Бесёнок по имени Ларни

– Инци, спасибо тебе! – сказала Мара. – Спасибо за всё. И за то, что спас меня, и за то, что был всё это время с нами. Дни, проведённые вместе, были самыми лучшими, что случались в нашей жизни!

– Бог вас благослови, дети мои! Когда я общаюсь с чистыми душами, то отдыхаю лучше, чем, если бы предавался неге в самых роскошных покоях!

– Инци! – сделал последнюю попытку Руфус. – Неужели здесь никто не нуждается в твоём слове? Ведь это место не хуже других…

– Правильно, Руфус, не хуже, – ответил Инци. – Поэтому я думаю, здесь ты и сам справишься. Я же должен быть там, где хуже всего. Именно там я больше всего нужен, там мне и быть. Прощайте!.. Но не навсегда!

С этими словами Инци повернулся к ним спиной и пошёл обратно по дороге, которая привела их сюда. Мара и Руфус стояли и смотрели ему вслед до тех пор, пока он не скрылся за поворотом, но и тогда они ещё долго не двигались с места и всё смотрели на пустую дорогу. Наконец, Руфус тяжело вздохнул и повернулся к своей подруге.

– Ты хоть знаешь, где искать свою маму? – спросил он.

– Нет, но мне кажется, я её узнаю, когда увижу.

– Нда. Сколько ты говоришь, тебе было лет, когда вы расстались?

– Четыре.

– Отлично. Тогда, прежде чем начать поиски, нам надо позаботиться о еде и ночлеге.

– Ну, за этим дело не станет! – весело сказала Мара. – На вот, посмотри.

И она дала ему небольшой мешочек, туго набитый чем-то тяжёлым. Руфус развязал тесёмки и высыпал на ладонь несколько желтых, блестящих кругляшей со странными картинками на обеих сторонах.

– Что это? – спросил он, недоверчиво рассматривая один из этих дисков, на одной стороне которого было изображение бородатого мужика в странной шляпе, а на другой рельефная цифра десять в окружении веток и листьев, какого-то растения.

– Что это такое? – снова спросил Руфус, потому что Мара не ответила, слегка потрясённая его незнанием.

– Как, что? Деньги! – наконец очнулась она. – Ты, что, никогда их не видел?

– Нет, не видел, – честно признался Руфус. – Только в книгах читал. А откуда они у тебя?

– У Порфирия стащила! У него таких несколько сундуков, я взяла совсем немного.

– М-м, грех воровства! Плохо, плохо! Но всё же можно отмолить и искупить. А как ими пользоваться-то, хоть знаешь?

– Не-а!

– Ясно, значит, будем учиться.

Жильё они нашли довольно быстро. Совсем недалеко от ворот расположился постоялый двор, устроенный специально для заезжих торговцев. Постояльцев сейчас там было мало, настоящий сезон открывался только осенью, поэтому для Мары и Руфуса комната нашлась сразу же.

Они представились братом и сестрой, идущими на заработки в Торговый город. Хозяин постоялого двора кивнул и… не поверил, но всё же выделил им комнату. Руфус, который был против этой лжи, (настояла Мара), ещё не знал хорошо это или плохо, что вышло всё так гладко при полном недоверии. Он вообще не привык, чтобы ему не верили.

Первый день прошёл так – они слонялись по лагерю, действительно разросшемуся до состояния средних размеров города, и Мара вглядывалась в лица всех женщин, которые по возрасту годились ей в матери. К концу дня у обоих зарябило в глазах, и, конечно же, они не нашли ту, которую искали.

На следующий день повторилось то же самое с той разницей, что они принялись за прочёсывание всех лавок, лавочек и магазинчиков с недорогими товарами, которых здесь было великое множество. Этот лагерь-городок жил торговлей и нехитрыми ремёслами. Впрочем, за деревянными стенами виднелись обработанные поля, но их было не так много из-за дефицита пригодных для земледелия земель.

– Может, всё-таки спросим кого-нибудь? – предложил Руфус, которому методы их поиска всё больше начинали казаться неправильными.

– Я хотела бы сама её узнать, – ответила Мара голосом, в котором не было уверенности. – Да и что мы можем спросить? Не знаете ли вы женщину, которая была матерью четырёхлетней девочки и жила в столице Лоргина? Таких здесь будет десятки. Но ведь я даже имени её не помню.

– А своё, данное при рождении имя, помнишь?

Мара надолго замолчала, глядя себе под ноги. Руфус сначала подумал, что она пытается вспомнить своё имя, но потом вдруг сообразил, что ей просто тяжело его выговорить.

– Я… Я не могу… – наконец, едва прошептала она.

Руфус пожал плечами, и хотел было идти дальше, но девушка не двинулась с места.

– Понимаешь, – сказала она, мягко прикоснувшись к его плечу, – это имя… это последнее, что я услышала тогда от мамы. Она позвала меня, потом… Потом я увидела занесённый над собой нож…

– Ничего себе! – выпалил Руфус и сам себе зажал рукой рот.

Он знал, что в детстве с его спутницей произошла странная и тёмная история, что её мать обезумела и почему-то хотела убить свою дочь, но девушка никогда не рассказывала подробности.

– С тех пор, – продолжала она, – каждый раз , когда меня кто-то называл по имени, я пугалась до того, что начинала биться в истерике. Поэтому, когда я попала к Порфирию, он дал мне другое имя, за что я ему очень благодарна.

– Так может мы всё-таки зря сюда пришли? То есть не зря, конечно, но стоит ли нам дальше продолжать поиски?

– Не знаю… Нет, знаю! Я буду её искать, но тебе это делать совершенно не обязательно. Ты ведь хотел общаться с людьми и нести им слово Инци, а тратишь время на меня.

– Одно другому не мешает. Мне что-то не хочется оставлять тебя одну. Конечно же, благословение Инци с нами, но мало ли, что может случиться? Нельзя же рассчитывать, что он снова окажется поблизости.

Мара от души рассмеялась.

– Обещаю по гнилым доскам не ходить! Не бойся, я – девушка самостоятельная. Смело иди, занимайся тем, чем хотел, а я продолжу поиски. Кстати, на, держи! Это может пригодиться.

С этими словами Мара насыпала в карман Руфуса горсть монет, ласково потрепала его по голове и, сказав: "До вечера!", направилась к ближайшей лавке, все плоскости в которой были уставлены глиняными горшками и тарелками. Руфус немного потоптался на месте, потом нехотя повернулся и пошёл в другую сторону.

Что касается людей, то их здесь было много, но как заговорить с ними? Он уже пробовал разговаривать с людьми в форте Альмери. В общем и целом у него это получалось, но его никто не воспринимал всерьёз. Слушали в основном потому, что он был сыном "самой Маранты", о которой там ходили легенды. Но, когда он начинал рассказывать им про Инци, то многие смеялись, отшучивались, а некоторые раздражённо отмахивались. Дескать, некогда им слушать сказки!

Охотнее всего его слушали старшие дочери Альмери, хозяйки форта, но они были взрослыми замужними женщинами, обременёнными всем набором домашних забот, и не могли уделить ему достаточно много внимания. Так что самым благодарным слушателем была и до сих пор оставалась Мара. Особенно после личного знакомства с Инци.

Руфус вдруг почувствовал, что ему не хватает её присутствия. За время их путешествия он привык к тому, что она рядом. Да что греха таить, она ему нравилась! Будь мальчик немного постарше, дело бы не кончилось одной лишь дружбой, но в свои двенадцать лет Руфус ещё не смотрел в сторону девушек с вожделением.

Надо было всё-таки настоять на том, чтобы пойти вместе! Ведь он понятия не имел с кем и как здесь говорить, кому нести слово Инци? Здешние жители казались людьми беспокойными, даже суетливыми. Заговорить с ними о чём-либо, это всё равно, что пытаться вставить слово в разговоре с природными болтунами.

Не становиться же на перекрёстке, обращаясь к толпе? Хоть многие последователи Инци так и делали, священник предостерегал Руфуса от такого способа разговора с людьми. Уличного проповедника частенько принимают за сумасшедшего или бездельника, и тогда его слова окажут действие обратное ожидаемому. Так что Руфус решил пока что подождать с проповедями, и просто походить, присмотреться к месту и к людям.

С этими мыслями он вошёл в оружейную лавку. Хоть Руфус и не преуспел, как начинающий охотник, да и на уроках воинского дела, которые Маранта преподавала своим детям, выглядел, мягко говоря, слабовато, он всё же был мальчишкой и сыном своих родителей. То, что он там увидел, хорошо характеризовалось восклицанием – "Ух, ты!".

– Ух, ты! Арбалет! Стенобитный? А это рыцарский, да? Точно рыцарский – с упором для седла!

Хозяин лавки озадаченно приподнял бровь, а потом нахмурился. Незнакомый пацан, который выказывает познания, имеющиеся не у каждого воина, выглядел несколько подозрительно.

– Послушай, сынок, – заговорил этот честный торговец, пытаясь придать своему голосу дружелюбное звучание, – кто ты и откуда прибыл в наши края? Ведь ты не местный, это сразу видно.

– Зовут меня – Руфус, – ответил Руфус, – а пришёл я сюда из Междустенья.

– Ага. А скажи мне, Руфус из Между…, как его там? Какого ты роду-племени?

Этот вопрос Руфус не понял.

– Я хотел узнать – кто твои родители? – пояснил лавочник.

– Мой отец – Михал-охотник, а мама – Маранта-воительница! – простодушно ответил Руфус.

– Ах, вот оно что! – воскликнул торговец оружием. – Сама Маранта-воительница! Тогда всё ясно.

Лавочник буквально засветился от доброты и дружелюбия, только где-то в глубине его глаз затаилось, что-то недоброе, но Руфус этого не заметил.

– Тогда скажи мне, сын великой воительницы, а вот это, что такое?

И он выложил на прилавок устройство похожее на арбалет, но со странно выгнутым ложем и с небольшой кожаной чашечкой, закреплённой на тетиве.

– Балестра! – тут же определил Руфус. – Арбалет, стреляющий пулями. Сила такая, что только на кроликов охотиться, а меткость – по медведю с десяти шагов промазать можно.

Лавочник поднял вторую бровь, что означало у него крайнюю степень удивления.

– Был бы ты сыном оружейника… Да и то… Балестру в наших краях вообще никто не знает, а где знали, там забыли давным-давно.

– Мне мама рассказала, – пояснил Руфус.

– Это та, которая Маранта, да? Лады. А что, ты только в арбалетах мастак или в клинках тоже понимаешь? Ну-ка, скажи, что ты такое видишь на этой стенке?

Там куда он указывал, висело множество мечей и сабель.

– Эспадон, бретта, чинкуэда, – стал перечислять Руфус, – акинак, скрамасакс, мизерикорд, кацбальгер, корабеля, драгунская сабля, кирасирский палаш, охотничий кортик, морской кортик, пехотный тесак, ханджар, бебут, крис, ята…

Руфус не успел договорить название причудливо изогнутого клинка, заточенного с внутренней стороны изгиба. Он даже не успел осознать причину внезапной боли в темени, когда свет вдруг погас в его глазах, и он, как будто провалился в бездонный, чёрный колодец.

– А мама не говорила тебе, что много будешь знать – скоро состаришься? – спросил лавочник у неподвижно лежащего на полу мальчика.

Сейчас в лице торговца не было ничего приветливого. Он смотрел на поверженного Руфуса, как птичник мог бы смотреть на убитого хорька. В руках у лавочника была короткая, тяжёлая, обтянутая кожей дубинка.

– Эй, Лопес! Иди сюда, бездельник, да поживее! – крикнул торгаш, пряча свою дубинку.

На его зов явился растрёпанный, худосочный мальчишка-заморыш, с косящими, словно от сильного страха, глазами.

– Ну-ка давай, дуй в Управу к Теренцию, – проговорил лавочник. – Скажи, что ещё один соглядатай из Торгового города по наши души явился.

Глава 82. Мама родная и призыв Инци

– Живорез! Живорезом был, живорезом и остался!

Оружейный торговец стоял, виновато потупив взор, но глаза его сверкали злобой и досадой. Руфус слышал каждое слово, сказанное рядом с ним, но говорить не мог, язык повиноваться отказывался. Глаза он разлепил, но видел ещё плохо, всё вокруг, то покрывалось прозрачной кисеёй, то начинало двоиться.

– Да ты ж пойми! – оправдывался лавочник перед невысоким, щуплым стариком с совершенно седыми волосами. – Он ведь кем представился? Сыном Маранты! Кого хотел обмануть-то? Если бы я хоть Маранту не знал или был бы не в курсе, что она умерла бездетной, тогда другое дело. Мало нам того, что каждый второй нищий здесь представляется сыном короля Лоргина?

– Но бить-то его, зачем было? Ты ж его чуть было, насмерть не угрохал!

– Не рассчитал малость. А и то – одним шпиёном Торгового города было бы меньше!

Руфус дёрнулся. Уже второй раз его называли, таким образом, но сейчас обошлись ещё хуже, чем тогда.

– Кажись, очухивается, – сказал лавочник, а стоявший рядом старик наклонился и стал вглядываться в глаза Руфуса, один из которых вдруг предательски задёргался.

– Где он?! Что с ним?! – раздался знакомый девичий голос и в комнату, словно вихрь, ворвалась Мара.

– Дядя Теренций, что с ним? Руф? Что они с тобой сделали?!

Старичок, которого назвали "дядей Теренцием", раскрыл от удивления рот, а девушка бросилась к Руфусу и обхватила руками его перевязанную голову, будто желая загородить от следующих ударов.

– Мара, это ты что ли? – спросил старик Теренций, всё ещё не веря своим глазам.

– Я это, я! – огрызнулась Мара. – Четвёртый год к нам носа не кажете, вот и не узнаёте! Ой, Руфчик, миленький, кто же тебя так?

– Да вот этот вот старый Сыч, – буркнул Теренций. – Сыч он и есть, только подурневший!

Мара наградила "Сыча" крайне недобрым взглядом и зашипела. Руфусу вдруг стало страшно за этого мужика, который глядел теперь на всех как-то затравленно. Мальчик невольно взглянул на руки девушки, которые она сейчас поджала по кошачьи, словно готовясь к нападению, и немного удивился, увидев вместо втяжных когтей обычные розовые ногти.

– Стоп, стоп, без драк! – сказал Теренций, становясь между ними и разведя руки с выставленными ладонями в стороны.

– Шш-то те-бе он сс-делал? – прошипела девица, обращаясь к матёрому бандиту, который был втрое старше и вдвое тяжелее её.

– Дык он представился сыном Маранты-воительницы! – стал оправдываться этот лавочник-разбойник, невольно отступая от разъярённой девахи. – А потом он слишком много знал и всё вынюхивал что-то… Ну, шпиён, ни дать, ни взять!

– Ничего он не вынюхивал! Слышите вы оба, старые да мудрые?! Он ничего не вынюхивал и он действительно сын Маранты-воительницы! А пришли мы сюда, чтобы найти мою мать!..

Старики переглянулись. Тот, который назывался Сычом, стал, будто бы пониже ростом и диковатыми глазами поглядывал то на Мару, то на Руфуса.

– Но ведь Маранта погибла?.. – полувопросительно промолвил Теренций.

– Маранта жива! – выкрикнула девушка. – Мы сами об этом узнали недавно, но она жива и счастлива с новой семьёй, а это её младший сын, который согласился сопроводить меня сюда и мы ничего не вынюхивали, мы просто маму мою искали!..

– А чего её искать-то? – удивился Теренций. – Здесь она работает, в больнице, санитаркой.

Руфус вдруг понял, что больше не видит окружающих. Его глаза были открыты, но их словно завесили тёмным покрывалом. Голоса тоже стали отдаляться, зазвучали приглушённо, как будто он слышал говорящих сквозь дверь или стену. Руфус подумал, что он засыпает, но это не было похоже на сон.

Он полностью осознавал себя, понимал, что лежит в постели раненый, а вокруг стоят люди, но в то же время он был где-то ещё, но где именно, пока было неясно. И тут он понял, что покрывало на его глазах вовсе не покрывало, а туман, и этот туман рассеивается. А когда туман окончательно посветлел и пропал, Руфус увидел Инци. Бронзового Инци, прибитого к деревянному кресту.

Инци вдруг повернул голову, посмотрел на Руфуса и что-то прошептал своими бронзовыми губами, но Руфус ничего не услышал. Зато он внезапно понял, что Инци перед ним не бронзовый, а настоящий! И этот настоящий Инци, по настоящему был прибит к кресту здоровенными, кованными гвоздями! Из рук и ног его струилась кровь, перепачкавшая и свежее дерево креста, и жалкие остатки одежды, которые едва прикрывали избитое, в ссадинах и кровоподтёках, тело.

На лице распятого было написано невыразимое страдание, но взгляд был осмысленным. Он посмотрел Руфусу прямо в глаза и полупрошептал, полупрохрипел:

– Быстрей… Опоздаешь… Поторопись!..

Руфус ничего не понял и продолжал оставаться на месте. Он только с удивлением отметил, что на голове у Инци не терновый венец, а ещё более жуткое сооружение из колючей проволоки! (В Междустенье её было полным-полно, и Руфус с детства знал, какая это дрянь.)

Мальчик не мог взять в толк, что от него хочет Инци, а тот, по-видимому, не мог говорить в полную силу, и было понятно почему – в боку у него зияла широкая, колотая рана, которую мог оставить только наконечник копья.

Руфус моргнул раз, другой и открыл рот от удивления! Инци больше не был распят. Он стоял на небольшом возвышении, скорее всего на пригорке. Его одежда была белоснежной, лицо чистым, длинные волосы тщательно расчёсанными и умащенными маслом. В руках он держал книгу, а вокруг головы у него разгоралось сияние.

Увидев Руфуса, Инци приветливо улыбнулся и помахал рукой, но тут же поглядел с тревогой и, указывая на что-то, что было за спиной мальчика, воскликнул:

– Скорее! Помоги! Только ты можешь…

Окончание фразы Руфус не расслышал. Голос Инци ещё звучал, но слов было не разобрать, словно он говорил издалека. К тому же туман перед глазами Руфуса снова стал сгущаться, пока не превратился в прежнее непроницаемое покрывало, которое заслонило от него любимого друга и учителя.

В больничной палате, между тем происходило следующее – Теренций подошёл к двери, открыл её, высунул голову в коридор и позвал:

– Почтенная Евстафия, зайди-ка сюда на минуточку!

– Может, стоит позвать Ханну? – угрюмо спросил Сыч.

– Не стоит! – ответил Теренций. – Столько лет прошло. К тому же Евстафия давно зарекомендовала себя, как самая добрая и терпеливая сестра и нянечка!

В палату, толкая перед собой столик на колёсах, накрытый марлевым покрывалом, вошла сухонькая пожилая женщина, одетая в белый халат и чепчик.

– Вот, Евстафия, – сказал Теренций, улыбаясь, – посмотри на эту девушку! Узнаёшь ли…

– Ниа? – сказала вдруг вошедшая женщина. – Ниа! Доченька!

Недавняя спутница Руфуса, услышав это имя, вздрогнула, и на лице её отразился неподдельный ужас. Но в следующую секунду она подалась вперёд, неуверенно протягивая слегка дрожащие руки.

– Мама? Мама!

Всё произошло так быстро, что никто из присутствующих не успел даже глазом моргнуть. Рука Евстафии змеёй метнулась под марлевое покрывало на передвижном столике и, не останавливая движение, устремилась к груди дочери, но уже с зажатым в цепких, сильных пальцах блестящим предметом!

В то же мгновение мальчишеское тело, одетое в длинную больничную рубашку, сорвалось с койки, налетело на девушку, так и не успевшую опустить руки, и сбило её с ног! В дверях вдруг возникла высокая седая женщина, жилистая и сухая, как палка, и в следующее мгновение Евстафия уже билась и верещала, скрученная её умелыми, сильными руками!

Теренций и Сыч ошарашено поглядели друг на друга.

– Я же говорил, что нужно позвать Ханну, – проворчал последний, а его товарищ вообще не мог вымолвить ни слова.

Мара сидела на полу и глаза у неё были, как блюдца. Она не видела и не слышала ничего, что делалось вокруг. Она сидела и механическими движениями гладила перевязанную голову Руфуса, ничком лежащего перед ней. Руфуса, у которого промеж лопаток торчала никелированная рукоятка большого медицинского скальпеля…

Глава 83. Пушистые дети Ночи

Женщина. Жена. Жена, с которой муж не сводит глаз, всё не может поверить, осознать, налюбоваться! А что собственно изменилось?

Стефан смотрел, как Ларни резвится, словно жеребёнок на зелёном лугу, то убегает вперёд, то прячется в высокой траве, но при этом её тут же находит кто-нибудь из собак. По сути своей она ещё девочка, совершеннейший ребёнок. Вот только ночью эта девочка проявляет такую бурную фантазию, так быстро учится, что вскоре в своей опытности догонит Сато!

Стефан не забыл прежнюю подружку, и ,конечно, сравнивал её с Ларни. Понятное дело, Сато во многом превосходила бесёнка – ростом, силой, статностью, опытом и умелостью в любви. Но Ларни легко совершенствовалась во всём, за что бралась с энтузиазмом, а за науку любви она именно так и взялась, со всей, вдруг открывшейся, страстью и неутомимостью молодости.

Но самое главное для Стефана было то, что он не любил Сато, хоть и привык к ней, и теперь даже скучал немного, (как о подруге и собеседнице, но почему-то не как о любовнице). А вот Ларни он любил. Любил всегда, сначала неосознанно, потом тайно. И в то время, когда был, раздираем сомнениями. Любил, когда уже решил, что им больше не суждено встретиться, любил, когда спал с Сато, а Ларни почти превратилась в воспоминание об утраченном счастье. Любил он её и сейчас, ещё не осознав, почти не веря в реальность происходящего.

Женщина. Жена. Но Ларни не чувствовала себя взрослой! (Только сиськи, как будто, увеличились за последние пару недель. Или ей это только показалось?) Она совсем не видела изменений ни в себе, ни в Стефане. Просто сбылось то, о чём недавно лишь мечталось или даже не мечталось, а неосознанно виделось в отдалённой перспективе, которая станет реальностью, когда-то, с кем-то, но не сейчас и не с ней.

Просто она проснулась вот и всё! Проснулась для жизни, и это было здорово! Когда они вернутся, священник освятит их брак. Родители, конечно, будут не против, в этом она ни минуты не сомневалась. Только бы добраться домой поскорее!

Первыми неладное почуяли собаки. Монсеньор убежал далеко вперёд, влез на холм и встал на вершине, как изваяние, вглядываясь, вслушиваясь, внюхиваясь в окружающий мир. Мадемуазель ощетинилась, опустила хвост, но не поджала его и, глухо ворча, жалась теперь к ногам людей.

В воздухе повисла тревога. Вокруг как будто потемнело. Впрочем, солнце и впрямь зашло за, невесть откуда взявшиеся, тучи.

Стефан в самом начале своего пребывания здесь удивлялся, как это может быть, что в Аду светит солнце? На что Сато, откровенно посмеявшись, ответила:

– Ты же не думаешь, что Ад находится под землёй? Так люди считали в былые времена, но они ошибались: Ад и Рай, Земля и другие тверди, которых множество, это параллельные миры, существующие отдельно, но сцепленные друг с другом, зависящие друг от друга и являющиеся, по сути, отражениями друг друга. Поэтому и солнце светит во всех этих мирах одинаково, ведь солнце одно на все измерения!

Стефан тогда далеко не всё понял, но принял слова подруги на веру и больше не задумывался над этим вопросом.

Что-то шло с востока. Какая-то тьма надвигалась среди бела дня стеной от горизонта до самого неба. Очень скоро эта тьма сгустилась настолько, что и в самом деле выглядела, как стена – чёрная, непрозрачная, шевелящаяся.

А потом пришёл гул. Всеобъемлющий, тяжёлый сверлящий мозг ржавым тупым сверлом. Монсеньор сорвался со своего холма и пулей прилетел к людям.

Пару секунд они совещались с Мадемуазель, повизгивая что-то друг другу в уши и перенюхиваясь. Потом они оба повернулись к Ларни и Стефану и потащили их, (в буквальном смысле, за одежду), в направлении, которое было ведомо им одним.

Как назло сейчас они были на открытой местности. Кругом зеленели живописные холмы, поросшие мягкой травой, клевером и вереском. Нигде не видно было ни скал, ни деревьев, ни даже кустов, за которыми можно было бы укрыться. Но от чего? Это пока было не ясно.

Собаки притащили их к подножью холма, подтолкнули поближе друг к другу, словно это были не люди, а овцы и принялись рыть. Они рыли отчаянно, далеко отбрасывая позади себя комья мягкой земли. Вскоре в склоне холма появился грот, в который Ларни и Стефан были засунуты без всяких церемоний, а оба пса навалились на них сверху, закрыв собой, от чего-то неведомого.

Только эти приготовления были закончены, на мир накатила жужжаще-стрекочущая волна, способная свести с ума одним только звуком. Насекомые! Ларни и Стефан поняли это одновременно. Мириады мириадов насекомых кружились в вихрях, и каждое из них было готово оторвать от своей жертвы по крохотному кусочку!

Собаки заскулили, завизжали, а потом начали выть, но не сдвинулись с места. Они готовы были быть съеденными заживо, но ни за что не оставили бы своих подопечных!

Волна крылатой нечисти схлынула внезапно, оставив после себя звенящую тишину. Люди выбрались из под неспособных больше двигаться собак, огляделись вокруг и ужаснулись!

Холмы, совсем недавно покрытые пёстрым убором из трав и цветов, стояли голые. Они вдруг стали похожи на вросшие до половины в землю черепа великанов. Могильной безжизненностью веяло теперь отовсюду.

На собак было страшно смотреть – клочья мяса и шкуры свисали у них с боков, тут и там торчали выпирающие кости. Они не могли держаться на ногах, не могли даже выть и только стонали, как-то совсем уж по-человечески.

Ларни нашла неподалёку ручей, и они со Стефаном долго носили горстями воду, чтобы хоть немного дать несчастным псам напиться. Так прошёл вечер, а когда наступила ночь, собаки затихли. Ларни и Стефан улеглись тут же на голой земле, потому что сил разбивать лагерь и разводить костёр, уже не было.