Восемь узлов

Вита непонимающе покачала головой. Тогда юноша достал из кармана бумажный кулек с россыпью мелких черных бусин внутри. Достав одну бусину, он положил ее в рот и принялся жевать.

– Ты можешь заказывать сколько угодно чесночных гренков. И можешь целоваться, если захочешь.

– Какой ты хитрый!

Отсыпав себе несколько бусин живицы, Вита задумчиво перекатывала их по ладони, греющейся внутри перчатки, после чего спросила:

– Травница рассказывала моей сестре в письмах, что все деревенские намеренно держатся подальше от остального мира. Но ведь ты спокойно приехал сегодня в города?

– Да, это так. Жрец унаследовал земли от бывшего лорда, своего отца, и сразу принялся обустраивать общину в том духе, какой она была бы тысячелетия назад. Мне, по большому счету, нет дела до всего этого, просто Хом говаривал, что, пойди все иначе, мы бы поклонялись единому богу и никаких костров и пьянок не было бы.

Выслушав историю, Вита кивнула:

– Именно такое свободомыслие и сподвигло наш народ поселиться у вас на время.

– А каково вам приходилось в других краях? – поинтересовался Пэйджи.

– Мы всегда были вольны поступать как нам угодно. Но и счастье быть на воле может даваться тяжело. Ну, ты понимаешь… Женщины с оружием и все такое. Сестру однажды подкараулили за базарной площадью в Авиньоне и обрили наголо. Дескать, раз не хочешь длинных волос, не носи никаких вообще. Толпы бесчинствующих на улицах забрасывали нас камнями, огрызками яблок и плевками. Так что мне досталось много тумаков.

– Но как? – поразился юноша. – Почему же ты тогда так в себе уверена?

– Что ж, боевое детство закалит кого угодно.

– Я понимаю тебя! Знаешь… – он перешел на шепот, – ведь Лекки нашел меня совсем младенцем. В деревне меня постоянно дразнили подменышем, принесенным феями. Кидали мне в спину спички, думая проверить, засмеюсь ли… Жуть.

Геверка похлопала его по спине, желая приободрить:

– Мы оба прошли через трудности. Что ж, мир бывает беспощадным местом.

Пэйджи до сих пор не мог поверить своему счастью – как это он, ничтожный подмастерье с пасеки, вдруг встретил кого-то, кто был с ним на одной стороне. Кто понимал его и шел тем же путем… Однако внезапно ему вспомнилось то, что заставляло серьезно нервничать:

– Подожди. Ты сказала, Травница писала твоей сестре?

– Да. А что в этом такого?

– У нас запрещено писать письма.

– Что за чушь? – не поверила Вита.

– Письма, телеграммы, печатная продукция – все под запретом.

– То есть вы можете ездить в города, но читать газеты из городов или переписываться с людьми отсюда вы не можете?

– Как-то так. Жрец считает, что слово написанное либо напечатанное обладает великой силой. А мистер Келли называет это… сейчас вспомню… пропагандой! «Пропаганда догматического единобожия и разбитых сердец».

– Почему же разбитых сердец?

– Потому что у нас запрещено оставаться наедине или часто встречаться с теми, с кем мы не помолвлены или не состоим в браке.

– Ну и дела… – замогильным тоном произнесла девушка.

Больше к теме взаимоотношений полов в деревне они не возвращались.

На ярмарке им все же удалось успеть сделать покупки до закрытия. Так, Вита купила себе яблочного уксуса, а Пэйджи непонятно зачем приобрел внушительный гербарий из сушеных роз.

По дороге на станцию он, пытаясь произвести впечатление, указал на уксус, гербарий и с умным видом заявил:

– Мы купили растения Венеры, не так ли? Между прочим, я знаю римский пантеон не хуже нашего! Яблоня принадлежит Венере, потому что ее плод – символ материнства и процветания. А роза означает женщину. Даму. Такую благородную и красивую, – на этих словах Пэйджи покраснел до ушей и отвернулся.

Вита подошла ближе и, вытянув руку, убрала с его лица прядь волос за пылающее ухо.

– Красивую, говоришь?

Он уставился на нее, пораженный интимностью жеста. Никогда и никто не касался его волос, не заботился о его привлекательности, не проявлял избыточной нежности. Лекки обеспечил ему кров и очаг. Травница, иногда их навещая, подрезала темные пряди Пэйджи, поддерживая его внешнюю пристойность. Хом изредка трепал его по макушке – жест дурашливости, жест игры. Но ни один человек на свете не осмеливался вот так взять и завернуть за ухо выбившиеся волосы.

Наконец Пэйджи смог выдохнуть:

– Надо ехать обратно.

Путь в деревню оказался долгим и по-зимнему холодным. Поезд почему-то остановился на Гнилом поле и не двигался больше часа. От нечего делать Пэйджи и Вита пили в вагоне-ресторане чай, остывший и несвежий. Купленный на ярмарке гербарий из роз рассыпался на мелкие засушенные кусочки и восстановлению не подлежал.

В жизни обоих этот день впоследствии грозился стать одним из самых счастливых, но пока ни помощник пчеловода, ни геверка и помыслить не могли ничего подобного.

                                     ***

Когда они подбирались по реке к деревне, Лодочник резко указал Вите на дикий берег, поросший высоким камышом.

– Слезай здесь, – велел он.

– Но почему… – начал было Пэйджи, однако мужчина резко перебил его:

– Она слезет здесь. Ее не должны заметить на переправе с тобой.

Приблизившись к берегу, он поднял весла. Пэйджи помог девушке выбраться из лодки и, не попрощавшись, лишь молча смотрел, как она, прошмыгнув меж заиндевевших сухих камышей, направилась к себе на пустырь.

Хом уже ждал возле переправы. Раздосадованный и замерзший, он ходил взад-вперед по причалу и, завидев лодку, не выдержал:

– Вот ты где! А я тебя уже обыскался. Лекки сказал, ты уехал…

– Я не ребенок, в состоянии и сам дойти до дома! – рявкнул младший, ступая на берег.

– Но я волновался, как ты переберешься через реку.

– Не будь дураком… – начал Пэйджи, но моментально осекся.

Никто не должен был говорить о коварностях реки в присутствии Хома. Все боялись расшевелить в нем воспоминания об утопленнике-Вульфе. Хотя минуло уже столько лет, казалось, будто призрак мальчика до сих пор следует по пятам за своим другом, и нигде не было Хому спасения от этого преследования.

Лодочник же, закончив свои дела и заперев на щеколду ограду причала, кажется, не собирался никуда спешить. Он лишь проверил какой-то бархатный сверток, вынув его из внутреннего кармана, да тут же запрятал обратно и теперь молча наблюдал за перебранкой двух деревенских юнцов.

– Почему этот извращенец на нас смотрит? – недовольно проворчал Хом и повернулся к мужчине: – Эй, мистер, разве вам не пора закрывать переправу сегодня да идти домой?

– А я не тороплюсь, – беспечно ответил Лодочник, прикуривая очередную папиросу зажигалкой, ярко мерцавшей в зимней темноте. – Мне все равно еще надобно отнести Жрецу его исправленные часы, так что торопиться некуда. Жрец поздно ложится спать.

Хом, склонившись к другу, с иронией заметил:

– Представь себе: такой гадкий тип осмеливается ходить к Жрецу в поместье.

Пэйджи не нравилось настроение Хома, поэтому, сменив тон, он решил подольститься к блондину самым безотказным способом – имитируя потребность в чужом красноречии и интеллекте:

– Расскажи-ка лучше про зимнюю ночь, умник.

Хом зарделся. Откашлявшись, он сделал важное лицо и начал:

– В это время бог-Солнце как раз и народится. Солнце возрождается из ледяной черноты, потому что именно в эти длинные зимние ночи день потихоньку начинает увеличиваться. Тьма отступает, чтобы в конце концов признать полное свое поражение и чтобы все смогли засвидетельствовать победу короля-Дуба.

– Король-Дуб всегда побеждает зиму?

Снег перестал хрустеть. Они остановились перед холмом. Хом, кутаясь еще глубже в свой клетчатый шарф, кивнул.

– Всегда. И в этом году меня выбрали на роль короля-Дуба.

Пэйджи уважительно присвистнул. Древний поединок двух королей, Дуба и Остролиста, был важной забавой в деревне. Летом побеждал Остролист и тянул за собой год уходящий, зимой же победа доставалась королю-Дубу и символизировала возрождение солнца. Двое разряженных в солому и зеленые ветви парней обычно колошматили друг друга изо всех сил на потеху собравшимся у костра, но победитель все равно был заранее предопределен ритуалом.

Прошлым летом на роль короля-Остролиста назначили сына мельника, коротышку Чарли с кривыми ногами, и тот радовался своей победе так неистово, что у друзей сводило скулы от отвращения. Поэтому сейчас Пэйджи был спокоен:

– Хорошая новость. Удачи тебе! Наподдай этому косолапому кретину как следует.

Хом ошалело уставился на друга:

– Разве ты не пойдешь к костру?

– Я обещал моей Вите…

«Обещал моей Вите!» При этих словах к горлу Хома подступила тошнота.

– Девчонке из племени чужаков? Не желаю ничего слышать!

Младший развел руки в стороны:

– Я не могу, Хом. Я пообещал.

– Вижу, – резко кивнул молодой Келли. – Вот, значит, на кого ты меня меняешь.

– Ни на кого я тебя не меняю!

Где-то вдали за рекой раздался гудок паровоза, пронзительный и громкий, словно надгробный вопль Банши4 из болот, предупреждающий о скорой смерти. Хом моментально встрепенулся.

– Что с тобой? – Пэйджи обеспокоенно посмотрел на приятеля.

– Тебе не кажется, что этот звук такой… многообещающий?

Но Пэйджи не понимал, к чему он клонит.

– Хом, это всего-навсего паровозный гудок. Похоже на визг Банши, предвещающий кому-то смерть, как по мне.

Сам Хом казался как никогда растерянным. Не желая больше нервировать друга, Пэйджи аккуратно положил руку на его плечо и улыбнулся:

– Тебе нравится, как звучит паровоз?

Но светловолосый король-Дуб не счел нужным отвечать на столь идиотский вопрос, и остаток пути до пасеки они поднимались на холм молча.

                                     ***

Лодочник, выкурив не меньше трех сигарет, наконец добрел до поместья Жреца. Отдав свое тяжелое пальто дворецкому да выпросив чашку горячего шоколада, он без промедлений направился в кабинет владыки местных земель.

Без стука войдя в комнату, Лодочник поприветствовал Жреца:

– Сэр! Фитци!

Совершить подобное казалось для жителей деревни чем-то немыслимым. Жреца, их лорда и наставника, они побаивались, к поместью старались не приближаться без особой нужды, а уж о том, чтобы без приглашения и каких-либо правил приличия вот так взять и прийти в рабочий кабинет Жреца – такое и в страшном сне не привиделось бы.

Однако сам Жрец, казалось, был только рад этой непосредственности:

– Добрый вечер, дружище! Ты никак совсем продрог у воды. Велю сейчас Милли подать чай… – Жрец потянулся к веревке со звонком для слуг.

– Не стоит, я уже распорядился о шоколаде! – улыбнулся Лодочник.

Уголки его губ стали темно-бордового цвета, обветрившись на морозе. Он принялся расхаживать вдоль стены, на которой висели морские карты самых разных размеров и данных.

– Скучаешь по морю? – полюбопытствовал Жрец. – Тебе мало реки?

– Нет, сэр, не скучаю.

Дверь в кабинет вновь открылась, и служанка внесла поднос с двумя чашками сладкого горячего напитка. Сделав глоток и отложив в сторону серебряную ложку, Жрец начал свой допрос:

– Итак, что нового в деревне?

Развалившись в мягком кресле, Лодочник вновь закурил и принялся делиться наблюдениями:

– Геверы обосновались прочно. На пустыре их никто не донимает, некоторые из наших даже, наоборот, помогают с провиантом. Одна геверская девчонка сегодня ездила в города с помощником пчеловода, но оба казались больше смущенными, нежели отважными, так что ничего опасного…

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Палач, палач, обожди немного,

Я вижу – вроде друзья мои едут…

Они промчались верхом немало миль.

Друзья, достали ли вы серебра?

Достали ли вы хоть немного золота?

Принесли ли вы хоть что-то,

Чтобы уберечь меня от этой виселицы?

Я не смог достать тебе серебра,

Я не смог достать тебе золота,

Ты же знаешь, мы слишком бедны,

Чтобы уберечь тебя от этой виселицы

(Пер. И. Кормильцева).

2

Фейри, «волшебный народец», «малый народец» – мифические существа в кельтской мифологии (Здесь и далее — прим. авт.).

3

Орешник считается в кельтском фольклоре деревом мудрости и поэзии.

4

Банши – предвестница смерти в кельтском фольклоре. Согласно легендам, эта мифическая женщина-плакальщица живет в болотах. Перед смертью того, кого она оплакивает, Банши издает пронзительный крик.