Цветок бархана

– Тише!

Странно, но торговец подчинился. Зажал только витую рукоять и свел недовольно брови: видимо, не привык к женскому упрямству. Что ж, покорной она тоже могла быть.

С отцом. С мухтарамом Дагманом. С Великим Халифом. С… нет, больше ни с кем, потому как дальше Гюрза – сама себе хозяйка. Привыкла. И привычка эта так просто не уйдет, станет цепляться.

Да и кто такой для нее Варра? Спаситель? В это Анисе не верилось. Нет, спасать ее он бы не стал, если бы своя шкура не оказалась под ударом. Значит, случайный сообщник. До поры…

Фата подняла глаза к темнеющему небу. Сумерки в Аль-Акке длились всего с десяток минут, а там на город резко обрушивалась кромешная тьма. Жемчужина Южных Земель засыпала, и не приведи милосердная Матар кому оказаться на узкой улочке без фонаря. Заблудится, замерзнет на ветру, и найдется бездыханным только утром, когда с первыми лучами солнца Аль-Акка очнется ото сна.

Нет, все же идти дальше по одному нельзя: слишком опасно. Нужно перебороть себя и взять торговца за руку, только… позволит ли он? Гюрза подобралась совсем близко, запрокинула голову и встретилась с полным удивления взглядом.

– Придется потерпеть, – Аниса вплела свои пальцы в чужие, – это ненадолго.

Кажется, Варра растерян. И, верно, потому позволил ей излишнюю близость.

А вот ладонь его – совсем не такая, как у самой Гюрзы. Кожа на ней шершавая, усыпанная сухими мозолями и почти горячая: настолько, что само прикосновение опаляет. Хочется вырваться, разжать пальцы и позволить пустынному ветру забрать с них чужое тепло.

Но сообщник не позволяет. Сильнее обхватывает тонкое запястье халифатской стражницы и заслоняет собою Старый Город. И уже в следующее мгновение кругом них резко темнеет – как будто кто накинул тяжелое покрывало на само небо. А звуки и запахи проступают четче, острее.

– Пора, – собственный голос в темноте показался чужим: с колючей нитью страха, уложенной поверх привычной твердости. Гнилое волокно это хотелось поддеть пальцами и вырвать с корнем, но то обжилось в голосе прочнее, чем казалось. А может, и не только в голосе.

Двигаться наощупь получалось с трудом. И ожог на правой ладони все время отвлекал – не хуже тепла торговца. К вечеру ярко-алое пятно широко расползлось, заняв почти всю свободную кожу на тыле кисти, отчего болело ужаленное место изрядно.

На долю секунды Аниса даже поддалась постыдному желанию вернуться. Кое-как переждать несколько дней в старом схроне, покрыть свежие раны первой коркой и изжить начинавший надоедать страх. Но вовремя остановилась: нельзя.

Варра послушно шел рядом. Крепко держал Анису за руку и передвигался на редкость осторожно. Медленно, плавно. Как будто перетекал с одного участка дворцовой площади на другой. И отчего-то в ночи его движения казались такими же, как у кошки. Грациозными.

«Обучен», – пронеслось в голове фаты, которая не понимала, как такое под силу простому торговцу. Или не торговцу?

Ладонь настойчиво заныла, а в нос ударил резкий запах. Схожий чем-то с тимьяном, только острее. Близость рынка? Аниса остановилась. Прислушалась.

Тихо.

Кругом так тихо, что едва хрустящие под сапогом песчаные осколки, кажется, гремят на всю околицу. От каждого звука сердце напряженно замирает, и только тимьяном отчего-то пахнет острее.

Гюрза присела и дотянулась рукой до крупного камня. Тот походил на костистый череп молодого верблюда – а, может, им когда-то и был – но в последние десятилетия прочно обжился на новом месте: у торговых рядов.

Камень этот Аниса знала хорошо: за ним мощеная песчаником улочка скоро заканчивалась, чтобы обернуться драгоценной мраморной белизной. Свернешь налево – окажешься у палаток Хан-аль-Хана, ступишь вправо – войдешь в кварталы мастеров.

Аниса помнила, сколько шагов было до пестрых палаток. И сколько отделяло ее от Дворца. Не раз слышала, как грузно звучала под сапогом сколотая окрошка окраин и – в противовес ей – тонко пел ухоженный мрамор дворцовых плит. И потому когда знакомый звук истончился, напряглась. Мягко сжала пальцы торговца и аккуратно, почти невесомо сделала еще один шаг.

Под ногами прошелестел ветер. Он поднял с камня привычную желтую пыль, которая сегодня непривычно пахла терпкой травой, и ласково опустил ее к ногам Гюрзы:

«Видишь? Не жжется. Здесь безопасно, иди».

Как же, безопасно. Но фате приходится притвориться, что она верит – что песку, что ветру – и позволить себе немыслимую роскошь: новый, крошечный шаг.

Снова тимьян, только на сей раз с вязкой примесью чароведского бадьяна. И Аниса понимает: дальше торговцу нельзя. Почему?

Бадьянная трава обманчиво сладка. Однако если вдохнуть ее чуть глубже – на языке проступает привычная горечь, и голова начинает неизменно плыть… Подаренный тимьяном дурман постепенно притупляет голос чароведской метки, но и ему не под силу заглушить его целиком, полностью.

Приходится расцепить пальцы. Оставить Варру позади, у верблюжьего камня, и пообещать: если повезет, Гюрза вернется. Найдет торговца и проведет его по безопасной границе. Если нет…

Сообщник против. Пытается сдержать ее, гневно шепча, чтобы она не глупила. И даже уговаривает: на сей раз мягко, как ребенка. Случись ему так говорить с ней в старом схроне, фата бы послушала, но тут понимает: нельзя. Сеть здесь, а сонный камень – в казармах. И у Гюрзы с собой лишь отцовская кровь.

Наверное, делать того не стоит, но… Аниса возвращается. Приподнимается к самому лицу торговца, случайно задев успевший стать колким волос, и шепчет:

– Дальше – одна. Доверься.

Стражница не знает, можно ли верить случайному человеку, и способен ли на то Варра. Знает только одно: если силки сомкнутся сразу вокруг них обоих, выжить не удастся никому. И потому Гюрза уверенно делает новый шаг. Остановку – как танец. И еще один шаг.

В причудливом узоре из шагов-остановок кистью служит Анисин сапог, а полотном – пористый камень. Картина эта нравится любопытному ветру, который мелодично шуршит под сапогом мелкой пылью.

Ветер поет. Колкие песчинки – тоже, и во всем этом великолепии Гюрза делает последний шаг. Дальше нельзя, дальше – мрамор. А она умеет говорить только с песчаником – простым, как и сама фата.

Получится?

Аниса не знает. Лишь надеется, что отцовская кровь спасет ее и на этот раз, хотя разум и кричит об обратном. Однако Гюрза осторожно опускается к земле и нежно касается теплом прохладной белизны крупных пор. Голоден? Сейчас.

Песчаник отзывается не сразу. Он чужой и дикий, и подчиняться дочери каменщика не желает. Почему? Теперь фата знает точно: камень не любит людей. Давно, еще с тех времен, когда и сам он тоже был молод, красив. Пока не обзавелся теми глубокими сколами, в которых теперь обжились тысячи вертких жуков.

Камень помнил былое. Жирную землю Эн-Ниля, подземных родников которой ему хватало вдоволь. И жаркое солнце в прозрачной синеве неба. Помнил голоса людей, что вдруг позвали его из-под песка. И запах волов, в тележках которых он томился долгими ночами – пока не прибыл в Халифат.

Помнил обещанное.

Он хотел однажды стать домом: стенами и крышей, и даже полом – только чтобы для людей. Но ему солгали.

Забрали с родной земли и уложили на бесплодную почву барханов. Оставили посреди шумной возни улиц, бросили под сапог. Забыли чинить, когда сам он просил об обратном, не стали слушать. Сделали вид, что не понимают… даже когда камень звал. Шепотом, правда, но все же…

Веришь?

– Верю, – отозвалась Гюрза. – Меня тоже обманули. Когда-то давно, совсем как тебя. Забрали из дома и обучили жить по-другому, а как не сгодилась – попытались убить. Видишь раны? Они свежие, от чароведского огня. А вот эти – с утреннего сражения, к вечеру они почти затянулись. Раны – тоже сколы, правда? Но я жива… пока. И ты – тоже. Поможешь? Я поделюсь кровью, в благодарность.

Наверное, они с камнем были похожи. Иначе как объяснить его жалость?

За спиной раздался удивленный возглас Варры, и самой Анисе едва удалось сдержаться, когда всего в асбе от нее прокрасились чароведские силки. Оставленная мальчишкой сеть больше походила на густую паутину, у края которой сама Гюрза гляделась жалкой мухой: глупым насекомым, замершим в опасной близости от липкой смерти.

– Пойдем, – ладонь торговца нашлась скоро. – Нужно спешить.

Странно, но Варра тоже умел танцевать: быть может, даже грациозней самой Анисы. И всяко не коснулся бы силков, если бы не мрамор.

А ведь отец не зря не любил белого камня: говорил, тот слишком горд и скрытен, чтобы служить людям. Жаден, и в своей корысти подчинится любому, кто заплатит больше.

Гюрза платила, кровью. Но, видно, сил придворного чароведа было в разы больше, раз у последнего завитка сеть предупреждающе зашипела и мгновенно обвила ногу торговца. Крепкие пальцы того с силой сомкнулись вокруг ее ладони, лучше слов сообщив: больно, и терпеть Варра долго не сможет.

Уйти?

Аниса могла бы: ее силки не тронули. И договоренности у них с торговцем – на жалкий фелс. Быть может, Варра даже поймет: сама Гюрза поняла бы эту слабость. И тогда сейчас самое время вспомнить о Пустыне, обещанной свободе и ездовом звере.

Но беглой стражнице отчего-то вспоминается совсем другое. Невпопад приходят мысли о гремящей за спиной погоне и неожиданном спасении. О прогорклой воде из Пустыни – последней, на дне фляжки – которой торговцу наверняка хотелось не меньше ее самой. И о данном ею слове.

И почему-то во всех этих воспоминаниях принять выбор становится легче.

Фата знает: если позволить силкам сомкнуться вокруг себя, те на какой-то миг станут уязвимы. Вечный голод пробудит обычную жадность, из-за которой сеть постарается удержать сразу две жертвы. И если отсечь основные витки, можно спастись.

Силки рады новому дару, а крик едва удается сдержать. Милосердная Матар! Значит, вот как было Варре все это время? Болит сильно – так сильно, что терпеть едва выходит. А ведь на Анисе – чароведский дар, отнимающий львиную долю чувств. Только времени остается немного.

Нити страха глубже прорастают в фату, а корни их становятся мощнее: не успеют. Да и что можно предпринять в такой темноте? Ждать. Когда сам мухтарам Дагман выйдет освобождать пойманную стражницу. А за ним – остальные братья.

Суд.

Наказание, когда шкуры лишают, оголяя бугрящиеся мышцы подобно цветку… Его Гюрза видала лишь однажды, но запомнилось кровавое зрелище навсегда.

Фата до крови закусила губу. Дотянулась до ядовитого клинка и отрубила крупный виток. Даже посчитала это за победу, на миг ощутив не только страх.

Но тут запястье обожгла новая боль, за которой пришло… неожиданное облегчение. Резкий рывок. И мягкий голос торговца:

– Прости, по-другому – никак.

Силки остались в стороне, а разорванная паутина протяжно зашипела. Ее голос разбудил охранные сирены, за которыми ожила длинная цепочка световых вспышек. И кругом Дворца зажглись огни сторожевых башен.

Глава 4

О неизбежности встреч, навязанном мороке и джинном стекле

В последний раз нечто подобное случалось с Анисой давно, еще в старой жизни. И имя имело премерзкое – охота…

…небо над ней висело тяжелое, космато-рыжее. И солнце в нем золотилось медным фелсом – самым мелким, для размена. Такой фата накануне подобрала у рыночных окраин, и если бы знала, чем обернется дурная примета, точно бы поостереглась.

Только монета лежала в кармане, сама Гюрза – среди барханов, а славная Аль-Акка – у линии горизонта. Как добраться?

Аниса неудобно села, резко зажмурилась от непривычной слабости и выровняла дыхание. Попыталась встать.

Мутило.

Как будто ей по глупости удалось выпить целый кувшин драгоценного арака из вереницы халифатских погребов. Но фата точно знала: арака не было, зато была… олва, которую, правда, вечером почему-то задержали. Со странным, слишком терпким вкусом, не способным укрыться даже за щедрой россыпью любимых орехов. С горьковатым осадком.

Сонное зелье?

Видимо, оно. Иначе как объяснить, что порез на ладони почти не болит? А ведь он глубокий – настолько, что кровь за утренние часы успела запечься лишь по краям. И теперь цепочка крупных капель вьется за Гюрзой тонким кружевом кровавого следа.

У сапога что-то мелко закопошилось, а стражница торопливо отпрянула: Пустыня тянулась к запаху крови юрким зверем с ядовитым хвостом. Значит, ту рану ей оставили не зря.

Неужели началось? Об охоте ведь не узнать заранее…

Ловко извернувшись, Аниса ухватила крошечное тельце за хвост. Резко дернула его у самой головогруди – и скорпион бесшумно обмяк. А фата прикрыла его плотным слоем песка – вернула жертву барханам.

Гюрза знала: спустя десяток минут от мертвого зверя не останется и следа, однако и это время сойдет за отсрочку. А там, может, ей удастся выжить?

Пески ненадолго отступили, а вот жара стала по-настоящему нестерпимой. Холщовая рубаха насквозь промокла. И ноги тоже вспотели, отчего у самой пятки – там, где кожа сапога подходила особенно близко к ее собственной – резко натерло.

Двигаться становилось все труднее.

Это потом Анисе выдадут костюм из шкуры редкой змеи, способный сохранить тепло. И наденут на ноги особые сапоги: легкие, с чароведской подкладкой. Пустят через грудь широкую перевязь клинков, лезвия которых через одно отравят. Только пока…

У самого уха раздался протяжный свист.

Пришлось резко уйти влево, чтобы не встретиться со стрелой, и тут же припасть к земле. Вырвать законную добычу из песка и с удивлением обнаружить: древко той – особенное. Тисовое, слишком тонкое. С цветастым оперением, что принадлежит единственной птице в этих краях.

Значит, мухтарам…

Своей единственной надеждой фата видела приручение ездового зверя, потому как выстоять против наставника невозможно… почти. Однако когда черное тело проворно выскользнуло из-за ближайшего бархана, Гюрза поняла: уготованная ей песками смерть – всяко великодушнее.

Почему?

В халифатской страже Аниса видела разных зверей. Коричневых и чуть темнее, с редкой перевязью чернильных полос – последние, правда, были слишком ярыми, едва готовыми подчиниться ездоку. Только чтобы совсем черные…

Изящная луковица крупного хвоста опустилась у самых ног. Заставила Анису заскакать по горячему песку что мышь по раскаленному камню, и наткнуться на мухтарама. Проворно уйти разом от тяжелой клешни зверя и меча наставника. И скользнуть ближе к городской стене.

Вспомнить: Аль-Акка стара как сам оазис. В белом камне ее стен полно широких сколов-трещин, местами даже – крупных прорех, а там… фата карабкаться умеет. Конечно, ввести неприрученного скорпиона в Старый Город ей не позволят, но если вовремя спрыгнуть тому на спину, можно дотянуться до свирели…

Гюрза знала: чароведский инструмент – вещь особая, в чем-то даже живая. Быть может, потому так похожая ей на шепчущий камень. Как и песчаник, она тоже любит человеческое тепло, и если согреть – откликнется. Отзовется ярким звуком, заставит зверя подчиниться.

Белая стена близко. Нужно только сделать последний рывок и дотянуться до острых зубцов, подняться на руках и…

Нога неожиданно ушла под землю и прочно увязла в песчаных силках. Наверняка те оставили здесь еще на рассвете, заговорив на Анисину кровь, и тогда фате на редкость повезло: сеть лишь сомкнулась вокруг тонкой кожи, не причинив особого вреда. Однако и эта встреча едва не стоила Гюрзе жизни.

Слава милосердной Матар, она вовремя вывернулась, ушла от очередной стрелы и почти добралась до подножия сторожевой башни. Даже успела взобраться по стене, понадеявшись на внезапную удачу. И почти у самого края безвольно дернулась: тело сковала прочная броня хитина. Увесистая клешня прошла всего в асбе от лица, позволив фате разглядеть острый ряд мощных жвал.

Наверно, скорпион бы и сожрал ее тогда, только… инстинкты.

Цепочка ран на теле зверя заживала потом долго, и стражница сама выхаживала его, называя смелым – Иядом. Приручала заботой, еще не зная, что перед ней – лучший друг. И, не жалея, делилась теплом со свирелью: почему-то казалось, что частичка того достанется и скорпиону.

А вот мухтарам победу почему-то зачел. Как и новое имя. Не послушал Анисиных просьб о повторном состязании, когда она хотела, чтобы все по-честному. Только бросил:

– Не дури, Гюрза. Тебе против меня не выстоять. Как, впрочем, и остальным.

Слова наставника прочно вплелись в память, как и сама охота. Улеглись в одном из дальних уголков разума и какое-то время лишь тревожили Гюрзу по ночам.

Только годы и в правду лечат.

Старая память покрывается густой пылью, и ни одному человеку не дано знать, когда все воскреснет…

Пустыня снова оживала вокруг Анисы.

Ночной ветер собирал целые пригоршни желтых песчинок и укладывал их во взъерошенные барханы. Даже рисовал вдали Старый Город.

Дворцовая площадь? Нет ее. Как и огней сторожевых башен. Вместо них – раскаленный обод медного солнца и горячий песок. Стрела, что опускается у сапога фаты. С особым древком – тисовым, слишком тонким – цветастое оперение которого принадлежит единственной птице в этих краях…

За цепочкой кровавых капель тянется мелкий зверь, а между песчаных бугров скользит черная тень. Тень эта тоже особая: с прочным хитином и парой крупных клешней, с бесконечными пластинами острых жвал.

А свирель – далеко.

– Тише, – сквозь безумие песка пробивается знакомый голос.

Кажется, совсем недавно он ругал Гюрзу за чароведскую рану, которую та отказывалась промыть последней водой. А потом мягко уговаривал вернуться – у верблюжьего камня. Почему-то просил прощения за боль, хотя в том и не было его вины: боль подарили Анисе Магсумовы силки.

– Тише, – повторяют ей в волосы. – Это просто видение, старая память. Оно не настоящее, точнее… настоящее, но уже давно забытое. Так бывает, если оживить вместе звуки и запахи, позволить разуму прожить все заново. Наверняка в оставленных мальчишкой силках затаился липкий морок…

Аниса слушает. Только не объяснение – голос.

Как и тогда, у камня, он мягкий. И теплый – совсем не такой, как ветер. Больше похожий на море, что плещется к югу от Халифата. У водной кромки фата, конечно, не бывала, но отчего-то не сомневалась: в крови Варры соленой воды не меньше, чем золотого песка.

Голос просит ему верить, и самой Гюрзе хочется того же. Но приходится резко одернуть себя: нельзя, не место!

Хозяин его – тоже чужой. Со своими желаниями, мыслями и целями, о которых сама Аниса знает лишь то, что те на какое-то время схожи с ее собственными. Однако здесь, в горячей Пустыне, других голосов нет. И тогда… можно притвориться? Всего лишь на время?..

– Прошло? – сквозь видение проступает лицо торговца, тревожная складка между бровей которого почему-то становится глубже. – Хорошо. Иногда чароведские мороки бывают слишком сильны. Сможешь идти? Сперва понемногу, медленно? Я помогу.

Аниса позволяет Варре взять себя за руку и переплести пальцы – хотя в ярком свете сторожевых огней это и не кажется необходимым. Но так удобней, а еще – теплей. Спокойней, что ли.

– Постарайся сосредоточиться на чем-то живом, это удержит тебя от очередного провала. Пока видение полностью не ушло, оно по-прежнему опасно.

Из живого у Гюрзы – только торговец, но приходится согласиться. Ненадолго.

Блестящая в ночи дворцовая площадь остается позади, да и длинные ряды резных пальм минуются скоро. А перед фатой появляется причудливая решетка, усыпанная кованными листьями – единственная брешь в идеально ровной стене дворцовых ворот.

Золоченые листы  мгновенно оживают и настойчиво тянутся к ладони: докажи, что своя.

Гюрза знает, что делать этого не стоит, ведь среди ветвей – очередные силки. Или вот морок – совсем как тот, что затерялся в паучьей сети. А даже если это и не так, то все равно ее образ наверняка уничтожен. Стерт с самого плетения тонких жил, и тогда… как пройти?

Осторожно поднося ладонь к медному треугольнику листа, Аниса крепко жмурит веки и  задерживает дыхание. Страшно. Но этот страх тоже нужно изжить, и потому приходится заставить себя уверенно взглянуть на решетку.

Боится?

Да. Только не того, что виновна. Другого.

Встретить братьев, которые ей как семья, и прочесть на их лицах приговор – совсем как утром, у рыночных окраин. Прождать целую вечность в надежде что-то изменить, а потом все-таки не сдержаться. Достать клинок и…

Лист дернулся, коснулся кожи прохладной позолотой и тут же отпрянул. Зашипел. А на его поверхности проявились десятки мелких иголок. Ядовитые – в таких и капли хватит, чтобы остановить дыхание.

– Не пустит, – растерянно прошептала фата. – Мой образ стерт…

Кажется, торговец ничего другого и не ожидал. Иначе как объяснить его ладонь, остановившуюся у одного из листов вместе с рукой Анисы?

Медная позолота заискрилась. Подтянулась к прослойке тонких жил и, собравшись в живую дорожку, побежала к прочному черенку. Воронки-щели отворялись. Принимали в себя ядовитые побеги и скрипели прочными замками. А решетка плавно отползала в сторону.

Вот как? Значит, и Варра когда-то служил во Дворце. Кем?

Спросить, конечно, стоило. Но это потом, когда выживут. Если такое вообще возможно…

Внутренний двор дома Светлейшего встретил беглецов живым кольцом ездовых зверей. Скорпионы гулко гремели, голоса свирелей протяжно выли, и во всем этом грохоте Гюрза следила за теми, кого она считала своей семьей.

Братья, все девять. И во главе их – мухтарам. А ведь такое впервые, чтобы сама она была не вместе с ними, но почему-то против. Неужели не выслушают?

Пущенная под ноги стрела сообщила: нет. А стражница нехотя отпустила ладонь Варры. Сейчас она как никогда нуждалась в живом тепле, однако очередной снаряд напомнил: у братьев – приказ, не исполнить который значит встать рядом с Гюрзою, встать против своих.

У коротких волос пропел перевязный клинок. Откуда? Аниса обернулась. Заметила, как мухтарам обмакнул лезвие другого в густую янтарную жидкость, и скривилась: ядовитая. Вот, значит, как?

Предательство наставника отдалось в груди острой болью и сомкнулось пальцами вокруг клинка. Вдохнуть и выдохнуть. Забыть о том, что когда-то Дагман заменил ей отца. И о принципах забыть, которым он сам столько лет учил фату.

Честность? Нет ее. Есть приказ. И долг. Яд пустынной гадюки, способный остановить сердце противника всего за минуту. Так не это ли – выход?

Аниса замотала головой: не это. Выход – это когда дав однажды слово быть своей, держишь его до конца: до самой смерти, пусть и близкой, но всяко более желанной. И если бы самой фате отдали приказ… нет, она бы не смогла. Уж точно бы не потянулась за отравленным клинком.

У ног опустилось еще одно лезвие, на которое Гюрза все-таки ответила. Кажется, то нашло шею крупного Басима, с которым она когда-то делила покой – совсем крошечный, из песчаного камня – что лежал у самого входа в казармы.

Помнится, их с Басей и привели с горящих болезнью улиц в один день, потому и поселили вместе. В обоих мухтарам Дагман не был уверен, и в обоих ошибся.

В те дни Басим был улыбчив, мирен. Силен, правда, как гора, только без особой сноровки. Насмешки ловил ото всех, а она вот заступалась… особенно тогда, когда друг обзавелся говорящим именем. И ведь прозвище ему выбрали – Чаквелл – крупная пустынная ящерка…

Только сегодня друг гляделся другим: суровым, хмурым. И взгляд отводил, как будто не узнавая Гюрзу.

Обидно.

Обида эта и укрепила руку Анисы, и стражник, громко булькнув, слетел со скорпиона. Грузное тело гулко хлопнулось о белые плиты двора, и мгновенно захрустело под лапами ездового зверя. А фата зажмурилась, стараясь не глядеть на кровавое месиво.

Где торговец?

Варра нашелся в окружении четырех скорпионов, и, кажется, у двух из них дыхальца работали слишком гулко, с надрывом. В ладони мужчины горел голубоватым свечением широкий меч – тот самый, из-за которого торговец так шумно копошился перед площадью.

Тяжелая сталь клинка венчалась причудливо изогнутой рукоятью, в центре которой горели несколько голубых камней. Малейшее движение – и камни вспыхивают сильнее, а меч летит выше. Так быстро, что само лезвие будто бы растворяется в душном воздухе, оставляя после себя яркий след.

Чароведский? Верно. И откуда только?

Гюрза понимала: раздобыть столь ценную вещицу без ведома придворного чароведа непросто. Ведь если кто и мог в землях Халифата создавать нечто подобное, то уж явно хвастать своим умением бы не стал. И потому выходило, что у ее сообщника водилось либо золото, либо связи. А может, и то, и другое вместе. И если вспомнить о его службе во Дворце… что ж, об этом она подумает позже.