Уилл осторожно переступал пятна крови на паркете, старался смотреть на распластанный на столе труп беспристрастным взглядом, не вовлекаясь в пучину видения, не соприкасаться с картинками, возникающими в мыслях. Ощущение подступающего эмпатичного переживания ощущалось так, словно его начинало клонить в сон, он тщетно сопротивлялся, но проваливался в колодец без дна, зависал в свободном падении, растворялся, терял себя, а затем выныривал обратно, наружу, в реальный мир. По возвращении он хватал ртом воздух, пытался стряхнуть чужие чувства, как стряхивали налипшую грязь и репейник его псы, но краски въедались в кожу, цеплялись за шерсть, пропитывали одежду, отравляли его изнутри, как непрошенный, замедленного действия, яд.

Пробуждение от видения было таким же болезненным, как погружение, таким же захватывающим дух и разбивающим вдребезги – будто его встряхивали, как копилку с монетами, сдирали кожу, надевали новый костюм, вываливали кишки из штанов. Он ненавидел эти качели… Возвращение было самым противным из всех ощущений.

Говард и криминалисты – Круз, Бейли и Росс – были еще в пути, нельзя было ничего трогать, а он не мог себя контролировать тогда, когда работал… Уилл попросил доктора Гаштольда проследить, не дать ему устроить беспорядок на месте преступления в трансе – если вдруг его затянет в водоворот сопричастности.

Лукас Гаштольд стоял у дверей, наблюдал за передвижениями специального агента Гатти: как тот в задумчивости шевелит пальцами чуть расставленных в стороны рук, как шагает по полу, опустив взлохмаченную голову вниз, как бликуют в оправе на носу стекла без диоптрий. Несколько слоев бесформенной одежды, очки, вечная небритость, настороженный взгляд исподлобья – все, чтобы выстроить защиту от нежелательных стимулов, сохранить в целостности уязвимую душу, прикрыть обнаженные нервы, не подпустить близко.

Он даже на сессии терапии говорит словно через несколько пуленепробиваемых стекол, сидит в закрытой позе, часто уходит во внутренний монолог и замолкает – несмотря на просьбу и настояние доктора Гаштольда озвучивать вслух мысли, ибо терапия для этого и предназначена.

Лукас Гаштольд стал его психиатром недавно, ненамного после того как специальный агент Гатти стал работать в отделе уголовно-следственного анализа, приостановив преподавание в Академии ФБР. От интенсивной работы и стресса у Уилла начались приступы тревоги, он все больше замыкался, ему приходилось напоминать о необходимости растождествляться с видениями, не оценивать их и не пытаться понять их рациональным умом.

Разум преступника в агонии, логика искажена, ее не постигнуть сознанием здорового человека. У Уильяма Гатти была уникальная способность интерпретировать улики, воссоздавая картину произошедшего, но опасность таилась в ракурсе от первого лица… Он слишком остро чувствовал, слишком перенимал на себя.

Немного человек понимали талант Уилла и цену, которую он платит, чтобы ловить для Джека Говарда серийных убийц. «Мыслить, как преступник» было не просто девизом подразделения поведенческих наук ФБР, единственно верным способом поймать злодея, но и совершенно реальной ситуацией, в которую погружался Уилл Гатти, состоянием, которое испытывал на себе раз за разом.

Он боялся, что сам станет преступником, что часть него уже утрачена, отравлена – настолько его угнетали одежды, примеряемые ради работы. Его начинало ломать, выкручивать, моральные скрепы пошатнулись, черное и белое уже стали серыми разных оттенков… Он запутался, ему было неспокойно.

Джек давил на Уилла долгом, ответственностью, риском для невинных жизней, возможностью спасти потенциальных жертв, свершить правосудие – вопреки очевидным проблемам с ментальным состоянием специального агента Гатти. Говард говорил, что Уилл может уйти когда угодно и вернуться в Академию – если вдруг он почувствует себя плохо – но тут же сыпал картинками страшных последствий того, что очередной преступник бродит на свободе.

Верные псы ищут трюфели, в дождь и в снег, в жару и в холод, топчут лапами лесной грунт, роют носами рыхлую землю, повизгивают над находкой, а Джек Говард собирает урожай.

Уилл замер, отвернулся, снял очки и начал тереть руками лицо.

– Не могу, – пробурчал он. – Надо дождаться остальных – иначе я здесь все переверну.

В холле послышались торопливые шаги, оба мужчины в нетерпении повернули головы, но на пороге обеденного зала появился агент Серрет, пропускаемый дежурными полицейскими – а не группа криминалистов.

– Давно вы здесь? – спросил Аллекс.

– Нет, – по-прежнему угрюмо пробормотал Уилл.

– Да, – сказал Гаштольд одновременно с ним.

– Ясно. И что тут?

Уилл сперва хотел ответить злобной иронией, но передумал. Он вкратце рассказал о жертве – ничего нового, все та же блондинка тридцати лет с грудными имплантами, мать и жена – пока агент Серрет подходил ближе.

Когда Аллекс увидел перепачканное кровью лицо, он ахнул.

– Так это же…

Девица с тележкой! Та самая, которая наехала на него в магазине, опрокинула полки с чипсами! Он не мог перепутать – несмотря на то что они все будто делаются на одном заводе пластическими хирургами и специалистами индустрии красоты, – у него была хорошая память на лица.

– Я видел ее в местном супермаркете на Резервуар-стрит, неподалеку, – пояснил Аллекс под пристальным взглядом двух пар глаз, – в день, когда проводил опрос клиентов из заметок доктора Гаштольда. Ничего необычного, она просто покупала продукты…

Она просто жила – и уже не живет.

Убита она была больше двенадцати часов назад, шокированный муж, обнаруживший тело уже утром, по возвращении, вызвал полицию. В том, что преступление дело рук Сердцееда, не было сомнений – он продолжает убивать.

Первый раз – два месяца назад, второй и третий, после паузы в десять дней – с перерывом в неделю, четвертый – после паузы в месяц, пятый – спустя две недели и один день… В датах не было закономерности, при этом все требовало подготовки и плана, он не мог просто брать и затевать спонтанную расправу.

Откуда он брал ключи, как отключал кодом сигнализацию, чтобы проникнуть в дом раньше жертвы? Враг ли это мужей убитых жен, были ли у него личные мотивы? Опросы не давали результатов.

Они провели на месте преступления еще несколько часов, были в лаборатории ФБР уже вечером. Уилл Гатти, мрачнее тучи, ходил кругами около доски со схемами и фото, а доктор Гаштольд остался в Балтиморе и обещал заняться поиском ответа, зачем Сердцеед ест именно сердце.

Поздно ночью на работе оставались только Серрет, которому уже становилось дурно от фотографий в соцсетях жертв и их супругов, и Круз, изучавшая рану, в которой преступник ковырялся голыми руками.

Желудок противно урчал, звук в тишине был громким и заунывным, под стать настроению. Аллекс подпер подбородок ладонью, листал ленту постов, периодически рисовал граф зависимостей, со связями между жертвами, несколькими кафе, барами, мероприятиями, маникюрным салоном и фитнес-клубом в их районе, которые отмечались на изображениях. Каждый был подписан на каждого, они знали друг друга по псевдонимам, но понятия не имели, как на самом деле живет сосед через дорогу… У всех – красочные фото, яркие наряды, милые дети и заботливые – если муж может быть заботлив, не интересуясь делами жены – мужья.

Первая жертва была флористом, вторая – дизайнером верхней одежды, третья писала картины и выставлялась в частных галереях, четвертая пела джаз, а пятая…

До пятой, фотографа полуголых моделей в белье, Аллекс так и не добрался – потому что случайно на совместной фотографии джазовой певицы он увидел знакомый золотоволосый образ.

Вильгельмина Густавссон очаровательно улыбалась, на ней был белый брючный костюм, на шее массивное сверкающее колье, рука слегка приобнимала четвертую жертву… Выход какого-то альбома какого-то музыканта, вечеринка и фуршет, много гостей.

Аллекс, недолго думая, перешел на страницу золотоволосой артистки, прилип к экрану, позабыв о голоде и слипающихся глазах.

Вильгельмина Густавссон в студии звукозаписи, Вильгельмина Густавссон на отдыхе в Индийском океане, Вильгельмина Густавссон празднует День отца со своим отчимом, опекуном, неважно… Последнее вызвало у Аллекса нервный смешок, пост выглядел больше как ирония, чем правда – ибо на фото свежая и молодая физиономия де Лавендера вовсе не походила на отца.

Увлекательная жизнь успешной артистки, искусственный фасад… Аллекс прекрасно понимал, зачем мисс Густавссон – как и ее коллеги – формирует определенный образ на своих страницах, выкладывает только то, что будет сочтено крутым и завидным. Фотографии золотоволосой мисс Густавссон буквально кричали о том, что у нее все замечательно, и она очень счастлива – пусть и были сдержанными, гармоничными, с грамотными фразами каждой подписи, продуманного смысла до мелочей.

А может, она не сама ведет свои страницы… У нее не было, к примеру, фото домашних питомцев, перепачканных шоколадом детей, влогов о посадке дерева в парке или покупке новой сумки.

Мисс Густавссон была красивой, пусть и имела нестандартную, андрогинную, инопланетную внешность, вытянутое, фактурное лицо улыбалось всегда одинаково мягко. В музыкальных видео, отрывки которых Аллекс начал смотреть, прикрывая рот, замерев на стуле в неудобной позе, Вильгельмина Густавссон была другой…

Живой, разной, страстной, яростной, нежной, в сполохах неонового света, в черно-белой сепии, в образе кровожадного Великого Красного Дракона, в роли лирической героини любовной баллады.

Она могла примерить любую роль, она жила в роли. Ее голос, подобно пению сирены, ласкал душу и слух, Аллекс забыл, где находится, потерял счет времени.

– У меня для тебя хорошая новость, – вырвал его из грез голос за спиной.

Аллекс обернулся, поставил клип на паузу.

– У нашего демонического друга порезы или царапины на руках, он оставляет следы воспаленного эпидермиса и дермы внутри жертвы, – заявила Беверли Круз.

Она смотрела не на Серрета, а на стоп-кадр, где тонкопалые руки в черной крови держали нож.

– Я все перепроверила, – продолжила женщина. – С предыдущим случаем у меня возникло подозрение, но подтвердить не удалось, реакция была меньше: у него, видимо, еще не было таких повреждений.

– Что это может быть?

– Аллергия, расчес, царапины, которые не заживают и начинают гноиться, периодически воспаляться. Причина может быть любой – от заноз до обгрызенных ногтей.

– Последнее более вероятно, – согласился юноша.

– А что насчет прекрасного создания?

Круз кивнула в сторону монитора, Аллекс закусил губу.

– Это пациентка Гаштольда, знакомая наших жертв, – не сразу ответил Серрет.

– Хорошо артистам, – с усмешкой вздохнула Круз. – У них лишь искусственная кровь, искусственные слезы, искусственная еда…

Желудок Серрета отозвался на единственное известное ему слово, Беверли Круз похлопала сидящего на стуле коллегу по плечу.

– Иди домой. Твоя белокурая бестия от тебя никуда не убежит.

– Белокурая бестия?

Она иногда поражалась его тугодумию…

– Это Густавссон, «белокурая бестия». Ей даже какую-то премию дали за актерское воплощение кровавой сексуальности – а на вид золотоволосый ангел.

Аллекс стал еще более задумчив, Круз пожалела, что вообще завела разговор об объекте фантазий агента Серрета, на которую тот с вожделением таращился четверть часа не отрываясь.

– Я не позволю тебе здесь ночевать, иди уже!

Если он не послушается, она выпнет из-под него стул. Юноша кивнул, на уставшем лице появилась вымученная улыбка. У него не было сил даже шутить или отвечать на ее колкости.

Когда Аллекс потянулся под стол, чтобы взять рюкзак и положить туда ноутбук, рюкзака на полу не оказалось. События прошедшего дня пронеслись перед глазами, от конца к началу… В последний раз он помнил рюкзак в магазине, как положил вещи у прилавка и пошел ловить грабителя.

Выходит, он оставил его в магазине!

Это был не первый раз, когда агент Серрет терял вещи – именно поэтому он предпочитал не носить никаких сумок и рюкзаков, распихивать необходимые предметы по карманам куртки и джинсов – благо одежды у него было не так много, чтобы перекладывать с места на место.

Придется завтра ехать в Балтимор. Он надеялся, что рюкзак окажется там, где он его и оставил – а заодно и поговорит с работниками.

Аллекс снял с доски пять фотографий светловолосых женщин, убрал во внутренний карман куртки, подхватил под мышку ноутбук.

Белокурая бестия, значит. На его лице почему-то была сияющая улыбка идиота.

8. Невидимка

[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]

Хромированные перекладины расчерчивали пространство под прямыми углами, в зеркалах отражались лампочки искусственного белого света, в воздухе, несмотря на кондиционер и вентиляцию, стояла взвесь соленого пота и дезодоранта. Звяканье грифа об подставку, редкие возгласы поднимающих штангу мужчин, размеренные шаги женщин в облегающих костюмах на беговой дорожке, ритмичная музыка, заполняющая звуком тренажерный зал… Специальный агент Уильям Гатти заглянул внутрь из коридора, но не стал заходить – ибо он прекрасно знал, что его неуместное появление тут же привлечет ненужное внимание.

Он уже поговорил с менеджером за стойкой, ждал, пока тот выгрузит из базы и распечатает список клиентов, которые ходили в зал по утрам – как и мужья жертв, – и оказалось, что таких подавляющее большинство. Озарение посетило Уилла несколько часов назад, после того как он обсудил новости с Серретом по дороге в Балтимор.

Как можно достать ключи от квартиры, а затем вернуть на место, чтобы пропажу никто не заметил? Раздевалка в фитнес-клубе, с ненадежными ящиками, с возможностью без лишних вопросов залезть в чужие вещи.

Загвоздка была в том, что утро – самое популярное время для тренировок. Как сказал менеджер, зал пустует только по ночам – и то бывает, какой-нибудь ночной житель решит потягать железо в одиночестве…

Просто так ходить и таращиться на посетителей Уилл не хотел, ему нужно было прикрытие. Он не был похож на бодибилдера, пусть и был хорошо сложен – благодаря генетике и физической активности, помогавшей справляться с потоком непрошенных мыслей, – а в невзрачной одежде, очках и с растрепанными волосами он тут же себя выдаст.

Завтра они отправят Серрета… Кажется, он незаменим там, где надо проявить фантазию и харизму, если его причесать и нарядить в соответствующую одежду, он вполне сойдет за молодого блогера, который хочет поддерживать себя в форме.

Аллекса недооценивали из-за щуплой комплекции, но Уилл видел в нем настоящую машину для убийства – которую лишь надо регулярно кормить. Поначалу Аллекс Серрет казался ему чересчур активным, шумным, неуемным, от него фонило неутилизированной энергией, находиться рядом с ним было как стоять около готового вот-вот взорваться кипящего котла.

Потом Уилл приспособился, на удивление быстро привык, увидел в проактивности Аллекса положительные стороны… Аллекс понимал с полуслова многие вещи, которые Уилл не смел произносить вслух до недавнего времени, его дурачество было, действительно, смешным.

Доктор Лукас Гаштольд – с его проницательностью и спокойствием – и Аллекс Серрет – с извечной пантомимой на веснушчатом лице – стали первыми людьми, которых он подпустил близко.

С Гаштольдом Уилл держал дистанцию, намеренно обращался к нему «доктор Гаштольд», соблюдал субординацию терапевт-пациент. Уилл редко признавал мудрость постороннего человека, редко принимал чужое мнение, он привык к тому, что несмотря на опыт и интеллект, люди просто не были способны понять его – и дать верный совет или комментарий. С доктором Гаштольдом все было иначе: тот всегда был на шаг впереди, имел ответы на любые вопросы, ни разу не высказал ни одного оценочного суждения, был осторожен, как хищник на мягких лапках, в которых спрятаны лезвия когтей.

Доктор Гаштольд был настоящим профессионалом – и Уилл ценил превыше всего их отношения в рабочей плоскости, в том формате, в котором они были на данный момент. Уилл прекрасно знал, как действуют проекции и переносы, особенно с психиатрами, особенно у таких, как он, в глубине души изголодавшихся по приятельскому общению и дружбе.

С Серретом было просто дружить, тот был открыт, смотрел в глаза без стеснения, с улыбкой, говорил вслух порой то, что стоило держать за зубами. Он не боялся показаться нелепым или смешным, он был прямолинеен в своих симпатиях и антипатиях, нередко получая за это по лицу – в прямом и переносном смысле.

И одновременно Аллекс был наивен как дитя, часто воспринимал все буквально. Придирки Круз он всерьез объяснял ее неприязнью, Уилл же прекрасно видел, как та на него смотрит, облизываясь, как они оба в некоторой мере наслаждаются странной игрой во взаимные укусы, катаясь по полу, сцепившись, как дворовые коты.

Аллекс был клоуном – и принял роль, как маску, воплотился в ней в полной мере. Уилл иногда завидовал ему – потому что сам не знал, кто он, сомневался в любом своем качестве, считая его лишь приставшей характеристикой кого-то, чьи мысли и чувства он «подцепил» – от обилия внешних стимулов, будоражащих воображение, его рабочий инструмент.

Доктор Гаштольд утверждал, что человек не в состоянии испытать того, чего в нем нет… Однако из этого следовало и то, что жуткие видения, кровь, расчлененные трупы, вонь мертвых тел и эрекция от видений были частью него. Доктор Гаштольд утверждал, что нет ни бога, ни дьявола, нет ни черного, ни белого, ни абсолюта, ни истины – есть лишь субъективное восприятие, индивидуальная история, набор ценностей, которые мы применяем для ориентации в пространстве.

Уилл был согласен… Но сопротивлялся. Он слишком долго держал оборону, слишком долго крепость переживала осаду, силы его на исходе. Он боялся потерять остатки себя и раствориться в бездне, в безумии, в хитросплетении разрозненных образов, перемолотых в мясорубке.

Легко было перенять радость, счастье, эйфорию и покой, принять их и присвоить себе; и так непросто было признать, что мерзость этого мира есть в каждом из живущих существ, и в нем самом, в том числе.

Пока специальный агент Гатти предавался философским рассуждениям у стойки ресепшена элитного фитнес-клуба на Уайтлок-стрит, Аллекс Серрет беседовал со старшим продавцом продуктового магазина.

Полная, улыбчивая, но жесткая Мириам Хилл пожимала плечами, разглядывая фото блондинок с полными губами. Они тоже были ей на одно лицо…

– Я помню каждую, но никогда не приглядываюсь, даже не пытаюсь искать отличий, – говорила она, параллельно следя издалека за работой стажеров, как вездесущая мама-кошка. – Каждый день пара сотен человек, я бы с ума сошла, если бы обращала на них внимание!

Пока от общих сведений было мало пользы. Трафик покупателей небольшой, но постоянный, в основном – местные мажоры, реже – случайные, как Аллекс, курьеры, няни, работники сферы обслуживания, которых смутят цены и грозный вид охранника.

Ограблений за несколько лет работы мисс Хилл было всего два, причем последнее – вчера, с эпичным геройским поступком юного агента ФБР.

– Виновато сезонное обострение, – усмехнулась женщина, – у психов это как цепная реакция. Теперь даже у нас паника, все боятся серийника – как будто мы ему нужны!

– А кто ему нужен?

– А то вы сами не знаете! – округлила черные глаза Мириам Хилл. – Обеспеченные бессердечные суки в Гуччи и Живанши! Он жрет их сердца, потому что у них нет сердца, оно им не нужно!

Неужели все так просто? Зависть, злость – за их безбедное существование и красоту?

– Если так рассуждать, то убийца – женщина, – хмыкнул Аллекс.

– Почему нет? Женщины жестокие существа, агент Серрет.

Аллекс пожал плечами. Женщина, которая ненавидит женщин, сильна как тяжелоатлет, грызет ногти и недовольна своим внешним видом… Но у этой женщины мужской размер ноги, тяжелая рука, хладнокровный расчет и строгая логика.

– Сердцеед слишком большой и сильный, чтобы быть женщиной.

– Ну, значит, его обидели женщины! Или член у него не стоит!

Вот тут уже ближе к истине… Убийце не до секса – по крайней мере не до конвенционального его вида, – он слишком погружен в поедание угощения, перевоплощаясь в демона.

Уилл сказал, он должен сделать какой-то ритуал, у него есть якорь – чтобы триггернуть вход в состояние диссоциации. Заклинание, жест, маска…

Например, как у Вильгельмины Густавссон из музыкального видео про Великого Красного Дракона.

Круз права, в художественных фильмах часто показывают красивую, эстетичную, привлекательную обертку, романтизируют насилие и убийства, идеализируют антагонистов. Мисс Густавссон, со стекающими по подбородку, шее и полуобнаженной груди кляксами краски, поющая о возрождении через смерть, опасна в способности навязать величие и силу темной стороны человеческой души.

Но если бы Аллекс не был рационально мыслящим агентом ФБР, он бы визжал как девочка-подросток и бежал в первые ряды танцпола, чтобы поглядеть на красивую артистку.

Рюкзак сотрудники магазина не находили. Аллекс ничуть не расстроился, пусть и прекрасно понимал, что придется нелепо оправдываться и разводить руками за потерянную форму.

– Может, посоветуете, с кем еще поговорить, кто у вас наблюдательный? – спросил агент Серрет.

Мисс Хилл шагала вдоль стеллажей, подчиненные, замечая ее приближение, тут же переставали бездельничать и принимались за дело, Аллекс шел рядом.

– Дарио Пеше и Сара Рот, – после паузы на раздумья ответила старший продавец. – Ну и еще Сабрина Максвелл, но у нее сегодня выходной.

Все работали по графику четыре-два, по двенадцать часов плюс время на подготовку торгового зала и уборку после смены, все были дружны, подменяли друг друга при необходимости, не отказывались от дополнительной подработки, в том числе и в роли курьера, чтобы доставить тяжелые пакеты с продуктами клиентам домой.

Занимающийся раскладкой на прилавки Дарио начал рассказ с того, что всегда мечтал стать детективом, поэтому с радостью поможет следствию, чем может. Странных покупателей он не замечал, они даже не воруют, лишь по невнимательности что-нибудь забывают в корзине, или их дети тащат в карманы приглянувшиеся конфеты в ярких фантиках. Чудные есть, но все местные богачи с придурью, он уже успел привыкнуть, а вот опасных или жутких не замечал… Кассир Сара была из той категории людей, которые находят общий язык со всеми, обязательно предложат что-нибудь купить и формируют большой средний чек. Грудь и бедра у Сары были тоже большие, а талия тонкой, это благоприятно сказывалось на показателях ее продуктивности.

На доске лучших сотрудников месяца они висели в одном ряду с Диланом Вермиллионом, единственным из всех, без фото.

Аллекс спросил про Дилана у Сары, когда они вышли на задний двор во время ее перерыва.

– Он вряд ли вам будет полезен, – хохотнула она, выдыхая сигаретный дым. – Он же не разговаривает.

– Ну как же… – растерялся Аллекс. – Со мной разговаривал.

Сара разглядывала агента Серрета пристальнее, чем можно было бы разглядывать сотрудника ФБР. В зеленых глазах горел лукавый огонек, как на алеющем конце сигареты, зажатой между пальцами.

– А с нами – нет. Он нелюдимый, ему нет никакого дела до коллег, он не остается выпить пива или съесть торт по случаю чьего-нибудь дня рождения, ни разу не приходил на корпоратив – а у нас часто устраивается что-нибудь для сотрудников.

– Разве плохо, что он выбирает то, что ему комфортнее?

– Нет, не плохо… Наверное, – протянула Сара. – Я вообще забываю, что он есть. Если бы вы не спросили, я бы не вспомнила о нем.

Вот как… Знакомая ситуация – как с нелюдимостью в стиле специального агента Гатти, так и с ролью невидимки.

Аллекс в детстве настолько возненавидел равнодушие отца, что пытался привлечь внимание любым способом… В итоге это стало частью его личности, быть на виду, всегда быть громким, всегда быть главной ненавистной заботой, занозой в заднице, поводом краснеть.

Дилан не показался ему забитым или стеснительным, неспособным заявить о себе. Дилану было комфортно в тени, ему не нужно было внимание.

Закончив с опросом в магазине, агент Серрет направился в приемный кабинет к доктору Гаштольду – где они с Уиллом договорились встретиться. От дома с высокими окнами и каменными колоннами крыльца отъезжал знакомый черный автомобиль, Аллекс невольно глядел ему вслед, пока тот не скрылся за поворотом узкой улочки элитного квартала.

9. Контроль

[Соединенные Штаты Америки, Балтимор, Резервуар-Хилл]

– Вы так и не пробовали вообразить что-нибудь приятное в тот момент, когда нужно диссоциироваться.

<1 2 3 4 5 >

На страницу:

Перейти

4 из 5