Тиманский овраг

– Высматриваешь типажи к новому роману? – заметил взгляд жены Уланов. – Да, Север в этом плане богат. Люди там интересные…

Вагон оказался светлым и чистым. Каждая деталь в нем блестела. На полу в коридоре пушилась ковровая дорожка. У титана заманчиво пестрели упаковки в "Магазине на борту".

– Пап, – Младшенький указал отцу на большой пакет чипсов.

– Только после отправления, – сказала вторая проводница.

– Ладно, я тебе на вокзале куплю чипсы, – тронул сына за плечо Уланов. – Тоже с лейблом железной дороги.

– А, он хочет чипсы из поезда? – заулыбалась румяная блондинка в ладно сидящей форме. – Давайте уж отпущу. Тебе какие, мальчик?

– С беконом.

– А вам? – проводница увидела в руках Наташи кошелек.

– Карту Воркуты.

– Сию минуту.

*

В купе тоже было упоительно чисто. На столе красиво лежали буклеты и визитная карточка начальника поезда. В закрепленной на столе вазочке алел букетик цветов, а рядом стояла бутылка минеральной воды. На полке лежал хрусткий пакет с бельем и набор пассажира.

Оставив Младшенького посидеть в купе, Наташа и Уланов вышли покурить на перрон.

– Если что, сразу звони, – попросил муж. – Что-то мне неспокойно из-за того, что ты едешь одна.

– Чует твоя чуйка? Не плагиать Фиму, – улыбнулась Наташа, – я всего лишь выступлю свидетелем, посмотрю город, поживу в гостинице, и все дела…

– Пассажиры, заходим в вагон, – объявила проводница. – Через пять минут отправляемся!

На перроне гремело "Прощание славянки". Уланов с Младшеньким махали Наташе рукой, и какое-то время шли рядом с окном ее купе, а потом поезд набрал скорость, и вокзал остался позади.

Наташа открыла чемодан, чтобы достать необходимые в дороге вещи, и вспомнила хмурый взгляд мужа, когда махала им из окна перед отправлением. Муж на самом деле был неспокоен… "Но надеюсь, что предчувствия его обманули", – подумала она.

*

Стоянок на маршруте было много; Наташа насчитала в расписании у входа в вагон более шестидесяти. Большинство из них, правда, длились 1-2 минуты, от силы пять. Было несколько более продолжительных – 20-30 минут. А в Котласе-Южном предстояло провести почти час. "Представляю, как Белла любит эту стоянку, – подумала Наташа, – если на вокзале и прилегающей территории есть торговые точки, то она бы не возражала и против более длительной остановки…"

Она прилегла на полку и стала думать о новой книге, к которой пока не написала даже начало. "Может, путешествие меня встряхнет? Смена обстановки многим помогает. Засиделась я дома, вот и не работается"…

Вечером, выйдя на платформу в Череповце, Наташа позвонила домой. По словам Лизы, Уланов отвез Младшенького в гости к Карине Ильиничне с ночевкой. Приходил курьер из издательства за списком вариантов заглавия к предыдущему роману, и Лиза отдала ему файл, который ей оставила хозяйка.

– Очень хорошо, спасибо, Лиза, – Наташа зябко поежилась. В одном свитере на платформе было холодновато. Надо было набросить куртку. Уже чувствуется, что они едут на север. Днем в Бабаево она не ощутила разницы температур с Питером.

Возле поезда неспешно прогуливались пассажиры. Другие спешили к зданию вокзала, обсуждая, что нужно купить в дорогу. У симпатичной часовни шоколадного цвета стояли "шахтер" с женой и сыном. Бодро помахивая пакетом, от которого за версту пахло горячими пирожками с творогом, к вагону шагал "работяга". Посмотрев на Наташу, он приветливо улыбнулся соседке. Наташа ответила ему улыбкой.

К их вагону подошла продавец газет и кроссвордов и спросила: "Не желаете ли в дорогу?" В руках у Наташиных соседей замелькали кошельки. Наташа тоже купила брошюру с японскими кроссвордами.

От соседнего вагона к ним подошел еще один пассажир и купил два журнала. Когда он вскакивал на подножку своего вагона, Наташа вздрогнула. Эта летящая походка и пластика были ей хорошо знакомы. И этот стройный гибкий силуэт – тоже… "Да не может быть. Я обозналась. Он мне теперь везде будет мерещиться, особенно после прошлогоднего приключения на Мангупе…"

Поезд останавливался почти каждый час, а иногда и дважды за час, на одну-две минуты. Кто-то выходил, спешно громыхая чемоданами в тамбуре. Другие так же шумно втаскивали свой багаж в вагон. Наташа посочувствовала проводницам: "Да, на такой работе не расслабишься. Это в "Таврии" стоянок стало меньше, и девчонки хоть отдохнуть немного успевают, а здесь бегай, как заведенная, проверяй документы у новых пассажиров, следи, чтобы прибывшие не забыли выйти, да еще за чистотой следи, и успевай вовремя чай-кофе подавать. А то вон уже кто-то бухтит в коридоре, что устал ждать свой чай… Все-таки северяне очень выносливые люди. Я бы такую нагрузку вряд ли потянула…"

*

На следующее утро поезд прибыл в Котлас-Южный. Там над перроном вилась легкая поземка, и Наташа усмехнулась, увидев у входа в кремово-золотистое здание вокзала съежившиеся от холода красный холодильник "Кока-кола" и тележку "Филевское мороженое". "Немного не по сезону. Лучше бы сейчас выставили кофейный автомат и тележку с горячей выпечкой…"

Наташа закурила и достала телефон.

Ее удивило то, что на длительной стоянке в немаленьком, судя по всему, городе нет бестолковой сутолоки и гама, как на маршруте той же "Таврии". Почти все пассажиры поезда вышли размяться; многие катили чемоданы к вокзалу; другие выстроились в очередь к вагонам с документами наготове… И все это происходило спокойно, без лишнего шума. Торговец копченой рыбой прохаживался по перрону, негромко произнося: "А вот кому рыбы? Рыбки горячего копчения кто желает?" На южных маршрутах продавцы на платформах вели себя совсем иначе, перекрикивая друг друга: "Вода, пиво, чипсы, сигареты!!!", "Мороженое, мороженое!!!", "Пирожки жареные, печеные, горячие обеды!!!", и пассажиры от них не отставали. И в здании вокзала не было толкотни и неизбежных в таких условиях перебранок. Наташа купила сувениры "Котлас-Южный" для всей семьи и пару журналов у круглолицей, налегающей в разговоре на "о" приятной женщины средних лет.

Уланов сообщил по телефону, что Младшенький пошел гулять с прабабушкой в Парк Победы, а сам он в суде – "сегодня прения сторон, буду настаивать на условном сроке потому, что тут из мухи слона раздули". Игорь Никольский отправился к подзащитному в Колпино. Ефим в другом суде боролся за смену меры пресечения для своего клиента. Белла занималась делами в офисе. В общем, все как обычно.

Давешний здоровяк с обветренным лицом приобрел сразу три горячих пирожка внушительных размеров и с аппетитом уплетал их, гуляя по платформе. "Шахтер" и его семья фотографировались в стилизованной карете у здания вокзала. "Адвокат" на ходу потягивал горячий кофе из стаканчика и смотрел в телефон. Из здания вокзала вышел высокий худощавый парень в черной пайте и джинсах и тут же спешно натянул капюшон и опустил на глаза ветрозащитные очки. Под мышкой он держал большую бутылку столовой воды и небольшой пакетик из сувенирной лавки.

– До конечки едете? – подошел к Наташе "работяга", успевший доесть пирожки.

– Да, – кивнула она.

– Я тоже. Все, отпуск закончился, пора на работу. А вы к нам по делам, или в гости?

– На экскурсию, – отшутилась Наташа.

– Из Питера? – весело изумился собеседник. – К нам? На экскурсию? Хотя, я слышал, кроме шуток, есть у нас и экскурсии, я, правда, не знаю, какие, не был. Надеюсь, вы в тундру или к ущелью не собираетесь? В апреле еще пуржит, может унести… У нас вот, ребята сообщили, на Тимане был случай: машина то ли с дороги съехала, то ли сдуло ее в овраг – а водителя нет, вот и гадай, в тундру его, что ли, унесло или в реку… Даже на снегоходе не стоит кататься по тундре, когда запуржило – до Инты долетите вместе с ним, – и он жизнерадостно расхохотался, представив себе эту картину.

– Учту, – ответила Наташа. – Но ездят же по тундре и в зимнее время?..

– Только если на КАМАЗе или на "Ямале". Справитесь с таким транспортом?

– В армии я с любой техникой справлялась. Устроена-то она вся примерно одинакова, только размеры различаются.

– И в каком полку служили? – весело изумился мужчина.

– В десанте, десять лет.

– Ого, – изумился воркутинец.

И тут заорал Наташин телефон. Номер был незнаком.

– Здравствуйте, вам звонят из банка по поводу вашей карты…

– За…ли мошенники, – Наташа сбросила вызов, – как еще кто-то верит в эти фейки про карточки?

– Ух ты, – комментировал северянин. – Служили в десантуре, с техникой управляетесь, "Агата" на телефоне стоит, и за словом в карман не лезете. Если вы еще любите рыбалку и футбол, то вы – мой идеал! Недостижимый. А то в отпуске я на таких ломак насмотрелся – музыку слушают какую-то совсем ни о чем, какие-то муси-пуси, то ли мальчик поет, то ли девочка; питаются тоже не пойми чем, с какими-то звездами… Мишкиными, что ли?

– Мишленовскими.

– Ага. На зоже своем задвинулись. Стоит при них пирожок откусить или огнивом чиркнуть, так смотрят, будто ты воздух испортил. Куклы, – припечатал работяга, – ненастоящие и внутри пустые. Все разговоры у них – что модно и в тренде, а что – нет. А у вас, я вижу, мысль в глазах светится не только о моде. И имя у вас, я полагаю, нормальное, без закидонов? Федор, – назвался он. – Никитин.

– Наталья Навицкая.

– Ого! Вас как писательницу зовут? Я все ее книги прочитал про детектива из ВДВ. Толково пишет, видно, что в материале. Кстати, – округлил глаза Федор, – не вы ли это? Говорите, в десантуре служили десять лет? А по книжкам видно: автор знает, о чем пишет…

– Пассажиры, заходим в вагон, – окликнула проводница, – до отправления пять минут.

Когда девушка в форме запирала дверь вагона, Наташа полюбопытствовала:

– А в Воркуте есть библиотека?

– А как же! Шесть, – гордо ответила проводница. – И все такие хорошие, одна прямо на Ленина, Пушкинская… И театр есть, и музей, и кинотеатр новый. В театре артисты такие, что даже из Москвы их смотреть приезжают.

*

"И почему некоторые города называют одинаково? – думала Наташа, выйдя на перрон в Печоре. – Великий и Нижний Новгород; Ростов и Ростов-на-Дону, Печоры на Псковщине, и Печора в Республике Коми… Иногда из-за этого бывает путаница".

Вокзал был залит ярким светом фонарей и засыпан снегом, сочно хрустевшим под ботинками. Мороз крепко щелкал по щекам. Клубы сигаретного дыма над головами пассажиров не поднимались и не таяли, а повисали золотистыми в свете фонарей облачками, смешиваясь с паром, вырывающимся при дыхании. "Дубарина, – подумала Наташа, – и куртка не спасает. Видно, "минус пятьдесят", указанные на ярлычке, где-нибудь на финском лыжном курорте и апрельская полночь в Коми – разные вещи. А для Воркуты нужно что-нибудь посерьезнее. Приеду, осмотрюсь и пополню свой гардероб"…

Ночью из вагонов на перекур вышло совсем мало пассажиров; многие уже спали, а другие не отважились выйти из теплых вагонов в морозную ночь. А Наташе нужно было размяться перед сном. после ужина и душа она открыла тетрадь, и до Печоры успела написать десять страниц. Как она и думала, в дороге мысль заработала лучше, и первая глава романа сложилась в голове легко. "Подумать только, – усмехнулась Наташа, – однажды меня хотели куда-то сюда упечь на "четвертак", а я приехала только сейчас, сама, в купе, а не в "столыпинском вагоне", и в Воркуте, оказывается, знают и читают мои книги… В Питере уже продают ландыши, а здесь снег трещит под берцами. Ого, минус пятнадцать!"

*

… Однажды ей уже говорили, как она отличается от остальных, какая она особенная и неповторимая, – Наташа вспомнила об этом, лежа в своем купе и пытаясь хотя бы вздремнуть до следующей длительной стоянки – в Инте, но сон убегал каждый раз, когда поезд замедлял ход и за окном начинали мелькать привокзальные фонари, пробиваясь в щель закрытых жалюзи. Так было всегда – стук колес убаюкивал Наташу, а тишина сразу будила.

Она хорошо помнит человека, который смотрел на нее с восхищением: "Ты неповторимая!". Блестящие от волнения глаза, смущенная улыбка, ямочки на щеках… И эти несколько месяцев лучистой, искрящейся радости, за которую потом пришлось так жестоко расплачиваться. Но Наташа не жалела об этих испытаниях – потому, что они ее многому научили. И то, что не ломает человека, делает его сильнее – эта истина не вчера появилась. Федор Никитин на перроне в Котласе, сам того не желая, разбудил воспоминания о той радости белых ночей – и осеннем горе. И Наташа уже второй час ворочалась на полке, чувствуя, что заснуть не может.

С Улановым они до сих пор живут раздельно; муж только изредка остается ночевать на Фонтанке. Наташа тоже не делала ни малейшей попытки возобновить супружеские отношения, хотя общались они доброжелательно и до сих пор производили впечатление хорошей пары. То, прошлое, до сих пор стоит между ними. И неизвестно, сколько еще будет стоять. "Повезло еще, что жива осталась. И что Фима с Беллой не попали под удар. Извини, Федя. Но лучше не сокращай дистанцию. Ты – хороший парень, но у меня остался горький опыт и на новые приключения не тянет!"

Поезд тарахтел по рельсам, все дальше забираясь на север. Ночь за окном была невиданной черноты – только снежная равнины и сопки белели, и о стекло разбивались крупные жесткие снежинки.

Наташа все-таки заснула. И ей приснилась камера в Печатниках, "волчок" на двери, глазок видеокамеры. И вопль надзирательницы Риты за дверью: "Навицкая, подъем, дома будешь дрыхнуть допоздна!".

Наташа дернулась и подскочила. Больно ударившись плечом о столик, она открыла глаза. Уютное кремово-шоколадное купе, цветы и бутылка воды на столе, кроссворды в сетке над полкой… Одеяло мягкое и пушистое, на полу – ковролин. Ничего общего с камерой спецблока, где Наташа провела полтора года по бредовому обвинению. "Все нормально, – Наташа выглянула в окно, посмотрела на черно-белую тундру и отпила несколько крупных глотков воды из бутылки. – Просто плохой сон. С чего бы это? Давно уже не снился!" Она заметила, что Печатники ей снятся перед какой-то бедой. В Джамете, пять лет назад, погиб их сосед в пансионате, и под подозрение попал Ефим. В позапрошлом году сон предсказал ей арест Уланова по ложному обвинению в убийстве и "заказ" на нее, Ефима и Беллу международной киллерше. А сейчас?..

Наташа заставила себя успокоиться и снова задремала. И увидела себя на речном трамвайчике, идущем под бойкую скороговорку гида к Поцелуеву мосту. И только она знает, ЧТО их ждет под мостом…

Теплые обветренные губы прикасаются к ее губам. По примете, поцелуй у этого моста обещает влюбленным долгие счастливые отношения. А Наташа уже видит, как из влажной темноты на них ощерилось то незримое, неясное и страшное и готовится не только сожрать их счастье, но и их утопить в бездне кошмара…

"Как меня достал этот сон! – Наташа усилием воли заставила себя проснуться. – Хорошо, что я управляю своими снами… Но почему он меня достает? Другие бабы от мужей шляются напропалую, и их по ночам не кошмарит!" – глаза опять закрылись, и снова она увидела трамвайчик, заплывающий под мост и надвигающееся на них из мрака безликое и беспощадное зло…

– ДА ПОШЕЛ ТЫ!!! – этим криком Наташа разбудила себя окончательно, прогнав то, что недобро смотрело на них и обдавало жутким холодом из-под моста.

Поезд замедлял ход. Мелькали фонари и в их свете – кубы привокзальных построек в темноте. На часах было 04.20. "Инта", – догадалась Наташа, села и начала одеваться.

Это ей не нравилось – два кошмара подряд за одну ночь, что они на этот раз предвещают?

Сунув в карман куртки сигареты, она вышла на перрон. На этот раз она курила у вагона одна. Поодаль кто-то высаживался; капризничал сонный ребенок, недовольный сменой теплого уютного вагона на заснеженный перрон; его мать ласково увещевала малыша.

Следом вышел "адвокат", сонно зевнув и с хрустом потягиваясь, крякнул от мороза и тоже закурил. На Наташину финскую куртку он посмотрел с иронией: "Ох, женщины, все форсят, о фасоне думают, а Север шутить не любит, место суровое…"

От сигареты сразу разжался обруч, сдавивший ей грудь после кошмарных сновидений, и Наташа перевела дыхание. "Просто совпало. Бывает. Какая опасность мне грозит? Я просто расскажу о том, что видела на камере, пусть ищут водителя "пежо". По тундре в пургу шляться не пойду; в медвежью берлогу палкой тыкать не буду. Все нормально… Нужно еще часа два-три поспать, чтобы в Воркуту приехать человеком, а не сонным филином!"

Капитан Игнатьев обещал встретить ее в Воркуте и проводить в гостиницу. Наташа была ему благодарна за это: хоть Ефим и говорит, что в Воркуте заблудиться невозможно, но он-то там не впервые. В отличие от нее.

У соседнего вагона, невидимый в темноте, стоял парень в черном и смотрел на женскую фигуру под фонарем. "Все такая же – решительная, боевая, не сворачивает с пути, всегда остается сама собой. И если не принимаешь ее такой, какова она есть – лучше тогда и не приближаться. Наташа, Наташа… Необычная. Непредсказуемая. Непостижимая. Единственная!"

– Заходим в вагон, – сказала проводница, кутаясь в форменную шинель. – Отправляемся.

*

Из-за того, что этой ночью она спала урывками, у Наташи наутро побаливала голова и кофе она попросила сделать покрепче. "Может, в гостинице в первый день просто лечь и выспаться и никуда не ходить? – думала она, разглядывая себя в дверном зеркале. – Успеется еще".

За окном было хмурое северное утро. Над тундрой вилась поземка. Тундра раскинулась до горизонта – бесконечное поле с небольшими холмиками и приземистыми, занесёнными снегом деревьями и редкими кустиками. Отчасти эта картина напомнила Наташе Степной Крым, откуда были родом ее родители и бабушка по маминой линии.

"Вот она, тундра, – подумала Наташа, ставя собранный чемодан на вторую полку и садясь к столу, на котором уже соблазнительно дымился горячий кофе. – А странно, почему в Ленобласти деревья вымахивают до девятого этажа в поисках солнца, а здесь какие-то скукоженные?"

Кофе в красивом стакане с ажурным подстаканником был упоительно вкусным и крепким. Даже слишком крепким – уже от половины порции Наташа почувствовала прилив сил. Уже не хотелось снова прилечь на свою полку и подремать сорок минут до прибытия. Толку от такого отдыха не будет – только голова отяжелеет и тушь на ресницах смажется.

Вернув проводнице пустой стакан, Наташа почистила зубы и снова села у окна. Там уже мелькали шахты, терриконы и рабочие поселки. Пару раз поезд миновал переезды, у которых за шлагбаумами ждали машины – в основном могучие, похожие на горы, грузовики – "Урал", "КАМАЗ", "Ямал", о которых говорил ей Федор. Наташа прыснула, представив одного из этих великанов на Невском. Как бы шарахались от него лощеные и надраенные местные машинки, боясь, что одно колесо тундрового грузовика вкатает их в асфальт! Как куры бы, разлетались! "А здесь по зимнику ни одна из наших понтовозок не проехала бы. Только на такой, большой и основательной, с широкими колесами и проедешь. Север суров и диктует свои правила жизни: без понтов, ребята, проще надо быть…"

Да, здесь все иначе. И даже не верилось, что вчера она выходила из своей парадной на Фонтанке в легком пальто, а на ее столе в кабинете стояла вазочка с ландышами…

Поезд уже замедлял ход, въезжая в город. Наташа отметила, что здесь нет частного сектора – все дома начинаются с двух этажей, и окна расположены плотно.

*

На перроне гремела музыка. Приятный мужской голос пел о том, как просыпается город рабочий, открывая большие глаза.

– Даже в мороз, долгой зимой,

Сердцем согрет мой город родной! – прочувствованно звучало над заснеженным вокзалом, когда Наташа вышла, катя за собой чемодан.

Следом выходил Федор Никитин. НА ходу он разговаривал по телефону.

– Да ты что?.. Антоныча? Е-мое! Когда? Чего сразу не сказал? Да и хрен бы с отпуском, раз тут такое! Конечно, я бы приехал проводить. Человек был хороший, на таких Земля держится, не то, что эти, которым где вкуснее, там и родина…

У ярко-желтого с алыми буквами "Воркута" на фронтоне стоял невысокий крепыш лет тридцати в толстой форменной куртке и шапке с завязанными под подбородком ушами. Он пристально всматривался во всех, идущих к вокзалу.

– Всего хорошего, – улыбнулась Наташа проводнице, которая стояла у вагона, застегнув шинель и тоже завязав путейскую ушанку.

– И вам, – ответила улыбкой девушка.

Памятник паровозу, возле которого остановился Наташин вагон, украсился толстой шапкой снега, как будто тоже постарался закутаться потеплее. Наташа похлопала его по боку и зашагала к вокзалу, натягивая капюшон поверх шапки. Да, лапландский пуховик тут даже в апреле не годится…

Парень в полицейской куртке шагнул ей навстречу.

– Наталья Викторовна Навицкая? – спросил он.

– Да, – кивнула Наташа. "Узнал меня с первого раза. Впрочем, тут не надо Пуаро быть – остальные явно местные, и экипированы в соответствии с климатом родного города, а я одна заявилась в питерской шапчонке и курточке, годной только для того, чтобы по горнолыжному курорту из гостиницы в бар рассекать…"

– Капитан Игнатьев, – представился молодой человек. – Павел Никитич. Доброе утро. Как доехали?

– Да нормально, – Наташа застегнула капюшон, чтобы не сдувало. – Из весны в зиму.

– Позвольте, я провожу вас в гостиницу. А вызову, скажем, завтра? – внимательно посмотрел на нее Игнатьев. – Вы у нас впервые? Значит, сегодня будете в себя приходить от смены поясов.

Подхватив ее чемодан, Игнатьев продолжал:

– У нас весна пока еще только на подходе… На высоком старте. В мае только таять начнет.

Они вошли в здание вокзала. Несмотря на многолюдье, там не было шума и сутолоки. Чистые, аккуратные залы. Фигуры оленевода у чума и оленей в упряжке украшали один из залов ожидания.

– Мутное дело с этим наездом, – сказал Игнатьев. Удивительно, как ему удавалось так легко двигаться в своей толстой куртке. Он постоянно обгонял более легко одетую Наташу. – Мы-то думали, все ясно, тут же раскроем и закроем, а копнули, видео с той камеры посмотрели – и полезли, хм, непонятки… Не простой это был наезд. Но кому и зачем понадобилось нарочно это делать – даже версий пока нет.

Они вышли на привокзальную площадь – маленькую, окруженную домами. На фронтоне одного из них алели буквы, сохранившиеся явно еще с советских времен: "Счастливого пути!".

У остановки распахнул двери новенький желтый автобус, куда валила толпа приехавших. Поодаль, у заманчивой вывески "Теремок" стояла полицейская машина. Её уже успело основательно засыпать снегом.

"Вот и приехала, – подумала Наташа. – Чего я только не слышала о Воркуте – город на краю света, медвежий угол, "Моя Воркута светла и горда"… " – Наташа всей грудью вдохнула не по-вокзальному чистый морозный воздух. И ей показалось, что, пока она рассматривает площадь, город с таким же интересом смотрит на нее глазами окон. "У кого я встречала этот образ про глаза-окна?.. Наверное, он пришел к автору, когда тот так же впервые приехал в незнакомый город".

Наташа мотнула головой, отгоняя наваждение. "А то еще додумаюсь до того, что самовар на вывеске мне подмигивает, а вон та пятиэтажка улыбается, а магазинчик напротив машет рукой! Отдохнуть мне надо, вот что! Прав Игнатьев! И спала я маловато…"

– Может, чайку горячего? – предложил капитан. – Вот, в «Теремке" рядом, пока моя красавица прогревается.

*

Буфетчица в "Теремке", приветливая румяная круглолицая женщина средних лет, споро приготовила им чай и разогрела два сладких пирожка.

– Вы в "Воркуте" будете проживать? – спросил Игнатьев, стягивая толстые варежки. – Хорошая гостиница, знаю. И расположена удобно – до любой точки пешком дойти можно…

После теплого, пахнущего сдобой зала кафе, улица и выстуженный салон машины показались Наташе еще холоднее.

– Я печку включил, – сказал капитан, – но она еще не раскочегарилась, придется подождать.

Они миновали квартал работников железной дороги, какую-то промзону, заснеженную стелу "67-я параллель", яркую вывеску "Секонд-хенд На-Вес" и въехали на центральную улицу Воркуты. До гостиницы доехали за пять минут. Она гордо возвышалась над Центральной площадью – добротное серое здание, не похожее на помпезные отели Невского проспекта. Вообще, здесь преобладал стиль строгого минимализма: все качественное и прочное, приспособленное к суровому климату Заполярья, без лишних деталей и вычурности. Город напоминал жилище аккуратного и педантичного одинокого мужчины – все на своих местах, ни соринки, все блестит. Но никаких милых женскому сердцу безделушек, ничего избыточного, без чего можно обойтись.

Наташу уже ждали.

– Ваш номер готов, – улыбнулась ей девушка за гостиничной стойкой, с легким недоумением глядя на лапландскую куртку и красные от морозного ветра щеки Наташи. – Вот ключик. Если что, звоните по внутренней связи.

– А где тут можно купить верхнюю одежду? – спросила Наташа. – А то я, хм, погорячилась, – через улыбнулась она замерзшими губами.