Ярмарка невест. Том III

О.Шеллина (shellina)

Ярмарка невест. Том III

Глава 1

– Петр Федорович, ваше высочество! – я приставил руку в перчатке ко лбу, потому что сегодня был на редкость ясный, хоть и дюже морозный день, и посмотрел на скачущего в нашу сторону всадника, заслонив глаза от слепящего яркого солнца.

– Ну что там еще произошло? – пробормотал я и поморщился, заметив насмешливо-сочувствующий взгляд Румянцева. Вот паразит, смешно ему. Хотя, будь на моем месте кто-то еще, я бы тоже с удовольствием посмеялся бы. Ситуация-то действительно развивалась забавная, почти до истерики. К счастью мы уже ехали из Ораниенбаума обратно в Петербург, успев сделать все, что я запланировал на сегодня, иначе точно была бы истерика, вот только, похоже, что на этот раз у меня. Тем временем всадник подъехал ближе, и я узнал в нем Ивана Лопухина.

И все-таки что-то мне удалось внедрить в этом времени. Я привил своему двору любовь к теплой одежде, во всяком случае зимой. Потому что, убивайте меня, но камзол с накинутым сверху плащом, пусть он хоть трижды подбит мехом, это, сука, камзол, на который сверху накинули плащ. В свое время, живя в Сибири больше десяти лет, я освоил одну простую истину: сибиряк не тот, кто не мерзнет, а тот, кто тепло одевается. Правда, это не помешало мне самому замерзнуть до смерти, но это уже дела минувших дел, как говориться. А ввел я в моду свитер. Да-да, самый обычный свитер, заставив его связать плотнее, чем обычно делали, изготовляя шерстяные рубахи, и оснастить воротником. Сначала к моей новой обнове отнеслись скептически, потом распробовали. Я ни в коем случае не призывал надевать его на официальные мероприятия, там продолжал царствовать камзол, но как домашняя одежда свитера вполне подошли. Некоторые изменения претерпела и верхняя одежда. Это все еще оставались плащи, только они в обязательном порядке обзавелись рукавами, до этого рукава были далеко не на каждом плаще, и подбивка мехом шла основательная, с выходом наружу в виде оторочек и широких воротников. Нечто подобное носили, как это ни странно, в более древних временах и меня всегда не покидала мысль, что же в итоге пошло с одеждой и модой в целом не так, на какую-то кривоватую дорожку мода свернула, если честно. Так что, одним из пунктов моих планов, если им суждено будет сбыться, стояло упрощение всех форм великосветского гардероба до приемлемого уровня, и, по-моему, освободить крестьян, хоть я и не собирался пока этого делать, будет проще, чем заставить дворян стать в этом плане более аскетичными. Но ничего, поживем-увидим, я могу быть очень упрямым.

– Ее величество призывает к себе, Петр Федорович, – Лопухин поравнялся со мной и на ходу выпалил поручение. – Говорит, что умирает, и что ей надо перед смертью вам много наказов успеть дать.

Я только рыкнул, пуская коня рысью, а сзади до меня донеслись тщательно скрываемые смешки. Нечто подобное, я, конечно, предполагал, как только опознал Лопухина в несшемся ко мне всаднике, но, ей богу, это уже становится невыносимым! Вот только делать было нечего, и я понесся прямиком в Зимний едва ли не галопом. Чем быстрее я доберусь до тетушкиных покоев, тем сильнее облегчу себе жизнь, потому что в противном случае страдать мне придется долго и мучительно.

***

Началось все с того, что я примчался в Петербург, оставив далеко позади Георга с его хитромудрой женушкой и половиной охраны, как только узнал про то, что Елизавета не здорова. Мы ехали, почти не отдыхая, только коней меняли на почтовых станциях, довольствуясь коротким сном, после столь же редких перекусов.

В Петербург мы въехали грязные, вонючие, потому что уже пятый день не могли как следует вымыться, и осунувшиеся. Во дворце мне сообщили, что Елизавета все еще не вставала с постели и даже министров принимала в спальне, настолько ей плохо. Вот честно, я даже начал подозревать самое худшее, и ворвался в спальню к государыне даже не переодевшись. Сначала мне действительно показалось, что тетушка едва ли при смерти, но, подойдя поближе, увидел, что она не бледная, а очень обильно напудрена. Но даже рисовая пудра не смогла скрыть вполне здорового румянца. Окинув взглядом комнату, я убедился, что не все так уж и плохо, потому что, когда все действительно ужасно, не пытаются спрятать тарелку со всевозможными сладостями под одеяло.

– Петруша, душа моя, ты приехал, – проговорила Елизавета слабым, дрожащим голосом и картинно поднесла руку ко лбу. – Я-то уже и не надеялась вновь тебя когда-то увидеть, – подойдя к постели вплотную, я сел на стул, стоящий возле ложа «умирающей» императрицы, и втянул носом воздух, пропитанный терпкими духами, а отнюдь не впитывающийся даже, кажется, в стены запах присущий всем тяжело больным людям.

– Ну что вы, тетушка, как вы только могли подумать, что я могу не поспешить, узнав о вашей болезни, – похоже, что максимум, куда меня теперь отпустят, это до Москвы и обратно, возможно, с заездом в Новгород, а, может быть и без этого заезда, и то, вряд ли. Во всяком случае в ближайшее время, до того момента, пока я не женюсь и у меня сын не появится.

– Я молила Бога, чтобы он позволил нам с тобой снова встретиться, – я криво улыбнулся и похлопал ее по руке, лежащей на постели, в то время как вторую она все также прижимала ко лбу.

– И Господь услышал ваши молитвы, и я верю, что сейчас все будет хорошо. А теперь позвольте мне уже пойти переодеться, да пот с грязью с себя смыть, а то я удивляюсь, как же вы, тетушка, вообще меня узнали.

– Да, сложно это было сделать, – она покачала головой. – Ты так возмужал, уже мужчина, не мальчик. Ступай, отдыхай, думаю, что сегодня найду уже в себе силы, чтобы отужинать за столом, как и полагается. Ты же составишь мне компанию?

– Конечно, тетушка, как вы можете сомневаться. Я с удовольствием поужинаю в вашей компании, – и я быстро ретировался. Как только я вышел из спальни, слащавая улыбка сползла с моего лица. Похоже, Елизавета решила извлечь из своей болезни, весьма неприятной, это действительно так, максимум пользы. Только как бы мне самому после этого извлечения не слечь с нервным приступом, а курортов на море у нас пока нет, нервишки подлечить негде будет.

Мои самые пессимистические прогнозы сбылись на двести процентов. Похоже, что даже поездка в Москву мне в ближайшей перспективе все-таки не светит. Приступы эпилепсии, или падучая, как их называли, происходили не слишком часто, не чаще раза в месяц, обычно на первый день полнолуния. Так что в другое время Елизавета начинала из симулировать. Происходило это не реже одного раза в две недели, когда она на сутки, больше сама не выдерживала, ложилась в постель «умирать» и приказывала доставить меня к своей постели, чтобы дать последние наказы.

Кроме этого, да привычки распоряжаться моими людьми, Елизавета особо в мою жизнь не лезла, лишь иногда устраивала этакие «экзамены», чтобы понять, что племянника хорошо учат. Эти, выглядевшие нелепыми, попытки экзаменовать меня оборвались где-то через пару месяцев, после моего возвращения, когда произошел один случай, во время которого я не сдержался и вспылил. Похоже, что нервы у меня постепенно все же начали сдавать.

Однажды я сильно устал и был зол, потому что при испытании рванула канализационная труба во дворце моего будущего поместья, и, пока мы с Брюсом разобрались в причинах, наступил вечер, хотя прорыв случился утром. Я ползал по специально укрупненным в полном соответствии с согласованным со мною проектом подвалам вместе с Брюсом, а когда выползли на свет Божий грязные и злые, то поняли, что можем вполне ладить друг с другом. При этом мой арсенал достаточно сильно обогатился различными заковыристыми ругательствами как на русском, так и на немецком языках, я даже парочку записал, чтобы не забыть. Брюс оказался настоящим профессионалом, и мы, наконец-то заговорили на одном языке. Инженеры всегда поймут друг друга, и мы с ним не были исключением. Хорошо еще, что отделочные работы не начались, а то все переделывать пришлось бы, и мой бюджет вылетел бы при этом в трубу. Ругаясь, как портовый грузчик, а вовсе не граф и отец весьма уважаемого семейства, Брюс умчался отворачивать головы мастеровым, которые трубы делали, я же поехал в Зимний, чтобы поужинать с теткой и избежать таким образом очередного приступа неизлечимой болезни, который непременно последует завтра, если я опоздаю или, ни дай бог, вообще не приду.

И, конечно же, по всем законам подлости Елизавета не смогла выбрать более подходящего времени, чтобы не начать задавать мне дурацкие вопросы, пытаясь таким нехитрым способом выяснить степень моей образованности. Хотя у нее самой образования не слишком доставало, Петр I не заморачивался этим, а с Екатерины что было взять? Но, даже, несмотря на тот мизер, что тетка в свое время получила, ей его хватало в первое время, чтобы чувствовать себя едва ли не ученой дамой перед совершенно деревянным племянником. Тем более, что действительно многого из того, что должен знать наследник престола я не знал, а о еще большем имел лишь смутные представления. Учил же меня Штелин просто отлично. Он во многих аспектах разбирался и делал акцент именно на том, что мне сможет пригодиться в будущем, не обходя при этом изучения настоящего искусства всех правителей и дипломатов – лицемерия. Но в тот день я действительно жутко устал, поэтому отвечал на вопросы Елизаветы, не думая.

– Чем ты сегодня занимался, Петруша? – спросила она как бы невзначай. – Я заметила Якова Яковлевича, который бродил по галерее в одиночестве и не преминула спросить, почему он гуляет в то время, как должен с тобой науки различные осваивать. На что он ответил, будто это ты отменил урок, потому что в Ораниенбауме что-то сломалось, и ты рванул туда, даже не позавтракав.

– А, да. Я полдня лазил по подвалам, а следующие полдня пытался вбить в тупорылые головы, что, когда им приносят чертеж, они должны делать все строго по этому чертежу, а не устраивать отсебятину. Что чертеж уже все необходимое учитывает, что должно запас прочности у изделия увеличить, также, как и стойкость к динамическим нагрузкам. При этом Александр Романович чуть ли не на пальцах объяснял, почему так важно соблюдать все размеры, которые он лично прорисовывал. Я конечно понимаю, что для многих мастеровых и строителей плюс-минус пробег между почтовыми станциями – это вариант нормы, но, черт подери, неужели нельзя сделать все точно?! – и я даже вилку швырнул на тарелку, ненавидящим взглядом глядя на стол, заставленный различными яствами. – Почему здесь никогда нет картохи? Одни не могут трубу сделать четко по чертежу, другие картоху сварить! Я что так много прошу?

– Э-э-э, успокойся, Петрушенька, – Елизавета тревожно переглянулась с Разумовским. – Тебе, душа моя, отдыхать побольше надо, да. А картоху тебя сварят, не волнуйся, завтра же и сварят, ежели ты так ее хочешь.

– Спасибо, тетушка, пойду я, что-то аппетит весь пропал, – уже подходя к двери я расслышал встревоженный шепот.

– Не нравится мне что-то, Алешенька, как Петруша выглядит. Слишком бледненький он, – на что Разумовский добродушно ответил.

– Ну что ты, Елизавета Петровна, нормально парень выглядит. Вытянулся, заматерел, плечи вона как развернулись. Уже не похож на немочь бледную, кою нам из Гольштинии привезли. И все благодаря тебя, твоей заботе.

Дослушивать я не стал, вышел из столовой. Зато после этой моей вспышки Елизавета меня почти на месяц оставила в покое, но через месяц все вернулось на круги своя, правда, экзамены прекратились, а на столе с завидной регулярностью стала появляться картошка. Первое время она была не проваренная и не соленая. Спорить с теткой я не мог, не слишком часто, во всяком случае, а вот пойти на кухню и ткнуть повара в его же собственное дерьмо, мне позволили и статус, и совесть. Они же позволили мне пообещать повару скормить ему его же собственные яйца, если он снова подаст подобную гадость, даже не попробовав, что же он на императорский стол притащил. С тех пор картошечка подавалась просто на загляденье, хоть какая-то радость для души.

***

Затормозив возле парадного входа, я соскочил с коня, бросил поводья подбежавшему конюху и направился прямиком в теткину спальню, на ходу снимая свой модернизированный плащ. В будуаре императрицы сидел, вытянув ноги, Шувалов. Он откровенно скучал и вяло заигрывал с четверкой прелестных девиц – фрейлин Елизаветы, которые сидели подле спальни, занимаясь рукодельем и ожидали вызова, а вдруг императрице что-нибудь срочно понадобится.

Когда я стремительно вошел в комнату, на ходу бросая плащ в кресло, девицы вскочили и присели в глубоком реверансе, и даже Шувалов соизволил оторвать задницу от стула, и приветствовал меня не слишком глубоким поклоном. Ну да ладно, не очень-то и хотелось. Хотя острое желание послать его поднимать сельское хозяйство Гольштинии становилось в последнее время почти навязчивым.

Из спальни государыни в этот же момент вышел Лесток, на ходу пытаясь закрыть свой сундучок.

– Что с ее величеством, – я шагнул к нему.

– Мигрень, – лейб-медик, до недавнего времени пользующийся практически неограниченной властью, раздраженно захлопнул крышку сундучка, я перевел взгляд на эту «сумку лекаря», а ведь саквояж сделать не слишком сложно, надо будет с каким-нибудь мастером, который с кожей работает поговорить на этот счет. Лесток же едва ли не бросил сундучок на пол и раздраженно поправил съехавший набок парик. Он сейчас пребывал в небольшой опале, и его визиты во дворец свелись до уровня доктор-пациент. Самого Лестока такой вариант не слишком сильно радовал, и винил он во всех своих бедах прежде всего почему-то Бестужева. Мне было бы весьма интересно наблюдать за их противостоянием, вот только ни тот, ни другой меня не устраивали, и я тихонько под них копал, надеясь, что смогу в один прекрасный момент свалить обоих. Главное, что пока они друг на друга думали и подозревали во всех смертных грехах, в мою сторону ни тот, ни другой не смотрели, а Бестужев почему-то считал едва ли не деревенским дурачком. На чем был сделан такой вывод лично для меня оставалось загадкой, а сам он мне ничего не говорил и не объяснял, но в какой-то мере подобное отношение было мне пока что даже на руку, и я не спешил менять мнение Бестужева обо мне.

– И отчего же у ее величества такая мигрень разыгралась, что это уложило ее в постель, несмотря на государственные дела, которые не ждут отлагательств? – я нахмурился, а Лесток отошел немного от двери и тихо, так, чтобы его мог слышать только я, проговорил.

– Сейчас у ее императорского величества всего одно государственное дело, которое требует безотлагательных решений – это будущее престола Российской империи. И вы, ваше императорское высочество, совершенно не помогаете ей решать эту наиважнейшую проблему. Оттого у ее величества мигрени и случаются. Я сегодня отворял ей кровь, и только благодаря этому ее величество еще может сохранять бодрость духа.

– Ну да, конечно, куда бы мы без вас с вашим кровопускание делись, господин Лесток, – пробормотал я, отодвигая его в сторону и заходя к тетке в спальню, в которой я ее в последние полгода вижу чаще, чем в тронном зале.

– Петруша, подойди, пока не настал мой смертный час, – слабым голосом позвала меня Елизавета и я послушно пошел к креслу, которое уже закрепилось за мной. Я ведь хороший племянник, лечу как на крыльях при любом капризе.

– Я считаю, что кровопускания не приносят вам пользы, тетушка, уж простите за откровенность, – я взял протянутую руку и сжал в своей. – Позвольте моему доктору осмотреть вас.

– Пустое, меня вполне устраивает Иоганн Германович. К тому же, я не доверю никому, кроме него, сделать мне кровопускание.

– Тетушка, я очень за вас волнуюсь. Пожалуйста, позвольте Флемму вас осмотреть. А кровопускания он не делает, я ему запретил.

– А Флемм, это тот молодой нахал, который имел наглость предложить мне провести усовершенствованную им вариоляцию? Как он ее назвал, – Елизавета нахмурилась, но затем ее лицо разгладилось, и она улыбнулась. – Прививка. Точно, он предлагал мне прививку, говоря, что уже даже тебе ее сделал.

– Да сделал, более того, ежели вы запамятовали, то я просил, и вы милостиво разрешили провести испытания в тюрьме. Испытания те завершились вполне успешно, и прививку сделал не только я, но и все гвардейцы моего полка, моряки «Екатерины» и все мои приближенные. Я не хочу умереть или стать обезображенным оспой, меня вполне моя внешность устраивает. Но сейчас это, право, не важно. Важно лишь ваше драгоценное здоровье.

– Ах, я была бы куда спокойнее, и не так переживала бы, что могу оставить тебя в столь юном возрасте, если бы ты выбрал бы уже себе невесту, – простонала Елизавета. – Под Новый год приедут иноземные принцессы на гулянья, которые я хочу организовать, а ты ни одного портрета так и не посмотрел. А ведь я просила Румянцева лично проследить за тем, чтобы ты все их увидел.

– Вот же дятел, ну Петька, я до тебя доберусь, – пробормотал я, и тут же более громко ответил. – Я многих из них видел, так сказать, вживую.

– Что всех? – у Елизаветы даже голос окреп от удивления.

– А сколько их планирует приехать на эти ваши гулянья?

– Обещалось двенадцать и трое еще в раздумьях, – я от неожиданности крякнул.

– Сколько? Но, тетушка, хватит ли у вас здоровья, чтобы со столькими девицами наравне на балах отплясывать?

– Надеюсь, что к тому времени поправлюсь, с Божьей помощью. Так что, никто из принцесс, которых ты вживую видел, тебе не нравится? – я вздохнул. Перспектива быть привлеченным к развлекательным мероприятиям в приказном порядке маячила совсем рядом.

– Я уже говорил, что мне весьма симпатична польская принцесса Мария Анна Сабина… я не помню, как там дальше, – покаялся я, опустив голову. Елизавета поджала губы.

– Это не лучший вариант для тебя, – наконец, протянула она. – Но я послала ей приглашение. Август выразил свое согласие, так что посмотрим на эту девицу вблизи, и тогда выскажем свое мнение.

– А могу я поинтересоваться, тетушка, а сколько времени планируется отвести на этот шаба… эм, этот праздник? – у меня начали закрадываться смутные опасения, что этот спектакль с умирающей императрицей поставлен не просто так, а, чтобы подготовить меня к весьма неприятным известиям.

– Петруша, ты же не думаешь, что мы выгоним девиц, стоит им только приехать? – Елизавета вырвала свою руку из моей и села в постели.

– Тетушка, сколько по времени продлится этот верт… Господи, эта ярмарка невест?

– Петя, я знаю, что ты не любишь светские увеселения. И я клянусь тебе, что запланированный на апрель маскарад мы проведем так, как ты этого захочешь, а не в привычной нашему двору манере, – я почувствовал, как у меня дернулся глаз. На апрель? Серьезно, вашу мать? – А вообще, я считаю, что негоже будет отправлять в путь девушек, пока погода не будет способствовать длительным путешествиям. Хватит с них и зимней поездки, в которую многие уже отправились, дабы встретить Новый год уже в Петербурге, а не в убогой таверне.

– Тетушка, сколько?

– Я думаю, что сразу после Ивана Купала можно будет начинать собираться в путь. Невеста будет к тому времени определена, все договора, коли таковые будут представлены, уже заключены…

– Я, пожалуй, пойду, – я поднялся с кресла и склонился к надушенной ручке «умирающей». – Вижу, что вам уже гораздо лучше, тетушка, а у меня все еще есть дела.

– Да-да, Петенька, ступай. Я рада, что ты так же, как и я, понимаешь, что это будут не просто увеселения, от твоего выбора и скорейшего рождения у тебя сына зависит будущее Российской империи, – торжественно произнесла Елизавета. Вот все и встало на свои места, я так и думал. В остальных-то аспектах Елизавета была вполне вменяема и правила твердой рукой, опираясь на совсем неглупых советников. В стране хоть и не происходило глобальных реформ, но и потрясений сильных не наблюдалось, и даже чувствовалось некоторое процветание. Но вот мысль о моей скорой женитьбе, похоже, у нее в идефикс переросла. И неважно, что мне сейчас пятнадцать, и церковь будет коситься, если раньше семнадцати я под венец попрусь.

– Конечно, я понимаю, – я улыбнулся, чувствуя, что начинает дергаться второй глаз. – И постараюсь вас не разочаровать. Да, кстати, пользуясь случаем, хочу попросить у вас изволение заняться проектом школ для всех детей, включая крестьянских, как вольных, так и крепостных.

– Зачем? – Елизавета невольно нахмурилась. Проект этот звучал, как очень большие затраты даже на этапе подготовки.

– России нужны грамотные люди, тетушка, – я перестал улыбаться. – Разве я в чем-то не прав?

– Ну, хорошо, попытай счастье, – наконец, она кивнула. – Ты прав, России нужно много своих знающих и грамотных людей, хватит уже иноземцев привечать.

– Так я скажу Давиду Флемму, чтобы он к вам заглянул? – уже отходя от постели как бы невзначай спросил я.

– Скажи, – Елизавета махнула рукой. – Но, если ты думаешь, что ему удастся меня уговорить на эти ваши дьявольские эксперименты, то вы оба ошибаетесь! – крикнула она мне вслед.

– Ага, посмотрим, – пробормотал я, закрывая за собой дверь. Оказавшись в будуаре, я, прошел прямо к столу, на котором стояли корзины с рукодельем и смахнул одну из них на пол, а потом что есть силы пнул подкатившийся под ноги клубок ниток. – Черт, черт, черт! – как ни странно, но мне немного полегчало.

– А вас Андрей Иванович искал, ваше высочество, – девушка, которая сообщила мне эту новость, смотрела недоуменно и немного испуганно.

– Он сказал, где будет меня ждать? – я схватил плащ и направился к дверям.

– Андрей Иванович сказал, что будет ждать там же, где и всегда, ваше высочество, – ответила девушка моей спине. Пока я шел к дверям, то так и не вспомнил, как ее зовут.

– Понятно, – я невольно усмехнулся. Ушаков категорически отказывался встречаться со мной в кабинете, говоря, что в моей спальне кресла удобнее для его больных ног. Ну что же, место встречи изменить, похоже, нельзя. Надеюсь, что хоть он с добрыми вестями.

Глава 2

Войдя в спальню, я бросил плащ на стул и повернулся к Ушакову, который в этом момент расположился в удобном кресле и чесал за ушком урчащую Грушу.

– Я смотрю, вы поладили, – проговорил я, окидывая выразительным взглядом открывшуюся передо мной картину. – Она больше не пытается тебя убить, Андрей Иванович, выбив из рук трость, или бросившись под ноги, чтобы злонамеренно уронить на пол?

– Господь с вами, ваше высочество, – махнул рукой Ушаков. – Ну, когда Грушенька пыталась навредить мне? Мы с кошечкой очень хорошо друг к другу относимся, правда, милая? Я даже котеночка возьму, когда она разродится, – вот еще одна моя головная боль – моя кошка решила осчастливить меня котятами. В такие моменты я по-настоящему скучал о своем оставленном в небытие мире, где проблемы кошек подобного плана решались в ветеринарной клинике за сравнительно небольшие деньги. Потому что я, хоть убей, не представляю, что буду делать с котятами. Одно знаю точно, утопить не решусь.

– Признайся, Андрей Иванович, ты сюда ходишь, чтобы с кошкой на коленях посидеть, да под ее мурчание подремать, – я протер лицо руками и сел за стол.

– Ну, а как же иначе-то, ваше высочество? Нужно же где-то старику устроиться. А сюда шельма эта, что на мое место зубы точит, Алексашка Шувалов никогда по своей воле не зайдет, ежели только, что от государыни нужно будет вашему высочеству передать. Да еще похвалиться хочу, клуб-то мой, уже почитай готов, только вот супостаты никак не уймутся, и приходится мне в сырых подвалах Петропавловского острова сидеть, а суставы-то болят уже, от сырости ноют, проклятые. И это вместо того, чтобы с мужами достойными достойным увеселениям предаваться. М-да, вот как оно в жизни-то случается, ваше высочество, – он покачал головой и продолжил рассеянно гладить Грушу. – Куда-мальчонку-то Васиного определили? Что-то я его при вашем дворе давно не встречал, ваше высочество.

– Мушкетером к Семеновцам, – я поморщился. Саша Суворов довольно стойко принял известия о гибели отца, но на следующий день пришел ко мне с просьбой пристроить его на воинскую службу. Я сначала хотел его в свой полк взять, но потом передумал. Мальчик был слишком принципиальным, и вполне справедливо мог расценивать это как кумовство. Раз уж наука воинская так его увлекает, то пускай учится, шишки сам себе набивает, проходит службу почти «от и до». – Да упросил командира Сашиного отпускать отрока к кадетам в Сухопутный корпус, чтобы теорию воинскую вместе с другими постегать сумел.

– Похвально это. Мальчик всегда любил в сражения играть. Да еще Ганнибал его поощрял к тому. Большие друзья Вася-то с Ганнибалом были. Его в доме Суворовых как родного привечали. Вечно они с Сашей в саду фортификации строили, аж пруд из берегов выходил. Вот же Авдотья Феодосьевна бранилась почем зря. Было дело, – добавил Ушаков и весьма деликатно спустил с колен на пол растекшуюся по его коленям кошку. – Иди, милая, у тебя же наверняка свои кошачьи дела имеются.