Цветок бархана

Видимо, Варра ощутил ее взгляд. Развернулся к ней всем телом, замер на миг – словно бы решаясь – а потом отчего-то бросил в ее сторону небольшой осколок: на первый взгляд, обычный, больше похожий на дно небольшого кувшина.

Кажется, в таких торговцы доставляли ко Дворцу ценное масло оливы. Оставляли кувшин до рассвета и лишь затем получали положенную награду: в Халифате верили, будто открыть узкогорлый сосуд ночью – примета не менее дурная, чем подобрать мелочь с окраин.

К слову, на кухне торговцев маслом не любили: говорили, те привозят за задний двор пустынных джиннов – сбежавших из чароведских силков, что оставляли люди с силой в долине уснувшей реки. А в Халифате любой мальчишка скажет: заблудший дух – существо опасное. Созданный из огня, он и сам – огонь, и если оставить горящей печь…

В приметы Аниса не верила, но всякий раз держалась от халифатских погребов подальше. Как и от кухни. И случайно оставленных масляных осколков старалась не касаться. И вот понималось ей, что найти так просто джинный артефакт нельзя, но все же… инстинкты.

Да и зачем?

Стекло? Оно ведь и не стекло вовсе – амулет. Ценный, редкий даже в богатых землях Халифата. Могущественный несмотря на то, что поделен на части. Только… зачем он простой фате?

Осколок лег в ладонь легко. Гладкий, и грани его не колются вовсе. Греют кожу приятно, крепко держась за нее. А вот выпустить такую вещицу не просто – если только сам захочешь.

Всего миг стекло просто лежало в ладони, а потом…

Загудело-завыло кругом, и тотчас же стихло, как будто кто убавил звука. Голоса, крики – все стало приглушенным. Изменились и краски: поблекли, расплылись. И запахи стали тише, незаметней.

Мир кругом Гюрзы словно бы выгорел на ярком солнце востока: как цветастый платок, надолго забытый нерадивой хозяйкой во дворе. А она вдруг поняла, что стала такой же для других: выцветшей, едва заметной. Невидимой.

Стражница удивленно взглянула на торговца. Неужели тот поделился с ней таким ценным амулетом, когда и сам мог спастись благодаря ему? Или задумал что-то еще?

Ясно было одно: Варра дает ей шанс, и не использовать его нельзя. Найдет ли Аниса по возвращении торговца живым? Фата не знала. Надеялась только, что в широких карманах того припасена еще пара драгоценных вещиц, а там и она подоспеет со скорпионом.

И, бросив еще два клинка, стражница рванула к казармам.

Внутренний двор закончился быстро: бежать без погони было в разы легче. Да и кованные масляные лампы, испускавшие золотистое свечение, помогали безошибочно находить дорогу. И спустя несколько десятков шагов перед Гюрзой расцвел халифатский сад.

Облако сладких ароматов мгновенно окутало беглянку. Забрало ставшую уже привычной за день боль и поселило вместо нее воздушную легкость. А фата подумала, что легенды об этом месте ходили не зря.

Все так: халифатский сад – не сад вовсе – но место родовой силы славной династии Аскаров. Само сердце города-оазиса Аль-Акки. И, верно, жив он не только глубокими водами подземных родников, но и стараниями придворного чароведа: все же, любую силу нужно беречь.

Нога по щиколотку утонула в бархатистой зелени, а неосторожное касание о сиреневый бутон подняло в воздух облако желтой пыли. В носу неприятно защекотало, заставив Анису чихнуть: пыльца оказалась крайне удушливой. Только бы не сонной…

Пришлось задержать дыхание: мало ли? Садовники Великого Халифа собирали растения далеко за пределами Южных Земель, и одним только старым богам было известно, что могли эти травы.

Гирлянды разноцветных тюльпанов скоро остались позади, а стражница подобралась к изящным альстромериям. Это место она знала хорошо: дорожка за ним выныривала к небольшому озеру, вода которого была кристально чиста, а дно – неизменно глубоко. Бросишь камень – и взгляд долго любуется медленным ходом тени, что теряется в прозрачной синеве.

У озера сидела женщина. Не сама, конечно, – камень. Изящный мрамор, принявший черты любимой наложницы старого Халифа. И пусть путь к казармам через воду был в разы короче, второй раз за ночь встречаться с белым камнем фата не желала. Мало ли?

Нужно свернуть вправо. Незаметно обойти стайку цветных попугайчиков и обогнуть казармы со стороны песков, пусть даже и потеряв десяток драгоценных минут. Получится?

Аниса не знала. Боялась, что птицы смогут разглядеть ее сквозь защитный полог джинной бутылки. Они ведь не так слепы, как люди… Не почуют ли ее запах, прокричав, как обычно, имя Гюрзы? Пернатые любопытны, а эти – и вовсе.

Любимцы Светлейшего. И все как один – говорящие.

Живот скрутило от страха, а стражница осторожно ступила на цветастый ковер. Эхо шагов тонуло в бархатистой траве, а солоноватый запах крови – в сладком благоухании цветов. Еще немного…

Яркая стайка деловито порхала с ветки на ветку и, похоже, нисколько не замечала Гюрзу. Впрочем, ровно до того момента, пока та не подобралась слишком близко. А ведь верно: с каждым шагом легкие движения крыльев затихают, и сами пернатые обеспокоено замирают на ветках.

«Умные птицы. Не зря их так любит Халиф».

И ведь чуют ее, только разглядеть пока не могут. Возможно ли такое?

Аниса шагнула под густую листву. Остановилась. И почти сразу крупный зеленый попугай, что сидел к ней ближе остальных, наклонил резко голову – оглядел пространство кругом фаты настороженным глазом.

Дыхание сбилось.

«Видит. Точно видит. Только бы не закричал…»

Осторожное движение – легкое, едва заметное – и круглый глаз косит уже в новом направлении, а Гюрза понимает: узнал. Неужели перед ней вовсе не птица?

Еще один дух? Страж этого места?

Верить в подобное не хотелось, потому как фата и сама не раз тайком останавливалась у цветастых деревьев. Протягивала на ладони несколько свежих крошек и радовалась как ребенок, когда пернатые слетались к ее руке. Всякий раз благодарили за угощение, гортанно выговаривая:

– А-ни-са…

Показалось?

Зеленое тельце развернулось к ней впрямую, а тонкая шея, усеянная мягкими белыми перышками, изогнулась изящной дугой. Здоровается. Как всегда.

Гюрза замерла, едва не выронив амулет из рук, и настороженно подобралась ближе. Медленно достала из перевязи ядовитый клинок, готовая бросить его в любую минуту, и подошла совсем близко, вплотную.  Если перед ней вовсе не попугай…

А ведь всего-то и нужно – поднести джинное стекло к глазам и заглянуть сквозь него на птичью стайку. И… это не страшно – почти, потому как пернатые – просто птицы. Верно?

Амулет едва не выпал из пальцев. Быть такого не может! Она же только что его убила!

Прямо перед ней, среди цветастой стайки простых говорливых птиц, сидел никто иной, как Басим. Старый друг: добрый, неповоротливый. И это крошечное тельце в зеленых перьях как никогда подчеркивало его чудаковатость. А ведь он и птицей был не похож на остальных.

Вон, другие порхают с ветки на ветку, чуть присматриваясь к ней. А этот по-прежнему неподвижно сидит, не сводя глаз. Узнал? Узнал, как и те два – Ядозуб-Дани и Молох-Гани – тоже братья, тоже близкие ей. И вон тот…

Нет, видимо, арак в мираже все-таки имелся, иначе как объяснить увиденное?

В самом центре стайки, нахохлившись и распушив перья, сидел никто иной как… мухтарам Дагман. Сидел смирно, ровно. И на ученицу почти не глядел. Так, бросил короткий взгляд, словно бы пропуская ее, а потом и вовсе отвернулся, растеряв интерес.

Позволяет пройти?

Тот, что был Басимом, мигнул серым кожаным веком. Настороженно повел головой вперед – туда, откуда пришла фата – и затих, внимательно прислушиваясь. А потом проворковал что-то на птичьем. Предупредил словно бы. Поняла?

«Поняла», – шепнула Аниса. – «Помню, спасибо».

И зеленый попугай тут же отвернулся, выражая к ней полное безразличие. А Гюрза на миг задумалась: уж не сошла ли она с ума – с птицами говорить? Или это вовсе не птицы, но братья по оружию? Тогда кто были те, что остались позади?

Вопросов с каждой минутой становилось все больше, но позволить себе задержку – верная смерть. И стражница решилась: крадучись двинулась в сторону казарм, близость которых по многолетней привычке ощущалась легким покалыванием в левой ладони.

Кажется, мухтарам Дагман говорил, что в былые времена гигантские скорпионы не жили рядом с людьми – считались слишком опасными. Да и развитый ум их долго не позволял приручить: звери все чаще скалились на охотников острыми пластинами жвал и подминали под себя ловцов словно букашек.

Однако против чароведского альянса и они не устояли.

Склонили хвосты с ядовитыми луковицами и позволили себя оседлать. Вздеть на широкую головогрудь прочное плетеное седло с высокими луками и нацепить на хвостовой конец длинную полосу переметных сум. Оставить в тех оружие и сухие припасы – на случай беды. А потом и тренировать себя позволили…

Огромные, маневренные звери, они были крайне разборчивы. Преданны хозяину до самой смерти и на редкость разумны.

Под ложечкой Гюрзы засосало: жив ли ее Ияд?

Прячась за каждым деревом, фата спешно прошла пальмовый коридор и оказалась перед широкой аркой – входом в личную территорию халифатской стражи. Притаилась.

Прямо перед ней высилась каменная статуя грозного Харба – старого бога-воителя. Аниса помнила: хранитель мира милостив и справедлив, но дальше позволит пройти не всякому. Осмелишься?

Фата кивнула: осмелюсь. И, коснувшись ладонью груди, решительно миновала каменное изваяние.

Справа выглянуло аккуратное невысокое строение из желтоватого песчаника, четвертый покой которого – Гюрза хорошо помнила – принадлежал ей. Быть может, если подойти, уложить ладонь в небольшое углубление в стене, то дверь… нет, видно, сейчас уже не откликнется: слепок облика забыт, стерт навсегда.

Но вот стойбища – свободны. Да и кто в здравом уме сунется к скорпионам?

Нога бесшумно опустилась на сухую подстилку. Пальмовые листья мягко прогнулись под сапогом – и звери мгновенно откликнулись. Затрещали дыхальцами, поймали знакомый запах и почти тут же успокоились: своя. Стало быть, можно?

Аниса шагнула в темный коридор. Тусклого света масляных ламп едва хватало, чтобы разобрать дорогу, отчего идти приходилось слишком медленно, почти наощупь. Двенадцать шагов – и ладонь находит холодное железо решетки ездового зверя. Нужно только войти, остановиться у сложенных клешней и тихо прошептать:

– Здравствуй, – фата дружески потрепала зверя по гладкому хитину. Ласково прижалась к скорпиону, позволив шустрым дыхальцам втянуть знакомый запах, и заглянула в срединные глаза друга. – Я волновалась.

Наверное, стоило сказать больше, но твердый голос за спиной опередил:

– Здравствуй, Гюрза. Почему-то знал, что ты придешь за ним.

Глава 5

О последнем подарке, каменном цветке и утраченном имени

– Глупое упрямство, Гюрза.

Мухтарам спокойно оперся о дверной косяк. Словно бы невзначай поправил белоснежную рубаху и причесал ладонью густой волос:

– Нужно было затаиться, переждать с оборот луны и идти к пескам. С дождями купцы снова соберут вьючные караваны, покинут Старый Город и затеряются в торговых путях. Если бы выбрала один из них – самый мелкий – могла бы уйти далеко. Быть может, даже настолько, чтобы однажды совсем покинуть Халифат.

Аниса согласилась: уйти с караваном было бы всяко разумней. Желтый пустынный верблюд стоил на рынке с полсотни динаров. Еще десяток ушел бы на седло, порядка двух – на припасы и с полсотни – самому купцу. Конечно, по итогу сумма получалась приличной, только и ее сыскать можно: за амулеты торговца могли предложить в разы больше.

А дальше – Пустыня. Месяц пути. И редкие остановки на постой, в которых они с Варрой вынуждены бесконечно оглядываться по сторонам. Однако жизнь в страхе – тоже жизнь, только… Ияд?

– Что стало бы тогда со зверем?

Наверное, задавать этот вопрос не стоило: все же фата вовсе не была глупа. Между ней и скорпионом – особая связь, что едва ли позволит другому стражу подчинить верного зверя. А неприрученный скорпион опасен…

– С Иядом? – мухтарам безразлично пожал плечом. – Зверя умертвят. Сегодня вечером, после твоей казни. Он ведь тоже упрямый, совсем как ты.

Аниса кивнула: со скорпионом они действительно были похожи. Как и с самим Дагманом – правда, прежним, которого она знала до этого утра.

Однако теперешней наставник непривычно безлик. Безразличен – что к ней, что ко всему остальному. И только когда разговор заходит о смерти – как будто пробуждается. В глазах появляется странный блеск – дикий, больше похожий на голод – и тогда сухие черты лица обретают привычную живость.

Меняется голос: в жесткие интонации вплетается странная жестокость, а Гюрза впервые с уверенностью понимает – перед ней вовсе не мухтарам. Последняя надежда медленно тает: во всем Дворце ей больше не к кому идти. И, значит, изменить уже ничего нельзя.

Ни сейчас, ни после.

Ее судьба предрешена этим утром. Приговор вынесен, и в том, что она все еще дышит, виновато пресловутое упрямство. Любой из братьев на ее месте бы сдался, покорно принял уготованную старыми богами смерть и позволил сулаку-баше отсчитать последний вздох.

Прах предали бы священному огню, а потом – и пустынному ветру, что унес бы его к высоким барханам. Меж песчаных холмов затерялась не одна сотня душ, и, думается, сама фата могла бы найти там покой.

Однако прежнее упрямство непослушно скреблось на душе: собственную смерть Гюрза принять еще могла бы, но смерть верного Ияда – нет. Да и за что?

– Ты же знаешь, я невиновна. Я исполнила свой долг, защитила Халифа. И в том, что торговец ушел, нет моей вины.

– Вина не всегда там, где кажется.

– Вот как? Прежде ты учил меня другому. Или это был не ты?

Вопрос-вызов, за который Гюрзе грозит заслуженное наказание. Но фата боится не его – другого. Излишней смелости, что заставляет ее поднести джинное стекло к глазам. Близко-близко, к самым ресницам, чтобы посмотреть сквозь него в упор.

Мухтарам? Тело его, но душа…

Теперь Аниса видит явно: в стоящем перед ней человеке человеческого почти не осталось. Страшно, и страх этот тоже похож на зверя – быть может, даже меньше, чем стоящий перед ней Дагман. Ладонь хватается за кинжал, а Гюрза закрывает собою верного Ияда: понимает, что это бесполезно, но все же… инстинкты.

Руки дрожат, отчего подаренное Варрой стекло, обиженно звякнув, со звоном откатывается в сторону – в ворох сухой соломы. А Аниса заставляет себя снова посмотреть наставнику в глаза. Впрочем, на сей раз в том, что перед ней – не наставник, сомнений не остается.

– Джинное, – с пониманием тянет мухтарам, провожая взглядом блеснувший амулет. – А я все не мог взять в толк, как так случилось: вот ты есть, а вот и нет тебя. Где взяла?

Взгляд Гюрзы останавливается на решетке.

За стойбищами членистоногих – западная стена. Высокая, не в пример южной, и оттого лишенная ворот с герсой. Четыре сторожевые башни ее сейчас полупусты: со стороны Западной Развилки в Пустыне можно встретить лишь караваны, и потому огонь в узких  бойницах горит не во всю мощь.

Человеку эту стену не одолеть – это Аниса знает не понаслышке. Но рядом с ней – верный Ияд, а во дворе – торговец. И если им удастся сбежать…

«Не удастся», – подсказала память. – «Помнишь? Ты однажды уже пробовала»…

…Аниса Аль-Бина помнила тот год урывками.

Свой седьмой день рождения и материнский смех. Отцовский подарок, за которым они ходили к торговым рядам на рассвете.

Ту шкатулку из спелого янтаря она заприметила почти сразу, сама, но попросить справедливо не решалась: за смоляной камень торговец запросил целую пятерку золотых динаров. Наверное, это было много, раз отец спросил, не желает ли она выбрать что-то еще. Дочь даже согласилась: желает. Однако отойти от чудесной вещицы уже не смогла: так и стояла, бережно касаясь тонкими пальчиками ребристой крышки.

Желанную шкатулку отец ей все-таки купил…

Резной ларец фата по праву считала наибольшим в своей жизни сокровищем… пока не разглядела внутри него россыпь крупных медовых бусин. Золотистые кругляши, конечно, еще стоило нанизать на прочную нить, но разве ж это сложно?

Подарку Аниса радовалась всей душой. Быть может, потому, что чувствовала: тот в ее жизни – последний.

А потом как-то сразу пришла болезнь. Точнее, не сразу, конечно, но память о другом не сообщала. И потому фата, закрыв глаза, видела горящие жаром тела на улицах Старого Города. И два холодных – совсем рядом.

Следом память терялась. Шла темными пятнами, в которых Анисе было по-настоящему горячо, и сменялась редкой дурнотой. Иногда в той проступало лицо мухтарама Дагмана, но голод, к тому моменту ставший почти нестерпимым, все стирал.

Позже ей говорили, что наставник спас ее. Пожалел, подобрав с гниющих мертвыми телами улиц Старого Города, и привел во Дворец. Только этого фата уже не помнила: к тому времени болезнь полностью завладела разумом, и она то видела золотую резьбу дворцовых стен, то забывалась в горячке.

Первый год в казармах почти не запомнился Анисе. А то, что и осталось в памяти, она бы с легкостью забыла.

Стараниями придворных лекарей жар скоро ушел, но именно тогда фата поняла, что горячка – не худшее, что может обжиться в теле. Вот страх – совсем другое дело. Он заставляет Анису забиваться в крошечный покойчик и лишает способности говорить. Отталкивает руку подавальщицы, что приносит еду, и принимает хлеб лишь тогда, когда его оставляет сам мухтарам.

Все тот же страх заставляет ответить ударом на удар и драться до первой крови, а потом и не только до нее. А еще – отвечать дракой на любой повод, благо, поводов в казармах – всегда с избытком.

Она больше не замечает новых синяков на тощем теле. И вспоминает о тех лишь тогда, когда багровые пятна ползут по лицу: появляются под глазами или, скажем, наливаются свежей кровью у скул.

Страх этот грозится обернуться совсем дурным, но мысль о побеге все меняет…

Басима уговаривать не приходится: ему, как и самой Анисе, жить в казармах нелегко. Как и фата, он скучает по дому, а еще – по отцу, который тоже умер в горячке. По матери, братьям и единственной сестре – горе Баси имеет больше лиц, чем ее собственное. И потому тот согласен.

Когда?

Спустя несколько дней на небосвод должна взобраться огненная луна. Она раскрасит нити торговых путей ярким багрянцем и растревожит костяные могильники. Поднимет пустынных гулей, чтобы указать тем на людское тепло. Раскроет полотна мертвых дорог. И если кто не успеет укрыться за блеском чароведских камней – покинет Аль-Акку под пение пустынных дев.

Аниса как сейчас помнила ту ночь: накрепко закрытые ставни крошечного оконца с мерцанием защитного амулета на двери. Ожидание длиною в бесконечность…

Дворец торопливо затихал, и оттого казался непривычно пустым. Грузные повозки сиротливо жались к старым амбарам: они лишились серых волов еще до заката, и теперь тепло тех помнили лишь кожаные упряжки, разбросанные по холодному камню.

А вот халифатских птиц унесли с сада совсем недавно: под возмущенный клекот и совсем не-птичью брань…

Сумерки скоро спускались на Старый Город, и когда за окном все слилось в единую массу, фата бесшумно скользнула за дверь. Сорвала с нее защитный амулет и ухватила за ладонь Басима. Направилась в сторону ворот.

Красться в темноте ей было не привыкать, а к торговым путям она не собиралась.

Аниса остановится в отцовском доме. Ненадолго, всего на ночь. Найдет драгоценную шкатулку и уйдет с караваном к пескам: как в тот раз, когда она ходила в Пустыню вместе с отцом. Найдет себе место по душе: благо, городов-жемчужин в Халифате немало, и станет жить.

С этими мыслями фата почти преодолела мраморную стену внутреннего двора, когда рука наставника резко сдернула ее вниз. Всего на миг стало больно, а еще – обидно. И… да, стыдно до невозможности.

– Если через минуту не окажешься в постели – дороги назад не будет!

Она осталась в ту ночь.

Вернулась в комнату вместе с Басей, плотно прикрыла за собой дверь и постаралась уснуть. А следующим утром все боялась взглянуть мухтараму в глаза: вдруг станет ругать при всех?

Но Дагман не вспомнил о ее выходке ни на следующий день, ни годом после. Как будто той проделки никогда не существовало…

– Не стоило оставлять тебя тогда, – лень в голосе мухтарама испугала Анису больше оголенного клинка. – С первого дня ты была проблемой. Жалким довеском, который приходилось тянуть, спасать. Тренировать наравне с мальчишками. И если бы тебе позволили уйти тогда…

Дагман плотоядно улыбнулся. Жадно облизал губы и с вызовом закончил:

– Все верно, нужно было отпустить. Ты бы ушла в барханы, под пение пустынных дев, и второй год не свел бы тебя с Халифом…

…тот год Аниса тоже помнила. Он примирил ее с новой судьбой и позволил обжиться во Дворце. Отнял у нее отцовскую фамилию…

Ее приняли в постоянные ученики. Позволили называть себя прежним именем и выдали  взамен всего остального такую же форму, как у мальчишек: широкополую холщовую рубаху, никак не желавшую держаться на острых плечах, а еще – пару шаровар.

За следующие годы рубаха эта поистрепалась, а шаровары и того хуже – выцвели.  Однако фата к ним привыкла, и явно не желала менять. Только за нее и это решили, снова. И опять все изменилось всего за один день.

А ведь ей прежде не доводилось бывать во Дворце…

Золотые колонны сменялись золотыми же арками, а те плыли по стенам причудливым узором – тоже золотым. Помнится, фата даже подумала, уж не рябит ли у Великого Халифа в глазах от всей этой позолоты? Но черный его костюм, щедро расшитый сверкающей нитью, лучше прочего сообщил: не рябит.

Сам разговор она помнила плохо, а вот премерзкое чувство страха, отчего-то снова раскопошившееся в животе, – отлично.

В главном зале чадили благовония. Душистый аромат чароведского бадьяна мешался с горькой ноткой циннамона, и сквозь густое облако пахучего дыма пробивалось тренькание певчих птиц.

Ее колени давно затекли, голова плыла все сильнее, и голос мухтарама, казалось, раздавался издалека. Наставник считает, что она подходит для личной стражи молодого наследника? Наверное, так и есть, раз и Халиф согласен. Правда, нужно, чтобы сын одобрил…

Одобрит ли?

Вокруг суетятся слуги. Поднимают фату с колен и долго ведут в дальнюю комнату – слишком тесную для Дворца. В комнате темно и душно, а еще – неприятно – от скользких пальцев под рубахой: молодую стражницу следует обыскать.

Аниса терпит. Снова считает коридоры и позволяет себя оглядеть.

Только наследнику она, кажется, безразлична. Почти. Впрочем, как и он – ей. Наверное, именно потому запоминается с той встречи один лишь золоченый зал со множеством резных арок, в котором будущий правитель играет с друзьями в алькерк.

Молодой Халиф едва смотрит на Анису. Аккуратно перешагивает изящной шашкой через две другие, собирает те в ладонь, и, отложив в сторону, отвечает:

– Если отец так пожелал.

Всего четыре слова, но после них жизнь фаты снова меняется…

– Помнишь охоту? Пустыня тогда почти сожрала тебя, а я – спас… впрочем, тоже зря.

Аниса помнила. Охоту как последнее испытание. И почти потерянную надежду. Последнюю попытку выжить…

…об охоте ей говорят почти сразу, тайком: несколько мальчишек, которых мухтарам тоже отобрал для личной стражи самого Халифа. Пытаются напугать?

– Об охоте узнать заранее невозможно.

Паренек лет шестнадцати, одетый так же, как сама Аниса, говорит полушепотом: боится. Он худой и жилистый, высокий не в меру, отчего, видно, чуть несуразный. И носит странное имя, никак не желающее запоминаться фате.

– Не предупреждает никто. Просто… проснешься одним днем за стенами Аль-Акки, в Пустыне. А дальше – поединок с самим мухтарамом. До приручения ездового зверя или до самой смерти, если не дотянешься до пальмовой свирели. Скорпионы ведь выпускаются из стойбищ голодными, и уцелеть можно лишь одним путем.

– Каким? – Забытый страх снова пытается обжиться в Анисином разуме, и на долю секунды все внутри нее сжимается в комок.

– Ты не знаешь? Скорпионов из Пустыни приводит чаровед, и только старым богам известно, что происходит с ними, прежде чем те станут слушаться звуков пальмового рожка. Просвистишь в него – зверь приручен. Нет – сожрет.

Больше того паренька Аниса не видела, и комнату его скоро отдали другому. А потом и сама фата нашла себя среди барханов. Выжила. И потеряла последнее, что осталось у нее от прежней жизни – имя…