Восемь узлов

Пэйджи трижды постучал в дверь.

– Какие люди! – улыбнулась Травница, приглашая в дом.

Молодой человек втянул носом пряный теплый воздух – в котле над огнем бурлило очередное варево. Не в силах сдерживать свое любопытство, он выпалил прямо с порога:

– Почему геверы сюда приехали?

Женщина сделала вид, будто не понимает, о чем он, и невозмутимо промолвила:

– Потому что их погнали с предыдущего места, вестимо. Будешь пирог? Как раз твой любимый остался…

Но Пэйджи было не до пирогов:

– А почему их отовсюду гонят?

– Потому что они непослушные в глазах власти.

– Но кто позвал их сюда?

– Я, – спокойно ответила Травница.

Присев на лавку, которую уже облюбовала себе кошка-трехцветка по кличке Шиповник, Пэйджи задумчиво погладил зверька и нахмурился:

– И ты не боишься?

– Кого?

– Его.

– Ну уж нет, – рассмеялась Травница, помешивая содержимое котла над огнем. – Его-то я точно не боюсь.

– Тебе виднее, – удрученно ответил Пэйджи, все больше мрачнея. – Но я бы на твоем месте поостерегся пререкаться с Жрецом.

                                     ***

Спустя несколько дней община собралась у большого костра близ реки. Каждый праздник колеса года являлся узловой точкой общественной жизни, и вот очередным холодным октябрем все вышли на черный Самайн. Поминая усопших, вспоминая былое, желая запутать недобрых духов и коварных фей, местные наряжались в причудливые одеяния, раскрашивали свои лица сажей, а то и вовсе прятались за масками, вырезанными из тыквы.

Пришел Хом со своим дедом и с конюхом-Палачом, с переправы к костру пришел Лодочник, беспрестанно куривший папиросы и сидевший в полном одиночестве чуть поодаль от костра. В полном составе на праздник явилось и Ежевичное семейство – успешнейшая в этих краях чета предпринимателей вместе с детишками, всеми как один одетыми в черное. Даже несколько геверских женщин были здесь тоже.

Среди собравшихся Пэйджи приметил леди Полумесяц, и его охватила невероятная радость.

– Красавица… – восхищенно произнес юноша, не сводя с геверки взгляда.

Хом скривился:

– Эта – красавица? Брось. Если уж тут и есть красавица, то разве что она, – с этими словами блондин указал в сторону худой и печальной Ежевичной Жены, стоящей вместе со всем своим многочисленным потомством.

– Ежевичная Жена? – удивился Пэйджи. – Да она тебе в матери годится!

– Можно подумать, это когда-то кого-то останавливало, – парировал Хом.

– Но она замужем за Бородатым. Они богачи. И неправильно думать, что…

Но друг оборвал его:

– Пэйджи, заткнись. Неправильно, знаешь ли, пускать слюни на маленькую чумазую цыганку, а ты именно этим и занимаешься.

– Сам заткнись, – беззлобно ответил Пэйджи и поднялся с земли, чтобы пойти поздороваться с Витой.

Но едва он подошел к ней, как все мигом замолчали, услышав знакомый всякому здесь низкий голос, громко оповестивший:

– Да начнется новый год. Спица качнулась, колесо года продолжает свой ход.

Жрец приблизился к костру и вознес длинные могучие руки над пламенем.

Он был высок, сухопар, с четко прочерченными на лице скулами – казалось, о такие скулы можно даже порезаться. Во всем его облике читалось что-то авторитарное, бескомпромиссное. Недаром люди относились к Жрецу с великим почтением, приносили подарки к каждому полнолунию, без задержек выплачивали земельную ренту. Конечно, народ старался задобрить и мистера Келли – но только потому что тот был старым воякой и следил за правосудием в общине. Жреца же все слушались на каком-то внутреннем, интуитивном уровне.

Слегка коснувшись золоченой пуговицы на своем роскошном темно-синем мундире, Жрец начал свое обращение… увы, не с торжественной речи.

– Прежде чем мы начнем празднество, я спрашиваю каждого из вас: кто призвал в наши владения геверов?

Травница поднялась и, расправив зеленое платье, с вызовом ответила:

– Брось притворяться, будто не понял по сию пору, что это была я.

Люди, ошарашенные таким панибратством по отношению к лорду, принялись удивленно перешептываться, а Жрец по-прежнему невозмутимо продолжил:

– Тебе известно о правилах, устанавливающих наши ограниченные отношения с остальным миром. Тем не менее ты их нарушила. Тебе не место на сегодняшнем ритуале, пусть это будет для тебя уроком.

Травница махнула рукой:

– Я даже не живу на твоей территории, расслабься.

– Тем не менее ты призвала гостей на мою землю. Без моего соглашения. Возможно, тебе лучше отправиться обратно на свою территорию?

Хом, любимчик Жреца, до этого молча наблюдавший за происходящим, сейчас же демонстративно вышел вперед и приказным тоном распорядился:

– Проводите эту женщину до ее дома.

Двое крепких мужчин из полевых работяг подошли к Травнице, и той ничего не оставалось, кроме как подчиниться.

«Я так и знал, что этим закончится, – уныло подумал Пэйджи. – Я ее предупреждал».

Стоявшая рядом с ним Вита смотрела на это в гробовом молчании, даже в оцепенении. Ни она, ни Пэйджи не могли и пошевелиться.

Такой же неподвижной оставалась и фигура Жреца у костра. Сейчас он был на пике своей силы и власти: царственный, непрошибаемый, словно тысячелетний камень.

Проходя мимо него, Травница едко процедила:

– Ублюдком был, ублюдком и останешься.

Оба сопровождавших в ужасе отшатнулись от женщины. Жрец же, казалось, пропустил ее грубость мимо ушей, разве что его взгляд стал еще более холодным, а без того тонкие губы сжались в узкую нить, не произнеся ни слова в ответ.

Жители общины в молчании смотрели на то, как эта странная, но по-прежнему полная невыразимого достоинства женщина покинула их собрание, один из главнейших праздников года Самайн – поворотную точку на зиму.

Пэйджи повернулся к Вите и, беспомощно разведя руки в стороны, будто лично извиняясь за случившуюся сцену, неуклюже улыбнулся:

– Добро пожаловать в нашу деревню.

Глава 2.

Зимнее солнцестояние

21 декабря. Йоль

На праздник зимнего солнцестояния Пэйджи вдруг непонятно с чего принялся клянчить себе новые башмаки с отворотами, украшенными арабским орнаментом, вился у станков ткачей и не успокаивался до тех пор, пока «восточные» ботинки ему не пошили специальным заказом.

До этого в одеждах парень был неприхотлив: он довольствовался перекроенными под свои тощие плечи старыми вещами Лекки да тем некоторым добром, что досталось ему после самоубийства Вульфа. Помнится, тогда Хом притащил на пасеку целые стопки рубах да штанов покойного, было среди вещей и несколько пар обуви. Так Пэйджи и крутил колесо своего быта, облаченный в ношеные тряпки утопленника, и только теперь ему вдруг запала в душу идея выпросить сказочные арабские башмачки.

Лекки, хоть и не жаловал расточительства, все же раскошелился на обувь своему воспитаннику, да и дело это было богоугодное: надеть обновку в ночи, когда солнце рождается заново, считалось хорошей приметой и сулило достаток в грядущем году.

Завязав мягкие кожаные шнурки и накрутив на цыплячью шею пестрый платок, делающий его слегка похожим на цыгана, Пэйджи убедился, что у двойника в зеркальном отражении очень-очень черные волосы, уложенные очень-очень набок, и с довольным видом направился к обозам чужаков.

По долине плыл дым из геверских юрт. Смуглая леди Полумесяц, разумеется, крутилась где-то там же неподалеку.

– Ну привет, – сказала она.

– Есть минутка?

Они отошли от пустыря подальше, к редким еловым зарослям. Сев на поваленное дерево, Пэйджи принялся ковырять носком ботинка снег, желая лишний раз продемонстрировать девушке свою обновку.

– Не хочешь съездить на ярмарку? Туда можно добраться на поезде.

– В города? И что там будет?

– О, там должно быть весело. Они выходят на ярмарку целыми кварталами. Называют это Рождественским базаром.

Вита равнодушно хмыкнула:

– Похоже, ты первый человек из встреченных мною, кого по-прежнему впечатляют рождественские базары.

– Но ведь это может стать приключением! – не унимался Пэйджи.

Леди Полумесяц с улыбкой вздохнула:

– Хорошо, но только если это действительно сможет стать приключением.

– Постой. Это значит «да»? Это значит, ты согласна поехать со мной туда?

– Конечно, это значит «да», глупый! Но когда?

– Завтра же! – выпалил Пэйджи.

Поглощенные друг другом, они оба даже не заметили Хома, притаившегося за елью и слышавшего весь их нехитрый диалог. Конечно же, у светловолосого и в мыслях не было ни за кем следить. Он лишь расхаживал возле геверских юрт каждый свободный день да разведывал, как кочевницы устроились, изучал их быт и повадки, словно экзотических зверушек. «Знание – сила!» – учил Хома дед, и молодой Келли четко понимал, что для того чтобы обрести над кем-то власть, надо сперва досконально изучить выбранный объект.

А потом уже действовать как подобает.

                                      ***

– Снова половина пятого! – недовольно буркнул мистер Келли, разворачивая вперед циферблат заржавевших часов.

Старик всегда производил впечатление человека задиристого, изначально на все озлобленного, будто ждущего удара исподтишка. Однажды Пэйджи стал свидетелем того, как мистер Келли бранил на чем свет стоит маленькую, похожую на фею соседскую девочку Лиз лишь за то, что она, играя с детворой, случайно забежала на чужой участок и потоптала клумбы своими крошечными туфельками. Склонившись над девочкой, словно грозовая туча, мистер Келли ругался беспрестанно и сыпал проклятиями в ее адрес, отчего на длинных ресницах девочки повисли слезы.

Разглядывая сейчас насупленного хрыча, Пэйджи вспомнил и то, как, будучи помладше, диву давался, в кого это Хом вырос таким смешливым да жизнерадостным.

Келли издавна жили у реки. Поначалу старику вызвалась помогать с внуком местная кормилица, но бывший вояка отослал ее обратно спустя неделю, сетуя, что «от этой погремушки ни пользы, ни покоя». От отвергнутой кормилицы, в общем, и пошли слухи о непримиримости семейки военного к излишне вольному жизненному укладу в общине, слухи, самими же Келли (и старшим, и младшим) в принципе поддерживаемые. Хом тянулся вверх светлой головой, а дед пичкал его науками и премудростями. В них обоих не было никакого тихого довольства, никакого компромисса.

– А Хом дома, мистер Келли? – пропустив мимо ушей колкость об опоздании, юноша решил сменить тему.

– На пасеке пересох колодец? – взаимно проигнорировав вопрос оппонента, поинтересовался старик. Он выразительно глядел на слипшиеся волосы Пэйджи, черными сосульками лезшие в глаза. – Я ведь не просто так прошу доставлять товар к определенному времени. Мне предстоит его за тобой еще и чистить!

С этими словами мистер Келли вытащил из льняного мешка невесть откуда взявшуюся там травинку и, устало вздохнув, направился в дом.

Пэйджи остался один во дворе. Разумеется, внутрь пригласить его мог только сам Хом – Келли-старший уж слишком явно демонстрировал свое пренебрежение. А самого Хома поблизости нигде видно не было.

Позади обиталища старика находился небольшой сад, дальше участок граничил с кособокой неказистой хибарой, где обитал помощник-Палач. На доме Палача заканчивалась деревня. Дальше шли болота, река, березовая роща, а потом уже – жилище Травницы.

                                     ***

Миновав березы, Хом с отвращением уставился на маленькую избушку. Самая загадочная, самая непокорная обитательница деревни всегда вызывала у него глубокую неприязнь. Местные звали ее Зеленой женщиной или Травницей, сам же Хом раз и навсегда нарек ее для себя Рыжей ведьмой и придерживался только этого прозвища.

– Эй! Мне нужно что-то от бессонницы! – крикнул он.

– Не слишком ли ты юн, чтобы просить у меня отвары? – высунувшись из окна, удивилась Травница.

Хом нетерпеливо топнул ногой:

– Тебе прекрасно известно, что у меня есть письменное разрешение Жреца требовать какие угодно книги, артефакты и ингредиенты! Не моя в том вина, что все остальные в округе уродились настолько глупыми и боги наградили умом одного меня.

– Ладно, не заводись, – устало ответила Травница, направляясь к стене, на которой сушились вязанки различных растений. – Где тут у нас лунные, сонные? Лаванда, мята… Вот, бери. И давай вали отсюда подобру-поздорову.

С этими словами она кинула ему под ноги венчик из жухлых фиолетовых цветов. Хом с трудом приказал себе успокоиться. Конечно, он мог заставить ее поднять травы и вручить их ему как следует. Как подобает, с почтением. Но сейчас ему было не до препирательств. Сейчас его интересовал один только результат дела, потому он не мешкая сунул сухоцвет во внутренний карман и без благодарностей покинул логово Рыжей ведьмы.

Вернувшись в деревню, Хом прямиком направился в аптекарскую лавку, которой заведовала Энджи, жена главы Ежевичного семейства. Аптека располагалась во флигеле особняка самой зажиточной семьи в округе. И снаружи, и внутри помещения все так и дышало траурной торжественностью да мрачной романтикой: окна, завешенные плотным черным кружевом, не пропускали свет, на подоконниках и на полу была разбросана полынь, а на полках меж склянок с пиявками и спиртовыми настойками всюду красовались огромные необработанные куски черного агата.

Сама Энджи, Ежевичная Жена, стояла за прилавком и деловито пересчитывала монеты, ссыпая их в тугие кожаные кошели. Она, как всегда, была облачена в наглухо застегнутое черное платье, а на ее лице, пепельно-сером от усталости и тяжелой работы, под глазами пролегли огромные синие полукружья.

Когда над открывшейся дверью звякнул колокольчик, аптекарша моментально подняла темноволосую голову и, увидев Хома, сухо произнесла больше себе самой, нежели ему:

– А вот и ты.

Хом дернул плечами:

– Только что был у Рыжей ведьмы за березами. Меня от нее воротит.

Одна из юных Ежевичных дочерей, протиравшая до этого полки, решила тоже поддержать беседу:

– А мне нравится Травница. Помню, как-то раз я брала у нее ростки одного деревца, и те моментально прижились в саду…

– Ты не могла бы оставить нас с молодым мистером Келли вдвоем? – перебила дочку Ежевичная Жена. Она не любила сплетни и знала, как непросто бывает покупателям сказать при посторонних, зачем они пришли в лавку, поэтому, дождавшись, когда девочка выйдет из флигеля, Энджи решила сразу перейти к делу: – Ну?! И что же такого ты не смог выпросить у Травницы, что пришел сюда?

– А что у нее есть, чего нет у тебя? – вопросом на вопрос ответил блондин.

Женщина в черном задумалась:

– Молодильный эликсир, например. Такого мы точно не держим. А Травнице они удаются на славу, этого у нее не отнять.

Хом неодобрительно покачал головой:

– Какая пошлятина. Нет, здесь не нужен никакой молодильный эликсир. Ни в ассортимент вашей лавки, ни тебе самой.

Хозяйка Ежевичного дома подозрительно сощурилась:

– Не искушай меня, Хом Келли. Я старше тебя на двадцать лет, а умом так и вовсе на тридцать.

– Другие бы с тобой поспорили насчет моего ума.

– Бросаешь вызов?

Хом подался вперед и, поставив локти на прилавок, вкрадчиво произнес:

– Я лишь хотел сказать, что тебе не нужен молодильный эликсир, потому что мне, например, каждый раз так и хочется расцеловать такую поэтичную мордашку.

– «Поэтичную мордашку»? – поразилась Энджи, отходя на шаг назад. – Даже муж никогда такого не говорил.

– Твой муж ничего не видит, кроме прибыли, которая занимает все его мысли.

Но Ежевичной Жене не понравилось подобное утверждение:

– Зря ты так о Бородатом. Он все-таки хороший человек. Он и дети не позволяют мне совсем расклеиться среди всего этого славного добра, которое давно уже осточертело.

– И все же я считаю, что ты достойна лучшего.

Однако Энджи было не так-то просто уболтать.

– Ты ничего от меня не добьешься этими сладкими речами, поэтому либо меняй тактику, либо выворачивай карманы и покупай товар. Зачем ты пришел сюда, Хом?

Мгновение помолчав, блондин отважился заглянуть женщине прямо в глаза:

– Три капли опиума.

– С ума сошел?! – возмутилась хозяйка аптеки. – Твой старик поднимет шум на всю деревню…

– Он не узнает. Никто не узнает. Просто будь умницей и сделай это для меня. Я знаю, что на самом деле ты добрая и ты сделаешь это для меня. А уж я в долгу не останусь… – с этими словами Хом высыпал на прилавок щедрую горсть золотых.

Увидев деньги, Ежевичная Жена с недовольным видом отошла от прилавка. На самой высокой полке, рядом с козлиным черепом, стояла небольшая шкатулка. За ней-то и потянулась Энджи. Достав из обитой бархатом шкатулки крошечную склянку, она положила ее на раскрытую ладонь Хома и отчеканила:

– И чтоб больше я тебя здесь не видела.

– Ни о чем не беспокойся, – заверил ее Хом и покинул флигель, унося в кармане порцию опиумной настойки рядом с лавандой и мятой, полученными ранее у Травницы.

Он не оборачивался, он притворялся, будто не слышит, как Ежевичная Жена кричит вслед: «Хом, ты забыл свою книгу! Вернись!» Если уж эта суровая дама с усталыми глазами и волосами черными, как все ее наряды, начнет читать то, что он как бы случайно там оставил, то дело решено, – ликовал молодой Келли.

Когда он дошел до пасеки, Пэйджи уже съел свою тарелку комковатой каши на ужин (ни Лекки, ни его приемыш не владели кулинарными навыками) и теперь готовился ко сну. Хом прикинулся удивленным:

– Чего это ты в такую рань укладываешься?

– Завтра с утра уезжаю с Витой на ярмарку.

– Это что, свидание? – Хом состроил гримасу. Естественно, никто не мог подумать, что новость уже была ему известна.

Пэйджи загадочно улыбнулся:

– Возможно.

– Отлично! Успехов тебе завтра, значит. Но ведь это не значит, что мы не можем с тобой выпить сегодня, так?

Как мог Пэйджи отказать старшему товарищу? Да он и не хотел. И сделав всего пару глотков появившегося словно из ниоткуда вина со странноватым привкусом, он попытался было разобрать, о чем Хом толкует, да успокоился лишь одним сливающимся в монотонный звук голосом друга, а спустя полчаса Пэйджи и вовсе уснул мертвецким сном на покрывале у камина, мирно посапывая под треск поленьев. Когда Лекки вернулся домой и отнес воспитанника в кровать, Хом, уже собираясь уходить, извиняющимся тоном доложил пасечнику:

– Кажется, он просто слегка перебрал.

                                     ***

Декабрьское солнце поднялось высоко и сделало снег ослепительным, когда пасечник, закончив в сарае сбор новых ульев, пришел будить Пэйджи. Ненавистная занавеска-загородка открылась одним резким движением:

– Эй, парень, разве ты не собирался сегодня куда-то?

Едва проснувшись, Пэйджи сразу понял, что первый поезд, на котором они собирались на ярмарку, давным-давно ушел.

– Проклятье, проклятье… – залепетал юноша, ворочаясь на старом тюфяке и пытаясь сообразить, что к чему.

Голова раскалывалась так, будто ее зажали в свинцовый обруч, затягивающийся все крепче с каждым движением. На ходу одевшись, ежась от холода, он схватил горсть монет, что берег в расколотой глиняной чашке, и, наскоро попрощавшись с Лекки, что есть сил поспешил к пустырю.

Вита сидела на том же поваленном на снег дереве и курила длинную трубку. Завидев Пэйджи, она рассмеялась:

– Уж кого не ждала тут увидеть в этот час.

– Я проспал! Впервые в жизни! Опоздал на поезд, потому что проспал… Прости, прости, прости меня!

Геверка пожала плечами:

– Ничего. Значит, останемся в деревне.

– То есть как? Мы еще успеем на полуденный поезд. Будем на ярмарке через несколько часов.

– Ты уверен?

– Спрашиваешь! Конечно, уверен.

Он протянул было руку, помогая девушке слезть с дерева, но та нетерпеливо отмахнулась от него. Однако когда они зашагали по сугробам к лодочной переправе, Вита сама взяла ладонь Пэйджи в свою, спрятанную в перчатку из искусно выделанной телячьей кожи.

Пэйджи, скосив глаза вниз, изучал перчатку Виты. Сколько же в геверах было всего чужеземного, необычного! Понятно, что местные в зиму носили совсем другие рукавицы – шерстяные и колкие. Кожевники берегли свой товар для обуви и верхней одежды, никому в голову бы здесь не пришло шить из кожи такой пустяк, как перчатки.

И все это делало Виту еще прекраснее и недостижимее в глазах юноши.

Но, к своему стыду, он отпустил ее руку сам, едва лишь лодочная переправа показалась за голыми зимними деревьями.

– Мы должны соблюдать осторожность, – предостерег он леди Полумесяц. – У нас здесь все играют по правилам и не терпят, чтобы правила нарушали.

Вита недоуменно посмотрела на него, но Пэйджи не желал ничего объяснять. Хватило ему и так полжизни созерцать страдания Лекки и Травницы, главных деревенских прелюбодеев. Сам-то он не допустит ничего подобного. Но до поры до времени им нужно проявлять благоразумие, не мельтешить перед местными, не казаться парочкой. Иначе… Об этом Пэйджи и думать не смел. Все всё увидят, все всё узнают. И он больше не сможет даже словом перемолвиться со своей спутницей.

Лодочник сидел на причале и чистил щеточкой разобранный прямо на колене часовой механизм – починка часов была его второй работой. Приметив молодых, мужчина недоверчиво сощурился:

– Куда это вы собираетесь вдвоем?

– В города, – сухо отрезала Вита.

– Вдвоем? – не сдавался Лодочник.

Пэйджи начал оправдываться:

– Мы просто отправляемся на ярмарку за покупками. Лекки в курсе. И остальные тоже. Нам лишь нужно добраться до поезда, и вечером мы вернемся обратно.

Лодочник, ссыпав часовые детали во внутренний карман, встал и принялся нехотя отвязывать веревку от причала:

– Ладно. В конце концов, мне тоже надо как-то зарабатывать на жизнь. Но если ты, парень, окажешься замешан в чем-то… неподобающем, то я мигом сдам тебя Жрецу, учти.

«Неподобающем!» Пэйджи едва мог заставить себя промолчать в ответ. О самом Лодочнике ходили премерзкие слухи. Старый Келли, если при нем заводили речь про Лодочника, и вовсе использовал слово «что» вместо «кто», таким образом расчеловечивая, лишая достоинства, лишая души. Вещь, а не личность – вот кем пытались выставить Лодочника в деревне.

Однако, несмотря на дурную репутацию, Пэйджи всегда восхищался умениями этого мужчины заниматься переправой и часовщицким делом, равно как восхищался Пэйджи и саркастичными, почти язвительными замечаниями Лодочника, и даже его внешностью. По правде говоря, Пэйджи все еще теплил в себе надежду на то, что настоящий отец живет где-то здесь, в деревне, и Лодочник так и напрашивался на эту роль. С иссиня-черными волосами, прозрачными волноморскими глазами и бледной кожей, он смахивал на Ежевичных своей мрачностью, но при этом в Лодочнике всегда оставалась некая городская щеголеватость: зажигалки, портсигары, запонки на манжетах и всегда начищенные до блеска часовые цепочки, ведущие из карманов жилета к идеально пришитым пуговицам.

Да, он идеально ложился на образ несуществующего отца Пэйджи, и сам юноша был только рад додумывать историю собственного происхождения, каждый раз видя Лодочника воочию.

Тем временем весла зашлепали по мерзлой воде, раскалывая тонкую наледь.

                                    ***

В городах было людно и грязно. Дома нависали над узкими улочками, закрывали собой солнце. Народ толкался локтями в ярмарочной суматохе. Все было украшено фонариками зеленого, красного и белого цветов – символика Йоля, зовущегося здесь Рождеством, оставалась одинаковой везде.

Однако в деревне в эти дни скот – и молочный, и рабочий – намеренно угощали едой повкуснее, иногда даже принося в хлев полноценную людскую трапезу. В городах же, разумеется, никто ничего подобного не делал, считая это глупыми суевериями и пережитками прошлого.

Побродив немного по торговым рядам, Пэйджи и Вита решили перекусить.

– Пожалуй, куплю чесночные гренки, – решительно заявила девушка.

Пэйджи фыркнул:

– Ну и выбор!

– Что такого? Конечно, если ты собираешься целоваться, то выбор не очень. Но я не собираюсь.

– Сокрушительное поражение! – юноша притворно хлопнул себя по лбу.

Когда хозяйка пекарни, недовольная старуха с постным лицом, поинтересовалась, чего они надумали купить, Вита осталась непреклонной:

– Пожалуйста, нам двойную порцию чесночных гренков.

Не в силах выдохнуть, как-то среагировать, да хоть даже и моргнуть, Пэйджи прислонился к стене и, не сводя напряженного взгляда с Виты, вдруг неожиданно сам для себя расхохотался.

И они ели гренки, и пили эль, и за запотевшим окном пекарни кружились потрясающей красоты снежинки. Когда совсем стемнело, молодые люди двинулись обратно на станцию в надежде успеть на последний поезд.

На полпути Пэйджи под видом великого секрета решил кое-чем поделиться с девушкой:

– У меня есть живица. Смола от хвойных – их полным-полно растет между домами Палача и Хома. А еще у меня есть воск с пасеки. Смекаешь?