Полная версия
Я, бабушка, Илико и Илларион
– Недавно наш Лукайя Поцхишвили получил похоронную на сына… Стыдно, конечно, петь, когда у соседа такое горе… Но я чокнутый, мне можно… Почему мне поется, говоришь? Поется, и все тут! А почему поет наше радио? Дела у нас, сам знаешь, не так уж веселы… А все же поем и будем петь! Песня, брат, помогает в беде! Так-то!..
Каждый день с утра до вечера к нам приходили соседи – проведать больного. Приходил врач – поил его какими-то лекарствами, делал уколы. И в конце недели наш больной наконец-то пришел в себя. Он открыл глаза, присел в постели и долго удивленно оглядывал меня, тетю, Хатию и Бежану.
– Где я? – спросил он.
Мы объяснили.
Больной попытался встать, но силы изменили ему. Он снова лег и закрыл глаза. Лицо его нахмурилось, и на скулах заходили желваки. Мы поняли, что больной впал в тяжелые воспоминания, и молча покинули комнату.
Я и Хатия вышли со двора и, взявшись за руки, бесцельно зашагали по проселочной дороге.
– Знаешь, Сосойя, ему теперь ох как нужно козье молоко! Сразу встанет на ноги! – сказала Хатия.
– Привет! А где ты его возьмешь – козье молоко?
– Сходим к Мине. У нее есть коза.
Соседка Мина подметала двор. Двое полуголых детишек неотступно следовали за ней и хныкали:
– Ма-а-ам, дай варе-е-енья!
– Чтоб вам повылазило, обормоты!.. Ишь чего захотели!.. А палкой по одному месту не хотите?
– Не-е-е, варенья хотим!
Мы зашли во двор. Я присел у калитки, а Хатия направилась к Мине. Женщина, продолжая подметать двор, не заметила Хатию, а дети тотчас же окружили ее.
– Мам, мам, Хатия пришла!
Мина бросила веник, выпрямилась и заулыбалась.
– Здравствуй, моя девочка!
– Здравствуй, Мина!
– Как поживаешь, Хатия?
– Спасибо, Мина… У меня есть дело к тебе.
– Говори, детка!
– Нам с Сосойей нужно молоко!
– Молоко?
– Да. Козье молоко. Для больного.
– Хатия, девочка моя дорогая, откуда у меня молоко? Разве напасешься на этих извергов? У, черти ненасытные! – прикрикнула она на детишек. – Как мне быть?
– Ничего, Мина, ты не беспокойся, мы попросим у других, – ответила Хатия, – извини, пожалуйста! До свидания!
– Погоди, погоди, Хатия! – Мина бросилась под навес, выволокла оттуда за рога упиравшуюся и отчаянно блеявшую козу. – Вот, Хатия, посмотри сама, есть ли у нее в вымени хоть капля молока!.. Нет, ты потрогай, пожалуйста! – Она схватила руку Хатии и насилу заставила ее пощупать тощее вымя козы.
– Верно, верно, Минат… Разве я не понимаю? Я не подумала о детях… Извини меня…
– Хатия, детка моя, не обижайся! Знаешь ведь, я души не пожалею для тебя, но тут я бессильна!
– Знаю, Мина, извини!.. Ну мы пошли! До свидания!.. Идем, Сосойя!
Мы обошли все село, но достать молока так и не сумели. Козу держали почти в каждом доме, но лишнего молока не нашлось ни у кого. Эдемика Горделадзе даже объяснил нам, что в военное время кровь и козье молоко ценятся одинаково… А Васаси Соселия на наших глазах накрошила мчади в горшочек с козьим молоком и, когда ее внучок во мгновение ока вылакал горшочек до дна, вздохнула и сказала:
– Видели? Вот так каждый день. Коза – все для мальчишки: мать, завтрак, обед и ужин… Другой пищи нет у меня для него… Скоро он, наверно, начнет блеять по-козлиному…
Так мы возвратились домой без молока.
…Назавтра к полудню Хатия пришла к нам, вызвала меня во двор и тихо сказала:
– Сосойя, я знаю, где достать козье молоко!
– Где?
– Бери посуду, и пошли!
Я вынес из кухни глиняный горшочек и последовал за Хатией. Мы пересекли чайную плантацию, миновали заросли орешника и вышли к огромному грушевому дереву, росшему над обрывом.
– Слышишь? – спросила Хатия.
Я прислушался. Снизу доносился глухой рокот.
– Ну и что? Шумит водопад…
– Прислушайся хорошо!
Я напряг слух и среди однообразного шума воды различил дребезжащее позвякивание колокольчика.
– Да, слышу…
– Козы со всего села к полудню собираются у водопада…
– Ты с ума сошла, Хатия!
– Немножко, всего полгоршка!
– Увидят нас!
– Твоему русскому нужно молоко, Сосойя!
…Целую неделю я и Хатия ровно в полдень появлялись у водопада. Начиналась погоня за козами. Козы с громким блеянием разбегались во все стороны, продирались сквозь колючки, скатывались по скалистому склону. Мы возвращались домой в разодранной одежде, с окровавленными руками и ногами и полным горшочком молока. Растроганная тетя благословляла добрых соседей. За эту неделю я наловчился так, что мог на ходу выдоить самую быструю из коз. Не знаю, до каких бы пор продолжалась наша молочная эпопея, если бы в один прекрасный вечер село не взбудоражил истошный крик Эдемики Горделадзе:
– Люди, выходите!
– В чем дело, Эдемика? – сбежались перепуганные соседи.
– Вот! Глядите все! Кто-то выдоил мою козу!
– Чтоб ему провалиться сквозь землю! Вчера выдоили мою! – крикнула Мина.
– Машико жаловалась мне: третий день, говорит, коза возвращается с пустым выменем! – добавил кто-то.
– Мою выдаивают через день!
– И мою!
– Что же это такое, люди?
– Такого не бывало даже во время Русско-японской войны, а ведь тогда тоже нуждались в молоке!
– Знаю я, чьи это штучки, да только пока молчу! – помахал пальцем Эдемика.
– Говори, если знаешь! – набросились на него соседи.
– Знаю! Молоко ворует тот, кому оно нужно!
– Ну, ты скажешь! А кому оно не нужно?
– Дайте срок, и я раскрою это дело!
– Давай, Эдемика, выручай нас!
Между тем владельцы коз приняли меры предосторожности. Коз перестали выпускать со двора, а если выпускали, то обязательно в сопровождении кого-либо из членов семьи. Я и Хатия ходили убитые горем – нашему промыслу пришел конец.
Однажды вечером, когда нам чудом удалось выдоить чью-то зазевавшуюся козу и принести домой глоток молока, тетя подозвала нас.
– Хатия, подойди ко мне!
– В чем дело, учительница?
– Покажи свои руки!
Тетя приложила к лицу обе ладони Хатии. То же самое проделала она со мной.
– Что ты делаешь, тетя? – спросил я удивленно.
Хатия молчала.
– Ваши руки пахнут козьим молоком, дети!
За весь вечер тетя больше не проронила ни слова.
В чем заключается задача?
Колхозные собрания у нас, как правило, созывались по вечерам, но колокол начинал звонить уже с полудня. Уставшие за день люди всячески старались увильнуть от собрания. Приходилось чуть ли не за руки вытаскивать их из домов.
– Просили же тебя, Архиц? Забыл про собрание?
– Эдемика, именно сегодня у тебя разыгрался ревматизм?!
– Не идешь, Диомид? Ладно, поговорим с тобой в другом месте! Не будь я Зосимом!
– Зосим зобастый! Не ори ослом и дай мне отдохнуть, а то возьму вот двустволку и отправлю тебя в такое место, откуда нет возврата!
– Маргарита, выходи, я знаю, ты дома!
– Иди на собрание, Ксеня, да прихвати своего инвалида!
Нас, детей, на собрание не приглашали, но мы и не нуждались в приглашении. Собрание было для нас единственным местом развлечения. Оно обычно проводилось в школе, и нам доставляло огромное удовольствие видеть, с каким трудом рассаживаются за партами седовласые загорелые дяди и тети. Мы устраивались на полу, с наслаждением наблюдая за ходом этого странного урока, во время которого не читали списка, отвечали с места, не вставая, свободно курили, перебивали друг друга, к учителю обращались на «ты», и никого за это не выставляли за дверь. Я мечтал о том времени, когда и меня будут звать на собрание, когда и я смогу послать зовущего к черту, когда при голосовании председатель объявит: «Сосойя воздержался!..»
…Я и Хатия сидим на полу, перед тетей, за нами, также на полу, Бежана. Мы ждем начала собрания. Класс гудит. Все окна распахнуты настежь, но в комнате все же жарко. От запахов табака, пота и земли першит в горле. Надрывно кашляют старики. Судачат бабы. А народ все валит.
– Ну что ж, пора начинать! – объявил колхозный счетовод Зосим, постучав карандашом по надтреснутому колокольчику. – Кого изберем председателем?
– Будь сам, какая еще с тебя польза? – съязвил Диомид.
– Пожалуйста, становись председателем ты! Убедишься, какое это удовольствие!
– Что ты! Отбивать кусок хлеба у любимого соседа!
– Пропади ты пропадом с твоим соседством!
– Да начинайте же, черти проклятые, утро скоро! – прервал дискуссию Зосима и Диомида дядя Герасим.
Зосим кашлянул, надел очки, раскрыл бумажную папку, извлек оттуда лист бумаги, поднес его к носу и вдруг вспомнил:
– А секретаря? Надо же избрать секретаря собрания!
– Будь заодно и секретарем! – предложил Диомид.
– Не справится с двумя обязанностями! – сказал Бежана.
Зосим нахмурился, снял очки и посмотрел на Бежану, однако, увидев его серьезное лицо, промолчал.
– Голосовать?
– Хоть голосуй, хоть пой в три голоса, только начинай! – крикнул выведенный из терпения отец Хатии.
Зосим еще раз кашлянул и объявил:
– На повестке дня у нас один вопрос: о лодырничании и отвиливании от работы отдельных, так сказать, изменников общего дела и родины. Слово предоставляется председателю нашего колхоза товарищу Кишварди Спиридоновичу Вашакмадзе!
При упоминании фамилии председателя раздалось несколько жидких аплодисментов. Кишварди встал, выпил полграфина воды, затянул пояс потуже и начал:
– Товарищи! Нынешний год сложился для нас очень неблагоприятно. Что происходит сейчас? Происходит смертельная борьба. Две стороны – красная и черная – ведут между собой – что? Они ведут между собой войну. Беспощадную войну. Кто мы? Мы – серп и молот, то есть звезда. Кто они? Они – ад и бездна, тьма-тьмущая и беда нескончаемая! Что делает Гитлер? Гитлер продвигается вперед. Он достиг уже кислых минеральных вод, Кисловодск! – перевел он на русский язык. – Каково приходится народу? Трудно приходится, товарищи, народу! И правительству нашему нелегко, и армии нашей нелегко. А нам? Нам тоже трудно, товарищи! Не хватает пищи, одежды, обуви… Вот ты, Христофор Василия! Думал ли ты о том, что твоему мальчику, который с винтовкой в руках бьет Гитлера, нужна жратва, нужна одежда?
– О чем же я думал, если не об этом, дорогой Кишварди!
– А ты, Герасим? Попал твой сын в госпиталь, и ладно? А о том, что таких, как он, тысячи и каждого из них надо накормить и напоить, ты знаешь об этом?
– Знаю, Кишварди, знаю…
– Ражден! Как по-твоему? Танк, в котором сидит твой парень, растет в саду на дереве?!
– Да что ты нам байки рассказываешь! Говори о деле! – раздались недовольные голоса.
– Скажу о деле! Стране нужен хлеб, нужно мясо! Лобио и мчади нужны народу! Вы как думаете, зачем нас оставили здесь? Или мы стрелять не умеем? Да я за пояс заткну любого… как его… снайпера! Ан нет! Велели сидеть здесь, дома! Почему? Потому что мы сегодня нужны здесь! У войны ненасытный желудок, ох и ненасытный! И заполнить этот желудок должны мы с вами! Понятно это?
– Кишварди! Вот тебе нож – режь нам горло! Что мы, не работаем, что ли? – подал голос дядя Герасим.
– Я не про всех… Мужиками я доволен. И на баб я не в обиде… Однако есть отдельные лица…
– Назови, назови конкретно! – зашумело собрание.
Кишварди извлек из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги, развернул его. В классе люди затаили дыхание. Кишварди долго всматривался в листок, потом решился:
– Где Амбако, где Кирилл, где Кикития, где Федосия Барамидзе и невестка ее Маквала?
– Ну-ка, Шакро, отвечай, где твоя мамаша и жена твоего брательника? – толкнул кто-то Шакро Барамидзе.
Тот встал, провел ладонью сперва по парте, потом по собственному лицу и нехотя ответил:
– В Батуми они… За сахаром…
– Ага, за сахаром? Архип, как давно ты видел сахар? – спросил Кескинэ.
– Видеть-то видел, да вот есть не приходилось! – улыбнулся Архип.
Шакро закашлялся, закрыл лицо руками.
– Что ты раскашлялся, точно Бегларов пес! – прикрикнул на него Зосим. – Скажи-ка лучше, зачем их в Батуми потянуло?
– Да они… У них там… В общем, они там достают сахар, а потом…
– А потом здесь продают втридорога, так, что ли? – спросил кто-то.
– Так…
– И это говорит сын про собственную мать! Язык надо вырвать у такого сына! – запричитала Машико.
– А что, мне за них садиться в тюрьму, да? – огрызнулся Шакро и сел.
– Никого я не собираюсь сажать в тюрьму! – продолжал Кишварди. – Кому работа не по душе, пусть идет в лес, к Датико, и ночует там с волками… Просить и упрашивать мы не намерены… Война только начинается, и никто за нас не постоит, кроме нас самих… Лукайя Поцхишвили, скажи что-нибудь!
С того дня, когда Лукайя узнал о гибели единственного сына, он словно онемел. Он выходил в поле до восхода солнца, работал за троих, возвращался домой после захода солнца, ложился под навесом и лежал, не двигаясь, до утра. Обрушься небо и разверзнись земля – Лукайя не моргнул бы даже глазом.
Сейчас, услышав свое имя, Лукайя вздрогнул от неожиданности, встал, подошел к столу, выпил воды и прохрипел:
– Табаку…
Человек десять, сидевших за передними партами, полезли в карманы, и на столе выросла горка табака. Человек десять зашуршали газетами, и стол покрылся кусками бумаги. Человек десять зачиркали самодельными зажигалками, и комната наполнилась сладковатым запахом жженого трута. Лукайя дрожащими руками свернул толстую, с палец, цигарку, раскурил ее, глубоко затянулся. Лоб его покрылся испариной. Класс молчал.
– Я… Что я… – начал Лукайя. – Для меня война давно уже кончилась… Будь у Бога справедливость, я сейчас должен гнить в могиле… Но не берет Бог мою душу… Что ж, подожду… Накладывать на себя рук не стану… Всю свою кровь обращу в пот, все свои слезы обращу в кровь – найдут они путь к костям моего мальчика… Так и буду жить, пока не свернем шею Гитлеру… Или я, или он… Вместе нам нет места на земле… Вот и весь мой сказ.
Собрание молчало. Лукайя сел и закрыл лицо руками.
– Пиши, Зосим! – встала вдруг бригадир Ксеня.
Зосим вопросительно взглянул на председателя.
– Пиши, говорю! – повторила Ксеня.
Председатель кивнул головой.
– Пиши! – продолжала Ксеня. – Пусть померкнет свет в глазах того, кто без причины уйдет с работы! Пусть отсохнет у него рука и поразит его пуля в сердце!
– Ну и ну… – протянул Алпес Соселия.
– Вот тебе и ну! Кстати, говорю я это к твоему сведению! – огрызнулась Ксеня.
– А что я! Работаю как вол, видят все! Мычать мне, что ли?
– Да, должен мычать!
– Записать это? – спросил Зосим.
– Послушайте, люди, чем сыпать здесь проклятиями, вы бы лучше поинтересовались, кто выдаивает наших коз! – вскочил Эдемика Горделадзе.
Я и Хатия похолодели.
– Я в Ксениных понуканиях не нуждаюсь, – продолжал Эдемика, – работаю на совесть! А тех, кто не работает, нет и на собрании!
– Об этом-то и речь! Это нас и интересует: где они? – встал Кишварди.
– Меня интересует, кто ворует наше молоко! – крикнул Эдемика.
– Правильно! – поддержали его Мака, Мина, Машико, Васаси и другие.
Народ заволновался, зашумел. Зосим вовсю стучал карандашом по колокольчику, но его никто не слушал.
– Да тише вы! – крикнул Кишварди. – Эдемика Горделадзе, о каких козах идет речь? Говори ясно!
– Я скажу про свою!
– И про мою скажи! – попросила Мина.
– Пусть каждый заботится о своей козе! – бросил кто-то реплику.
– Правильно! Слово предоставляется козе… то есть Эдемике! Выходи, Эдемика!
– Я скажу с места!
– Ну, начинай!
– Не знаю даже, с чего начать…
– С хвоста, Эдемика!
Эдемика почесал в затылке, потом посмотрел на меня. Я не выдержал его взгляда, потупился. Эдемика покачал головой: дескать, попляшешь ты у меня, – и глубокомысленно изрек:
– Соседи! Коза – это вам не корова!
– А ты почем знаешь? – спросил недоверчиво Бежана.
В комнате захохотали.
– Кишварди, скажи этому дуралею, пусть заткнет глотку, иначе я отказываюсь говорить! – обратился Эдемика к президиуму.
– Бежана! Еще одно слово, и я выведу тебя! – предупредил председатель Бежану.
Тот прикрыл рот рукой и обратился в слух.
Эдемика продолжал:
– Моя коза – вы знаете ее, она хромает на заднюю ногу – в день дает две бутылки молока…
– И тебе не стыдно эксплуатировать козу-инвалида? – спросил кто-то.
– Ногу ей сломал не я, а молоко одинаковое у всех коз… Я продолжаю. Дает, значит, она две бутылки молока: одну – утром, вторую – вечером… Что же теперь получается? Утром я надаиваю одну бутылку, а вечером коза возвращается без молока! То есть бутылка молока пропадает! А что такое бутылка молока? Это все равно что бутылка крови! Так говорит наш врач.
– Ну, послушать нашего врача, так один королек[52] равен двум яйцам, а два королька – одной курице… – сказал Виссарион.
– А что, разве не так? – набросился на него Эдемика.
– Так, конечно. Вот я посадил у себя одно корольковое дерево, и теперь не нужны мне ни куры, ни курятник… Придет гость – подам ему вместо курицы королек!
– Я не знаю, кому что ты подашь, но бутылка молока – это, по крайней мере, полбутылки крови! – сбавил Эдемика.
– Уступи еще немного! – крикнул кто-то.
– Не могу! Это установлено наукой! – заупрямился Эдемика.
– Скажи в конце концов, кто отнимает у твоей козы эти полбутылки крови? – не вытерпел Зосим.
– Не у козы, а у меня! У меня этот негодяй высасывает кровь! – взорвался Эдемика, ударив себя в грудь. Он подошел к столу, схватил графин с водой, отпил несколько глотков, хотел еще раз ударить себя, но Зосим перехватил его руку, опустил ее и обратился к собранию:
– Кто еще среди вас пострадавший?
– Я! Я! Я!.. – повскакали с мест Мина, Мака, Машико и Васаси.
– Пострадавшие пусть крикнут «мэ-е-е!» – предложил Бежана.
В комнате опять поднялся хохот.
– Слышишь, Кишварди? Он еще и издевается над нами! – побагровел Эдемика.
– Бежана! Выгоню тебя вон! – пригрозил председатель. Бежана затаил дыхание. Председатель жестом велел Зосиму продолжать.
– Сколько литров крови дает твоя коза, Мина?
– Четыре!
– Твоя, Машико?
– Моя – три.
– Твоя, Мака?
– Моя – всего литр, она беременна…
– Твоя, Васаси?
– Два!
– Сколько же это получается? Четыре, да три, да один, да два, да еще Эдемиковых два…
– Двенадцать! – крикнул колхозный бухгалтер.
– Раздели теперь двенадцать на два!
– Это еще почему? – насторожился Эдемика.
– Потому! Половину-то молока берете сами?
– Берем…
– Ну вот… Следовательно, в чем заключается задача?
– Узнать, чем доятся козы – кровью или молоком! – ответил за всех Бежана.
– Заткнись, олух! Задача заключается в том, чтобы определить, кто выдаивает чужих коз!
Грянули аплодисменты.
– Нечего тут определять и устанавливать! Мне все известно! – заявил Эдемика.
– Ну так говори, черт!
– Я бы сказал, да неудобно… – и Эдемика искоса взглянул на тетю.
– Говори, Эдемика! – проговорила побледневшая тетя.
– Кето, ты знаешь, ради тебя я готов идти в огонь и в воду… – сказал, запинаясь, Эдемика, – но если я промолчу, будет хуже для твоего мальчика…
В классе наступила напряженная тишина. Все повернулись ко мне и вдруг зашумели:
– Врешь, бессовестный!
– Кто тебе поверит!
– Сам лопает молоко, а сваливает на других!
– Садись, Эдемика, и молчи!
– Докажи, что это так!
– Погодите, люди! Дайте ему досказать!.. Говори, Эдемика, что тебе известно? – сказала спокойно тетя.
– Мне, дорогая Кето, известно одно: пришел как-то ко мне утром Сосойя, с ним была и Хатия… – Эдемика взглянул на Хатиго. Она сидела не двигаясь и улыбалась. – Попросили они у меня козье молоко, сказали – для больного… Я отказал им. А вечером моя коза вернулась с пустым выменем… Дети в тот день побывали и у Маки, и у Машико, и их козы также пришли домой выдоенными… Так продолжается вот уже неделя… Правду я говорю, женщины? Отвечайте!
Но женщины молчали. Молчали все – то ли от неожиданности, то ли из-за уважения к тете.
– Да врет он! – встал вдруг Бежана. – Сочиняет все! При чем тут Сосойя и Хатия? Коз выдаиваю я!
– Записать? – спросил растерявшийся Зосим.
Председатель кивнул.
– А что мне остается делать? В колхозе я не состою, трудодней не вырабатываю… А насчет того, что, мол, кто не работает, тот не ест, неправда это! Козы ведь тоже не работают в колхозе, однако жрут дай бог! Надо мне кушать или нет? Вот я и стал выдаивать коз! Вот так! – Бежана засунул в рот оба больших пальца. – Сказал ведь сегодня наш председатель, что у войны ненасытное брюхо? У меня тоже есть брюхо, и тоже ненасытное. И я стараюсь наполнить его… Правда, козье молоко без соли – не очень вкусно, но что поделаешь… А ты, Эдемика, повесил бы своей козе вместо дурацкого колокольчика кусок мчади и щепотку соли, было бы лучше… И не приставайте, ради бога, ко мне – как, да почему, да по какому праву я выдаиваю ваших коз! Ничего вы со мной не сделаете – я сумасшедший! Я даже в выборах не участвую! Понятно? Если вы не отстанете от меня, я начну бушевать, вам же будет хуже! А ты, Эдемика, встань и держи ответ за клеветничество, за оскорбление неповинных детей! Вот так!
Огорошенный Эдемика не нашелся что ответить. Молчали и соседи.
– Ты закончил, Бежана? – нарушила тишину тетя.
– Ну так садись…
– Да, дорогая Кето! – улыбнулся ей Бежана.
Бежана, подмигнув мне, сел. Тетя встала и глухо заговорила:
– Простите меня, соседи! Это я во всем виновата. Coco и Хатия каждый день приносили молоко и говорили, что это от соседей. Я верила им… А молоко действительно нужно было для раненого… Бежана нашел его в плантации и приволок к нам – голодного, полумертвого… Благодаря вашему молоку и заботам Аквиринэ нам удалось выходить человека… Простите меня, соседи… Я постараюсь отплатить добром…
Тут вскочил Эдемика и, задыхаясь от волнения, набросился на меня:
– Что же это ты опозорил меня, Сосойя, перед честным народом? Сделал меня посмешищем? Сказал бы, сукин ты сын, в чем дело, да я бы подарил тебе эту проклятую козу! Что мне теперь делать! Бежана и тот смеется надо мной! Эх ты, Сосойя!..
– Сосойя Мамаладзе! Встань и доложи собранию, как было дело! Мы-то уверены, что на дурной поступок ты не способен! – сказал мне с улыбкой Кишварди.
Я встал, подошел к столу.
– Дядя Кишварди, дядя Эдемика… Я и Хатия… Дядя Эдемика… Клянусь памятью матери… Мы не выпили ни одной капли того молока…
У меня потемнело в глазах, люди стали двоиться, к горлу подступил горький комок… Потом комната исчезла… Кто-то подошел ко мне, обнял. Я прислонился головой к его плечам и тихо заплакал…
Вдруг дверь с шумом распахнулась и в комнату ворвался наш сельский почтальон Коция с огромной сумкой за плечом. Он еле стоял на ногах. Натыкаясь на стены, он с трудом добрался до стола, оперся на него руками, расставил ноги и окинул собрание мутным взглядом.
– Что, боитесь смотреть мне в глаза? – произнес он заплетающимся языком.
– Здравствуй, Коция! – приветствовал его дядя Герасим.
– Здравствуй! Где председатель? – спросил Коция стоявшего рядом Кишварди.
– Вот же я, не узнаешь меня? – Кишварди хлопнул почтальона по плечу.
– Ты – Кишварди? Ну да, узнал! Это ты меня назначил почтальоном?
– Я!
– Коли так, открывай собрание!
– Да оно уже открыто, Коция!
– Тогда дай мне слово!
– Ишь ты, чего захотел! Да облейте его водой! Где это он так нализался? – рассердилась Ксеня.
– Требую слова! – настаивал почтальон.
– Какое еще слово, Коция, кончилось собрание!
– Дайте слово! Прошу вас! – обратился Коция к народу.
– Налей ему, Кишварди!
– Дали же говорить мне? Теперь пусть скажет он! Сейчас он сумасшедший вроде меня! – крикнул Бежана.
– Говори, Коция! – разрешил председатель.
Почтальон поклонился ему в знак благодарности и повернулся лицом к собравшимся.
– Кто начал войну? – выпалил вдруг он.
Люди остолбенели.
– Я вас спрашиваю, кто начал войну?
– Войну начал Гитлер, Коция! Или ты обвиняешь нас? – сказал кто-то.
– Неправда! Войну начал не Гитлер!
– Геббельс!
– Нет!
– Геринг!
– Нет!
– А кто же? Бежана, что ли?
– Война у нас началась с меня, с моего сообщения, безбожники вы этакие… – прошептал Коция.
– Люди, мы погибли! Что скажет правительство, когда узнает, что у нас почтальоном работает Гитлер, а председатель начисляет ему трудодни! – крикнул Бежана.
В комнате раздался хохот. Коция подождал, пока успокоится народ, и продолжал:
– Да, соседи, войну начал я!..
– Хватит тебе валять дурака! – подал голос Эдемика. – За такое преступление – расстрел!
– Не верите? Хорошо!.. Кесария Соселия, встань, если ты здесь!
