Восемь узлов

Восемь узлов

Анна Ефименко

Hangman, hangman, hold it a little while,

Think I see my friends coming,

Riding a many mile.

Friends, did you get some silver?

Did you get a little gold?

What did you bring me, my dear friends,

To keep me from the gallows pole?

I couldn’t get no silver,

I couldn’t get no gold,

You know that we’re too damn poor

To keep you from the gallows pole1.

Led Zeppelin. Gallows Pole

© Анна Ефименко, 2022

ISBN 978-5-4493-9590-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Бежать приходилось быстро.

Как же быстро нужно было ему теперь бежать! Мимо речной петли, под опасным углом, под чавканье сырой земли под подошвами, под лягушачье кваканье, доносящееся из болот, навстречу ветру, приносящему одни лишь туманы.

Он бежал, а из его растянутых карманов и линялых рукавов высыпались наружу битые стекла, гнутые ржавые гвозди, колючки боярышника и терна, сосновые иглы. Не обращая на них внимания, он думал только о том, чтобы поскорее вернуться домой.

Наконец речные владения закончились. Он приблизился к пологому холму, на вершине которого стоял скромный домик с искусно вырезанной пчелой на фасаде.

Пасека мелькнула в темноте родными деревянными ящиками, обращенными на восток, крашенными в ярко-желтый летками – выходными отверстиями для пчел. Старый скрипучий фонарь раскачивался на крюке, зазывал на веранду, приманивал домой.

Тяжело дыша, юноша поднялся на крыльцо.

«Бедняга Хом!» – мелькнуло в голове. Запоздало, всегда запоздало, вечный проклятый постфактум.

Отряхиваясь, отмахиваясь от редкой мошкары, которой нипочем были даже холодные осенние ночи, он вошел в дом, где жил столько, сколько себя помнил. Сидевший за столом пасечник с длинными поседевшими волосами побледнел, завидев своего воспитанника:

– Что случилось?

– Меня повесят, Лекки, меня точно повесят… – запыхавшийся юноша с трудом подбирал слова, пытаясь перебороть охвативший его ужас.

Только сейчас, в тусклом свете чахлой свечки, пчеловод смог рассмотреть своего приемыша как следует. Испуганный, задыхающийся молодой человек был весь усыпан колючками и иглами, угрожающе торчащими острием наружу из его одежд. В смоляно-черных волосах запутались репей и бесчисленные засушенные цветки чертополоха, мерцающие лиловыми лепестками, будто еще живые.

– Иди спать быстро, ты весь трясешься! – встав из-за стола, скомандовал пасечник и добавил: – Я позову ее сюда. Пусть тащит все свои волшебные снадобья, с тобой ведь непонятно что творится.

Длинноволосый Лекки занимался пчеловодством всю свою жизнь. Предки его вели это же дело, и казалось, даже пращуры Лекки были из тех бортников, кто еще добывал мед внутри дупла дерева или сооружал ульи из бересты.

Никогда не забыть Лекки такой же холодной осенней ночи, когда, согласно преданиям, одни лишь неупокоенные души мертвых скитаются по жилым окрестностям. Тогда еще тридцатилетнего пчеловода привлек неожиданный шум за окном. Памятуя об опасности покидать жилище в ночь мертвецов, Лекки лишь слегка приоткрыл дверь и выглянул наружу. В углу сада, меж двух ульев, лежала корзинка со спеленатым внутри младенцем, кричащим и мерзнущим. Пасечник занес корзину в дом, обогрел ребенка да так и оставил жить у себя. Сам рано осиротевший, Лекки заботился о найденыше как мог.

Деревенские судачили о новом обитателе пасеки, называли его подкидышем. Самые злобные дети иногда дразнили малыша, обзывая детенышем фейри2. Однако Лекки всегда искренне радовался столь нежданному появлению ребенка у себя в саду и на все недоуменные расспросы уверенно заявлял:

– Значит, будет мне верный помощник на пасеке!

С тех пор минуло много лет, община развивалась и жила по своим правилам. Колесо года вращало свои спицы безостановочно, сменялись сезоны, пышными пирами и ритуалами отмечались у костра календарные празднества. Найденыш пчеловода рос молчаливым и тихим мальчиком; затем, черноволосый и угловатый, он перескочил в отрочество, а после – в цветущую, грозовую юность. Ему нравились шейные платки, кружевные орнаменты и запах жасмина; возрастные штрихи меняли его плавно, гармонично, вплоть до этого самого дня перед осенним равноденствием, когда он рухнул на пол перед Лекки, повторяя, точно одержимый: «Теперь меня повесят!»

Пчеловод отнес его в кровать, стянул сырые башмаки, набитые ржавыми булавками, и укрыл грубым шерстяным одеялом. Чуть позже Лекки покинул дом и вернулся спустя пару часов с вместе Травницей, прятавшейся под сеткой пасечника – обычная мера предосторожности против людской молвы. Травница принесла отвар из ромашки с мятой и всю ночь просидела в изножье постели юноши, покуда тот валялся в бреду.

Ведь даже во снах его преследовал запах болот и грохот сапог Палача.

С сожалением размышлял сейчас Лекки о своем воспитаннике – казалось, юношу больше ничего не задерживало в этой жизни: ремесла его не привлекали, девушка из неместных, с которой он гулял по весне, покинула деревню, а единственный его наперсник, долговязый выскочка по имени Хом, собрался навсегда переезжать в города.

Проснувшись, молодой человек вновь почувствовал этот тревожный болотистый запах прелой листвы, словно предвестник скорой гибели. Лекки и Травница оба склонились над его кроватью и выглядели равно что супруги. Он слышал их диалоги.

– Я помогу тебе привлечь пчел снова, – заверяла пасечника Травница, загибая изящные пальцы и называя каждое растение. – Возьмем малины, мяты, душицы, масла, которое сбили в канун мая, да добавим туда наперстянки.

При упоминании цветка, который местные именовали великой травой или же ноготками фей, юноша понял, что сознание вновь его покидает. Травница тем временем продолжала:

– Положим смесь в середину дерева, и новый рой быстренько к тебе прилетит, вот увидишь! Заживешь лучше прежнего!

«Она обещает ему, что все останется как прежде, а то и лучше, – мрачно думал воспитанник пасечника, ворочаясь под ветхим покрывалом. – Но ничего больше не будет как прежде. Пчелы не вернутся, лето умерло, наше солнце зашло».

Чуть позже, дождавшись, когда старшие пойдут завтракать, он встал и, постепенно возвращая контроль над собой, вытащил из-под лавки сундук, сложил туда свои нехитрые пожитки и, ступая в гостиную, торжественно заявил Травнице и пчеловоду:

– Я уйду.

Ведь именно с этой мысли все началось примерно год назад.

Глава 1.

Праздник мертвых

31 октября/1 ноября. Самайн

«Я уйду», – с негодованием подумал Пэйджи, просыпаясь.

Тусклое осеннее солнце едва пробивалось сквозь плотные занавески, чтобы одарить рассеянным светом убогую сырую комнатенку в доме на холме. Лекки распоряжался своим заработком исключительно во благо пасеки, так что живущим здесь людям было не до роскоши.

Кровать, с которой неожиданно выросшие в длину ноги уже свешивались в воздухе, угрожающе скрипнула. Пэйджи перевернулся на спину и уставился в потрескавшийся потолок, покрытый заплесневелыми разводами. Над изголовьем висело единственное украшение комнаты – пара веточек рябины, перевязанных красной нитью для защиты от злых чар. Рябину ему сюда принесла Травница, когда она еще жила у Лекки давным-давно. Разумеется, такое долго не могло оставаться тайной для местных, и Травнице вновь пришлось удалиться в свою избу за чертой деревни, за березовой рощей у реки.

«Она ушла, и я уйду», – вновь решил Пэйджи, укутываясь одеялом по самую макушку, словно постель могла стать ему убежищем.

Но и этот дом можно было бы вытерпеть, если бы не извечная суматоха, царившая вокруг пасеки и превращающая ее в некое подобие постоялого двора: обитатели деревни приходили сюда без стука, без предупреждения, торговались с Лекки, шарились там и сям по комнатам, ни капли не стесняясь и не церемонясь, что всегда крайне раздражало Пэйджи.

Вот и теперь на дворе вовсю толпились люди: они спешили перед праздником купить заветный и последний в этом году мед, который оставался у пчеловода перед долгой зимой. Попутно местные заглядывались на другие товары: восковые свечи, засахаренные в меду орехи, овощи и сушеные фрукты.

– Наши тыквы всегда больше, чем у остальных! – с гордостью нахваливал Лекки кому-то на улице свой урожай.

Дородный бородатый мужчина, с ног до головы облаченный в черное, осадил пчеловода:

– Не больше, чем у нас.

Половицы в доме скрипели на все лады, ведь покупатели расхаживали по жилищу пчеловода абсолютно свободно. Какой-то горбатый старик вдруг одернул занавеску, служившую мнимым ограждением, прикрывающим вход в покои Пэйджи, и, убедившись в ошибочном направлении, пробормотал:

– Нет, тут никаких сот не вижу… Эй, парень, спи, не обращай внимания.

И занавеска опустилась обратно. Дверей, кроме входной, у Лекки в доме не было. Да и неужели кому-то придет в голову хранить здесь секреты или прятаться от кого-то?

«Я уйду отсюда», – в третий раз, окончательно убедил себя Пэйджи и рывком поднялся с кровати.

Он наскоро оделся, плеснул себе в лицо ледяной воды из щербатого кувшина, и внезапно его внимание привлек отвратительный скрежет. Кто-то стал скрестись в окно с чудовищным звуком, таким, будто само стекло умело истошно пищать. Обернувшись, юноша увидел снаружи дивное диво: златоволосого молодого джентльмена, замотанного в теплый клетчатый шарф. Голову блондина венчали увесистые рога.

Это был Хом. Водрузив каким-то способом на себя разлапистые дубовые ветви, похожие на оленьи рога, он стучал ими в окно, зазывая друга на улицу.

– Вот это корона! – восхитился Пэйджи и, забравшись на подоконник, выскочил наружу прямо через окно. Холодный воздух мигом его взбодрил, прогоняя остатки сна.

– Славь древнего бога Кернунноса! – с показной строгостью приказал Хом в ответ. – Славь Дикую охоту, чтоб тебя!

Он пришел сюда со своим дедушкой, ныне придирчиво оглядывавшим ульи. Хомовский старик требовал, чтобы еженедельно ему доставляли соты не позже четырех после полудня, хотя в деревне давно не жаловали ни часы, ни дни недели, календарно удобные во всем остальном мире. Нет, их деревня жила, измеряя жизнь рождениями и смертями лун, долготой светового дня и неизбывной сменой сельскохозяйственных сезонов. Дед Хома тем не менее неукоснительно соблюдал дисциплину прежних, дообщинных времен и требовал ее же от своих соплеменников.

Много лет назад дед Хома, он же мистер Келли, имперский морской пехотинец в отставке, перевез в деревню внука. Родители его, согласно легенде, были зверски убиты во время нашествия захватчиков с юга, и только новорожденного в колыбели успел спасти старый Келли, предусмотрительно до этого спрятавший табельное оружие. Переехав в деревню, они с внуком жили на отшибе, возле речной петли, и по хозяйству им помогал один лишь конюх, тоже из бывших военных, грубый и невоспитанный, которого местные за глаза прозвали Палачом.

Сам Хом считался главным умником в этих краях. Говаривали, будто Хому, когда тот еще был мальчишкой, боги дали отведать девять волшебных орехов вдохновения и поэтического знания3 – именно поэтому он вырос таким мудрым да красноречивым. И заодно первым красавцем. Высокого роста, ладно сложенный, светловолосый и веснушчатый, он мог поддержать беседу на любую тему, знал все обо всем, ведал об истории мира, о войнах и сражениях, о великих государях и забытых богах. Хом знал о Данте, изгнанном из Флоренции, и Пэйджи был готов слушать эту историю бесконечно.

Они жили в деревне. Деревня жила в них. Земельные угодья одного наследника, которого они, в отличие от других людей в Империи, звали не лордом, но Жрецом, сдавались в аренду обычным труженикам. Пасека Лекки стояла на вершине холма, неподалеку вился целебный родник. У подножия холма на каждый праздник колеса года жители общины устраивали большой костер, вокруг которого пировали, возносили хвалу богам и совершали ритуальные действия – такие же допотопные, какими были здесь и сами люди.

Если же идти дальше от пасеки и костра, то можно было попасть на лодочную переправу. Местным дозволялось выбираться на другой берег, где все еще работала железнодорожная станция – на поезде было удобно ездить в города. Правда, в города никто из общины особо не тянулся: всего поколение назад многие, наоборот, из городов бежали, чтобы урвать обитаемый клочок, где традиции древних пращуров воскреснут с новой силой. Никто не рвался на железнодорожную станцию еще и потому, что иначе пришлось бы платить Лодочнику – мужчине с дурной репутацией, а затесаться в компании Лодочника для всякого уважающего себя человека было вопиющим позором. Потому станция часто пустовала и в города народ выбирался крайне редко.

Подальше от лодочной переправы река изворачивалась петлей и уходила в долгие болота. Вот там-то и жил Хом вместе с дедом и с помощником-Палачом. Раньше с ними жил Вульф, еще один ребенок-брошенка, талантливый мальчик с тонкими чертами лица, тоже вывезенный мистером Келли из городов. Поговаривали, что Вульф был круглым сиротой и в будущем мог рассчитывать разве что на милостыню с паперти. Пэйджи совсем немного его помнил. Но все в деревне помнили ужасное утро вскоре после весеннего равноденствия, когда рыболовы вытащили из реки тело Вульфа. Парень утопился, набив себе карманы булыжниками.

То было непростое время. Подрастающему Хому требовался слушатель, наперсник, родная душа, и он переключил свое внимание на темноволосого приемыша пчеловода, тогда еще совсем ребенка. Хом приносил Пэйджи книги, бумагу и перья, и даже строгий хомовский дед, казалось, был удовлетворен новым пажом в свите Хома.

Когда-то на заре времен Хом нарисовался отважным рыцарем-защитником, разогнав детвору, желавшую во что бы то ни стало подложить в кровать Пэйджи кусок железа или вовсе поджечь мальчика – считалось, что подменыша из царства фей можно опознать именно так. Нечеловеческое дитя, согласно поверьям, стало бы безостановочно хохотать, и тогда уж деревня смогла бы вывести Пэйджи на чистую воду. Хом, если даже и верил в это, тем не менее никого близко не подпускал к младшему приятелю, а иногда и вовсе поддавал недоброжелателям пинка. За эту трогательную заботу Хому безоговорочно принадлежала вся верность и преданность Пэйджи.

Вплоть до сегодняшнего дня они оставались неразлучны.

Пройдя несколько участков, друзья вышли на небольшой пустырь, откуда открывался вид на поместье Жреца и несколько роскошных особняков, служивших жилищем жреческому окружению: управляющим, казначеям, снабженцам. Обычно Хом подолгу сиживал на пустыре рядом с Пэйджи, перечисляя вслух, что за сокровища хранит Жрец в своем особняке и какие таинственные гримуары находятся в господской библиотеке.

Однако сейчас оба юноши с удивлением заметили на пустыре несколько обозов, около которых, обустраиваясь на временном пристанище, туда-сюда сновали женщины разных возрастов. У всех них были короткие жесткие волосы и крепко сложенные фигуры. Их выговор явно отличался от местного, был певучим, высоким, оборачивался множеством интонаций.

Остановившись, Хом удивленно уставился на обозы:

– Ты видел? Чужаки, похоже.

Пэйджи пожал плечами:

– Может быть, приехали торговать?

– Маловероятно. Торговать лучше в городах.

С минуту они стояли молча, изучая вторженцев. Наконец Хом догадался:

– Это геверы, братец. Восточный народ, отколовшийся от большинства на почве религиозных разногласий. Они обречены странствовать по свету, как цыгане или евреи. Разве ты ничего о них не читал?

Пэйджи недоуменно покачал головой:

– Вообще-то нет.

Хом продолжил подозрительно осматривать пустырь. Близ обозов наскоро возводились жилища, типичные для кочевников, откуда-то там же уже начинал виться дымок очага. Интересно, что геверам понадобилось здесь? Всем было известно на десятки миль вокруг, что деревня держится особняком. Здесь остались живы древние обычаи, здесь по весне танцевали в полях, а с наступлением заморозков задабривали духов предков краснощекими яблоками и полными крынками молока. Здесь все играли по правилам.

Не было более ярого приверженца традиций, чем Хом. Он был Келли по крови – внуком местного старейшины, отставного военного. Мистер Келли по сей день оставался единственным человеком в деревне, кому было разрешено держать дома оружие – таким образом дед Хома отвечал за обеспечение безопасности.

И безопасность была обеспечена. Никаких писем, никакой корреспонденции – ничего подобного местным не дозволялось. Это было сделано в первую очередь для того, чтобы их защитить. В города ездить никто не запрещал – но поддерживать связь с городами считалось предательством.

Тогда кто же мог позвать сюда чужаков? – не мог понять Хом, чье предпраздничное настроение вдруг куда-то улетучилось. Клетчатый шарф противно чесал шею, рога из ветвей казались дурацкими, и больше всего сейчас ему бы хотелось оказаться в доме у речной петли, в своей уютной комнате, с интересной книгой и кружкой подогретого вина в руке.

Пэйджи тем временем уже уверенно шагал в сторону геверского поселения. По-прежнему погруженный в свои мысли, блондин поспешил вслед за ним.

Невысокая коренастая девушка с коротко остриженными волосами, развешивающая на веревку тряпки, исшитые причудливыми геометрическими орнаментами, оглянулась. Она инстинктивно отпрянула, завидев Хома с гигантскими ветками-рогами на голове. Удовлетворенно отметив испуг на смуглом лице приезжей, тот неожиданно выкрикнул:

– Славьте древнего бога Кернунноса, чужаки!

– Эй, полегче! – Пэйджи хлопнул друга по лопаткам и крикнул геверам: – Не бойтесь! Мы совсем не такие негостеприимные, как этот рогач пытается вам внушить.

– Не такие? – недоверчиво сощурилась девушка, подходя ближе. Пэйджи увидел, как на ее шее мелькнула серебристая подвеска в виде полумесяца. – Тогда какие же вы?

Пытаясь улыбаться как можно любезнее, юноша принялся распинаться перед ней:

– Мы уважаемые люди. Честные труженики. Еще у нас есть пасека.

– Говори за себя! – перебил его Хом. – Послушай, мисс, у этого парня есть пасека, и ежели тебе захочется отведать медку…

Полумесяц пренебрежительно фыркнула, что заставило Пэйджи ощутить какой-то доселе неведомый жгучий стыд за развязные манеры друга. Он пробубнил:

– Замолчи, Хом, прошу тебя.

– …только смотри не угоди в улей! – не обращая никакого внимания, продолжал заливаться светловолосый.

Полумесяц, не удостоив их прощанием, направилась обратно к обозам.

Несколько мгновений друзья зачарованно смотрели, как мерцают в сумерках тяжелые ботинки геверки, подбитые крепкими железными гвоздями. Наконец Пэйджи выдохнул:

– Как думаешь, почему у нее короткие волосы?

Его друг лениво почесал голову в том месте, где крепились ветки:

– Наверняка у всех геверов водятся вши, потому и приходится стричься.

На самом деле Хом знал, что это племя славилось в первую очередь тем, что там царил полный матриархат. Женщины геверов занимали главенствующее положение как в племени, так и в собственных семьях. Они обучались боевым искусствам и умели постоять за себя не хуже профессиональных воинов. Геверки славились образованностью, неустрашимостью и привычкой всегда открыто высказывать собственное мнение. А еще они постоянно носили при себе кинжалы, скрывая их в голенищах своих грубых сапог.

Все это приводило Хома в бешенство.

                                      ***

В сарае Лекки держал остатки выжатых сот – их он хранил в особом бочонке. Перед самой зимой пчеловод выносил их на достаточное расстояние от ульев, чтобы каждая пчелиная семья смогла забрать остатки меда, потому что для употребления в пищу они не годились. Дольше держать их также не было смысла, иначе бы в сарае завелись мыши.

Сейчас же около сарая кружилось в воздухе несколько сотен пчел – население всех ульев на пасеке Лекки занималось присваиванием ничейного добра. Пэйджи точно знал, что именно в это время его никогда не укусят. После такого облета пчелам обычно предстояла долгая зима в подполье, но пока заморозки были еще не настолько сильны, чтобы убирать ульи насовсем.

Вернувшись с геверского пустыря, Хом и Пэйджи ненадолго заглянули в «Трапезную для всех» – заведение наподобие паба, где в канун ноября всем посетителям бесплатно ставили выпивку да угощали печеным картофелем с солью и сливочным маслом.

Помимо бесплатной еды для селян хозяйка паба выставляла угощение и снаружи здания, на темном заднем дворе – считалось, что это должно задобрить злых духов, свободно бродивших в канун Самайна по улицам. Злых духов, согласно поверьям, нередко сопровождали покойники, потому сам Хом каждый год оставлял около дома чашку каши и стакан молока, угощая таким образом усопшего Вульфа.

Попросив хозяйку «Трапезной для всех» завернуть им еды с собой, друзья вернулись на пасеку, где Пэйджи, устроившись поудобнее возле крошечного камина и подкидывая в ладони печеный картофель в надежде остудить, обратился к приятелю:

– Расскажи про Данте!

Хом усмехнулся. Казалось, младший товарищ просил рассказать эту историю бесчисленное количество раз. Однако сегодня они оба пребывали в каком-то взбудораженном настроении, явно обусловленном приездом чужаков, потому Хом даже обрадовался чему-то привычному, обыденному, и начал:

– В изгнании Данте гостил у Скалигеров, властителей Вероны. Поэта приютил у себя при дворе грозный Кангранде делла Скала – отважный рыцарь и властитель. Говорят, что после сражения он испил воды из ручья, после чего вскоре умер. Но на самом деле Кангранде отравили ядом, сделанным из пыльцы наперстянки. Такое было под силу только очень опытному чародею-травнику. После того как делла Скала отправился на тот свет, его тело положили в каменный саркофаг и поставили на крышу храма. Там он и стоит по сей день, в городе Вероне. А поблизости выросли еще две резные арки – в них покоится прах других Скалигеров, потомков Кангранде, отравленного наперстянкой.

Пэйджи зевнул:

– Нет, лучше расскажи про молодого Данте.

Друг смерил Пэйджи недовольным взглядом.

– Ладно, будь по-твоему. Главным источником вдохновения и бессменной музой Данте стала девушка, которую он увидел в юном возрасте во Флоренции. Ее звали Беатриче.

– Не Беатриче, а Вита, – внезапно перебил Пэйджи. – Я слышал, как сестра окликнула ее у обозов. Леди Полумесяц. Ее зовут Вита.

При этих словах Хом вдруг заметил, что в синих глазах Пэйджи появились искорки, которых он доселе не видел. Конечно, он истолковал это как дурное предзнаменование.

                                      ***

Когда позже вечером Хом отправился к себе и Пэйджи выразил желание заглянуть перед праздником к Травнице, пасечник попытался остановить юношу набившими оскомину страшилками:

– Учти: ночи становятся все темнее и холоднее. Начинаются первые заморозки. В такое время никому не следует покидать дом, а лучше и вовсе не открывать дверь. Никаких путников нельзя пускать на ночлег – ведь они могут оказаться мертвецами и утащить в царство покойников.

Но Пэйджи прекрасно знал, что Лекки и сам бы с удовольствием отправился в гости к той, кого любил всегда. О Травнице и пчеловоде в деревне не шептался разве только ленивый. Не имевшие права пожениться, они не имели права даже показываться вместе на людях – ведь иначе это было бы против правил. Тем не менее они всегда находили варианты – и Травница надевала на голову шляпу пчеловода с длинной сетчатой вуалью, тщательно скрывавшую лицо, всегда, когда спускалась вниз с холма и возвращалась к себе за березовую рощу. Они всегда находили возможность встретиться. Но сегодня Лекки был слишком занят подсчетом выручки за торговый день, поэтому юноша отправился один к рыжеволосой лесной волшебнице, которую в деревне побаивались и кликали Зеленой женщиной, но тем не менее всегда шли к ней за лекарством от любого недуга. К ней, как и ко всем лекарям всех народов мира, относились с глубочайшим страхом и почтением, ведь чудесное воздействие трав на организм простые люди могли объяснить только магией и волшебством.

Изба Травницы фактически находилась за пределами земель общины, за рекой и за березовой рощей – никто никогда не рискнул бы высаживать березы на территории деревни. Древо границы, древо вод Небытия – так говорили здесь о березе, и по серебристой коре Пэйджи сызмальства всегда находил в лесах домик одной чудесной ведьмы, которая когда-то была близка с Лекки и даже обитала у них на пасеке. Рыжая женщина покинула пчеловода, когда угроза разоблачения стала слишком уж явной. Тем не менее ничего не мешало Травнице и по сей день поддерживать с пчеловодом теплые отношения и питать самую нежную привязанность к его приемышу.