Я, бабушка, Илико и Илларион

Я вынул из ручки дверей засов, попятился назад и стал рядом с тетей. Дверь медленно, со скрипом открылась.

Перед нами стоял бригадир Датико: в распахнутой на груди гимнастерке, гладковыбритый, с взъерошенными волосами, с пистолетом за поясом и коротким карабином в руке.

– Здравствуйте! – улыбнулся он. – Испугались?

Мы промолчали. Датико двинулся к нам.

– Стой на месте! – сказала тетя.

Датико остановился.

– Кето, что с тобой? Я сто лет тебя не видел… – Датико сделал еще шаг.

– Стой, говорю!

– Да чего вы боитесь? Я обещал вернуться, вот и вернулся!

Датико двинулся к нам.

– Говорю тебе – стой на месте, – повторила тетя, – иначе позову соседей!

– Зови кого угодно! Никого я не боюсь! Я вернулся из-за тебя и не стыжусь этого! Слышишь ты?!

– Не из-за меня, а из-за страха ты вернулся!

– Ты, ты меня вернула!

– Тебя вернул страх!

– Я никого и ничего не боюсь!

– Зачем же тогда тебе оружие? Почему ты скрываешься?

– Скоро перестану скрываться!

– Чего ты ждешь?

– Кето, ты ведь умная женщина… Видишь, что творится?

– Чего ты ждешь?

– Пойми ты, плевать я хотел на всех! Ради чего мне умирать? Меня никто не трогает! Мое дело – пахать и сеять! Зачем, во имя чего я должен погибать? Я хочу умереть своей смертью, рядом с тобой! И никто у меня не отнимет тебя! Ты понимаешь это?

Тетя слушала Датико, не сводя с него глаз.

Датико сел, поставил карабин между ног, достал табак, закурил и продолжал:

– Я не трус, это известно всем. Но умирать ни за что ни про что не хочется… Хорошо, вернусь я туда… Убьют меня… Поможет делу моя смерть?.. Кто вспомнит про меня: кем я был, чем я был…

– А кто ты есть сейчас?

Датико не ожидал такого вопроса.

– Я?.. Сейчас я политический противник власти…

– Бродяга и дезертир, вот кто ты такой! – сказал я и прижался к тете.

Датико побледнел. Он встал, снова сел.

– За такие слова другой поплатился бы жизнью… А ты забыл, как они поступили с твоими родителями? Забыл?

– Не твое это дело!

– Сопляк! Что ты понимаешь!.. Неспроста ведь твой отец стал троцкистом!

– Сам ты троцкист и сукин сын! Все, кто помнит моего отца, говорят, что он был замечательным человеком!

Датико пренебрежительно махнул рукой – дескать, стоит ли спорить с молокососом, – и обратился к тете:

– Кето! Я мечтал о встрече с тобой, как умирающий от жажды – о глотке воды! Улыбнись хоть раз! Я знаю, ты любишь меня, но боишься… Боишься, что они уже узнали все и теперь выслеживают меня… – На лице тети не дрогнул ни один мускул. – Вы должны помочь мне… Нет у меня никого, кроме вас… Пока буду скрываться в лесу, а потом мы еще посмотрим, кто кого.

Я стоял у камина и с омерзением слушал разглагольствования превратившегося в животное человека, который когда-то назывался бригадиром Датико… Вдруг оставшаяся открытой дверь скрипнула. Датико вскочил, схватил карабин и расширенными от ужаса глазами уставился в черное пространство. Убедившись, что за дверью никого нет, он успокоился.

– Накормите меня, – сказал вдруг он, – голоден я!

– Мы тоже голодны! – ответил я.

– Что, кусок мчади для меня пожалели?

– Еще бы! У нас собака с голоду дохнет…

– Благодари тетю, подонок, а то расшиб бы я твою глупую башку!

– Нашелся герой! Небось у самого поджилки трясутся от страха…

– Змееныш ты этакий! Вырастешь – погляжу, как ты себя будешь чувствовать в армии!

– По крайней мере, не стану шататься по ночам и просить кусок мчади!

– Сосойя, не выводи меня из терпения!

– А ты уходи! Зачем к нам пожаловал?

– Я не к тебе пришел!

– А к кому же? Тетя тебя не любит!

– Любит! Это ты меня не любишь и никогда не любил!

– Знал, что ты за птица!

У Датико побагровело лицо и запрыгала бровь. Он положил карабин на стол, встал и решительно направился к нам. Мы прижались к стене.

– Не подходи, закричу! – предупредила его тетя.

– Не закричишь! – Датико подошел к нам вплотную. – Не закричишь! – повторил он и вдруг схватил тетю за плечо. – Почему ты не кричишь? Боишься? Кричи! Созови все село! Погубила меня, а теперь я тебе не нужен, да? Теперь ты меня гонишь, да? Говори!.. Говори, иначе я убью себя и кровь моя ляжет на тебя!.. Говори!..

Датико изо всех сил тряс тетю. А она молчала и не сводила глаз с этого обезумевшего, забывшего про опасность, оравшего, как раненый зверь, человека. Вдруг Датико схватил тетю за голову и стал осыпать поцелуями ее щеки, лоб, глаза. Я набросился на Датико сзади и впился зубами ему в плечо. Датико, взвыв от боли, оттолкнул тетю, повернулся и закатил мне такую оплеуху, что я отлетел в угол комнаты, ударился головой об стену и упал, на миг потеряв сознание.

Очнувшись, я увидел испуганное лицо склонившейся ко мне тети, которая холодными как лед пальцами растирала мне виски. Датико стоял поодаль и исподлобья глядел на нас.

– Что ты сделал? – тихо сказала тетя.

– Ничего, не умрет! – ухмыльнулся Датико.

– Что ты сделал с моим мальчиком? – повторила тетя и выпрямилась. Она подошла к камину, протянула руку к прислоненному к стене топору. Датико нахмурился.

– Положи топор! – сказал Датико и двинулся к тете. Тетя подняла топор над головой. – Ты что, с ума сошла?! – Датико попятился. Тетя двинулась вперед. – Кето!

– Вон отсюда! – тетя приближалась к Датико. Тот шаг за шагом отступал, не сводя глаз с топора. Так он добрался до стола, взял карабин, не поворачиваясь, ощупью нашел дверь и вышел, оставив ее открытой.

Тетя опустила топор, закрыла дверь, продела в ручку вместо засова топор, потом, не раздеваясь, бросилась на кровать и зарыдала.

Я прикрутил фитиль лампы и лег.

Тетя затихла. Я молчал.

Спустя долгое время я услышал тихий голос тети:

– Сосойя!

– Что, тетя?

– Спишь?

– Нет, тетя!

– Иди ко мне…

Я вскочил, подбежал к тетиной кровати и прильнул к ее лицу. Лицо было холодное, и губы у тети дрожали…

Бежана

Виски Бежаны Эсадзе уже заметно серебрятся, но во всем селе нет веселее и беззаботнее его человека.

…Много лет тому назад залез, оказывается, маленький Бежана на соседскую грушу полакомиться янтарными плодами да и полетел вниз головой с двухсаженной высоты. Бросились добрые люди к незадачливому воришке, стали растирать ему виски и поливать водой, кое-как привели в чувство. Раскрыл, оказывается, Бежана глаза, икнул, улыбнулся и… с тех пор никто его не видел расстроенным или огорченным. Ходит теперь по селу босоногий Бежана, весело улыбается встречному-поперечному и напевает свою любимую песенку:

Минадора черноокая,Ты звезда моя далекая…

Бежана готов прийти на помощь каждому, кто позовет его, готов за миску лобио и стакан вина выполнить любую работу по хозяйству. Бежана силен как буйвол. Поспорьте с ним – и он, впрягшись в плуг, перепашет полгектара земли. Он головой разбивает грецкие орехи и шутя таскает пятипудовые мешки с кукурузой от конторы до самой церкви… Не дай бог испытать на себе удар Бежаниного кулака! Но трудно представить себе Бежану, поднявшего руку на человека! Единственное больное место Бежаны – Минадора… Стоит намекнуть, что Минадора вышла замуж, и тогда Бежана теряет голову. Он рвет на себе одежду, бьется головой об стену, выворачивает камни, ломает на деревьях сучья толщиной в руку… Как-то Афрасион Чантурия попросил Бежану расчистить заброшенный кусок каменистой целины, где он собирался посадить виноградник. В тот день Бежане нездоровилось, и работа у него не спорилась. Смотрел, смотрел на него Афрасион, и вдруг выпалил: «А ты знаешь, Минадора-то вышла замуж!» Что тогда стало с Бежаной! Он взвыл, завертелся, запрыгал, потом схватил заступ и перекопал участок так, словно по нему прошла танковая армия… И лишь вечером, когда обессиленный, задыхавшийся Бежана упал навзничь, он понял, какую с ним сыграл шутку Афрасион. И с тех пор Бежана избегает встречи с Афрасионом.

Бежана обожает детей. Придет к соседке, присядет у порога и попросит:

– Мака, одолжишь мне своего пацана?

– Зачем он тебе, Бежана?

– Да так, поиграюсь с ним… Хочешь играть в лошадки, Тариэл?

– Хочу!

– Ну давай! Садись сюда, мне на шею… Вот тебе хворостинка, только не бей меня больно… Ну? Готов? Поехали!..

Став на четвереньки, Бежана с мальчуганом на шее носится по двору. Ребенок визжит от восторга… Бежана ржет…

Забавы Бежаны ни у кого не вызывают опасений. Все знают, что ребенку с Бежаной не грозит никакая опасность – он ласков и осторожен с ним, как родная мать. Но Бежана сам чувствует неловкость за свое пристрастие к детским шалостям, и потому просьба его звучит робко и застенчиво:

– Машико, одолжишь мне своего пацана?

Ко мне Бежана питает особую любовь и уважение. Я – единственный поверенный всех его тайн, а сам Бежана – единственный на селе человек, который считает меня самым умным и достойным среди наших соседей. Я очень люблю Бежану.

В прошлое воскресенье Бежана вошел к нам во двор и позвал:

– Сосойя!

Я и тетя вышли на балкон.

– Иди сюда, Бежана! – пригласила тетя Бежану.

– Неси сюда, если есть чем угостить! – ответил он и прилег под шпанской вишней.

Тетя собрала на подносе ломоть сыра, половину мчади, стакан вина и спустилась во двор. Я последовал за ней.

– Доброе утро! – приветствовал нас Бежана, взял из рук тети поднос и стал с аппетитом уплетать мчади с сыром. – Дрова не нужно наколоть, Кето? – спросил Бежана.

– Нет, Бежана!

– Отлично! Может, сходить на мельницу?

– Нет, Бежана, не нужно ходить на мельницу! – улыбнулась тетя.

– Еще лучше! А может, корову погнать на выпас?

– Нет, Бежана, не надо!

– Совсем хорошо!.. – Бежана отпил глоток вина. – А почему, Кето, дорогая, сыр у тебя несоленый?

– Нет соли, Бежана…

– Вот-вот! Нет соли!.. И что же? Меня называют дураком, а нашего дурака – председателя Кишварди – умным человеком!

– Не поняла тебя, Бежана! При чем тут председатель?

– Как при чем?! Что он сеет? Кукурузу да просо! А почему бы ему не посеять соль или сахар? А? Ведь вздохнет народ! Что, не прав я, Сосойя?

– Прав, конечно, Бежана! Но почему ты сам не сеешь соль?

– Все хорошие земли – у колхоза. Что мне делать? В прошлом году я все же посеял соль на моем истощенном участке, да ничего не взошло! А хотя бы и взошло, разве напасешься соли на стольких голодных людей?

Тетя вздохнула и ушла.

Бежана проводил ее взглядом и обратился ко мне:

– Ну как, выходит она за Датико или нет?

– За какого Датико?!

– За бригадира Датико, какого же еще! Недавно встретил я его в лесу. Ого! Обвешан оружием, как николаевский стражник! Он по секрету сказал мне, что его прислали сюда по сверхсекретному заданию правительства и что об этом нельзя никому говорить!..

– А ты что?

– Что «что»? Я сообщил двум доверенным лицам – нашему председателю и Бадрии, который в милиции работает. Они ведь партийные, им можно. Они не выдадут… А впрочем, мне-то что!.. У меня другое к тебе дело, Сосойя!

– Что за дело, Бежана?

– Понимаешь, человек один там, в плантации… Не знаю, что с ним делать…

– Какой человек? О чем ты, Бежана?

– Ты что, Сосойя, перестал понимать грузинскую речь? Говорю тебе – там, в чайной плантации, у меня человек!

– Кто он такой?

– А я почем знаю?

– Спросил бы его!

– Спрашивал! А он молчит! Лежит с закрытыми глазами, улыбается и молчит.

– Дышит?

– Не знаю.

– Может, он мертвый?

– Дурак! Где ты видел улыбающегося покойника?

– Так что же с ним?

– А я почем знаю!

– Что же ты знаешь, болван! – взорвался я.

– Сегодня воскресенье, завтра будет понедельник! Это я знаю!

– Ох, Бежана, беда мне с тобой!.. Идем, покажи, где этот твой живой мертвец!

Бежана встал и пошел, напевая свою любимую:

Минадора черноокая,Ты звезда моя далекая…

Мы миновали несколько домов, свернули на тропинку и подошли к раскинувшейся на склоне плантации чая, вдоль которой тянулся ряд тунговых деревьев.

– Во-он там, под последним тунгом! – показал Бежана рукой.

Я сбежал по склону и остановился как вкопанный у дерева.

В высоких зарослях папоротника лежал исхудалый, мертвенно-бледный, заросший бородой русский мужчина в военной гимнастерке. Я нагнулся, приложил ухо к груди незнакомца и уловил слабое биение сердца. Я дотронулся рукой до его щеки – она пылала жаром.

– Когда ты нашел его, Бежана?

– Утром.

– И молчал до сих пор?!

– Я сразу же побежал к тебе, дорогой мой, но по дороге забыл… Плохо без сахара, Сосойя! Люди стали забывчивыми… Вчера утром встретил я Аквиринэ… Посмотрела она на меня, улыбнулась, а поздороваться забыла… Говорят, что…

– Ладно, ладно!.. Помоги-ка поднять его! Видишь, умирает человек!

Бежана в два счета сгреб мужчину.

– Куда его?

– Домой!

– Ты что, ошалел? Покойников выносят из дома, а я его понесу домой?

– Да не к тебе! К нам домой!

– К вам – пожалуйста!

Бежана несколько раз подбросил мужчину на руках, обнял его поудобнее и стал вприпрыжку подниматься по склону, приговаривая:

– Нно-о-о, лошадка, нно-о-о… А как его зовут? – спросил вдруг он меня.

– Откуда мне знать?

– Сосоин русский он! Сосоин русский! – нашелся Бежана.

Мы пришли домой, поднялись на балкон. Незнакомца уложили на мою кровать. Тетя в недоумении глядела на нас.

– Кто это? – спросила наконец она.

– Сосоин русский! – ответил обрадованно Бежана.

– Мы нашли его в плантации… Помоги ему, тетя! – попросил я.

– Да кто он, этот несчастный?

Тетя положила руку на лоб незнакомца, покачала головой и отошла от кровати.

– Сосойя, принеси уксус!

Я сбегал на кухню. Когда вернулся в комнату, тетя сидела у изголовья больного. Она распахнула ему на груди гимнастерку и отшатнулась: под правым соском незнакомца краснела свежезарубцевавшаяся рана с человеческий кулак. Тетя осторожно поставила больному термометр, потом налила уксус в глубокую тарелку, разбавила водой, смочила полотенце, отжала и наложила ему на лоб.

– Нужен ему твой уксус! – вмещался Бежана. – Напои-ка ты его вином и накорми чем-нибудь, видишь – человек умирает от голода!

– Ох, Сосойя, Сосойя, впутал же ты меня в историю! – вздохнула тетя. – А если, не дай бог, умрет он, что мне тогда делать? Ты подумал об этом?!

Она вынула термометр и ахнула:

– Сорок и шесть!.. Беги, Сосойя, за врачом!

– Ему не врач, ему вкусная пища нужна! – продолжал свое Бежана.

– Да иди ты!.. – прикрикнула на него тетя. – Ступай, Сосойя!

Я побежал. В медпункте врача не оказалось… «Вызвали в район, сегодня он не вернется», – сообщила уборщица. Тогда я направился к Хатии и рассказал ей все. Хатия посоветовала сходить к бабке Аквиринэ. Пошли к бабке. Я рассказал ей все сначала. Аквиринэ прихватила с собой какие-то настои в маленьких аптечных пузырьках, и втроем мы вернулись домой.

– Русский! – удивилась Аквиринэ, взглянув на больного.

– Русский! – подтвердила тетя.

Больной был по-прежнему без сознания, но теперь он дышал спокойнее и чему-то улыбался.

– Вот дурак! Нашел время улыбаться!.. А ты почему вчера утром не поздоровалась со мной? – упрекнул Бежана Аквиринэ.

– Да ну тебя! – отмахнулась старушка. – Битый час ты болтал со мной, забыл?

– А-а-а, ну хорошо…

– Принеси-ка стакан «Одессы», Сосойя! – попросила Аквиринэ.

Я принес. Аквиринэ намочила кусок ваты в вине и провела им по губам больного. Спустя минуту он чуть раскрыл губы. Аквиринэ снова намочила вату и накапала в рот больному несколько капель. Тот сделал глотательное движение и застонал.

– Дай-ка мне это вино, если ему не хочется! – Бежана протянул руку.

– Пропади ты пропадом, Бежана! Не такой уж ты дурень, чтобы не отличить больного от здорового! Пошел вон!

После нескольких попыток Аквиринэ удалось заставить больного проглотить один, затем другой, третий глоток вина. Наконец он опорожнил стакан, но тут же зашелся от судорожного кашля. Он кашлял долго и надрывно. Наконец отошел, успокоился и задышал ровно, но вдруг заерзал, застонал, стал размахивать руками.

– Ну-ка, женщины, выйдите из комнаты! – приказала Аквиринэ.

– Что с ним? – вскрикнула тетя. – Ему плохо?

– Нет, хочу растереть его.

Тетя вышла, Хатия осталась. Она стояла в углу комнаты и молчала.

Аквиринэ раздела больного догола. Потом она налила себе на ладонь жидкость из пузырька, растерла другой ладонью, нагнулась к больному и стала не спеша натирать ему грудь.

– И не щекотно ему? – расхохотался Бежана.

– Переверните! – сказала Аквиринэ.

Мы перевернули больного. Аквиринэ так же не спеша, основательно натерла ему спину и поясницу. Когда мы снова переворачивали больного, я посмотрел на Хатию.

Она по-прежнему стояла не двигаясь в углу.

– Пошла отсюда! – прикрикнул я на нее. – Не видишь, что ли, голый же он!

– Ничего, Сосойя, я постою, – улыбнулась Хатия.

У меня больно сжалось сердце, стало стыдно, и я заорал во весь голос:

– Убирайся отсюда!

Аквиринэ и Бежана удивленно посмотрели на меня.

– Ты что, ненормальный? – спросил Бежана. – Или забыл, что она слепая?.. Стой здесь, детка, – обернулся он к Хатии, – не слушай этого дурака!

Хатия, не ответив, вышла из комнаты.

Аквиринэ поправила под больным подушку, погладила его по голове, дала отпить еще несколько глотков вина.

– Позови Кето!

Я вышел на балкон и вернулся вместе с тетей и Хатией.

– Надо переодеть его, – обратилась Аквиринэ к тете, – а его одежду выварить как следует!

Тетя принесла и положила на кровать белье, оставшееся от деда.

– Ну и пустота, что в нашем магазине! – раздался вдруг недовольный голос Бежаны.

Мы оглянулись и увидели, как Бежана с разочарованным видом рассматривал вывороченные карманы брюк и гимнастерки больного.

– А документы есть, Бежана? – спросила тетя.

– Нету, Кето, ничего здесь нету!

– Вот тебе и на! Как же узнать, кто он такой, как его фамилия? – забеспокоилась тетя.

– Как кто? Сосоин русский он! – объяснил Бежана.

– А может, он вовсе не русский, а украинец? – сказал я.

– Какая разница? Фамилию его я все равно бы не запомнил! Сосоин русский – и все тут! – настаивал на своем Бежана.

– Аквиринэ, – обратилась тетя к старушке, – как по-твоему, удастся спасти его?

– А он уже спасен, дорогая! – ответила Аквиринэ. – И спасен благодаря этому вот непутевому! Слышь, Бежана, это ты спас его!

Польщенный Бежана самодовольно улыбнулся, подошел к кровати больного, присел, взял его за плечи, встряхнул и громко позвал:

– Сосоин русский!

Больной зашевелился.

– Что, не слышишь? Здравствуй, Сосоин русский! И хватит тебе валяться в постели! Вставай! – Бежана еще раз встряхнул больного.

– Отстань от него! – оттолкнул я Бежану.

– Погоди! – заупрямился он. – Кто его спас, Аквиринэ? Я? – Старушка кивнула головой. – Так дайте мне поговорить с ним!.. Тебе говорю, Сосоин русский! Очнись! Вставай!

И вдруг больной действительно открыл глаза.

– Ну вот, а что я говорил! – обрадовался Бежана.

Больной долго смотрел на Бежану, потом по очереди оглядел каждого из нас. Красивые карие его глаза воспаленно блестели.

– У, сволочи… – пробормотал он тихо.

– Чего это он? – удивился Бежана.

– Он принимает нас за немцев!

– Вот дурак! Слышь, Сосоин русский, это я, Бежана, не узнаешь меня? – Бежана ласково потрепал больного по щеке. Тот закрыл глаза.

– Ночью он будет бредить. Дай ему попить вот этого… Утром свари кашу, попробуй накормить помаленьку… Если жар не спадет, пусть Сосойя еще раз натрет его. Ну, не расстраивайся, Кето, моя дорогая! – Аквиринэ встала, поправила подол платья и обратилась к Бежане: – Пошли, Бежана, никуда твой русский не сбежит!

– Здрасти, русо! – Бежана приложил к голове растопыренную пятерню, повернулся и, напевая песенку, последовал за Аквиринэ.

Всю ночь я с тетей и Хатией не сомкнули глаз. Больной беспокойно ворочался, метался, бредил. В полночь он вдруг присел в постели, вперил в нас отсутствующий взгляд лунатика, потом посмотрел на дверь и позвал:

– Сестра!

– Что тебе, милый? – спросила тетя по-русски.

– Сестра, жалко тебе глотка мышьяка? – простонал больной.

Тетя дала ему отпить вина. Больной затих.

Под утро я натер его. Тетя прилегла на кушетке и заснула. Я и Хатия продолжали бодрствовать.

– Сосойя, что с ним будет? – спросила Хатия.

– Ничего не будет. Сказала ведь бабушка Аквиринэ, что он спасен.

– А вдруг она ошиблась?

– Ничего не ошиблась! Он же фронтовик! Видишь, какая у него рана? Если он от такой раны не умер, от болезни и подавно не умрет!

– А где у него рана?

Я откинул одеяло на груди больного, взял руку Хатии и дал ей пощупать рану.

– Ух ты!.. А если б попало влево, убило бы его, правда?

– Конечно!

Хатия нежно провела обеими руками по лицу, по плечам больного.

– Он красивый?

– Не знаю. Наверно, красивый. Зарос он, как поп, разве поймешь?

– А худой какой!

– Димка! – выкрикнул вдруг больной. – Слышишь меня, Димка?!

Я и Хатия обратились в слух.

– Тебе говорю, Димка! Слышишь?

– Слышу! – ответил я тихо.

– Смотри, Димка, сейчас все спят… Утром сюда придут немцы… Вывезти всех не успеют… Мы с тобой – ходячие… Или ты хочешь сгнить в постели?.. Надо бежать!..

– Ты о чем?

– Да, да, бежать!!! Эвакуация мне не по душе… Пусть сам врач эвакуируется, если он боится… Ты чего молчишь? Сейчас все спят и никто не дежурит… Гляди!..

Больной привстал.

– Погоди, – обнял я его, – дождемся утра!

– Нет, я уйду! – он оттолкнул меня и встал.

– Куда ты? Постой!

Я постарался удержать больного, но, поняв, что это мне не под силу, крикнул:

– Хатия, помоги!

Хатия ощупью подошла к нам и сзади схватила больного за плечи.

– Пустите! – взревел он и рванулся так, что мы все втроем оказались на полу. Перепуганная тетя бросилась к нам.

– Пустите меня! У-у-у… – Вопя и ругаясь, больной катался на полу, мы наседали на него и никак не могли справиться с этим обескровленным, ослабшим от голода и жара человеком, которому страх придал удивительную силу. После получасовой возни он обмяк и заплакал:

– Отпусти меня, сестра, сделай доброе дело, отпусти…

Наконец он, видно, примирился с судьбой, опустил руки, всхлипнул и уже спокойно дал нам уложить себя в постель. Спустя минуту он заснул…

Я улегся на полу у камина, тетя и Хатия – вместе, на кровати. После долгого молчания я тихо позвал:

– Тетя…

– Да?

– Спишь?

– Сплю!

– Ты не обижайся, тетя, завтра я схожу в сельсовет и попрошу, чтобы его отправили в больницу…

– Не мели чепухи! Хатию разбудишь!

– А я не сплю.

– Сходим, Хатия, в сельсовет? – спросил я Хатию.

– И куда он хотел бежать? – спросила в свою очередь она.

– Засните, черти! Вставать скоро! – зашикала на нас тетя.

– Нет, серьезно, тетя, что нам делать?

– А что, собственно, надо делать? Привели его – значит должны выходить. И все! При чем тут сельсовет?

– Чем его кормить?

– Тем же, чем кормимся мы сами.

– Ему бы молока побольше… – сказала Хатия.

– Да, мчади с сыром тоже неплохо! – сказал я.

– Откуда и как он попал сюда? – спросила Хатия.

– Война, Хатия, война… Сейчас всякое бывает, – ответила тетя.

– Тетя!

– Что еще?

– Значит, оставляем его?

– Сперва вылечим, а там видно будет… Да засни ты наконец!

…Я сплю и вижу сон: перед нашей сельской церковкой в белом подвенечном платье стоит тетя – стройная, красивая, как Божья Матерь. У ее ног на коленях все мужчины нашего села, и среди них наш русский. Все молчат. Молчит тетя. И лишь русский, воздев руки, молит тетю:

«Отпусти меня, сестра, сделай доброе дело, отпусти…»

Я прошу тетю не отпускать нашего русского. Тетя подходит к нему, берет его за руку, потом берет за руку меня, и мы втроем идем домой…

…Целую неделю больной боролся со смертью. Все эти дни он не приходил в сознание. Днем лежал спокойно, устремив в потолок блестящие глаза, ночью начинал метаться и бредить. Каждый день Бежана приходил проведать больного. Он садился у изголовья и заводил с ним беседу, словно со старым знакомым.

– Когда же ты встанешь, Сосоин русский, а? Видишь, ноги уже не держат Кето!.. Что? Не понимаешь по-грузински? Так я тоже по-русски не понимаю, но это ничего не значит! Хочешь, поспорим? На что? На что желаешь! Кто больше съест. Кто больше поднимет. Кто лучше споет. Что? Спеть по-русски? По-русски я не умею, дорогой! Спою тебе по-нашему, а ты поддержи басом! Не можешь? Ладно, пой вторым голосом! Тоже не можешь? Хорошо, тогда я один спою! – И Бежана пел: