Стоик

Он сидел рядом с ней, говорил так, словно она принадлежала к цеху его коллег-инвесторов или его ровне из финансистов. И хотя ее не особо интересовали подробности, которыми жил его мир финансов, она почувствовала, насколько пылок был его интеллектуальный и практический интерес к таким делам.

– Что ж, одно я знаю наверняка, – перебила она, – победить тебя на этом поприще по-настоящему не сможет никто. Ты слишком мудр и слишком хитроумен.

– Может быть, – сказал он, польщенный ее похвалой. – Как бы то ни было, на все это требуется время. Годы уйдут, прежде чем у меня сумеют забрать эти дороги. И в то же время длительная задержка такого рода может в некотором смысле повредить мне. Предположим, если я захочу заняться чем-то другим, то окажусь в заведомо проигрышном положении из-за своих обязательств.

Несколько мгновений его большие серые глаза смотрели в никуда.

– Что бы я предпочел теперь, когда у меня есть ты, – задумчиво проговорил он, – так это побездельничать и попутешествовать с тобой некоторое время. Хватит, погнул я спину. Ты значишь для меня гораздо больше, чем деньги, несравнимо больше. Это странно, но я вдруг почувствовал, что я всю мою жизнь трудился не покладая рук.

Он улыбнулся и погладил ее по голове.

И Бернис, услышав это, исполнилась гордости и ощущения собственной силы, но и неподдельной нежности.

– Это чистая правда, дорогой. Ты работал, как какой-нибудь огромный паровоз или какая-то махина, которая разогналась на всю катушку, вот только не знает, куда мчится. – Она потрепала его волосы, погладила его по щеке, не переставая говорить. – Я думала о твоей жизни и обо всем, чего ты добился на сегодня. Я думаю, тебе на какое-то время надо съездить за границу, посмотреть, как живут в Европе. Я не понимаю, что еще ты можешь здесь делать, если только ты не хочешь заработать еще кучу денег. А в Чикаго явно заняться нечем. Я думаю, этот город просто ужасен.

– Ну, я бы так не сказал, – возразил Каупервуд в защиту Чикаго. – У него есть свои достоинства. Изначально я приехал сюда, чтобы зарабатывать деньги, и мне в этом смысле жаловаться не на что.

– Да-да, я знаю, – сказала Бернис, которую удивила подобная преданность, несмотря на горечь и трудности, пережитые им здесь. – Но, Фрэнк… – и тут она задумалась, стала тщательнее взвешивать каждое слово, – понимаешь, я считаю, что Чикаго слишком мал для тебя ты способен на нечто большее. Я всегда так считала. Ты не думаешь, что тебе нужно отдохнуть, оглядеться, посмотреть на мир не только глазами бизнесмена? Ты можешь найти себе какое-нибудь занятие, какой-нибудь крупный публичный проект, которым ты заслужись себе похвалу и славу, а не только деньги. Может быть, ты сможешь предпринять что-то в Англии или Франции. Я бы хотела пожить с тобой во Франции. Почему не поехать туда и не показать им что-нибудь новенькое? Например, какая сейчас ситуация с дорожным движением в Лондоне? Что-нибудь в этом роде. В любом случае тебе нужно уехать из Америки.

Он одобрительно улыбнулся ей.

– Ну, что ж, Беви, – сказал он, – мне представляется неестественным вести деловой разговор вроде этого, видя перед собой пару прекрасных голубых глаз и пожар волос. Но в твоих словах есть отзвук мудрости. В середине следующего месяца, а может быть, и раньше, мы отправляемся за границу, ты и я. А там, я думаю, смогу найти что-нибудь, чтобы порадовать тебя, потому что еще и года не прошло, как ко мне обратились с предложением, касающимся предполагаемого строительства лондонского метро. В то время я был слишком занят здесь, и у меня не оставалось времени ни на что другое. Но теперь… – и он похлопал ее по руке.

Бернис довольно улыбнулась.

Она и уезжала с улыбкой, когда наступила темнота, осторожная и сдержанная, села она в экипаж, вызванный Каупервудом.

Минуту-другую спустя уже совсем другой, уверенный в себе и гораздо более энергичный Каупервуд принялся за дело – начал строить планы на завтра: первым делом связаться со своим адвокатом, чтобы тот организовал встречу с мэром и некоторыми городскими чиновниками для решения вопроса о том, каким образом и какими средствами он может избавиться от своих многочисленных и громадных активов. А после этого… после этого… что ж, у него есть Бернис, та самая мечта его жизни, которая наконец-то сбылась. А поражение? Да не было никакого поражения! Не богатством единым жив человек, но и любовью.

Глава 4

Предложение, об английских корнях которого говорил Каупервуд, поступило к нему месяцев двенадцать назад от двух рисковых англичан – мистера Филипа Хеншоу и мистера Монтэгью Гривса, которые принесли с собой письма от нескольких широко известных лондонских и нью-йоркских банкиров и маклеров; в письмах они рекомендовались как подрядчики, у которых есть опыт строительства железнодорожных путей, уличных рельсовых путей и промышленных предприятий в Англии и других местах.

Некоторое время назад они лично вместе с Транспортной электрической компанией (английской компанией, организованной с целью продвижения проектов железнодорожной отрасли) вложили десять тысяч фунтов стерлингов в предприятие, имевшее целью сооружение подземной дороги от вокзала Чаринг в центре Лондона до растущего жилого района Хэмпстед в четырех или пяти милях. Целью того проекта было напрямую связать вокзал Чаринг-Кросс (конечный пункт Юго-восточной железной дороги, которая обслуживала южное и юго-восточное побережье Англии и была одной из главных артерий связи с Европейским континентом) и вокзал Юстон, конечный пункт Лондонской и Северо-западной железной дороги, обслуживающей северо-запад и выходящей в Шотландию.

Как они сообщили Каупервуду, Транспортная электрическая компания имела оплаченный капитал в тридцать тысяч фунтов стерлингов. Ей удалось провести через обе палаты Парламента акт, позволяющий им построить эту подземную рельсовую дорогу, или линию, и владеть, а также управлять ею, однако при реализации этих замыслов, вопреки бытующим у англичан представлениям об английском Парламенте, пришлось израсходовать существенную сумму, но не непосредственно на подкуп какой-либо из влиятельных групп, а, как намекнули мистер Гривс и мистер Хеншоу и как прекрасно понял Каупервуд (да и кто, если не он, знал толк в таких делах), человеку приходится прибегать к многочисленным способам и средствам, чтобы подольститься к тем, кто находится в более предпочтительном положении, чтобы влиять на умы членов комитета, чем люди посторонние, обращающиеся с прямой просьбой предоставить им ценную государственную привилегию, а тем более в Англии, где такие привилегии даются практически в вечное пользование. С этой целью они обратились в солиситорскую[2] компанию «Райдер, Буллок, Джонсон и Чанс», как к умному, имеющему хорошую репутацию и искусному союзнику, прекрасно информированному и ко всему прочему наделенному одним из самых выдающихся юридических талантов, какими может похвастаться столица великой империи. Эта достойная фирма имела неисчислимые связи среди частных держателей акций и президентов различных предприятий. И потому сумела найти лиц, чье влияние не только убедило комитет Парламента выпустить акт для Чаринг-Кросса и Хэмпстеда, но и еще, когда этот акт был утвержден, а первоначальные тридцать тысяч фунтов практически израсходованы, предложила поручить реализацию проекта Гривсу и Хеншоу, которые около года назад заплатили десять тысяч фунтов за двухгодичную лицензию на проведение работ по прокладке подземной рельсовой дороги.

Акт номинально содержал довольно жесткие положения. Согласно ему Транспортная электрическая компания должна была вложить консолями, или бессрочными облигациями, ровно шестьдесят тысяч фунтов в качестве обеспечения того, что запланированные работы будут выполнены в соответствии с положениями, требующими частичного или полного завершения, к определенным названным датам или раньше. Но, как два этих учредителя объяснили Каупервуду, любой банк или финансовая группа согласится за обычные маклерские проценты держать требуемое количество консолей в любом из названных депозитариев, а парламентский комитет в случае нового корректного обращения несомненно увеличит временной предел завершения работ.

И тем не менее после полутора лет их неустанных трудов, при том, что сорок тысяч фунтов были благополучно внесены, а шестьдесят тысяч бессрочных облигаций положены в депозитарий, деньги на строительство подземки (по оценке, они должны были составлять один миллион шестьсот тысяч фунтов) так и не были собраны. Причиной тому стал тот факт, что, хотя одна современная линия подземки «Сити – Южный Лондон» довольно успешно функционировала, английский капитал не имел никаких доказательств того, что новая, а к тому же и более длинная (а значит, и более дорогая) линия подземки будет окупаться. Двумя другими линиями были полуподземные, или на паровозной тяге, и проходили они по открытым разрезам и туннелям – рельсовые линии «Дистрикт» и «Метрополитен» протяженностью первая около пяти с половиной, а вторая – не более двух миль, и обе по соглашению могли перевозить пассажиров по любой из этих двух линий. Но при паровозной тяге туннели и разрезы были грязными и нередко задымленными, и ни одна из этих линий не стала прибыльной. А английский капитал не выказывал интереса, если не имел прецедента, показывающего ему, что линия стоимостью в миллионы фунтов может приносить доходы. Этим и объяснялись поиски денег в других частях света, приведшие мистера Хеншоу и мистера Гривса – через Берлин, Париж, Вену и Нью-Йорк – к Каупервуду.

Каупервуд же, как он сам объяснил Бернис, был в то время с головой занят своими чикагскими проблемами и лишь вполуха слушал, что ему говорили мистер Хеншоу и мистер Гривс. Но теперь, поскольку он проиграл битву за концессию, а в особенности после того, как Бернис предложила ему отправиться в заграничное путешествие, он вспомнил о том проекте. Этот проект тонул под грузом побочных расходов, и ни один бизнесмен его полета даже и не подумал бы вкладывать в него деньги, но тем не менее почему бы ему не приглядеться попристальней к этой ситуации с лондонской подземкой глазами человека, готового к вложению в крупные проекты, в данном случае, возможно, свободные от всяких махинаций, которых требовала его деятельность в Чикаго, а также без незаконного извлечения выгоды. Он уже и без того был мультимиллионером, так зачем ему грести деньги до последнего издыхания?

К тому же теперь, когда его прошлое, каким бы оно ни было, и его нынешняя деятельность были так преувеличенно и варварски искажены прессой и его врагами, как замечательно было бы заслужить честные аплодисменты в Лондоне, где предположительно преобладают такие коммерческие стандарты, что к ним и не подкопаешься. Этим он заработал бы себе такую репутацию, добиться какой в Америке у него не было ни малейшей надежды.

Это видение очаровывало его. И оно пришло к нему благодаря Бернис, благодаря этой бойкой девочке. Потому что она обладала природным даром знания и понимания, что и позволило ей увидеть такую возможность. Удивительно, если задуматься, размышлял он: эта лондонская идея, все, что еще сможет произойти от его связи с ней в будущем, произрастает из чисто авантюристической поездки девятилетней давности в компании с полковником Натаниэлем Джиллисом из Кентукки, когда он оказался в доме «падшей» тогда Хетти Старр, матери Бернис, ставшей ярким опровержением пословицы, согласно которой яблоко от яблони далеко не упадет.

Глава 5

Бернис же тем временем, когда первые восторги ее союза с Каупервудом прошли, стала задумываться о том, насколько преодолимы препятствия и опасности, которые ее подстерегают. Она их ясно осознавала, когда приняла наконец решение соединиться с Каупервудом, тем не менее теперь она чувствовала, что должна встретить их открыто и никак не проявляя страх, а еще важнее – не откладывая их на будущее.

Первым из этих препятствий была Эйлин, ревнивая, эмоциональная жена, которая наверняка использует все средства, имеющиеся в ее распоряжении, чтобы уничтожить Бернис, если только почувствует, что Каупервуд влюблен в нее. Затем газеты. Они определенно известят публику о ее, Бернис, связи с ним, если их увидят вместе в компрометирующей ситуации. Была еще и ее мать, которой Бернис предстояло объяснить этот ее последний шаг. Был еще и ее брат Рольф, будущее которого она предполагала обеспечить с помощью Каупервуда.

Все это означало, что ей необходимо безустанно и твердо проявлять осторожность, хитроумие, дипломатичность, отвагу и готовность идти на определенные жертвы и компромиссы.

В то же время Каупервуда одолевали похожие мысли. Поскольку с этого момента Бернис становилась главной движущей силой в его жизни, его очень беспокоило ее благополучие и ее ожидаемые действия в связи с ним. К тому же лондонская идея продолжала расти в его мозгу. И потому, когда они встретились на следующий день, он сразу же перешел к всестороннему серьезному обсуждению стоящих перед ними проблем.

– Понимаешь, Беви, – сказал он, – я тут размышлял над твоей лондонской идеей, и она нравится мне все больше и больше. Она предоставляет интересные возможности.

После этого вступления он пересказал ей то, что обдумывал, изложив ей историю двух человек, которые заявились к нему.

– И теперь я собираюсь, – продолжил он после объяснения, – послать кого-нибудь в Лондон, чтобы выяснить действительно ли еще их предложение. Если да, то оно может открыть дверь к тому, что у тебя на уме. – Он нежно улыбнулся Бернис – зачинательнице всего этого. – С другой стороны, теперь я вижу, что нам препятствует проблема публичности и тех мер, которые, скорее всего, предпримет Эйлин. Она очень романтична и эмоциональна, ее действия основаны на чувствах, а не на разуме. Я много лет пытался объяснить ей, как это происходит со мной, как человек может измениться, на самом деле не желая этого. Но понять это не в ее силах. Она считает, что люди меняются намеренно. – Он помолчал, улыбнулся. – Она из тех женщин, для которых абсолютная верность – часть их природы, она – женщина одного мужчины.

– А тебя это возмущает? – спросила Бернис.

– Напротив, я думаю, это прекрасно. Единственная проблема в том, что до сих пор я был устроен совершенно по-другому.

– И таким и останешься, как я думаю, – поддела его Бернис.

– Помолчи! – взмолился он. – Никаких возражений. Дай мне закончить, дорогая. Она не поможет понять, почему, если я когда-то очень ее любил, я не могу продолжать любить и дальше. На самом деле ее грусть сейчас перешла, боюсь, в некое подобие ненависти. Или же она пытается заставить себя думать, что перешла. Хуже всего в этом то, что она гордится браком со мной, и к этому привязаны все ее эмоциональные всплески. Она хотела блистать в обществе, и мне поначалу тоже хотелось этого, потому что мне казалось, это послужит на благо нам обоим. Но вскоре я понял, что Эйлин недостаточно умна. Я отказался от идеи что-то предпринимать в Чикаго. Мне думалось, Нью-Йорк в этом смысле куда важнее, настоящий город для мужчины с состоянием. И потому я решил попробовать там. Я начал думать, что, возможно, не хочу всю жизнь прожить с Эйлин, и ты не поверишь, но это случилось после того, как я увидел твою фотографию в Луисвилле – ту, которую ношу в кармане. Только после этого я решил построить дом в Нью-Йорке, превратить его в художественную галерею и место для жилья. И когда-нибудь, если я только заинтересую тебя…

– Значит, я никогда не смогу занять тот великолепный дом, который ты строил для меня, – задумчиво сказала Бернис. – Как странно!

– Так уж устроена жизнь, – сказал Каупервуд. – Но мы можем быть счастливы.

– Я это знаю, – сказала она. – Я просто подумала о странностях жизни. И я бы ни за что не хотела тревожить Эйлин.

– Я знаю, вы обе – женщины либеральных взглядов и мудрые. Похоже, ты будешь справляться с проблемами лучше, чем я.

– Думаю, что справлюсь, – спокойно ответила Бернис.

– Но кроме Эйлин есть еще и газеты. Они преследуют меня повсюду. И как только они узнают о лондонской задумке, начнется такой шум! А если когда-нибудь твое имя свяжут с моим, они начнут преследовать тебя, как коршуны цыпленка. Одним из вариантов решения этой проблемы могло бы стать удочерение. А может быть, нам удастся выставить меня в Англии твоим опекуном. Это даст мне основания находиться рядом с тобой и делать вид, что я блюду твои интересы собственника. Что скажешь?

– Да, пожалуй, – неторопливо проговорила она. – Другого способа я не вижу. Но этот лондонский план нужно продумать очень тщательно. И я думаю не только о себе.

– Не сомневаюсь, – ответил Каупервуд, – но с толикой везения пробьемся как-нибудь. Я считаю, что в качестве одной из мер предосторожности нам следует как можно реже показываться на публике вдвоем. Но прежде всего мы должны придумать, как нам отвлечь внимание Эйлин. Потому что она, конечно, все о тебе знает. Она давно подозревала, что между нами есть какая-то связь – с тех пор как я стал наведываться к тебе и твоей матери в Нью-Йорке. Прежде я не считал возможным говорить тебе об этом – мне казалось, я тебя ничуть не интересую.

– Просто я тебя не\\\знала по-настоящему, – поправила его Бернис. – Ты был для меня слишком трудной загадкой.

– А теперь?..

– А теперь, боюсь, знаю тебя еще меньше.

– Сомневаюсь. Но что касается Эйлин, то у меня нет решения. Она такая подозрительная. Пока я здесь, в этой стране, и наездами бываю в Нью-Йорке, она, похоже, не возражает. Но если я уеду, и ей покажется, что я обосновался в Лондоне, и об этом заговорят газеты… – он замолчал, задумался.

– Ты боишься, что она начнет говорить или приедет и закатит тебе сцену – что-то в таком роде?

– Трудно сказать, что она может сделать или чего не может. Если ее немного отвлечь, она, вероятно, ничего и не сделает. Несколько лет назад у нее случился очередной приступ депрессии, она начала пить и попыталась покончить с собой. – (Бернис нахмурилась.) – Я предотвратил это, вошел к ней, взломав дверь в ее комнату, и поговорил с ней по душам.

Он описал ей эту сцену, но не стал изображать себя таким бескомпромиссным, каким был тогда.

Бернис слушала, она теперь прониклась убежденностью в неумирающей любви Эйлин и почувствовала, что втыкает еще одно терние в неминуемый венок этой женщины. Вот только, возражала она самой себе, не в ее силах изменить Каупервуда. Что же касается ее самой и ее желания тем или иным образом отомстить обществу… то ведь и она любила Каупервуда. По-настоящему любила. Он был для нее как сильнодействующее средство. Его умственное и физическое обаяние были огромны, практически неотразимы. Она считала важным для себя добиться конструктивных отношений с ним, не нанося дополнительных огорчений Эйлин.

Она замолчала, задумалась, потом сказала:

– Это серьезная проблема, правда? Но у нас нет времени на ее рассмотрение. Оставим ее на день-другой. Я, можешь не сомневаться, все время думаю об Эйлин… – Она посмотрела на Каупервуда, широко раскрыв глаза, задумчиво и любяще, ее губы растянулись в слабой, но все же одобрительной улыбке. – Вдвоем мы справимся, я это знаю.

Она поднялась с кресла у огня, подошла к нему, села на его колени, принялась ерошить его волосы.

– В этом мире не все проблемы носят финансовый характер? – загадочно сказала она, прикасаясь к его лбу губами.

– Далеко не все, – весело ответил он, воодушевленный ее ласковым сочувствием и поддержкой.

А потом, чтобы немного развлечься, он предложил ей после вчерашнего обильного снегопада прокатиться на санях – прекрасный способ закончить день. Он знал одну очаровательную гостиничку рядом с озером на Северном берегу, где они смогут поужинать под зимней луной.

Вернувшись этим вечером поздно домой, Бернис села в своей комнате перед огнем, думая и планируя. Она уже телеграфировала матери, прося ее немедленно приехать в Чикаго. Она отправит мать в один отель в Норт-Сайде и зарегистрирует там их обеих. Когда ее мать поселится там, Бернис сможет набросать план действий, о котором они говорили с Каупервудом.

Но больше всего ее беспокоила Эйлин, живущая в одиночестве в огромном доме в Нью-Йорке. Молодость Эйлин, не говоря уже о красоте, безвозвратно прошла, а с недавнего времени, как заметила Бернис, Эйлин страдала еще и от избыточного веса, причем явно не собиралась предпринимать в связи с этим каких-либо мер. Ее одежды тоже говорили больше не о вкусе, а о богатстве. Годы, внешность, отсутствие интеллектуального дара – все это делало невозможным для Эйлин соревнование с кем-либо, подобным Бернис. Но Бернис поклялась себе, что никогда не будет жестокой, какая бы мстительность ни обуяла Эйлин. Напротив, она собиралась быть как можно более щедрой, а еще она не допустит ни малейшей жестокости или даже пренебрежительности по отношению к Эйлин со стороны Каупервуда, если вовремя заметит в нем проявление этих настроений. По правде говоря, она переживала за Эйлин, очень переживала, понимая, что должно твориться в ее разбитом и выброшенном сердце, потому что и она, несмотря на свою молодость, успела хлебнуть страданий, как и ее мать. Их раны так до сих пор еще и не зажили.

А потому она решила, что с этого дня будет играть в жизни Каупервуда как можно менее заметную и более скрытую роль, да, она будет иногда появляться с ним на людях, поскольку больше всего он жаждал и желал именно этого, но оставаться при этом в тени, не вполне опознанной. Если бы только существовал какой-то способ отвлечь мысли Эйлин от ее насущных болячек, чтобы унять ее ненависть к Каупервуду, а когда она обо всем узнает, то и от ненависти к самой Бернис.

Поначалу она подумала о религии, вернее, о том, найдется ли такой священник, протестантский или католический, чей религиозный совет может пойти на пользу Эйлин. Всегда можно было найти такую благорасположенную душу, если не сказать дипломатичную, которая за наследство или его обещание в случае ее смерти стала бы с радостью о ней заботиться. Она вспомнила, что в Нью-Йорке есть такой человек: преподобный Уиллис Стил, ректор церкви Святого Свитуна нью-йоркского епископата. Она время от времени бывала в его церкви в большей степени для того, чтобы насладиться простой архитектурой и послушать утешительную для души службу, чем обратиться с молитвой к господу. Преподобный Уиллис был человеком средних лет, веселым, вежливым, привлекательным, но без особых финансовых средств, хотя умением подать себя в обществе он владел безукоризненно. Она вспомнила, что он как-то раз попытался обаять ее, но чем больше она о нем думала, тем шире становилась улыбка на ее губах, и она в конечном счете отказалась от этой идеи. Однако так или иначе, но Эйлин был необходим человек, который присматривал бы за ней.

Но вдруг в какой-то момент она вспомнила, что в нью-йоркском обществе немало таких обходительных светских неудачников, которые за достаточное денежное вознаграждение или ради развлечения вполне могли бы создать вокруг Эйлин весьма благодушную, пусть и не вполне традиционную социальную атмосферу и таким образом отвлечь ее, ну хотя бы временно. Но как найти подход к такой персоне и уговорить ее согласиться на это?

Бернис решила, что ее мысль слишком уж ухищренная, слишком коварная, чтобы исходить от нее – она не может прийти с ней к Каупервуду. Но в то же время она не сомневалась в ценности своего плана и необходимости проведения его в жизнь. А пусть-ка ее мать наведет его на такую мысль. А как только он оценит эту идею, а он ее обязательно оценит, можно не сомневаться, что он возьмется за ее практическое воплощение.

Глава 6

Когда Каупервуд задумался о том, кого ему послать в Лондон с заданием выяснить фактические стороны и финансовые возможности лондонской подземки, первым, кто пришел ему в голову, был Генри де Сота Сиппенс.

Он отыскал Сиппенса много лет назад – тот оказался незаменимым в переговорах о получении контракта на чикагский газ. И на деньги, вырученные на этом предприятии, Каупервуд предпринял вторжение на еще одну территорию – строительство чикагской уличной рельсовой сети – и привлек к работе Сиппенса, потому что, как стало известно Каупервуду, тот обладал природным даром находить участки коммунального комплекса, на развитии которых можно было заработать. Он нередко срывался, нервничал или излишне раздражался, легко вступал в ссоры, бывал склочен и ворчлив, а потому не очень дипломатичен, но у него имелись и свои плюсы: он был абсолютно предан Каупервуду, хотя и одержим бескомпромиссным среднезападным «американизмом», который часто вызывал раздражение, но не реже оказывался и весьма ценным.

По мнению Сиппенса, Каупервуду сейчас в борьбе за местные концессии был нанесен чуть ли не фатальный удар. Сиппенс не видел возможности для Каупервуда восстановить свою репутацию в глазах местных финансистов, которые инвестировали в него, а теперь, скорее всего, теряли часть своих денег. Со дня того поражения Сиппенс опасался встречаться с ним. Что он мог сказать Каупервуду? Что он весьма сочувствует человеку, который всего неделю назад был одним из мировых финансовых гигантов и казался непобедимым?