Нестрашная сказка. Книга 3

Пенкарий их уже возле ворот догнал, створки запахнул и заорал, чтобы Немтырь помог брус в пазы заложить. Тот девчонку бросил, легко поднял трёхпудовый брус и кинул в кованые петли. Погоня разбилась о тын. Растеклась. Стало слышно, как они шелестят вокруг, наискивая слабое место. Да только не было таковых.

По шуму, доходящему из-за тына, находников казалось не так уж много.

Человек десять-двенадцать. А с другой стороны, что может дюжина оружных сделать с мирной деревней? То-то! Сиди да держи наготове косу или молот, на случай если прорвутся. У Пенкария даже меч был, в прошлом набеге добытый. Тогда и вовсе негодящие бандиты пришли. Полуживые от голода, пять человек. Деревня их задавила. Никто из своих не пострадал. Пенкарию вот меч достался, как он первым из ворот выбежал, и давай находников косой крошить.

Нонешняя ватага оказалась хитрее. Уже через малое время между затёсанных верхушек забора показалась кудлатая голова. Видать, они лестницу с собой несли. Ах, вы так! Пенкарий опрометью кинулся в дом за охотничьим луком.

Первая стрела ушла в небо. Вторая ударила в бревно. Стрел осталось всего ничего. Немтырь вдруг твёрдой рукой отобрал у Пенкария лук, натянул тетиву и пустил стрелу точно в бандита, который уже спрыгнул на эту сторону и кинулся к воротам открывать. Следующая стрела тоже попала в цель, и ещё одна. Больше никаких голов над тыном не наблюдалось. Бандиты сообразили, что так по одному их перестреляют, как перепёлок, и собрались у ворот. Створки затряслись. С той стороны в них били тараном.

Простые ворота это вам не крепостные, в которые стучи не стучи бревном, только огребёшь горшок кипящего масла на голову. Деревянные плахи недолго терпели, быстро начали отскакивать по одной.

Деревенский люд переминался по сю сторону в ожидании атаки.

Да только Нетмырь не стал дожидаться – первым поперёд Пенкария влетел в сарай и схватил косу. А хозяин тут и рассудил, как лучше: заорал, чтобы тот отдал косу ему, а сам вынес из дома меч. Немтырь аж осклабился. А в руки взял, как вросло – точно наёмник.

Они из дому выскочили, а тут и ворота встали нараспашку. Находники, как ворвались, так толпой и попёрли на горстку поселян, вооружённых кто чем. И у самих оружие не очень, однако, короткие мечи у двоих имелись.

Всего их оказалось человек восемь. Оборванные, худые, но ещё проворные. Значит, не совсем оголодали, это когда уже не ходишь, а ползаешь, не замахиваешься, а вяло ручкой делаешь, вроде напугать. Может, в других деревнях такое и проходило, да только не у них.

То, что случилось дальше, ввело хозяина и остальных поселян даже в некоторую оторопь. Немтырь, найда лесная, вдруг выбежал вперёд, и давай мечом махать. Да так ловко у него получалось, что в миг все до одного находника оказались кто мёртвый, а кто уже почти. А там он и за ворота высигнул. Народ, конечно, за ним. В поле всего-то и нашлись двое чужих. Один метнулся в лес. Другой ничком пал на землю. Прыткого Немтырь нагнал и зарубил.

Что деревня обрадовалась – ничего не сказать. Это же надо: малой силой, от такой беды отбиться! Трупы оттащили к тыну. Живых положили отдельно, но понятно, никто за ними ходить не станет. А ты не воруй! Такое дело: если кто сам выживет, до веку будет в деревне на самых тяжёлых работах.

Который в поле ничком пал, оказался не мёртв и даже не ранен. Пенкарий, заподозрив каверзу, подошел к нему с ножом, намереваясь докончить, что Немтырь не доделал. Да только тот воспрепятствовал. Это ещё чего? Однако лесной урод оттянул воротник небогатой рубахи пленника и показал селянину ошейник. Стало быть – раб. Тащили его за собой. Вона и верёвка! Точно раб. И руки оказались связаны. Не случись помехи, зарезал бы Пенкарий человека, и рука не дрогнула.

Дальше больше: Немтырь взвалил его себе на плечи и перенёс в сарай, где сам квартировал. Ишь, – повело хозяина, – раскомандовался! Но как рот открыл окоротить зарвавшегося работника, так и захлопнул. Тот стоял над беспамятным рабом с мечом в руках, вот и повозмущайся тут. Пенкарий заругался, но вспомнил, что его дочку Немтырь на себе от верной смерти унёс, и только рукой махнул. А потом рассудил: ладно, что вгорячах дров не наломал. Немтырь-то вон чего… а в дому ещё один работник прибавился.

Звёзд в небе оказалось намного больше, нежели Гуго когда-либо видел. Вот так вот жил, смотрел изредка в выси, наблюдал мигания далёких, не всегда добрых глаз и думал, чего это их так много. А оказалось, их ещё больше. Звёзды обступили крышу сарая, или даже облепили. После холодного дождя что ли воздух промыло, и небесные россыпи явили себя во всем полном подавляющем великолепии, сиянии, мерцании, свете и сверкании.

Самое время! Только и дел, что сидеть на крыше сарая и любоваться небесами, пока королевство катится в тартарары при твоём непосредственном попустительстве.

Когда Гуго увидел в поле рыжего колдушёнка, в первый момент глазам не поверил. Во второй – тоже, но зарезать парня не позволил. Хоть Пенкарий, хозяин строгий, не сказать, жестокий – и намеревался. А когда под истрёпанной рубахой с чужого плеча нашлась деревянная не то дудочка, не то палочка на гайтане, Гуго вовсе чуть от радости не запрыгал.

Кысмет! Или хасмат. Так говорят в иных местах, обозначая рок. Слово, как закругленный с одной стороны серп с острым концом, всегда направленным в сердце…

Гуго тряхнул головой. На рассуждения потянуло. Не иначе от радости. Вот придёт парень в себя… и что дальше? Ну – придёт. Объяснить ему всё равно ничего нельзя. Зато можно показать булавку. А вдруг новообретённый старый знакомец ту булавку ухватит и рванёт с ней по долам и весям. Он, помнится, очень уж мечтательно о ней тосковал.

От конька крыши к краю вела узенькая доска с набитыми поперечинами. Спускаться в темноте, несмотря на небесные россыпи, таки ночь на дворе – пришлось очень осторожно. Ещё не хватало свалиться и перебудить чад и домочадцев Пенкария. Хорошо, собак у того не имелось. Деревенские шавки встретили явление Немтыря из лесу таким визгом, воем, рыком и лаем, будто строй медведей по деревне шаг печатал. Уже сколько времени прошло, а они всё равно полошились, когда Гуго мимо шёл.

Распростёртый на соломе Анхель-Иолантис то ли крепко спал, то ли пребывал в беспамятстве. Пока все попытки привести его в чувство результатов не дали. Гуго брызгал на него водой, тряс, тёр уши. В ответ один раз парень невнятно забормотал. А так – вообще ничего, будто кукла тряпичная.

Гуго запалил лучинку, предусмотрительно втиснутую в светец над бочкой с водой – если догорит без присмотра, так и свалится огарок в воду, не устроив пожара. А гореть было чему. Хозяин с прошлого лета ещё сена навалил. Видимо, скотины было много. Куда та скотина делась, оставалось гадать, а сено сохранилось. Гуго подгрёб охапку в угол, где квартировал на старом коврике. Подстилку сердобольно кинула жена Пнкария, за что получила затрещину от мужа. Но не за расточительство, а за то, что без спроса. Домашним вход в сарай был заказан. В общем-то, правильно.

Иолантис лежал на сене, дышал еле-еле и как-то в полдыха. Гуго решительно начал стягивать с него одежду. Если голова цела, ещё не значит, будто нет другой беды.

Торчали ключицы. Влажную холодную кожу покрывали мелкие пупырышки. Рёбра выпирали, как у старой клячи.

Давно когда-то в королевских покоях висела картина. Маленький Гуго дивился слову «гравюра». Старый конь. Тоненькие линии печально огибали впадины просевшего хребта и провалы между ребрами. Казалось, конь выдохнул весь воздух, а вдохнуть не смог. Было страшно жаль старое животное.

Гуго король искал потом эту гравюру, но она пропала. Да о ней никто кроме него и не помнил.

Рубаха расползалась под пальцами от ветхости. А ещё воняло, хоть нос затыкай. Источник запаха обнаружился слева под мышкой. Там зияла рана со скользкими белесыми краями, из которой сочился зеленоватый гной.

Именно туда попала стрела, когда Иолантис творил пассы, чтобы мальчик по имени Сигурд мог пройти по краю стены. А это вам не свежая рана, которую любой наёмник перевяжет в один чих. Такие раны Гуго не попадались, и что с ними делать, он не знал.

Заскрипела дверь. На пороге встал Пенкарий. Услышал-таки, как Немтырь лазил на крышу, и пришёл проверить.

– Помират? – спросил мужик, наклонившись к больному. – Помират, – сам же себе и ответил. – Тогда зачем его за собой тащили? Сам подумай, – обратился, он к работнику, будто тот мог ответить, – зачем доходягу за собой водить? Кормить же ещё надо. А может, как раз его и не кормили. Ишь, тощий какой.

Гуго кивнул на рану в боку.

– А! Тудыть её! Надо тётку Проклу звать. А зачем? Она с меня денег возьмёт, а может, и не вылечит. Не, не с руки тратиться. Всё одно, помрёт.

Сам говорил, а сам смотрел, что станет делать Немтырь. А того будто в узел завязали: скорчился, собрался в комок, вот-вот выстрелит, как пружина у арбалета. Но вдруг, будто судорога по нему прошла, расслабился, встал на колено и смиренно приложил руку к сердцу, вроде как просит.

Пенкарий не был особо скаредным, просто, как любой крестьянин, деньгам счёт знал. А в последние лихие времена и припрятать лишний грошик не мешало.

– Не, – мотнул головой хозяин. – Не с руки мне. Сам к Прокле иди. Авось, пожалеет.

Тело доходяги Иолантиса оказалось не таким уж лёгким.

– Куда?! – завопил Пенкарий, когда Немтырь взвалил парня на плечо и двинулся к выходу.

Ответом ему стало рычание, возразить против которого хозяин заробел. Вообще, помстилось, будто к нему обернулся не заросший дремучим волосом человек, а чёрный медведь – рявкнул и пошёл себе, ночь, полночь, какая разница?! Осталось плюнуть и отступиться. Останови такого.

Прокла жила где-то на отшибе. А как же иначе! Сроду лекари селились поодаль. Зачем лишние глаза, зачем праздные уши? Что увидят, что услышат, не поймут. Или поймут по-своему, истолкуют задом наперёд, как подскажет дремучая темень в голове. И гореть дому ведуна вместе с сушёными травами и лягушками. Ишь! Извести мою скотину хотел…

Гуго видел в темноте плохо, да ещё быстро устал: тело пока не набралось прежней силы. Шёл одной упрямой волей, даже не зная точно, дышит ещё колдушонок у него на закорках, или уже всё. Когда оказался на задах деревни, за гумном, за дальними овинами, понял, что заблудился. Захотелось взвыть. Силы, где вы? Где взять воздуха, который только колется в груди, а не даётся. Где эта клятая лекарка? Куда могла запропаститься её землянка? Леший её утащил?!

– Руку дай.

Голос прошелестел, будто из самого средоточия мрака, из какой-то тёмной кудели. Гуго сообразил, что глаза закрыты. И эта самая кудель ему мерещится. Глаза открыл и увидел перед собой женщину. Вернее, неясный силуэт. Но послушался.

Рука оказалась неожиданно твёрдой. Сухая ладонь ухватила его за пальцы и потащила, только ноги успевай переставлять, да следи, чтобы колдушёнок головой об забор не цеплялся.

Дом у Проклы оказался не таким уж маленьким, если только тьма не шутила свои шутки. Последние шаги дались кое-как. Колдушёнка Гуго почти что сбросил на топчан, и привалился рядом.

– Посвети мне, – попросила Прокла.

Не приказала, не крикнула, как вроде должна вести себя разбуженная среди ночи ведьма. Именно, что смиренно попросила. Уже слегка отдышавшись, Гуго перенял у неё глиняный подсвечник с толстой свечой и поднял повыше.

Он, пока бродил в темноте, представлял себе лекарку старухой с седыми космами, с запавшим ртом и крючковатым носом. А оказалось: женщина одних с ним лет с тонким усталым лицом и ловкими руками. Она сама без посторонней помощи так переложила парня, что рана оказалась вся перед глазами. Большая, наверное, в полпальца шириной, осклизлая. Запах о себе напомнил тут же, как открылись края, и потёк гной.

– Плохо. Ты речь понимаешь? – обернулась лекарка к Гуго.

Тот кивнул, поднял свободную руку и перевернул большой палец вниз. Умрёт?

– Знать бы, что с ним случилось.

Гуго очень похоже оттянул тетиву невидимого лука. Лекарка кивнула.

– А когда?

И вот попробуй, объясни… Гуго выхватил из холодного очага уголёк и написал на стене слово год. Прокла только беспомощно пожала плечами. В попытке объясниться Гуго открыл рот, но исторг только рычание. Прокла вдруг махнула рукой.

– Ты кивай. Давно в него стрела попала? Месяц? Нет. Полгода? Нет. Меньше? Больше? Год? Ой, плохо. Если за это время не умер и не выздоровел, значит, наконечник там. Надо вытаскивать. Ты одной рукой держи свет, а другой ему ноги. Он вроде в беспамятстве, а как станет больно, начнёт биться, себе навредит.

И всё это будто уговаривая.

Хитро изогнутая толстая проволока прокалилась над пламенем и остыла. Ведунья приложила кончик себе к руке, после чего осторожно начала шарить в ране. Колдушонок дернулся и застонал. Гуго показалось, что внутри у того что-то звякнуло. Так и есть. Проволока зацепила наконечник и потянула. Тут уж пришлось налечь на парня всем телом. Того выгнуло дугой. Заорал, захрипел, зашёлся булькающим кашлем.

– Держи! – крикнула Прокла и дёрнула на себя проволоку. Та выскользнула из раны, а вот наконечник застрял. Женщина ловко подцепила его концом инструмента и вытянула-таки наружу. Следом хлынул зловонный гной и кровь. Много крови. Тело парня дёрнулось последний раз и замерло.

Гуго чуть не взвыл. Показалось, будто всё – конец. Лекарка, однако, рук не опустила, схватила со стола длинную полосу ткани, макнула в горшок с каким-то варевом и начала запихивать в рану, туго забила её так, что кровь перестала сочиться, и только тогда отступилась.

Сердце Иолантиса стучало мелко-мелко. Но стучало.

Пока.

Гуго привалился к стене. Усталость скрутила такая, будто камни ворочал. Хозяйка тоже присела. Руки её мелко дрожали. Вроде плёвое дело – проволокой пошуровать, а высосало до донышка!

– Ы-ы-ы? – попытался задать вопрос Гуго.

– Не знаю, – пожала плечами Прокла. – Истощал сильно. Лечили плохо, били. Не знаю. Накрой его одеялом, вон лежит. К утру отойдёт – выживет.

Хозяйка ушла в дальний угол. Там у неё стоял ещё один топчан. Она недолго повозилась что-то приговаривая, свернулась калачиком, натянула на плечи одеяло и затихла. А Гуго остался над умирающим Иолантисом.

Уходила надежда – единственный человек, который мог бы ему помочь. Гуго нащупал под одеялом безвольную холодную руку парня.

Выживи, я тебя прошу! Великие силы, помогите ему! Помоги ему, Небо!

Под утро, уже на рассвете, навалился тяжёлый, как замшелый валун, сон: хоть пальцами глаза держи. Гуго почему-то казалось, как только он уснёт, парень перестанет дышать. Вот и сидел, таращась в серый сумрак. В окошке засветлело. По полу пробежала мышь. Далеко в деревне заголосил петух…

… рукав белой полотняной рубахи двигался как бы сам по себе. Руки в нём не было. Вообще тела в рубахе не было. Но она жила, шевелилась. Рукава разлетались и вздёргивались. Больше того, Гуго точно знал, кто в ней. Знал и ненавидел. Рубаха вдруг пошла винтом, взвихрилась и полетела выше и выше к небу и дальше по синему полю – чайкой…

Страх подбросил Гуго. Он проснулся, понимая, что дал слабину, прозевал и ничем уже не помочь.

Худой, как весенний суслик, Иолантис лупал глазами и бессмысленно улыбался. В дальнем углу колодой спала уставшая Прокла.

Жизнь продолжалась.

Глава 2

– И что мы тут делаем?

– В данный момент?

– Вообще. Я хочу знать, за какими демонами мы сюда притащились?

Хорошо, что над головой полоскался навес, иначе дурное солнце уже прожгло бы в их головах дырки. Лекс в просторной белой тоге возлежал на широком цветастом ковре, Энке метался по пространству, ограниченному тенью, и бушевал.

Вокруг простирался порт. С одной стороны сияла бухта, обсыпанная мелкими зелёными островками, посередине которых торчали причудливые скалы, с трёх других – людское кишение. Тюрбаны башенками, тюрбаны тыковками, пагри, дастары, банданы, головные накидки, ещё какие-то кундюкалки – призванные служить головным убором, и всё это самых разнообразных цветов. Дхоти, лунги, чудридары, шальвары, паджи… Пространство, кроме того, вмещало в себя огромное количество коров, коз, кур и прочей мелочи. И ни одной женщины. Зато грязь по истине мифологическая!

Друзья прибыли в Ваджамандрипур накануне поздно вечером. Морем. И переход-то был всего-ничего – дней десять – но качкой, отвратительной едой и душной сыростью вымотал до невозможности.

Шаланда бросила якорь в виду берега. Мгновенно образовавшаяся ночь залила пространство китайской тушью. Знакомцев в городе ни у того, ни у другого как-то не случилось, вследствие чего они остались ночевать на судне, привычно скрючившись в гамаках, чтобы утром, прихватив пожитки, сойти на твердь.

Лекс шествовал, придерживая полу белой тоги. Одетый в короткие штаны, Энке шлёпал за ним, взвалив на плечо баул с манатками.

Весь морской переход Лекс простоял на четвереньках над клюзом, а Энке – соответственно, над товарищем. Оба извелись. Один от морской болезни, другой от беспокойства.

Раньше такого с Лексом не случалось. То есть, любая качка была нипочём. Сказалась травма: три месяца полного беспамятства, потом три – неподвижности, и полгода медленного выздоровления.

Он заново учился всему: есть, пить, говорить и ходить. Пока однажды не понял, что если не уйдёт в первый попавшийся поиск, сойдёт с ума от пустоты. Была работа, было подчинение смыслам, он пустоты не чувствовал. Не стало работы, навалилась тоска. Иногда ему казалось, что он уже никогда не сможет войти в переход, но так же точно он знал, что попытается. Пусть попытка окажется фатальной. Лучше полное ничто, нежели выхолощенное существование калеки.

Махатма Мита его почти даже и не отговаривал. Прикинул что-то, потёр ладошки, приложил ко лбу своего любимого ученика и сказал: «А давай! До пункта назначения всего один короткий переход, потом неделька морем, потом с месяц в джунглях, и можно возвращаться». До перехода проводил лично и лично убедился, что Лекса в нём не зажевало. И такое случалось. Кто ж знал, что в пути его скрутит морская болезнь? А хоть бы и знали, Лекс бы всё равно пошёл.

До прибрежной деревеньки на Шри Ланке, в которую Манус Аспер попал прямиком, можно сказать, из больничной палаты, Энке добирался другой дорогой. Ему при Лексе разрешили оставаться, только пока тот находился в полной беспомощности. Дальше терпеть энергетическую аномалию в Горних высях не стали, и джинну вежливо указали на дверь. То есть, иди, и не просто иди, а по вектору. Видишь тихий мирок, всё там благостно, всё замечательно! Людей нет, даже сухопутных животных никаких. Мир в начале творения. Одни рыбы в воде плавают. Зато и воды и рыбы много. Не хочешь? Махатма Мита сочувственно покачал головой: тогда тебе одна дорога – учиться.

Так и определили вольного джинна в студиозусы. Ослушаться он постеснялся. А потом, интересно же. Чего только с ним не бывало за последние… ну, в общем, давно, а вот учиться пока не приходилось.

Лекс на Шри Ланку явился в белоснежной тоге, Энке в пёстрых коротких штанах и широкой мятой рубахе. Такое впечатление, его выдернули прямо с вечеринки, не исключено, вообще, из постели. Голову Лекса покрывали короткие все в проседи кудри, бритая голова джинна оказалась раскрашена цветными квадратиками.

– Это где у нас так носят? – озадачился Лекс, тихо сотрясаясь от хохота.

– Я туда больше не вернусь, – буркнул Энке и даже зубами прищёлкнул.

Не стоило расспрашивать. Если джинн находился в подобном настроении, даже Лекс не рисковал лезть ему в душу, или что там у джиннов? В общем, в ту тонкую субстанцию, которая у Энке без сомнения наличествовала.

Каменистый берег у самого уреза волны рассыпался песочком. На верёвках болталось цветное тряпьё. Вокруг сновали полуголые эбеновые жители, больше похожие на африканцев. Один, пробегая, застрекотал быстрой скороговоркой, из которой следовало, что судно отходит, и если тупой белый червяк не поторопится, он будет гостить на их прекрасном побережье до следующий луны. Лекс подхватил небольшую сумку, Энке хмыкнул и подхватил самого Лекса.

Помесь фелухи и коча болталась в прибрежной волне. Начинался прилив, матросы уже схватились за трап. Рёв джинна остановил приготовления. Мелкие шоколадные людишки с уважением отнеслись к явлению гиганта и дождались, пока путешественники взберутся на борт. Судно отвалило от берега, прошло полосу невнятной ряби, тут-то и началось.

А это вам океан! Поговорить за всю дорогу толком не получилось. Энке только понял, что командировка Лекса санкционирована Сверху, и что сам джинн тут находится полулегально. То есть пребывать может, а хулиганить пусть поопасится.

На вопрос, где найти постоялый двор, матросы, все, как один, безнадёжно замахали руками. Никакого другого ответа друзья не получили. Спустившись на берег, Лекс, перебрал в голове пяток местных наречий и обратился к первому попавшемуся аборигену. Но тот шарахнулся, будто они прокажённые. Это наводило на мысль: не случилось ли тут поветрие? Однако выглядели местные жители вполне здоровыми. Вдалеке, в устье Ямуны, грузилась барка. Судно уже так просело, только не черпало бортом. Рядом копошилась большая чёрная свинья, которая при ближайшем рассмотрении оказалась слонёнком.

Они бы прошли мимо харчевни, да Лекса за руку втащил под навес зазывала. Он безостановочно тараторил, расхваливая свою стряпню. Послушать, под драным пологом нашли место все яства побережья, дельты Ямуны и плата Декан. Они и соблазнились.

Зазывала стал первым аборигеном, который не шарахнулся от них, а совсем даже наоборот. На поверку оказалось, что кормят пресными жирными лепёшками, в которых количество муки и перца было примерно одинаковым. Соус, вообще, состоял из чистого огня. Зато к лепёшкам полагался чай. Его то и пили. Энке свой кусок огненной стряпни умял. Лекс из вежливости клюнул и отдал другу. Тому, понятно, всё нипочём – слопал и не поморщился.

– Так что мы тут делаем? – в который уже раз потребовал Энке.

– Слона покупаем.

– О! Только слона нам и не хватало. Я хоть и давно живу, но с этой фауной знаком мало. Видел, конечно. Что-то мне подсказывает, если эта скотина взбесится, даже мне не удержать. От тебя вообще останется только мокрая тряпка.

– Это на тебя местные специи начали действовать, – заключил Лекс. – Что ты носишься? Сядь. Я вкратце постараюсь тебе объяснить, что и как. Только не мельтеши, а то меня опять укачает.

– Исключительно из уважения к дедушке Мите, который меня за тобой присматривать отрядил.

Энке плюхнулся на ковёр рядом с Лексом, задрал рубаху и принялся чесать живот. Лексу стало хорошо, всё возвращалось.

А выходило следующее: с некоторых пор в местной ойкумене начали сходить с ума артефакты. Это такие штуковинки, которые оставляют след на всех планах. Когда случилось в первый раз, махатма Мита отмахнулся. Сами разберутся. Но сбой тянулся и тянулся. То есть был у артефакта нормальный фон, вдруг по непонятной причине он исказился и в норму приходить никак не желал. Случилось это довольно давно. Местные маги шума не поднимали. И вот совсем недавно то же самое случилось с ещё одной занятной вещицей, к тому же парной первому артефакту. А местный магический Совет между тем ни гу-гу. Будто и не заметили, что пространство искрит.

Реквизитор махатма Казимир собрался уже отправить сюда комиссию. Махатма Мита покачал головой и попросил обождать. Понимаешь, Казимеж, что-то там не так. Большая комиссия наделает шуму. Боюсь, все концы уйдут в воду. Мы их, разумеется, оттуда выловим и поставим на вид всем, кто провинился. Но сам понимаешь, это же распря. Землю начнет корёжить, за сим последуют глад, мор, наводнения и общий упадок нравов. Наводить порядок придётся лет сто. У нас с тобой других дел нет?

– Он ещё не здоров.

Старики знали друг друга так давно, что могли бы словами уже и не разговаривать. Но общались исключительно вербально из уважения к традициям.

– Он уже не совсем болен. Пусть долечивается работой. И он боится идти в переход. Если сейчас затянем, дальше станет только хуже.

– А вдруг не сможет?

– Посмотрим.

Задание сводилось к следующему: Лексу и Энке следовало подняться вверх по течению Ямуны, найти небольшое княжество Раджапуристан или что от него осталось, найти раджу или опять же то что от него осталось, и выяснить, что случилось с находящимся в наследном владении артефактом.

– Таковы наши ближайшие планы, – закончил Лекс.

– И за каким демоном нам понадобилось носатое чудовище, которое фуражу сожрёт – не укупишь? Нанимаем лодку с гребцами, идём вверх по течению, потом покупаем лошадей и путешествуем как белые люди.

– Понимаешь, слон – это статус, раз. Во-вторых, на лошадях по джунглям не больно-то попутешествуешь. Опять же только слон. Мы к нему лодочку прицепим, и пойдёт он вроде бурлацкой тяги. А уже когда доберемся до верховий, мы его выменяем, так и быть, на коней.