Кровь на бумагах. Наперегонки

– Капитан Левински здесь?

Он уже шёл по коридору – Да, господин генерал-полковник.

Макс протянул руку и тихо сказал: – У нас деликатное дело. Можем пройти в ваш кабинет?

Он встретил это рукопожатие лёгким удивлением, и в ответ щёлкнул сапогами: – Никак невозможно, господин генерал-полковник. Нет кабинета.

– Тогда пройдём в коридор.

Он молча прошёл к двери, и выпустив обоих, прикрыл за собой дверь.

– Левински, нам нужно развязать мировую войну.

– Простите?

– Наши части находятся в крайне затруднительном положении, нам нечем вышибить танки противника. Ближайшая авиационная часть – британская. Мы должны их вызвать

Капитан секунду вспоминал: – Боюсь, это сделали за вас, господин генерал-полковник. Пять минут назад части истребительно-штурмовой эскадры Рейнской армии подняты в воздух по тревоге и двигаются в сторону Линии «Э».

Макс неуверенно переспросил: – Э как Эльба?

– Так точно, господин генерал-полковник.

– Обстоятельства?

– Позволите показать вам стенограмму? Мы поймали и зафиксировали эту передачу.

– Выполняйте.

Они прошли, Макс с адъютантом остались у двери, Левински хлопнул кого-то по плечу, назвав его Гансом-счастливчиком. Тот отдал ему блокнотный листок с карандашными записями. После чего капитан быстро, почти бегом, прошёл к Максу.

– Прошу. Узнаёте частоту отправителя?

«Это мой внедорожник с рацией. Как бы сдержаться и не треснуть себя по лбу… Просто отлично. Теперь я развязал мировую войну. Даже адъютант не пригодился» – думал Рихтер

– Это всегда можно выяснить, – и углубился в чтение стенограммы

«Штрахвиц почти от моего имени объявил войну. Хорошо, что красные сами случайно ударили»

– Левински. Вы сожжёте это.

– Зачем?

– В армии вопросов не задают! – после чего тихо сказал, будто извиняясь: – Поймите, первая жертва войны – это Правда. А теперь в печку. Хотя… я сделаю это сам. Забудьте о существовании этих разговоров.

– Будет сделано, господин генерал, – Левински отсалютовал, и Макс с адъютантом вышли на улицу.

Над их головами пронеслись звеньями самолёты. Макс протянул адъютанту сигарету, и они с удовлетворением закурили.

– Да это же «Тайфуны», британские штурмовики!

– Да, британская пунктуальность… идите в мой кабинет, я пока побуду на свежем воздухе.

И как только Курт скрылся в дверях универмага, Макс швырнул наземь недокуренную сигарету, и зачем-то прикурил свежую:

«Господь милостивый. Пойми – эта война – последняя. Я могу отличиться только здесь. Ну, давай, скажи, что прошлые войны ты провёл так, чтобы быть довольным собой. Забыл, как глушил поражения? И что? Нет-нет. Это должно было быть не так. Меня спасёт только работа».

На улицу выбежал адъютант с телеграфной лентой. Взмокший, в руках фуражка.

– Срочная телеграмма, господин генерал!

Это внезапное появление несколько озадачило Макса: – Так быстро? Что у вас там, Курт?

– Фронт п-п-прорван!

– Отдышитесь и придите в порядок. И бросьте теребить фуражку как нашкодивший ребенок! Обстоятельно доложите о произошедшем.

– Так точно. – Адъютант набрал побольше воздуха в лёгкие, чтобы выпалить – Разрешите доложить?

– Докладывайте.

– Севернее н-наших позиций, в сорока километрах, в-в-войска нашей армии начали контратаку. Части второй моторизованной дивизии продвигаются вглубь обороны п-п-противника. Враг отходит.

Секунда молчания. По высокому лбу Макса пробежали морщины, после чего он спокойно, глядя куда-то на землю, сказал:

– Авиаразведку в воздух. Если Максименко пойдет на помощь, мы должны связывать их боем как можно дольше. Не дай Бог они вырвутся, – после чего он глянул уже в глаза лейтенанту: – Телеграмму во вторую моторизованную – остановитесь и приготовьтесь к обороне.

– Р-разрешите исполнять, господин генерал?

– Стойте. Мой начштаба полковник Штрахвиц уже вернулся?

– Да, уже здесь. Сидит и к-курит на подножке вашего «Хорьха»

– Сюда его, срочно!

«Уж я ему устрою. Болван! У нас и без него полно дел. Он думает, что самый опытный и незаменимый. И приказано было – доложиться по прибытии»

Со спины подошел красный, мокрый от пота Штрахвиц. Рихтер, заслышавший звук шагов, развернулся.

– А, вернулись, наконец. Авантюрист… Хвалу Богу воздайте что живы. Объясните, за каким чертом вы помчались на передовую? Снова по пальбе соскучились? Пороху нюхнуть захотели? По-вашему я вас в штаб зря определил, так?

– Никак нет, господин Рихтер. Обстановка требовала немедленного вмешательства.

– Отставить! Нет таких обстановок, которых нельзя разрешить по радио.

Штрахвиц не смог сдержать нервного смеха, однако сквозь улыбку, больше похожую на оскал выдавил: – Как давно ты был на фронте, Макс?

Терпение Рихтера казалось безграничным, однако для приличия всё ж стоило гаркнуть: – Субординацию соблюдай, полковник! В 45-ом под Арденнами меня чуть не взяли в плен из-за того, что был на передовой. На нас вырвался отряд Ходжеса…

Штрахвиц помнил, как Макс был на фронте, под Арденнами. Видел своими глазами, в разведке. Помнил перестук смертных жетонов после той вылазки…

После чего Макс перешел на назидательную интонацию: – Запомните, Иоганн, полководец должен быть вдали. Нельзя предаваться эмоции. Нельзя лезть в горячую схватку. Ты должен сохранить ум, чистый как стекло полевого бинокля – и обнаружил, после своего монолога, что реакция оказалась иной.

Штрахвиц ответил:

– А ты верно не понимшь, что было там. Не помнишь меня рядом. Как искал фуражку в снегу, которую сбили выстрелом. Как испачкал сиденье машины кровью своего адъютанта, кстати! Зиг хайль, господин генерал! – он щёлкнул каблуками и развернулся.

Невозможно понять, что сильнее задело Рихтера – нацистское приветствие или нотации какого-то полковника, однако же, он стоял в ярости, призывая последние душевные силы на помощь кончившемуся терпению. В конце концов, он просто перешел на крик, глаза его были выпучены:

– Стоять смир-рно! Неслыханная наглость! Да раньше за такие оскорбления на дуэли шкуры дырявили! – Голос оказался безнадежно сорван, он прокашлялся, после чего говорил с пугающим, ледяным спокойствием и злорадством: – Ну, ничего, ты у меня за это поплатишься… Я перевожу вас в запас как негодного к исполнению обязанностей. Посиди-ка теперь за спинами военной полиции, – После чего приказал Курту, что вышел невольным свидетелем этой сцены: – Караульных ко мне!

Спустя некоторое время Рихтер уже шептался с фельдфебелем. А Штрахвиц стоял темнее тучи, совершенно недоумевая, за что ему эти наказания. Его самого одолевало негодование – он выиграл эту битву в одиночку, если бы не он, сидели бы все сейчас в плену… в лучшем случае. О худшем и говорить не приходится!

– Спровадьте его в город, засадите в публичный дом. Попытается вырваться – сажать в карцер. Ясно? Исполнять!

Фельдфебель щелкнул сапогами.

– Есть!

Адъютант вернулся из импровизированного штаба со свежей, липкой от клея, телеграфной лентой.

– Здесь свежая сводка.

Рихтер упер руки в бока: – Ну, какие новости?

– Передают, что преследование невозможно. Авиаподдержка не отвечает на запросы, противника обнаружить не удается. Работа некоторых отделов штаба была дезорганизована, но приходит в норму. Через пару часов сможем нормально функционировать. Будут ли какие-нибудь распоряжения?

– Нет, никаких. Хотя постойте… Связь налажена?

– Так точно!

– Пройдемте к связистам, свяжете меня с Берлином. Необходимо доложить в министерство.

3. Рывок

5 мая, полдень

Макс вернулся в кабинет, и вновь встал у карты.

«Как стало известно, Вторая моторизованная дивизия генерала Шрёдера оторвалась от меня на сорок километров на северо-запад, то есть…» – он взял со стола циркуль, и, прикинув масштаб, зашагал по Германии. Где-то на двадцать четвёртом шаге, он оказался у конца карты.

«Я даже не знаю, куда ушли резервы, отправленные Генштабом для меня. Брандт не захотел меня спасать, и теперь я должен выручить Шрёдера. Моя дивизия рванёт… куда-то в сторону окна, образуя дыру во фронте, размером со всю карту. Я точно не могу выполнить этот приказ».

Макс сел в кресло, и взяв из пепельницы трубку, стал вычищать её карманным шилом:

«Будем честны, Брандт не способен командовать армией, в отличие от меня. Я должен занять его пост… но что изменится от перестановки мебели? Армия окажется дезорганизованной, мы нарушим управление. А если здесь, в этом здании, окажется штаб армии? Я не смогу связаться ни с Бонном, ни с Варшавой. Брось, придётся переезжать. А чем займётся армия?»

В дверь постучались.

– Да-да? – спросил Макс, как спрашивают кабинетные учёные.

– Прибыл генерал-лейтенант Лютцен.

Макс вскочил, будто под ним закипело масло. «Вот кто мне понадобится» – подумал он и резко, с проснувшейся жизнью в голосе, сказал

– Не томите гостей на пороге. Ставьте кофейник, Лютцена ко мне.

Он встал, держа трубку в руках и, будто медитировал, глядя на стрелки и высоты. В открытую дверь неслышно вошёл Лютцен. Макс дёрнулся, приметив его боковым зрением, и быстро направился к нему с протянутой рукой.

– Фридрих! – тряся его руку, отрывисто произнёс Макс. Он смотрел в ему в глаза, серые, выцветшие и уставшие: – Вы пропустили самое интересное – и торопливо пошёл к карте.

Лютцен шёл следом, на ходу снимая фуражку и приглаживая волосы. Он сказал с нескрываемой завистью: – Признаюсь, давно не видел вам таким живым.

– А вас утомила дорога… ну ничего, это вас растормошит. Сегодня, с трёх и до одиннадцати ноль-ноль по Берлинскому времени противник, – Макс ткнул в красный флажок на карте: – предпринимал попытки по пересечению государственной границы. Как видите, безуспешно и дорого. Они потеряли порядка шестидесяти машин. Наши потери мы еще уточняем.

Челюсть Лютцена медленно поползла вниз: – Простите?

– Уточняем, что скажет пресса. По факту это сорок стволов при пятистах штыках. Но это не самое страшное. Я запросил резервы Первой армии, но Брандт их развернул. Я не знаю, где Первая танковая дивизия, но Шрёдер попал в переплёт. Причём меня уведомили телеграммой в восемь ноль-ноль и приказали помочь. А мне бросать вот это всё на потрёпанного врага.

Фридрих глянул на часы: – Сейчас первый час дня… действительно глупо. Приказ преступен. Что мы предпримем, Макс?

– Вы мой оперативник, и это я вас должен спросить. Постойте, – Макс оторвал взгляд от пола, и взглянул на Фридриха: – Я не припомню вас вчера! Какого дьявола вы опоздали на сутки?! Мне влепить выговор? – и тихо про себя добавил: – И кто вообще командовал священным эскадроном?

Он тяжело вздохнул: – Прошу, Макс, пойми. Семейная причина. В семействе Лютценов прибавление.

– Вы стали отцом? В ваши пятьдесят семь?

По уставшему лицу проскочила искра улыбки: – Дедушкой. Карл-Густав фон Лютцен унд цу Таксис, пятый граф Лютцен, и седьмой князь Таксис.

Улыбнулся и Макс, и голосом, преисполненным благоговения перед этой родословной, сказал: – Бог с ним, опозданием. Бренди?

Он отмахнулся: – Не стоит, право.

– Ну конечно, куда вам пить со мной. Я даже не графского достоинства, и сын на княжне не женат, – подзуживал Макс.

– Господь с вами… но может шнапс?

– Шнапса нет, но жена дала в дорогу немного бренди, – и крикнул за дверь: – Курт! Скоро ли…

И лейтенант появился в дверях с кофейником.

– Знакомьтесь, – сказал он Фридриху: – перед вами второй человек в армии. Если его нет, я без рук и ног. Курт Мертенс.

После он обернулся к адъютанту: – А перед вами мой оперативник, Фридрих фон Лютцен, третий граф Лютцен. И всякий раз, когда вы его видите, ваша рука должна быть уже на кофейнике. Он настоящий пожиратель моего времени. Разлейте кофе по чашкам, и себе в том числе. И второе – вы выпьете с нами бренди.

С чем нагнулся к ящику стола, достал маленькую плоскую фляжку и скрутил крышку. По кабинету пополз терпкий запах, превращавший прокуренный кабинет в некое подобие бара.

– За Карла-Густава фон Лютцена, продолжателя династии фон Лютценов и настоящего защитника нашего единого Отечества. Прозит! – приложился к фляжке. После чего передал фляжку адъютанту со словами:

– Пожелайте что-нибудь новорожденному.

Лейтенант стушевался: – Что ж… В моей местности новорожденным обычно дарят игрушку, первую и на всю жизнь. Но у него похоже с этим всё в порядке. Давайте пожелаем ему радовать своих родителей и даже больше… может он, когда-нибудь обрадует весь мир. Прозит!

Курт выпил и протянул фляжку генералу Лютцену:

– Спасибо, спасибо, господа. Я хочу пожелать моему внуку найти своё занятие в жизни по своему доброму сердцу – он опустил глаза в пол и тихо сказал: – И никогда не нюхать пороху. Прозит!

Макс, услышав такое пожелание, почувствовал явный укол в свою сторону.

«Хорошо же пожелание, от дедушки-генерала… или он стыдится своих погон?»

– Молодости, – сказал Фридрих

– Что?

– Вы сказали вслух….

Макс громко треснул себя по лбу. Лютцен продолжал, мрачный, как туча:

– Моё пожелание вас не устраивает. Своих погон я не стыжусь, но Великую войну постоянно пытаюсь забыть. И это не то, что я могу желать своему внуку. И сын мой, слава Богу, не убивал. Ваше пожелание не устраивает меня.

– А я так надеялся стать крестным отцом вашего внука, – неловко попытался иронизировать Рихтер. Промолчав с секунду, он начал распоряжаться, как ни в чём не бывало:

– Ну, теперь господа, за работу. Курт – за бумагой. Нужно очень много бумаги. А мы с вами попробуем перестроить наш план. Видите ли, в чём дело… я подам документы в трибунал на Брандта, и он улетит к чертям. Вы станете главой оперативного отдела армии. Я – командующим. Новых лиц не прибавится, я сошлю с ним всю его команду. Вообразите себе коллапс командования в рамках армии. Это грозит поражением.

– А вы претендуете на спасение армии от поражения.

– В отличие от Брандта. Поймите, мы доверили исполнять мой план не тому человеку. Я знаю, что нужно сделать, с минимальными потерями. Вы увидели, что делает Брандт. Дивизию – к чёртовой матери. Вот что, граф. Мы пойдём наверх.

– Я и там буду держать вас за хлястик.

Снова вошёл адъютант, с кипой бумаг. Он бросил бумаги на стул в углу и начал разливать кофе. Макс же излагал соображения:

– Первое. Предлагаю реорганизовать эту армию. Вместо трёх корпусов – два, а мобильные силы – в отдельную оперативную группу. Надеюсь, вы понимаете замысел…

– Хорошая идея, если найдёте столько генералов в стране…

– Бросьте. Есть у меня один генерал-полковник на примете, вот-вот командования армией лишится. А второго пусть пришлют из главного кадрового управления. Так мы сгладим кризис, завязанный на отставке Брандта. Наши силы станут самостоятельнее и в стратегическом плане тоже. Курт, вы зафиксировали?

***

Тем временем Штрахвица везли в Старый город на кабриолете. Охрана не могла понять – как же выполнить странный приказ Рихтера. Не спрашивать же, в самом-то деле, у местных, где тут публичный дом. Во время войны за такое и побить могут, невзирая на погоны.

– А может его в «Де Вилль» сдадим? Не публичный дом, но отель, – спросил ефрейтор из военной полиции у своего коллеги.

– Сдадим, а потом? Сколько нам его тут стеречь? До победы?

– Одно слово – мыслитель! Изобрёл кару… верно я говорю, господин полковник? – обратился тот к Штрахвицу.

Иоганн ухмыльнулся, но промолчал.

– Ещё бы! По холодку катают, подбирая ему развлечение по приказу генерала. Всех бы так наказывали. И если не секрет, господин полковник, за что вас так?

– За спасение Лейпцига. Макс был жутко недоволен, топал на меня ножками. Он же всё думает, как войну по науке просрать.

Охрана загоготала, даже водитель, что был в стороне от всего, не удержал руля. Кабриолет дёрнуло. Штрахвиц окрикнул водителя.

– Ну ты! Машину держи, а то примут нас! И радио включи, а то едем как на похороны. Кутить едем!

Водитель повиновался. По вечернему городу вслед за рёвом трёхлитрового движка полетел шлейфом свинг. Мчались мимо закрытых магазинов, занавешенных слепых окон, будто возвращая голодные и весёлые двадцатые.

– Отель «Де Вилль», господа – крикнул шофёр и выжал тормоза.

Отель пустовал. На стоянке ни одной машины, и даже убрали коврик.

– И даже выглядит как тюрьма, – проворчал Штрахвиц, выходя из машины. Ефрейтор протянул руку, мол, чтобы не забывал, что он тут под охраной. Но Иоганн тихо ругнулся.

– Да пусти ты. На кой мне бежать.

И полевой жандарм тихо оправдывался.

– Служба такая…

– Пойдём, «служба», – и пошёл к дверям. Он их властно дёрнул и прошёл вглубь.

Их встретило помещение, освещаемое парой керосиновых ламп. Сложив голову на стойку, дремал клерк.

– Управляющий! – окрикнул его Иоганн.

Тот встрепенулся, торопливо заговорив: – А, что уже приехали? Я тотчас же распоряжусь.

– Ошибочка вышла, старина. Ошибка. Успокойтесь. Эти господа доставили меня сюда под конвоем, и я их заключенный.

– Боже, я уж думал, что это с грузовиком. Мы эвакуируемся – после, клерк вгляделся в стоящего перед ним Штрахвица.

Иоганн смерил его взглядом, каким смотрят врачи на помешанных, после тихо сказал:

– Подайте номер. Люкс.

Клерк отходил от шока, и промямлил, глядя в книгу: – Второй этаж устроит?

– Устроит.

Ефрейтор окрикнул: – Господин полковник!

Штрахвиц спокойным голосом сказал: – Отставить. Сегодня я заключенный, а завтра вы. Так что давайте без глупостей.

После чего обернулся к управляющему – Ужин на три персоны и коньяк.

– Я вызову портье.

– А счёт пришлите заднице генерала Рихтера.

– Это за счёт заведения, господин полковник.

И с чувством свершаемой магии брякнул по настольному звонку.

Штрахвиц снова обернулся к своему конвою: – Могу я отдохнуть после того, что я сегодня сделал? Правильно… могу.

Вышел, шаркая по полу и вымотанный старик, державшийся на ногах лишь благодаря кофе. В его руке был огарок свечи. Клерк распорядился.

– Ганс. Сопроводите гостей в седьмой номер.

Ганс, пялясь куда-то в пол, прохрипел: – Багаж?

Штрахвиц слегка улыбнулся, увидев этот живой труп: – У нас ничего нет. Пойдёмте в номер.

Клерк позвонил ключами в воздухе и старик, проходя мимо, вытянул руку, не обернув головы. Только прохрипел в пол:

– Прошу, господа.

Они поднялись по скрипучим лестницам к номеру, портье отпер ключом дверь и пригласил их со словами – свет отключили. Подать свечей?

– М-мда, пожалуй. Горячую воду тоже отключили?

– Нас оставили без газа. Осталась только холодная вода. Пока что.

– И коньяк – усмехнулся Штрахвиц.

– Совершенно верно. Я сейчас подам вам свечей.

Штрахвиц остановил его, тронув за плечо:

– Вот что старик. Возьми моего рядового, сопроводи до кладовой, да ложись спать. Мы уж сами, – и скомандовал рядовому: – Не спать! Живо за ним.

Через некоторое время явился тот рядовой, со свечами в кармане и свёртком в руках:

– Он передал нам бифштексов, хлеба и коньяк.

– Достойный отдых. А для вас это как детское развлечение… с тобой, рядовой, всё понятно. Вот для тебя, ефрейтор, это какая война по счёту?

Ефрейтор с достоинством ответил: – Вторая, господин полковник.

– И всего ефрейтор?

– Ну… та война была всего три недели. Так, пешее путешествие.

Штрахвиц глянул на зажженную свечу и тихо сказал: – Это правда. А за меня моя грудь говорит. Последняя такая посиделка у меня была во Франции в сорок четвёртом, но американцы её испортили. Как сейчас помню, за неделю до знакомства с Максом. Он тогда был еще генерал-лейтенантом.

– Он был во Франции?

– Он был повсюду. Не человек, а атлас «Мишлен». От Китая до Испании. Если скажет, что его «по делу» заносило на Северный полюс, я поверю.

– Если позволите, господин полковник.

– Да?

– Он совершенно не похож на человека, объехавшего весь свет.

– Верно… подморозило его. Я и сам его не узнал. Давайте, что ли, по коньяку?

Бутылка подплыла к Штрахвицу.

– Ну, за товарищей, что у нас были, – и приложился к коньяку. После слегка закашлялся и утёр ладонью рот: – Дрянной… лучше б водки.

Бутылка описала круг, но к бифштексам никто не притронулся. Иоганн оглядел солдат и спросил:

– Команда что ли нужна? Налетайте, пока есть.

Они нерешительно потянулись к хлебу:

– Ну, солдаты пошли. Им еду – а они смотрят. От домашней стряпни не отвыкли?

Они промолчали. Иоганн понял, что было не так, и сам соорудил себе бутерброд. Откусил с аппетитом – ему сегодня не довелось перекусить ни разу, да и запах бифштекса, не иначе, чем полуденного, манил. Снедь растворилась, оставив только крошки и поблёскивающий жир на пальцах, так жадно он её поглотил. И его охрана тоже оживилась, взявшись за бутерброды.

– Ну, какую байку вам рассказать на сон? Баек у меня много…

– А расскажите еще о нашем генерале, – попросил рядовой.

– Можно. Я с ним времени провёл… ну год на войне, уж точно. Признаться, я ему благодарен. Работой, какой-никакой после войны обеспечил. Не забывает, слал рождественские открытки. С Максом у меня много историй связано, – он замолчал, подбирая подходящую.

– Да вот хотя бы, например про то как я ему жизнь спас. Это было во время Декабрьского наступления в Арденнах. Я был майором при штабе шестьдесят шестого армейского корпуса Пятой танковой армии. Как-нибудь расспросите товарищей про Пятую Танковую – у тех баек про Арденны будет побогаче. Он же приехал с инспекцией от Генштаба – и тут штабной автобус командующего корпусом попадает под раздачу – командующий контужен, оперативник убит. Ну, про карты я не говорю – они сгорели, как и шифровальная техника.

– И он принял командование корпусом?

– Ну, пришлось. Он как всегда собрал совещание. Макс вообще ничего не решает без совещания. И пусть на том совещании он говорил один – важно чтобы оно состоялось. И он излагает перед нами задачу – пойдём от Прюма на Сен-Вит. Там под горочку, не споткнётесь. Поддержим наступление Пятой танковой армии, а она шла на Бастонь. Беда в другом – мы не знали, выдвинулись ли основные силы генерала Мантойфеля, и если да, то, как далеко они зашли. Загадка, верно?

Солдаты кивнули головой, и Штрахвиц продолжал:

– И что предпринял этот старый дурак? Верно, он взял меня, своего адъютанта, еще пару моих ребят – а я тогда разведчасти корпуса принял – и мы поехали вчетвером, разглядеть местность впереди. Верите – нет ли, но Максу просто не терпелось отправиться в эту поездку. Итог – мы наткнулись на десяток американцев. Я предлагал обойти их – ну кто, скажите, мне на милость, устраивает пальбу в лесу зимой – а он упёрся. Нет, мы должны их перебить… ну вы понимаете мышление наших штабистов.

Ефрейтор улыбнулся и проронил: – Верно, никто не хочет видеть в тылу американцев.

– Вот-вот. Палили минут двадцать с небольшим, начали отходить к машине, а они нас обходят. Нас, как оказалось окружала разведка генерала Ходжеса, ему стало дико любопытно, что же там произойдёт, в полосе нашего корпуса. Последствия забавны – мы насилу вырвались, причём мне это стоило жизни одного разведчика, а Максу – клока седых волос и адъютанта. На нашу пальбу навстречу нам вышли авангардные части корпуса, и заварушка затянулась на день или два. Макс, как вернулся, попросил меня достать снотворного и отдал последнее распоряжение по корпусу – стоять на месте. Он продрых сутки, генерал фон Мантойфель оторвался от нас на сотню километров, окружил Бастонь и был там разбит. А что до Макса – так за ним прислали самолёт, его спящего отправили, будто бандероль, в Берлин. Так наш Рихтер прогадил сражение под Бастонью своей волей. И с тех пор он носа в поле не показывал.

Ефрейтор ухмыльнулся, по лицу пробежала тень от свечи. Рядовой попросил:

– А расскажите еще что-нибудь?

– Ну, похвастаюсь. Я тоже много где побывал. Служил я капитаном-связистом при штабе Седьмой танковой дивизии. Знаете, что-нибудь о дивизии-призраке?

– Роммелевской?

– Верно. Она скиталась по Франции так, что никто, даже Верховное командование Вермахта, не знало, где мы будем через час. Я обыкновенно на двадцатиминутном перерыве стучал, какой городишко мы взяли, и на какой дороге стоим. Так мы в четыре дня взяли в полукольцо Дюнкерк и я это зрелище видел. Но сразу после победы Роммель умудрился рассориться с «мафией баронов», как он это называл. Знаете таких?

Рядовой удивленно спросил: – Нет. А кто это?

– А наш канцлер? Фон Рундштедт? А когда-то его коллега, фон Бок? А еще один «французский барон» фон Клюге? Ну и так далее.

Штрахвиц поймал себя на том, что его конвой удивленно на него пялится:

– Да вы совсем расклада не знаете. Так слушайте. Тогда, вокруг Гитлера сложились два круга военных – это новые и старые. Старых я назвал – это «мафия баронов», под руководством настоящих прусских вояк. Но там особняком стоял Вальтер фон Рейхенау, убежденный нацист, вовсю изображал из себя народного генерала. И честно, его странная смерть меня смущает.