не может.

– Мне жаль, что такое случилось с Нико, – начал Сальваго, но Лука лишь молча кивнул. – Я принес хлеба, – добавил он, протягивая хозяину дома свежую буханку хлеба, которую ему дал булочник.

Хлеб был еще теплый, только что из печки. Лука не видел свежего хлеба уже месяц и жадно пожирал буханку глазами.

– Благодарствую, святой отец. Входите, – пригласил его в дом Лука. – Изольда!

– Если сейчас неподходящий момент, я могу зайти попозже.

– Вовсе нет! Изольда! Принеси теплого молока! У нас гость!

Постепенно глаза Сальваго привыкли к полумраку дома. Единственное маленькое окошко выходило на улицу, и обычно его держали закрытым. Окно было затянуто льном, вымоченным для прозрачности в масле. В комнате, служившей кухней, гостиной и столовой, стояла грубо выструганная деревянная скамья, единственный стул и стол. Под столом лежали две овцы. За ними находилась выгребная яма. У дальней стены стояла лестница, уходившая наверх, на деревянный настил под самым потолком, где спали дети.

– Садитесь, святой отец, – показал на стул Лука, и Сальваго присел. – Изольда! – снова закричал Лука. – Сколько тебя можно ждать, женщина!

На одной из стен Лука построил для Изольды небольшой алтарь, где она поставила символы и реликвии своей веры. В центре стены висело распятие, на котором корчился в агонии истекающий кровью Христос в терновом венке. На полке под ним стояли реликвии: свеча из пчелиного воска, собранного в ульях Вифлеема, кусочек дерева от весла, найденный после кораблекрушения апостола Павла, лоскут от одеяния апостола Петра. Все они были куплены за большие деньги у продавцов, которые клялись, что реликвии подлинные. Изольда молилась им всем.

Стена напротив предназначалась для случаев, когда первая стена оставалась глуха к молитвам. Там было множество полок с амулетами, мазями и снадобьями, каждое из которых, как обещали деревенские знахари, обладало магическими или лечебными свойствами. Жестяные банки с корнем горечавки и шандры, аккуратные стопки коры тамаринда. Сенна от кишечных демонов, свиной глаз, завернутый в сухое заячье ухо, от ненавистных газов, сушеная черепашья кровь в оливковых листьях от сглаза. Никто, и в первую очередь сама Изольда, не знал, где заканчиваются молитвы и начинается колдовство. Одной рукой она держалась за Христа, а другой – за колдовские штучки, не зная, чему верить больше. Лука ворчал, но мирился с причудами жены. По его мнению, ни от того, ни от другого особой помощи ждать не приходилось, разве что в опустошении его и без того тощего кошелька. Из-за полога появилась Изольда Борг. Она мела пол, бормотала себе под нос «Отче наш» и «Аве», орудовала метлой и гоняла пыль из одного угла в другой, сбивала ее во все новые кучи, вытаскивала овечьи фекалии из куч мусора и бросала их в выгребную яму. Хлопья пыли летали по воздуху в бледных лучах солнца, проникавших через щели в дверном проеме.

Она глубоко вздыхала, словно смертельно устала. Под глазами темнели круги. Черные волосы были убраны в строгий пучок и спрятаны под платок, она всегда ходила в одном и том же черном платье. Увидев Сальваго, она смутилась и поспешила задернуть занавеску, закрывавшую противоположную алтарю стену.

– Отец Сальваго, – засуетилась она, – вы уж простите, не ожидала, что вы зайдете!

Изольда со злостью посмотрела на Луку: как можно было взять и, не подумав, пригласить священника в дом? Но Лука, кажется, не понял, на что она злится. Сам он ходил в церковь только на отпевания.

Сальваго ужасали эти суеверия, опасно граничившие с колдовством, но сейчас он решил не заводить разговор на эту тему. Изольда Борг была не единственной прихожанкой, которая пыталась подстелить соломки с обеих сторон. К тому же сегодня неподходящий день для таких разговоров. Изольда была одной из самых преданных прихожанок церкви Святой Агаты и своими привычками не отличалась от большинства. Шесть дней в неделю она редко выходила из дому. Редко, потому что на улице сплошная чума, грех и мужчины, которые смотрят на женщин. На рынок и по всем делам она посылала Марию. Каждый вечер перед ужином она открывала окно, выходившее на улицу, и обменивалась последними сплетнями со старой каргой Агнетой, жившей по соседству. Женщины не могли видеть друг друга. Разделенные стеной, они смотрели на узкую улочку, на каменные стены домов напротив, замечая каждую тень, каждый выброшенный мусор, каждую пробегавшую мимо на четырех лапах крысу и каждого проходившего мимо на двух ногах негодяя. Завидев прохожего, женщины тут же закрывали лица платками и прятались в доме. Они обменивались пикантными слухами о скандалах, мелких грешках и неизбежной каре Божьей, которая ждала заблудшие души Биргу.

Из дому Изольда выходила только по воскресеньям на мессу в церкви Святой Агаты, которую не пропустила бы, даже если бы с небес начало извергаться пламя.

– Откушаете с нами лукового супа, дон Сальваго? – спросила она, поворачиваясь к висевшему над очагом котелку и помешивая деревянной ложкой его жидкое содержимое.

– Нет, благодарю вас, – ответил он. – Я пришел выразить соболезнования по поводу вашей утраты.

Изольда принялась мешать суп в два раза быстрее и ничего не ответила. Сальваго знал ее историю, отражавшую жестокую действительность Мальты. Женщина приехала на остров со своим первым мужем в тот же год, когда сюда прибыли рыцари ордена Святого Иоанна. Ее супруг-плотник искал здесь работу, но нашел смерть от лихорадки. На следующий год вдова вышла замуж за мальтийца Луку Борга. Родила ему шестерых детей. Четверо умерли от голода и болезней. Каждая потеря, думал Сальваго, высасывала из нее жизнь и тепло, а теперь пропал и Нико, ее младший сын. Никто бы не удивился, если бы последний удар судьбы сделал Изольду такой же суровой и жестокой, как и сам остров, если бы она окончательно пала духом от тягот жизни и обжигающего сирокко, дувшего из Африки. Сальваго знал, что женщина уже много лет умоляет мужа уехать с острова и вернуться в Италию, в ее родные края, но тщетно. Лука никогда не выезжал с Мальты и ни за что не согласился бы уехать, в каких бы тяжелых условиях ни приходилось жить.

Еще Сальваго знал, что Изольда молилась Богу и просила Его, чтобы тот избавил ее от адских мук земной жизни. Сидя в исповедальне, он узнал ее, когда женский голос вздохнул и горестно произнес: «Когда я умру, счастливее меня будут разве что черви».

Ее супруг, по мнению Сальваго, ничем особым не выделялся среди прочих прихожан: он смертельно устал от тягот жизни. Голод, нищета, потеря детей лишили его желания жить. Лука держался особняком, в церковь ходил редко, работал, когда была работа, и спал, когда работы не было. Одним словом, весь день ждал, пока наступит ночь.

– Просто хотел сказать вам, что я ходил к рыцарям ордена, – начал Сальваго, ловя на себе вопросительный взгляд Изольды, и опустил глаза. – Они… они пообещали сделать все, что смогут.

Сальваго понял, что эти слова, произнесенные вслух, кажутся еще более пустыми, чем когда он сам услышал их. Изольда молча повернулась к котелку с супом.

– Этого бы не случилось, если бы Мария… – зарычал Лука и тут же замолчал, сжимая и разжимая огромные кулаки.

– Я слышал, что вчера она говорила с великим магистром, – возразил Сальваго. – Для такого нужна смелость. Она храбрый ребенок.

– Говорила! Она спорила с ним! Вот что люди говорят! Кинула в него камнем! Нас из-за нее арестуют! Если бы не эти ее глупые мечты о сокровищах, Нико был бы здесь и ей вообще не понадобилось бы ни с кем разговаривать!

Сальваго подумал о синяках на руках и лице девочки. Лука сделал не больше, чем любой другой отец в подобных обстоятельствах. Другой мог бы избить ее до смерти, и никто бы и слова не сказал.

– Я ни в коем случае не хочу вмешиваться в ваши семейные дела, Лука, но не будьте так строги с Марией. Она просто ребенок, еще не понимающий взрослого мира. Она совершила ошибку, но в случившемся все же виноваты корсары, а не она.

– Она должна была чистить выгребную яму, как я ей и сказал! А там корсаров не водится, дон Сальваго!

– Она и так настрадалась, Лука. Стоит заглянуть ей в глаза, и все понятно.

– Страдает не она, а Нико! – неистово затряс головой Лука. – Не она, а ее мать! Мария навлекла на нас такое несчастье, и все из-за ее непослушания! Пустоголовая мечтательница! У нее сила воли как у быка! Я пытался сломить ее, но не смог. Так пусть это сделает жизнь!

– Мы должны молиться Господу за спасение души Нико, – увещевал его Сальваго. – Господь сохранит его!

– Бог покинул его, – с горечью в голосе отозвался отец.

– Лука! – ужаснулась Изольда, но Сальваго не обратил внимания на слова прихожанина, склонил голову и зашептал слова молитвы.

Глава 5

За холмами над гаванью прогремели пушки, сообщая городу, что в порт входит корабль с богатствами на борту. Хозяева таверн и проститутки готовились принять поток моряков и солдат, а торговцы спешили на пристань, надеясь заработать на трофеях и рабах.

Баркас с лиманом-реисом, начальником порта, на борту отчалил от берега и направился к галиоту реиса Али-аги. Мужчины пили кофе на корме, пока писцы составляли подробную опись сокровищ, чтобы подсчитать налог, причитающийся бею. Галиот причалил к пристани, рабы окунули весла в воду, где их забрала легкая лодка. Весла и паруса снимут с судна до следующего выхода в море, чтобы рабы не попытались захватить его и сбежать.

Сидя в трюме, Нико понял, что суматоха на борту означает, что это не просто очередная остановка. Вскоре к пленникам спустили лестницу и приказали подниматься. И хотя они провели все это время в ужасной обстановке, первым идти не хотел никто. Исход начался только после щелчка кнута надсмотрщика.

Нико поднимался из вонючего темного трюма, как из могилы. Ступив на верхнюю ступеньку, он с наслаждением вдохнул солоноватый аромат морского бриза – первый глоток свежего воздуха за почти три недели. Выбравшись на палубу, он встал на колени, а потом неуверенно поднялся и огляделся. На корабле и у пристани царила суета. С галерных рабов сняли цепи, нагрузили их тюками с грузом и увели в тюрьму, где они содержались между выходами в море. Нико отчаянно заморгал от яркого света, разглядывая бухту и поражавший воображение город за ней.

В отличие от простых каменных домов Биргу, все здания были побелены, стены сияли в полуденном солнце. Над городом и гаванью, на вершине холма возвышалась огромная касба. Нико решил, что этой крепостью наверняка владеет какой-нибудь король или епископ. Мальчик смотрел на минареты и купола, на крепостной вал, поднимавшийся вверх по холму от самой воды, окружавший и защищавший город, с редкими бастионами и тяжелыми воротами. За городской стеной виднелись роскошные сады, зеленые парки и высокие мельницы, крылья которых неспешно вращались на легком ветру.

Массивный волнорез разделял гавань на две части и доходил до небольшого островка с развалинами старинных испанских фортификационных сооружений. На волнорезе трудились рабы, ворочая тяжелые каменные блоки, использовавшиеся для ремонта стены, которую постоянно пожирало голодное море. Заканчивался мол городскими воротами. Еще одни ворота с железным портиком вели к длинной береговой линии, где рядами лежали военные галеры, походившие на серых китов. Здесь борта галер шкурили и промасливали. Небольшая флотилия рыбацких судов огибала волнорез и выходила в открытое море, их паруса трепыхались на ветру. Нико смотрел на все это, потеряв дар речи от восхищения: по сравнению с открывшимся видом порт в родном Биргу казался крошечным и жалким. Он понял, что находится в каком-то важном месте.

– Константинополь? – спросил он у стоявшего рядом матроса.

– Эль-Джазаир, – ответил тот, смеясь над его глупостью.

Нико остолбенел.

Алжир.

На пристанях Мальты он слышал легенды, ходившие об этом городе. В портах Европы его называли сокровищницей греха, театром жестокости. Город поразил Нико, но на самом деле он был просто колонией Константинополя, пустяком на задворках блистательной Османской империи. Город, основанный финикийцами, процветал, пережив разрушение вандалами, захват испанцами, а затем наконец османами под предводительством корсара Хайреддина, которого весь христианский мир знал под именем Барбаросса и которому удалось изгнать отсюда испанцев.

Алжир.

Крупный город в Африке с гремучей смесью берберийской и мавританской крови был смертельно опасен для христиан, дорого обходился торговцам и постоянно раздражал королей и пап. Местные корсары практически безраздельно властвовали над этим морем и безнаказанно грабили многочисленные торговые суда. На улицах города бурлила жизнь, на рынках царило изобилие, в тюрьмах сидели бесчисленные тысячи рабов. Попавшие в плен оставались здесь навсегда, а на свободу вели только два пути: выкуп или смерть.

Теперь самые последние приобретения потекли в город, среди них был и Нико. Инстинктивно он пытался спрятаться за взрослых, выглядывая из-за их спин и рассматривая все новое и непонятное. Их вывели по сходням на причал, потом они прошли через огромные деревянные ворота и попали в город. У ворот Нико решился поднять глаза. Сверху каменные стены были утыканы железными пиками. Почти на всех красовались высохшие на солнце человеческие головы, ошпаренные кипятком, потом высушенные в мешках с солью, а затем выставленные на всеобщее обозрение, чтобы все попадающие в Алжир помнили, какое наказание ожидает проявляющих неповиновение. Нико застыл с открытым ртом, глядя на головы на пиках, и сдвинулся с места, только когда его толкнули в спину.

Они взбирались наверх по лабиринту улиц, в пыльных переулках была тяжело дышать, вокруг царил хаос незнакомых картинок, звуков и запахов. Город напоминал огромный базар. Толпы людей заполняли узкие улочки, под ноги все время попадались козы, овцы и дети. В темных проулках спали калеки, рядом с которыми стояли чашки для милостыни, в толпе орудовали карманники. Разносчики воды с огромными бурдюками из медвежьих шкур продавали прохладительные напитки, наливая их в медные стаканчики. Здесь можно было увидеть красивых коней, гордых и нервных, обезьян на поводках, огромных ящериц, выпотрошенных и вывешенных сушиться. Здесь можно было встретить кочевников из великой пустыни, солдат из Стамбула и купцов из портовых городов Франции и Венецианской республики – настоящая солянка из разных людей в разных одеяниях: фесках и тюрбанах, шелковых кафтанах и шляпах с перьями, бурнусах и широких шароварах. В городе стоял постоянный гвалт, настоящая какофония из мычания верблюдов и блеяния овец, резких звуков рога и флейт, бесконечной болтовни торговцев. Продавцы совали покупателям в руки ткани и дешевые украшения, попивая крепкий кофе и с ленивым интересом наблюдая за вереницей новоприбывших рабов.

Восхищение Нико затмевал только голод. Корабельные галеты не дали ему умереть с голоду, но этого было мало, и желудок все время будто царапали когтями изнутри. Все, что он видел, напоминало ему о еде. Ослы тащили на спине огромные короба со свежими овощами. По улицам бегали пухлые курочки. В тени верблюды лениво жевали траву, которая выглядела такой сочной и свежей, что Нико не сводил с нее глаз. В плетеных клетках сидели фазаны. Пахло специями, жареной бараниной и свежевыпеченным хлебом – все эти запахи просто сводили мальчика с ума. В лавках мясников висели туши, на открытом огне жарились шашлыки. Повсюду роились мухи, но Нико и они казались вполне съедобными.

Над рынками и улицами плыла ошеломляющая смесь ароматов. Ароматический бальзам из сторакса; дурманящая конопля и пряный чабрец; отвратительная вонь гниющих овощей и плоти. Еще один отвратительный запах, вдруг понял Нико, исходил от его тела. Он выбрался из трюма корабля и сошел на сушу, но запах трюма остался с ним. Впервые за все это время Нико заметил, что покрыт слоями грязи, и попытался стереть ее с себя на ходу, но тщетно. Как было бы здорово сейчас искупаться, смыть с себя все это, подумал он, но тут же ему стало ужасно грустно, так как до него сразу дошло, что это невозможно. Обернувшись, он посмотрел на сверкающее на солнце море в поисках галер ордена Святого Иоанна, поскольку у него не было сомнений в том, что рано или поздно они появятся. На горизонте было пусто, до моря отсюда было уже довольно далеко. Нико отвернулся от такого близкого и одновременно недостижимого вида, и ему стало очень жалко себя.

Процессия рабов проходила мимо уличного торговца, державшего в руках поднос с засахаренными фруктами. Не думая, Нико схватил один цукат. Торговец, сам еще мальчик, гневно завопил и стал звать на помощь стражников. Стоило Нико откусить кусочек райского лакомства, как невидимая рука мощным ударом сбила его с ног. Он упал на землю, ударился подбородком и прикусил язык. Кусочки засахаренной сливы, смешанные с кровью, вывалились у него изо рта. Ошеломленный, Нико с трудом встал на четвереньки, собрал выпавшие изо рта кусочки, снова засунул их в рот, но тут его пнули сапогом в бок с такой силой, что он задохнулся, и все лакомые кусочки снова вылетели изо рта на землю. Нико упал в пыль, поморгал и снова потянулся за остатками цуката, потому что не мог думать ни о чем, кроме еды. В следующую секунду он оказался на спине, глядя в бесцветное небо. Он услышал щелчок кнута, живот обожгло страшным огнем. Нико закричал и попытался закрыться руками. Еще дважды его ударили кнутом, потом рывком подняли на ноги и грубо толкнули в вереницу рабов. Спотыкаясь, Нико побрел вперед. Один из пленников схватил его за локоть и прошептал:

– Дурень! Готов рискнуть жизнью за сладкое?

Нико не очень умел постоять за себя, в отличие от своей сестры Марии. Его до сих пор трясло от ужасной катастрофы, которая случилась просто потому, что ему захотелось хотя бы на секундочку ощутить вкус сахара. Ребра нещадно болели, живот жгло, саднило язык. Тем не менее он подумал, что раз его не убили сейчас, то, значит, и не собираются. Обычно у надсмотрщиков разговор был короткий. Во рту все еще оставался вкус засахаренной сливы, смешанный с пылью и кровью. Сладость Нико ощущал еще долго.

А еще он знал, что Мария гордилась бы им.

Пленники провели ночь в просторном дворе дома Али-аги. Те, кому не хватило места в тюрьме для рабов, располагавшейся в сводчатом здании купальни, спали под открытым небом. Одеял у них не было, поэтому они жались друг к другу, чтобы защититься от холода. Провести так ночь после заключения в трюме казалось райским подарком.

Вскоре после рассвета двор наполнился посетителями. Пришли торговцы и менялы, а также много рабов – одни в лохмотьях и кандалах, другие хорошо одетые и без цепей. Рабы искали среди новоприбывших друзей или родственников. Несмотря на мешанину из разных языков, Нико понимал многое из того, о чем они говорили. У него был острый слух, и ему показалось, что они говорят на смеси испанского, итальянского и мавританского, а все эти языки он часто слышал на Мальте. Нико пытался задавать вопросы, но в силу его юного возраста никто не относился к нему серьезно и не давал себе труда ответить. Он бродил среди взрослых, которые не обращали на него внимания, и слушал, о чем они говорят.

Тебя ждут жуткие страдания, если они узнают, что ты из богатой семьи. Тебя будут пытать, чтобы ты сильнее молил родственников выкупить тебя.

Отсюда можно выйти, только если за тебя заплатят выкуп. Другого выхода нет.

Если тебя заберут рабом в бейлик, помолись за спасение своей души и за быструю смерть. Если есть деньги, купи яда.

Если есть деньги, проглоти их, а то отберут.

Если они узнают, что ты проглотил деньги, то вырежут их из твоего живота заживо.

– Меня зовут Бабá, – по-итальянски произнес мальчик, внезапно вынырнувший из толпы.

Его живые карие глаза светились дружелюбием. Парнишка был на несколько лет старше Нико. Выглядел он как беспризорник, бедно одетый и босоногий, но перемещался по территории свободно, с достоинством и даже здоровался со стражниками.

– Ты с Сицилии?

– С Мальты! – с готовностью ответил Нико, обрадовавшись, что ему есть с кем поговорить. – Что теперь со мной будет? Как мне попасть домой?

– Всему свое время, – ответил ему Бабá. – Я могу тебе рассказать все, что хочешь. Я раньше тоже был рабом, как и ты.

– Я не раб! – с жаром перебил его Нико.

– Ха! – Бабá махнул рукой в сторону остальных. – Неподходящая у тебя компания для вольного человека.

– Я не раб! – повторил Нико.

– Ты меня-то не убеждай, – пожал плечами Бабá. – Я просто хочу с тобой дружить. Я и правда когда-то был рабом. Из Бриндизи, из Неаполитанского королевства. Но я свое отработал. Как видишь, я теперь сам по себе.

– Такое возможно? – Лицо Нико озарилось надеждой.

– В Алжире все возможно с помощью Всемилостивого.

– А кто такой Всемилостивый? Он сейчас здесь?

– Аллах, конечно. Он всегда здесь, – осторожно остановил его Бабá. – Ты из благородной семьи?

– Нет.

– Мне кажется, ты очень хитрый. И слишком красивый для простолюдина. Ты сын графа? Императора?

– Мой отец – строитель, – важно сообщил Нико. – В Биргу. Сейчас он строит крепости для рыцарей ордена Святого Иоанна.

– Вот об этом я бы на твоем месте говорить не стал. – Бабá с подозрением посмотрел на Нико. – Похоже, ты водишь меня за нос. Значит, у тебя есть ремесло? Ты умеешь строить? Каменщик? Плотник?

– Пока нет. Папа говорит, я еще маленький. Начнет учить меня в следующем году, и тогда…

– В следующем не начнет, – перебил его Бабá, – разве что…

– Разве что – что?

– Ты ничего не умеешь, значит надо притвориться, что умеешь, – Бабá заговорщически понизил голос, – или подкупить нужного человека, чтобы оказаться там, где хочешь. У тебя есть какой-нибудь бакшиш?

– Какой-нибудь – что?

– Деньги, чтобы дела делать, – потер пальцы Бабá.

– У меня ничего нет, – соврал Нико.

– А вот это жаль. Раз нет, тебя просто продадут на торгах в Бедестене. Там продают весь скот и всех рабов, кроме тех, кому повезло найти подходящего господина заранее. Если тебе никто не поможет, то станешь рабом в бейлике и умрешь в карьерах. Или тебя отправят на галеры, прикуют к скамье, и ты будешь молить о смерти. Если у тебя есть бакшиш, я могу устроить тебя на работу во фруктовые сады или даже в пальмовые. Вот там хорошо живется! Тебя будут кормить, и работа не тяжелая. Финики везут в Венецию в ящиках. Я помогу тебе спрятаться в ящике, а там ты запросто сбежишь.

Венеция! Дукаты жгли карманы Нико. Деньги как будто кричали слово «свобода», но его голова отвечала: «Осторожно!» Нико охватила нерешительность.

– А я-то думал, что ты из благородных, – с жалостью в голосе произнес Бабá и безразлично пожал плечами. – Может, ты и не родился рабом, но тебе явно предначертано судьбой умереть рабом, – бросил он, отвернулся и пошел прочь.

Нико показалось, что вместе с Бабá от него уходит последняя надежда. От его настороженности не осталось и следа. Ведь другого шанса может и не представиться!

– Постой! – крикнул он, пошарил в кармане, вытащил драгоценную монету и осторожно протянул ее новому знакомому так, чтобы никто не заметил. – Этого хватит?

– Вряд ли, – равнодушно хмыкнул Бабá, поглядев на монету. – Другие дадут больше. В пальмовые сады попасть нелегко. Там есть тень и прохладная вода. Фрукты сами падают в руки прямо с деревьев, – мечтательно произнес он, протягивая Нико его монету. – Лучше оставь деньги себе. Купишь себе еды в карьерах.

– Нет! – Нико снова полез в карман. – Вот еще одна! Больше у меня ничего нет, клянусь!

– Мудро с твоей стороны довериться мне. – Деньги исчезли в кармане Бабá. – А теперь мне нужно заняться твоей судьбой.

С гулко бьющимся сердцем Нико смотрел вслед исчезающему в толпе Бабá. Никогда раньше он не заключал сделок и не платил денег, но теперь удача улыбнулась ему и речь идет о его будущем.

Рабов раздели догола, а потом мужчины под предводительством Али-аги рассортировали их на группы. Как они отбирали людей, оставалось загадкой, но одних ждала бесконечная смерть заживо на галерах, а других – медленная, мучительная смерть в карьерах. Одних уводили в цепях, других – без. Кто-то из рабов гневно закричал. Нико встал на цыпочки, чтобы разглядеть, что будет дальше. С ошеломляющей скоростью надсмотрщик выхватил огромный ятаган и снес кричавшему голову с плеч. Обезглавленное тело рухнуло на песок, содрогнулось в последних конвульсиях и затихло. Надсмотрщик тщательно вытер клинок и убрал ятаган в ножны. Али-ага отмахнулся от назойливой мухи и продолжил делать свое дело, словно ничего не произошло. Рабы проходили перед ним по очереди. Нико думал, что же делать с дукатами, которые он вынул из карманов, прежде чем раздеться. Он видел, как остальные тайком глотали монеты. У одного нашли деньги и сразу отобрали, и тогда Нико принял решение. Делая вид, что просто зевает, он прикрыл рукой рот, незаметно положил монету на язык и попытался проглотить, но монета оказалась слишком большой и застряла в горле. Он закашлялся, и монета вылетела у него изо рта. Горло саднило, глаза слезились. Худощавый мужчина в следующей шеренге злобно покосился на него, алчно глядя на монеты.