Рыцарь, красавица, чудовище, шут. Съешь сердце – получишь любовь

– Мне это не поможет, доктор Гаштольд, я не хочу убегать, – последнее слово Вильгельмина Густавссон особенно выделила, кривая усмешка появилась на губах. – Мне не понятна стратегия эскапизма и избегания, я должна помнить, что происходит на самом деле.

– Вы сопротивляетесь естественному механизму психологической защиты.

– Я знаю. И от этого еще сложнее.

– Вам хочется хотя бы в этом ощущать контроль? Контроль над своей ненавистью, отвращением, над своими чувствами?

Вильгельмина задумалась, серо-голубые глаза чуть затуманились, длинные ресницы совершили взмах.

– Да, – коротко ответила она.

– Что еще позволит вам обрести утраченный контроль? Некоторым людям достаточно контролировать еду в своей тарелке, свой режим дня, свои расходы…

– Я не «некоторые люди», – обреченно вздохнула мисс Густавссон. – Не потому что я ставлю себя выше – или ниже… Я просто…

Она подбирала слова, как кусочки пазла, как стеклышки витражной мозаики, осторожно ступая по крошкам битого фарфора, который впивался в голые пятки, и на полу оставались кровавые кляксы. Она давно перестала фильтровать мысли, высказываемые на приеме у психотерапевта, она не боялась доктора Гаштольда – оценки, реакции неприятия, сочувствия… Доктор Гаштольд был холоден и беспристрастен, настоящий хирург.

Хирургам приходится отстраненно воспринимать ситуацию, делать людям больно – чтобы потом те выздоравливали.

– Вы не думали о том, чтобы завести любовника?

Серо-голубые глаза моргнули, взгляд перешел от статуэтки – благородного оленя авторства французского скульптора 19-го века – на мужчину в кресле напротив.

– Зачем?

Вильгельмина по привычке уже успела отловить первую пришедшую в голову мысль, поймала ее, как кошка ловит мышь, за хвост когтем, уже успела проанализировать ее значение.

Она сперва подумала не о резонности и смысле… Перед глазами, яркий как вспышка фотокамеры, явился, будто из ниоткуда, образ с копной каштановых волос и веснушками на молодом лице.

– Вам необходимо отвлечься. То, как вы будете скрывать наличие интрижки, позволит вам ощутить власть и сладость тайны, которые вы себе не позволяли.

– Это физически невозможно, – отвечала Вильгельмина, прекрасно понимая, что доктор Гаштольд уже сделал выводы: что та вместо отрицания переключилась на логику, спряталась за рационализацию, не отказалась. – Феб знает обо всем, у меня нет ни минуты, чтобы он не присутствовал в моей жизни – явно или неявно.

– Все возможно – если вы захотите. Подумайте над этим, просто подумайте, не гоните эту мысль.

Вильгельмина не гнала… Она думала.

– Расскажите о человеке, который бы мог вам понравиться.

– Доктор Гаштольд, я бы не хотела сейчас это обсуждать, мне важнее…

Кого она обманывает! Она пришла на сессию с определенным запросом, который не имел ничего общего с ее настоящей проблемой! Она ускользает, прячется, осуждая свой же собственный эскапизм…

Феб начал ее раздражать в последнее время намного сильнее, Вильгельмина уже просто не могла выносить аромата его парфюма, запаха тела, а рвотный рефлекс, казалось бы, навсегда утраченный, вновь поднимал голову и норовил подняться с колен… Она хотела, чтобы доктор Гаштольд дал ей прикладной совет, какую-нибудь методику для аутотренинга на принятие ситуации, а в итоге пришла к тому, от чего пыталась убежать.

Феб стал ей противен, потому что вдруг стал приятен кто-то другой. Раньше, сколько бы де Лавендер не совал член Вильгельмине в рот, сколько бы ни мял руками ее грудь и задницу, не хватал за волосы, осторожно, боясь испортить прическу, Вильгельмине было все равно.

Она искренне думала, что давно умерла, что от нее осталась лишь оболочка, ходячий мертвец, даже не мертвая невеста, в обличье куклы на шарнирах… Оказалось, ее сердце умеет биться неровно, не в такт, не по заученному сценарию.

Она вмиг позабыла слова роли, она растерялась и начала падать в пропасть, испугалась, что суфлер исчез – и больше не подскажет, как быть.

Она была в рабстве слишком долго, она должна была позабыть о любой возможности выбраться! Она ощущала себя глупой и слабой, она боялась даже думать о том, что ее привычный уклад изменится.

Доктор Гаштольд предложил представлять в моменты близости с де Лавендером что-нибудь приятное, Вильгельмина надевала маску равнодушия, просто не ведая, что бы вообще она сочла приятным.

Теплый лазурный океан, горячий белый песок, покалывающие лицо снежинки, свежий ветер горнолыжного курорта, вкус – и ощущение – во рту чуть черствого, вчерашнего хлеба из грубой муки… А еще она иногда воображала, что Феб мертв, что вдруг не стало рядом мучителя, надзирателя, заботливого хозяина, держащего поводок с золотой цепью, в шею больше не впивается ошейник из телячьей кожи.

– Вы и сами понимаете, что это лишь внутреннее сопротивление. Хорошо, Вильгельмина, мы поговорим об этом, когда вы будете готовы.

– У него теплые руки и добрая улыбка, – вдруг сказала Вильгельмина. – У него взлохмаченные волосы, обычная, самая обычная, чуть поношенная одежда, от него пахнет дешевым гелем для душа.

– Продолжайте.

– Он похож на… – она выдохнула, почти хихикнула, – лесную куницу. У него острые зубы и когти, сильное ловкое тело, пушистый хвост.

Вильгельмина замолкла, тонкопалые руки отпустили подлокотники кресла, легли на колени в широких брюках с идеально четкими стрелками.

– Что вы чувствуете, когда вы с ним?

«Чувствуете» – а не «будете чувствовать». Наверняка, какой-то прием доктора Гаштольда на погружение в определенное состояние.

– Я могу быть собой, я чувствую себя собой, мне спокойно.

Она посмотрела на доктора, тот кивнул.

– Это прекрасно, Вильгельмина. Вы знаете, кого искать. И что делать, тоже знаете.

Это было из области фантастики – даже вообразить, что в ее жизни появится кто-то помимо Феба. Кто-то, кто будет ее касаться, кто будет смотреть в глаза, шептать на ухо разные глупости, чей смех будет переливаться, как колокольчик… Тот, кого Вильгельмина захочет касаться сама. Немыслимо!

Доктор Гаштольд знал, о чем говорит, Вильгельмина ему верила – но в ее ситуации подобный способ «отвлечься» выглядел самоубийством.

Иногда Вильгельмина думала, что терапия ей не помогает, иногда оглядывалась назад и видела положительные изменения, свой рост и прогресс… Даже когда она лишь посещала поддерживающие сессии с регулярным рассказом о последних днях, однообразных до зубной боли, кабинет психиатра был единственным местом, где она могла говорить открыто, называть вещи своими именами.

Феб де Лавендер ее купил, выращивал с детского возраста, как свинью на убой, принудил к близости, когда Вильгельмине было восемнадцать, трахал ее как куклу все последующие годы, пусть и редко – из-за низкого либидо, – возил с собой везде как дорогую, шикарную вещь. Феб де Лавендер был строг, но объяснял строгость заботой и любовью, он никогда не поднимал на Вильгельмину руку и даже не поднимал голоса. Он говорил спокойно, но властно, не забывая раз от раза напоминать, откуда он Вильгельмину забрал, от какого дерьма отмыл, и как ему иногда хочется вернуть ее обратно в бордель в Латинской Америке, где ищущие экзотических удовольствий богачи могут запросто купить себе белокурую шведскую девочку одиннадцати лет.

Купить насовсем тоже можно. Феб де Лавендер отдал за Вильгельмину пятьсот тысяч долларов, удочерил ее, как дальнюю родственницу, в долю наследства – по справедливости – завещал той аналогичную сумму.

Вильгельмина заметила, как на одной из сессий – с очередной порцией откровений мисс Густавссон – при слове «справедливость» доктор Гаштольд чуть растянул губы в осуждающей и грустной улыбке. Он часто спрашивал, какой бы была жизнь Вильгельмины без де Лавендера… Заставлял ее задумываться о неосуществимой реальности, за гранью возможного, зачем-то увидеть в грезах ненастоящие картинки, вызывающие резь в глазах – либо не вызывающие ничего.

Вильгельмина не понимала смысла вопросов психиатра – до недавнего времени.

Что бы она в первую очередь сделала, если бы у нее был свободный день? Без приложения для слежки с использованием навигации – как это делают родители с детьми, – без постоянного триггера вибрации сообщений и таймеров на часах, чтобы отвечать Фебу, чтобы спросить Феба, как у него дела, чтобы проявлять активность, служить…

Она служила. Она была полезной и ценной игрушкой, она старалась угодить, ловила каждую кривую улыбку, каждый саркастический вздох, каждое пожатие плечом, каждое слово – чтобы поддакивать, говорить в такт, играть роль как идеальная актриса.

– Вы забросили театр, – словно читая ее мысли, молвил доктор Гаштольд. – Он вам больше не приносит утешения?

Уже не первый раз он спрашивает… Не в первый раз Вильгельмина говорит, что скоро вернется в театральную студию, напишет, наконец, сценарий для нового клипа… Но у нее не было сил. Игра требует отдачи, ей страшно вовлекаться в поток, она боится потерять себя, остаться в роли.

Она даже не пела в последнее время – только разминалась, делала распевки, разогревала связки, чтобы поддерживать голос в форме.

Если ее вдруг переклинит, и она станет смелее, сильнее, вырвет у де Лавендера сердце – как Великий Красный Дракон? А вдруг не сможет остановиться – как серийный убийца Сердцеед?

Вильгельмина часто слышала утверждение, что у музыкантов исключительное чувство времени. Она была не согласна – потому что в музыке правит не время, а ритм и размер, динамика определяет иррациональное, субъективное замедление или ускорение, страсть и томление, тянущееся ожидание или промелькнувшие мгновения.

До окончания сессии оставалось три минуты.

– Не приносит, – призналась Вильгельмина. – Ношение разных масок стало слишком тяжким трудом.

– Но вы выплескивали наружу свои чувства, вам и терапия была не нужна, вы были спокойнее и гармоничнее.

Может быть… Она выгуливала демонов, она могла позволить на короткий промежуток времени стать кем-то другим, почувствовать вкус свободы, вкус слез, вкус любви, о которой пела, но никогда не испытывала.

– Может быть, доктор Гаштольд, – отозвалась мисс Густавссон, погрузившись в пучину мыслей, вовсе не касающихся работы. – Я не знаю.

– «Не знаю» это тоже ответ, – кивнул Гаштольд. – Есть ли еще что-то, что вы хотите спросить?

Доктор Гаштольд участвует в расследовании, он сотрудничает с ФБР, в его доме на званом приеме под прикрытием работали агенты… Он наверняка знает последние новости, в курсе всех событий.

А еще он вовсе не выказывал никакого беспокойства по поводу того, что записи о его клиентах украдены.

– Нет, ничего. Спасибо, как всегда, очень много новой информации для переваривания, доктор Гаштольд.

Вильгельмина Густавссон покинула офис психиатра, из головы не выходила догадка, что тот подстроил исчезновение тетрадей, чтобы участвовать в поимке преступника. Отличный повод оказаться не только консультантом, но и полноценным членом команды – и даже при желании никто не сможет доказать обратное.

У Вильгельмины появилась идея. Она аж приостановилась на лестнице крыльца, на бледном лице проступила улыбка озарения, которую она тут же спрятала под гримом равнодушия.

Она тоже может придумать повод – пусть даже он будет немного ненастоящий.

10. Объект для изучения

[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл][Соединенные Штаты Америки, Вьенна, Вулф-Трап]

Агент Серрет с энтузиазмом жевал утиную ножку, макал хлебный мякиш в ароматный жир, Уилл рассказывал о своем плане по визиту в фитнес-клуб. Доктор Гаштольд одобрил идею нарядить Аллекса в спортивную форму, дать ему премиум-абонемент – чтобы никто не заподозрил подвох.

– Если бы я был блондинкой, можно было бы использовать меня как приманку, – то ли шутя, то ли серьезно, рассуждал Аллекс. – Но уж как получилось, увы. Главное, увидеть как можно больше за каждое посещение, потому что демон и не думает останавливаться.

В зоне риска была каждая светская дива – и таких, по их сведениям, насчитывалось немало. Если Сердцеед еще не выбрал новую жертву и будет пытаться раздобыть ключ, его следует искать вблизи объектов интереса и тех, кто находится в окружении.

Пресса подливала масла в огонь, новости пестрели громкими заголовками о жутких убийствах, с кучей преувеличений и искажений, репортеры выставляли преступника сектантом, импотентом, жалким подражателем Мэрилендского Потрошителя, любимца популярной культуры. Тексты могли поднять новую волну убийств не только самого Сердцееда, но и подобных ему, разозлить преступника и заставить его опровергать клевету. К счастью, журналисты не писали о деталях расследования, которые могли бы спугнуть Сердцееда, дать понять, что следствие село ему на хвост.

У них по-прежнему не было никаких зацепок – лишь бесполезный образец ДНК, портрет преступника и догадки, основанные на выводах уникального детективного метода специального агента Гатти.

Уилл выглядел паршиво, под серо-сине-зелеными глазами-хамелеонами залегли тени, волосы были еще более взлохмаченными, чем обычно, на щеках под щетиной выступал болезненный румянец. Аппетита у него не было, поэтому Серрет слопал угощение за двоих.

Уилл и доктор Гаштольд сошлись на мнении, что Сердцеед, действительно, считает жертв бессердечными суками, мясом, не испытывает угрызений совести. Он не создает определенный образ намеренно, он следует своей собственной системе символов, в которой он сжирает сердце врага, вершит справедливый акт, во имя возмездия и одновременного желания угодить альтер эго. То, что он сам себе противен – вне зависимости от убийств – было лишь следствием его психологической травмы.

Но он хорошо притворяется. Его образ в обычной жизни – выстроенный годами фасад, бесчувственная маска.

Аллекс видел много монстров, много пустых глаз, бездушных тел нарциссов и психопатов, мертвых оболочек, но этот, по словам Уилла, был жив – и будто умирал в агонии, надеясь на несбыточное осуществление мечты в избавлении от страданий. Аллексу казалось, если он увидит Сердцееда, он сразу поймет… От таких веет жутью, даже если они притворяются обычными людьми.

Три коротких вибросигнала прозвучали из кармана куртки агента Серрета. Когда юноша достал телефон и прочел сообщение, лицо невольно вытянулось от удивления.

«Он похож на лесную куницу, – вспоминал доктор Гаштольд слова недавней своей пациентки. – У него острые зубы и когти, сильное ловкое тело, пушистый хвост…»

Аллекс Серрет был, действительно, похож на зверька, наивного и доброго, но способного проглотить жертву в два раза крупнее себя. А еще он был внимателен с теми, кого считал друзьями… Он то и дело поглядывал на мрачного Уилла, но к концу встречи удостоверился, что доктор Гаштольд не хуже него заметил подавленное состояние специального агента Гатти – и сказал, что подождет в машине.

На выходе из кабинета психиатра он набирал текстовое сообщение, губы его улыбались.

– Уилл, – молвил доктор Гаштольд. – Я бы хотел, чтобы ты пришел сегодня на ужин.

– Вы считаете, мне нужна дополнительная сессия, доктор Гаштольд?

Когда Уилл был раздосадован или расстроен, он становился жестче, из бронированного панциря вылезали иглы, как у дикобраза.

– Я считаю, тебе нужно отвлечься, – терпеливо отвечал Лукас Гаштольд. – Это не будет ни терапией, ни рабочим разговором. Ты думаешь о деле Сердцееда день и ночь, оно изматывает тебя.

Уилл закусил губу, глаза-хамелеоны смотрели в сторону.

– Я не могу о нем не думать. И думать уже тоже не могу – потому что запутался, что я вообще о нем думаю…

– Я понимаю.

Уилл с надеждой посмотрел на собеседника – чтобы увидеть, не лукавит ли он. Странно… Если порой взор доктора Гаштольда был холодным, пронизывающим насквозь, то сейчас он глядел мягко, доброжелательно.

Уилл в последнее время много думал – и не только о серийных убийцах. Доктор Гаштольд ежедневно слышит кучу историй, в курсе каждой мерзкой мыслишки извращенных богатеев, видит мусор в чужих головах – и при этом остается спокоен. К нему не прилипает ни грязь, ни страх, ни сомнение… Уилл же впитывает их как губка, стоит ему только пройти мимо очередного монстра. Доктор Гаштольд говорил, это привычка, навык, который вырабатывается с опытом.

Единственным способом отстаивать свои личные границы у Уилла до сих пор является настороженность и угрюмость. И иногда сарказм… Сейчас ему было не до сарказма, он даже не нашел силы посмеяться над шутками Серрета.

– Спасибо, доктор Гаштольд, я подумаю.

– Если тебе не удобно приезжать в Балтимор сегодня, я могу навестить тебя сам.

У Уилла три собаки, его дом расположен на краю географии, на севере Вирджинии, у заповедника, в свободное от работы время он рыбачит и ремонтирует моторы лодок… Было бы странным заставлять его возвращаться вечером – чтобы поужинать с психотерапевтом.

Его не так просто расположить к себе, он не Серрет, которого достаточно накормить и сказать пару добрых слов… С ним было сложно – и доктора Гаштольда привлекала недоступность Уилла, его многослойность, многогранность, железобетонные стены защит.

– Хорошо, – наконец согласился Уилл. – Но я вряд ли смогу быть достойным собеседником, я слишком рассеян.

– Нам не обязательно говорить, – произнес Гаштольд. – И ты прекрасно знаешь, что мне комфортно с тобой в любом твоем виде.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Уильям Гатти в роли профессора школы сомелье на итальянских виноградниках в Бароло – персонаж романа Стеллы Фракта «Кошки не пьют вино».