Нестрашная сказка. Книга 3

Глава 1

Его разбудили режущий ноздри аромат прели, а ещё талой воды и чёрной прошлогодней листвы. Вслед за ощущением тепла пришла боль в руках и ногах…

Лапах!

Он проснулся и понял, что весна. Понял и обрадовался способности понимать. Мысль спуталась и сгинула. Ей на смену пришёл позыв голода. Медведь проснулся вслед за человеком.

Зверь заворочался, издавая глухой рокот – то ли рык, то ли стон. В тесную расщелину, которая служила зимней постелью, посыпалась труха, потекла вода. Закапало и зажурчало.

Болело всё. Медведь расшвырял лесной сор и начал выбираться, плотно зажмурив веки.

Он так в слепоте и лез, пока по коже не расползлось хилое тепло ранней весны. Солнце обожгло глаза даже под веками. Медведь развернулся, сунул морду обратно в полумрак расщелины и только тут разлепил веки. Светом полоснуло, как клинком. Потекли слёзы. Человек держался недолго. Медведь взревел, хотя коротко и тихо. Громко объявлять себя в пустом весеннем лесу – привлекать внимание.

Чего-чего, а того внимания с лихвой хватало осенью, когда его гнали и травили. Он убегал и прятался, потом являлся, как из-под земли, чтобы заломать очередную овцу или корову. Впрочем, корова попалась всего-то одна.

Воспоминания о последней трапезе наполнили рот слюной. От голода замутило. Медведь требовал насыщения. Человек тоже был не прочь поесть. Медведь принялся выискивать под ногами корешки и травки, способные хотя бы на время унять тянущую боль в желудке.

Гуго-человек не знал, что оно такое, Гуго-медведь расшвырял палые листья, чтобы выковырять из рыхлой холодной земли полупрозрачные мелкие луковицы. Они издавали резкий запах, зато таяли во рту сладкой волокнистой мякотью. Луковиц оказалось немного, но голод чуть отступил.

Медведь успокоился и отступил вслед за голодом. Человек смог оглядеться.

Он помнил этот холм в жёлто-красных листьях. Между сияющими кронами неслась ветреная синь. Было ещё тепло, но уже обречённо. Осень уходила.

Он как раз доедал ту самую корову. Вступать в дальнейшие сношения с людьми не хотелось. Человеку не хотелось вообще ничего, только забиться в угол, забраться в дебри, замести следы, свернуться в тугой ком и переждать. Медведь просто хотел тепла. По ночам у него мёрзли уши и нос. Мягкие подушечки лап коченели на побитой морозным утренником траве.

Поначалу он ел только ягоды да корешки, ловил рыбу на перекатах притоков Сю. Но когда лес обеднел, проблема встала в полный рост. Охотиться, оказалось очень непросто. Лесное зверьё разбегалось, учуяв медведя. Оставались неповоротливые домашние. Гуго ещё какое-то время держался, пока от голода не начало шатать. Медведь исподволь занимал всё больше места в человеке. А однажды прямо на них выскочила отбившаяся от стада коза. После первого раза стало проще. Следовало есть, чтобы сохранить силу. Следовало оставаться сильным, чтобы зверь не взял верх.

Люди сообразили, что имеют дело с особо хитрым зверем, когда ни одна настороженная ловушка так и не сработала. Тут Гуго оказался чистым виртуозом. Он их не столько чуял, сколько угадывал человеческим умом и обходил, чтобы вернуться по собственным следам и подкараулить близ деревни очередной ужин.

Первую облаву он пересидел под носом у загонщиков. Хотя те всё делали по правилам, даже собак с собой взяли. Кто не знал, узнал: что матёрый волкодав, что пронырливый деревенский кабыздох не пойдут на медведя, если их с молочных зубов не натаскать. Собаки, только учуяв зверя, разворачивались и летели в деревню быстрее ветра. Вторая облава тоже прошла для Гуго удачно. А в третью, как раз после памятной коровы, его чуть не взяли. Но и тут он оказался хитрее: превозмогая сопротивление зверя, залез в тихую заводь и просидел в воде, выставив над поверхностью только ноздри, пока загонщики рыскали по лесу, да проверяли ловушки. Кто-то из горе-охотников нашёл старый след и увёл облаву за собой. Гуго не стал нарываться, вылез из воды и по топкому берегу подался в другую сторону. Далеко забираться не стал, нашёл расщелину, обсох и забился в сумрачную берлогу, чтобы проспать до весны.

На данный момент ни о каких ягодах мечтать не приходилось. Почки на деревьях только ещё начали набухать. Оставались корешки и рыба. Медведь потянул носом запах текучей воды. До неё оказалось не так далеко. Памятуя прошлогодние уроки, зверь осторожно ступал, выискивая признаки ловчей ямы. Гуго внимательно осматривал кусты и деревья, но что надломили неловкие человеческие руки, а что ветер и снег, разобрать ранней весной оказалось сложно. Впрочем, до воды он благополучно добрался и вволю попил. Невнятная талая муть в лужах жажды не утоляла. А тут – целый поток. Он глотал, и, кажется, даже в голове становилось яснее. Обманутый желудок ненадолго затих.

Он плохо помнил, как вырвался из крепости. Впрочем, вырвался, громко сказано. Никто его не запирал. Бой во дворе шёл во всю. Удивительно, что его не зацепило шальное копьё. Люди, если и замечали пробиравшегося вдоль стены медведя, тут же о нём забывали. Гуго даже Катана увидел. Тайный министр командовал атакой. Мысль, кинуться к нему – припасть, так сказать, мелькнула и исчезла. В потрясённом мозгу зверочеловека явилась картинка, как неузнанный друг гибнет от руки друга.

Потом был бег по полям. Много позже, попривыкнув, Гуго вспоминал, как долго он скакал по открытой местности, пока не начались короткие переходы из перелеска в перелесок, блуждание по чащобам, схроны, лёжки…

Задохнувшись и истратив все силы, он упал на берегу лесного ручья и дал волю ярости. Расстегнуть булавку он не мог, как ни пытался, даже просто зацепить её когтем не получалось. Прав оказался юный колдунёнок: не рекомендовалось людям превращаться в неодушевлённые предметы, а также в животных и птиц. Стань Гуго орлом, как того вроде бы требовало положение, свернул бы ему шею Арбай в один чих, пернатый даже не успел бы из одежек выпутаться. Хотя если бы вырвался, оставалась мизерная, почти фантастическая надежда вернуться… прилететь в столицу, опуститься на террасу дворца, дождаться Тейт и…

Она бы поняла, она бы почувствовала. Только она! Все остальные представления не имели о трансформациях. Разве колдунёнок, да где он теперь!?

Почти там же где и Гуго. Только его похоронят в земле, а король, как в могиле, заперт в теле дикого зверя.

Он выл и глухо рычал. Лапы скребли землю, пока не ушли последние силы. Огромный чёрный зверь замер, опустив голову на подстилку из палой хвои. Слезы текли и текли, проделывая чёрные дорожки в шерсти.

Вопрос голода оказался не единственным. Уже почти с самого пробуждения Гуго ощущал некий позыв. Плоть напомнила о себе, когда он только напился воды, а когда наловил-таки рыбы и утолил первый голод, плоть обозначилась в полный рост. Весна, куда деваться.

Медведица ходила очень далеко. В воздухе едва реял флёр течной самки. И Гуго пошёл. Не пошёл, побежал, помчался. Человек на время отступил, даже вовсе ушёл на дальние планы. Восторжествовал зверь.

Лапы взрывали лесную землю, разбрасывая влажные комья. Хлюпали под ногами талые лужи. Мелкие деревца ломались или гнулись долу. Стволы мелькали по сторонам, а он даже усталости не чуял. Чувствовал только, как ходит на отощавшем за зиму теле взад-вперёд шкура со свалявшейся шерстью. Он шёл на зов.

Медведица оказалась небольшой, крепенькой, тоже отощавшей за длинную спячку, но уже насытившейся. В потоке призывного запаха проскальзывали нотки крови. Ей посчастливилось в охоте. Повсюду валялись кости дикой свиньи. Где-то недалеко она зарыла остаток добычи. Но медведю в данный момент было не до того.

Инстинкт ослепил и оглушил. Гуго шёл напролом. Короткое ритуальное сопротивление его не остановило. Медведица попробовала огрызнуться на его непочтительность, матёрый только отмахнулся и тут же подмял её, взял силой, мощью, напором и желанием так, что она мгновенно сдалась.

Это продолжалось с небольшими перерывами, пока он оказался не вычерпан до донышка. Она тоже устала и даже деликатно дала понять, что уже хватит.

Гуго был тут и не тут. Его захватила медвежья страсть. Он испытал все чувства от начала и до конца. И только удивился: до чего же похоже…

Бой, прорыв осады, захват города…

…наёмники лезут в пролом, стены. Дома застыли в ознобе страшного предчувствия. Пьяная кровь на мече. Закрытая дверь – только досадная помеха. Она падает под их натиском…

Сражение выиграно. Город на день становится добычей наёмников. Женщины… женщина… первая женщина в его карьере наёмника кричала и пыталась убегать. Он легко настиг её, сгрёб и подмял. Она была добычей, как и весь этот город. Она была его трофеем!

Просто – война. У неё свои законы. Никто не виноват. Так было. Выгорание боя можно, оказалось, погасить только этим насилием.

Не попадись ему тогда женщина, он бы продолжал резать всё, что дышало.

Это война – никто не виноват.

Он нашёл закопанные остатки дикой свиньи и съел. Медведица недовольно рычала, но отобрать не посмела.

Сытый медведь подался в глубину леса, даже не обернувшись. Мимолётная подруга осталась на поляне доигрывать свою весну.

«Кажется, май», – вяло подумал Гуго. Ему стало трудно мыслить. Всё время хотелось спрятаться на дальний план, отползти и не вмешиваться.

Тот кусок припрятанной свиньи оказался последней настоящей едой. Много дней медведь питался исключительно корешками и мягкими, не утоляющими голод клубнями, которые только обманывали желудок. За три недели, прошедшие с момента пробуждения, удачная охота случилась только раз. Он тогда разогнал семью диких свиней, успев прихватить маленького кабанёнка. Но тут уже самому пришлось спасаться. Из кустов на визг семейства вывалил здоровенный секач. Медведя уже шатало от голода. А хряк был вполне себе сыт и полон сил. Какое там выяснять отношения! Гуго побежал. Он к тому моменту так истощал, что сам себе казался невесомым. Поросёнка он нёс в зубах, захлёбываясь слюной и хриплым дыханием. Но ему всё же удалось оторваться от разъярённого кабана. Увы, поросёнок спас только на один вечер. Назавтра опять захотелось есть.

Возвращаться в места, где охотился прошлой осенью, Гуго не стал. Ослабевший и почти ослепший от голода медведь станет легкой добычей. Превозмогая нелюбовь к открытым пространствам, он пересёк неширокую равнину, которая тянулась с юга на север, разделяя долину Сю и центральные области. В лесном массиве по ту сторону тоже текли какие-то речки, но рыбы в них почти не водилось. Зверьё, такое впечатление, кто-то специально распугал. А жевать зелёные побеги он уже не мог.

Среди сплошного леса стали попадаться обработанные поля. Медведь обходил их с настороженностью дикого зверя. Бывший наёмник, бывший король и бывший человек Гуго Реар отмечал запустение и скудость пашен. Из попавшейся по дороге деревни не доносилось ни блеяния, ни мычания, ни даже противного до глубины души собачьего лая. Менее чем за год благополучная область, граничащая со столичной, пришла в полный упадок.

Всё! – дальше двигаться он не мог. Лапы дрожали. Медведь опустился на землю возле чистого ручейка, на дне которого ходили серебристой пылью мальки. Он зачерпнул воду, стараясь поймать хоть что-нибудь. Но ни одна рыбка не попалась. Они проворно удрали, оставив по себе только серебристый смех. Мелкая заводь быстро успокоилась. Гуго отчётливо увидел своё отражение, отшатнулся и закрыл глаза.

А надо ли ему сдерживать медведя? Зачем? Люди, да хоть те, которые его гнали и травили осенью, состоят из того же мяса, что и лесная свинья. Зато они не так проворны… да у них есть оружие. Но ему ли бояться…?

Что лучше: повиснуть на рогатине охотника, сойти с ума от голода или стать людоедом?

В первый момент показалось просто морок – видение усталого сознания, химера, подсунутая, находящимся на краю пропасти рассудком, который уже не полностью принадлежал человеку, а и умирающему зверю – тоже.

Через узкий лужок, покрытый высокой, очень зелёной травой пробирался мальчишка. Он что-то искал: раздвигая траву палкой, заглядывал под самые корни – по сторонам почти и не смотрел, исключительно под ноги. Обтрёпанные штанишки до колен, рубашка с братнего плеча великовата, рукава закатаны. Всё серенькое. И сам худой, с нездоровой детской худобой сорванца, скорее – недокормыша.

Медведь замер. Он даже не дышал. Он весь сосредоточился и подобрался. Одного удара лапой будет достаточно. Как он ни слаб, человеческому детёнышу хватит…

Сквозь наворачивающиеся слезы, сквозь голодную слепоту Гуго различал силуэт приближающегося мальчишки и понимал, что ничего не сможет сделать. Он не сможет остановить зверя. Он не станет его останавливать…

Перед ним стоял Сигурд. Его собственная уменьшенная копия. Его сын! Мальчик с синими, как позднее небо глазами. Ребёнок, который не знал, что такое отец, да так и не узнает уже.

Мальчишка заметил зверя, когда бежать уже было поздно. Чёрная костлявая гора выросла перед ним и заслонила свет. Мальчик замер. Рот открылся, не исторгая звука.

Гуго отчётливо видел бескровные детские губы и розовый язык…

Красная пелена заволокла мир. Медведь качнулся вперёд. Человек, собрав остатки сил, встал на его пути.

Вспышка! Глаза мгновенно перестали видеть. Мир рухнул во тьму.

Тело было совершенно чужое. То есть, Гуго понимал, что оно есть, но его не было. Полное онемение. И муть, в которую вдруг образовалось тёмное пятно, постепенно превратившееся в совершенно незнакомого мальчишку с зарёванной физиономией.

– Дядька! – захлёбываясь слезами, выл пацан. – Дядька, ты медведя прогнал?

Рука сама потянулась к лицу. Гуго даже не сразу понял, что именно рука, а не лапа. Понял и уставился на худую грязную кисть, покрытую чёрными мозолями.

– Дядька, а медведь убежа-а-а-л?

Пацанёнок ревел в голос. Гуго сам готов был зареветь. Поляна колыхалась перед глазами. И почему-то мёрзла спина.

А чего бы ей и не мёрзнуть? Король сидел на бережку лесного ручья совершенно голый – понятно, что грязный, но ещё и заросший непроходимой бородой до самых глаз. Мальчишка тем временем подобрался совсем близко. Рядом с взрослым, прогнавшим медведя, было не так страшно. Гуго заметил у него на боку короткие ножны. Руки слушались плохо, но до рукоятки детского шабера он дотянулся и вытянул клинок. Пацанёнок заверещал, будто придавленный заяц. Но Гуго уже не обращал на него внимания.

Булавка за год вросла так, что пришлось сначала нашаривать её под кожей. Нашёл и без колебаний полоснул вдоль. Лезвие скользнуло по металлу. Боль оказалась такой сильной, что на какой-то миг даже помрачилось сознание. Но разве какая-то боль могла стать помехой для человека, победившего в себе зверя?!

Булавку он вытащил. Жилы рвались со звоном, будто струны. Пальцы оскальзывались. Он больше всего боялся её потерять. Казалось, чуть отпусти, и хитро изогнутая железка уйдёт вглубь. Но он её вытащил!

А расстегнуть не смог.

Так и сидел, глядя в раскрытую ладонь.

– Ёршик! Ёршик! Ёршик, отойди от него. Ты кто?! Эй, Ёршик, что он тебе сделал?

Прямо в глаза Гуго метили острия вил. Точно против зрачков. И близко– близко. Только дернись, вопьются и уже навсегда погасят свет, а то и жизнь.

– Тятя, дядька медведя прогнал, а потом у меня ножик отнял и давай себя кромсать. Тятя, он медведя прогнал! Он ножик не отдаёт.

Пацан довольно быстро оправился от испуга и докладывал обстоятельно, хоть и нервно. Отец не обращал на его заявления никакого внимания. Шутка ли, поймать совсем рядом с деревней лесного брата.

Их же развелось точно моли в старой шубе! Что ни месяц, а то и неделя, жди набега. Деревню успели обнести каким никаким забором, женщин за него не выпускали, мужики выходили по двое, трое – скотину там попасти, хвороста набрать, трав… а чего он вообще рассуждает? Приколоть поганца на месте, и дело с концом.

Но поганец не рыпался, не кричал, своих не звал, только смотрел в глаза своего палача, да редко моргал. Ножик валялся в траве. Он его даже не поднял. Бок урода вовсю залило красненьким.

– Тятя!

Мальчишка повис у отца на руке. Острога дёрнулась. Урод только того и ждал, поднырнул головой, перекатился и обнаружился уже за мелким пригорком. И нипочём, что бок разворочан. А грязный и смрадный-то! Как есть, лесной брат.

– Чучело несмышлёное, – заругался отец. – Как мы его теперь брать будем? Уйдёт!

– Тятя, он медведя прогнал. Тот на меня кинулся, а этот встал. Тятя!

Видать, не только у Гуго в голове мутилось. Превращение медведя в человека мальчишка не увидел или не осознал. Но в подвиг лесного человека уверовал, в чём сейчас пытался убедить отца. И тот, кажется, поддался. Острога развернулась копьями в землю. Мужик злой-то-злой, да пацанёнка всё же услышал.

– Чё ты брешешь, какой медведь?

– Про которого дядька Карпий говорил. Чёрный. Он тут лежал. Гля, следы.

Старший сторожко шагнул, наклонился, впрочем, не теряя из виду лесного урода.

– От, есь, перемесь! Точно следы. И куды медведь девался? По воздуху улетел?

– Прыгнул, наверное, – неуверенно сообщил младший.

– Мог, – подумав, согласился старший. – Что мог, то мог. В ручей хоть. И следов не оставил. И с собаками не найдёшь. От ведь подлый зверь. Нам только медведя не хватало. Я чаял, Карпий брешет, как всегда.

А далее на мужика навалилась думка. Одним глазом он смотрел на лесного человека, другим в себя. Отпустить? Да как отпустишь! С собой вести? Вообще не знаешь, чего от него ждать.

– Эй, – наконец решился старший, – ты кто таков?

Человек, – хотел сказать Гуго. После череды волшебных превращений это было самым с его точки зрения главным. Хотел-то, хотел, да только не смог. Место слов из горла вырвался полурёв, полустон.

– Ты что, немой?

Урод опять взревел, но рык быстро перешёл в мычание.

– От привела нелёгкая! Что мне с тобой делать? Ты слова-то понимаешь?

Ничего не оставалось, и Гуго просто кивнул.

– О, понимаешь. Подь сюда. Если драться полезешь, я тебя мигом вилами приколю. Ёршик, отвяжи у меня с запояски веревку. Я тебя развязанным в деревню не поведу. А не хошь, иди, гуляй себе по лесу дальше. То-то смотрю, рёбра торчат. Оголодал?

Гуго опять кивнул. Пусть его свяжут, пусть хоть проволокут до деревни. Только к людям!

Сарай… А где ещё держать лесного урода? Не в горницу же его поселять! До деревни отец Ёршика тащил Гуго на верёвке. Оказалось трудно с непривычки идти на двух. Тело норовило опуститься на четвереньки. Пару раз король падал. Мужик не понуждал, ждал, когда пленник поднимется сам. Добрый человек!

Спрятавшаяся за высоким тыном деревня высыпала на улицу мало не вся. Дивились, тыкали пальцами, спрашивали, как поймал урода, да что собирается делать. Настрой поселян оставлял желать лучшего. По всему люди натерпелись от набегов лихих людей. Но когда Пенкарий доказал, что человек сей дикий его сына, то есть Ёршика, от медведя спас, народ чуть пообмяк. Добро к добру идёт. У Пенкария и так дом не из последних. Корова даже есть. На всю деревню три осталось. Остальных – то сами поели, то находники угнали. А Пенкарий себе ещё и работника из лесу приволок. И видно – смирный. Не кричит, не кидается. Хотя рожа уж больно страшна. А худой!

Гуго шёл себе и шёл. Что голый, так не впервой. Приходилось уже. Выводили его как-то на лобное место в полнейшем неглиже, то есть без оного. Выводили, дабы произвести усекновение мужского естества. Ратуйте, люди добрые, осквернителя на казнь ведём! Мужская половина зевак добросовестно ратовала, женская находилась в задумчивости.

Гуго тогда послали в разведку. Его отряд производил осаду требуемого нанимателем городка по всем правилам. Производил, производил, да всё мимо. Стены стояли себе. Жители городка даже с некоторой ленцой отбивались от наёмников. Особого урона никто никому пока не нанёс. Командиры знали про сеть катакомб, растянувшихся на несколько миль вокруг городка. Предполагалось, что по подземным коридорам поступает продовольствие. Следовало выкрасть из дома мэра план катакомб.

В дом он пробрался, а дальше всё пошло наперекосяк. В кабинете мэра, где полагалось находиться карте, хозяин на столе разложил девчонку и пользовал по-полной. Слуги, понятное дело, подглядывали. Гуго метнулся в одну сторону – спугнул охрану, метнулся в другую, и аккурат попал в спальню мэра. Слишком молодая для старого сатира хозяйка противу ожиданий шум поднимать не стала, а только для приличия закатила глазки, вроде в обмороке. По коридорам метались стражники. Выбирать не приходилось. Если Гуго тут застукают, может, и отбрешется, дескать, любовь у него. Пришлось соответствовать избранной легенде. Он даже увлёкся. И всё бы обошлось, да в спальню в самый неподходящий момент прокрался штатный любовник хозяйки. Он и поднял шум. Гуго объявился чужестранцем до умопомрачения влюблённым в даму. Оружия при нём не нашли, подопрашивали, разумеется, но он стоял на своём. Тут ему и присудили усекновение мужских признаков.

Что значит – молодость! Он бы остался верен клятве наёмника даже под ножом кастратора. Честь дороже! Обошлось… Его ещё не довели до помоста, на котором производились экзекуционные мероприятия, когда на стену города, поголовно сбежавшегося смотреть казнь, по приставным лестницам не очень даже торопясь взобрался его отряд. Лобное место окружили вооружённые до зубов наёмники. Городская стража вкупе с охраной мэра тут же сложила оружие. Недоусекновенного Гуго произвели в результате в командиры отделения.

Сарай – щелястые стены, пыльный свет, сквознячок, обдувающий тело. Сено. Мягко, душисто, спокойно. Корова жевала за перегородкой. Вздыхала по-бабьи.

Гуго заплакал. Почти год он прожил в шкуре зверя. Какое-таки счастье вновь чувствовать себя человеком. Пусть ущербным. Пусть, каким угодно, но человеком!

Пенкарий принёс миску каши. Гуго сглотнул её в один дых. Хозяин хрюкнул и принёс ещё. Вторую миску Гуго смаковал. С тем его и оставили, чтобы на завтра вывести из сарая и приставить к работе.

А ничего другого и не ожидалось. Король схватился за простой крестьянский труд, впору останавливать. Пенкарий начал осторожно радоваться своему везению. Шутка ли: в семье одни бабы – жена и три дочки-подростки. Семилетний Ёршик не в счет. Что он может, разве гусей пасти. А тут – мужик в полной силе. Но оно, всяко, присмотра требовало. Вот хозяин и ставил его рядом что на пашню, что на другую работу. Где и подсказать. Мужик оказался не сильно сведущ в крестьянском деле. А уж изрезан да исколот! Вся грудь в рубцах. А один так вовсе – будто его напополам рвали. Стало быть – наёмник.

Пенкарий родился тут, тут прожил всю не такую уж короткую жизнь. В столицу приходилось несколько раз наведываться. Он ещё ярмарки помнил, которые бывший Алекс устраивал. Потом уже при нонешнем короле, который тоже уже бывший, ежегодно на зимнюю ярмарку возил зерно, овощи, поздние яблоки – поднялся, зажил. Да только всё хорошее почему-то быстро кончается. Погинул король Гуго, и стало в стране плохо, как даже при прежнем Алексе не бывало. Что ни месяц, на деревню набег.

Лихие люди в первый раз сильно позорили. Но народ тут жил упорный. Сдаваться просто так никто не хотел. Поставили вокруг селища высокий тын, благо лес кругом, – дерева сколь хошь – стали отбиваться.

Так он себе думал, раскорчёвывая ближнюю поляну. Немтырь, который только и мог, что мычать да рычать – тут же. Отъелся немного. Мясо на костях наросло. Вдвоём они поддели длинной дубовой вагой пень, подналегли и тот зашевелился, полез, обрывая корни. Хрясь, пень вырвался из объятий земли. Теперь следовало обрубить торчащие во все стороны отростки, обвязать комель и утащить на край поляны. Туда они уже принесли несколько выворотней. К зиме их перевезут в деревню. Сколько той зимы, а дрова таки нужны – дом обогреть, пищу приготовить. В непогоду лишний раз в лес идти неохота. Пенкарий с лета о зиме думал. То-то у него и дом был справный.

Крик сойки застал их за обвязыванием. Только Пенкарий придумал, как верёвку пропустить, чтобы обрубки особо не мешали – она тут как тут. Скрипучий голос противнющей птицы разнёсся на весь лес. Какая тут верёвка. Шабаш, чужие на подходе! В этот раз сойка кричала особенно долго. Значит, их много.

– Бросай работу, – крикнул он Немтырю.

Тот поднял голову, непонимающе захлопал глазами.

– Бросай, говорю. Набег. Давай, в деревню. Ворота бы успеть затворить. А там, как Великие Силы да помогут.

По дороге они ещё задержались у высоченной сосны, которая тут неизвестно откуда произрастала в полном одиночестве. Сосновые боры начинались много севернее. А эта тут вот родилась и выросла. Среди мохнатых лап на вершине была устроена люлька, в которой с рассвета до заката сидел наблюдатель. Туда отправляли больше мальчишек. Но и девчонок приходилось, которые лазать по деревьям не боялись. Сегодня случилась очередь младшей дочери Пенкария. Это она дудела в специальный манок, изображая сойку. Дождались, пока девчонка спустится по верёвочной лестнице и побежали. А находники оказались уже совсем близко – голоса, выкрики, хруст валежника под ногами. Пенкарий и Немтырь припустили, а девчонка отстала. Надо бы обождать, да только отец рассудил, если задержатся, всем погибель. Бандиты на пятки наступали. Пенкарий и рванул, что есть мочи. Девчонок у него три. Если с этой… так ещё две останется. Рвануть-то рванул, да только Немтырь его обогнал. И не один. Он нёс девчонку на плече, как волки ягнят носят. А бежал легко, будто порожний.