История философии. Немецкая философия от Шеллинга до Бенеке. Второй том, 2 часть

Практическая философия начинается с изложения и доказательства положения о том, что абсолютная абстракция, начало сознания, может быть объяснена только из самоопределения или действия интеллекта на самого себя, то есть, поскольку самоопределение интеллекта означает воление в самом общем смысле этого слова, из первоначального воления. Таким образом, система трансцендентального идеализма придерживается объяснения происхождения сознания, уже данного в «Трактатах об объяснении идеализма учения о науке» (см. выше с. 261). Кроме того, практическая философия в согласии с естественным правом Фихте показывает, что акт самоопределения или свободного действия интеллекта на самого себя может быть объяснен только определенным действием интеллекта вне его, и поэтому в качестве условия возможности сознания должно быть принято большинство индивидуальных интеллектов, действующих друг на друга посредством свободы. «Насколько определенен один интеллект со всеми выведенными нами детерминациями его сознания, настолько же определенны и другие интеллекты с теми же детерминациями, ибо они являются условиями сознания первого, и наоборот». Все индивидуальные интеллекты имеют объектом своего созерцания один и тот же мир; они отделены друг от друга только своими индивидуальными особенностями; то, что останется, если их отнять, является общим для всех: это чистое «я», к которому они все как бы прикладываются. Дальнейшие исследования этой части системы завершаются дедукцией морального закона и закона права, которые близко следуют за дедукцией Фихте.

Дедукцию закона права Шеллинг связывает с соображениями истории. Единственным истинным объектом истории, по его мнению, является постепенное возникновение совершенной конституции права, такой, какая может существовать только в федерации всех государств с общим ареопагом наций, государстве государств. «Все остальное, что обычно исключается из истории, – прогресс искусств, наук и т.д., – на самом деле вообще не входит в историю или служит в ней лишь либо документом, либо средним звеном, поскольку даже открытия в области искусств и наук, главным образом за счет умножения и увеличения средств причинения вреда друг другу и возникновения множества других неизвестных ранее зол, служат ускорению прогресса человечества на пути к установлению всеобщей правовой конституции». Далее Шеллинг поясняет, что именно в понятии истории, и в этом ее главный характер, заключается то, что она представляет собой свободу и необходимость в единстве и возможна только благодаря этому очищению. Абсолютно беззаконный ряд событий, протекающий без цели и намерения, не более заслуживал бы названия истории, чем абсолютно законный.

«Человек имеет историю только потому, что то, что он будет делать, нельзя просчитать заранее в соответствии с какой-либо теорией. В этом отношении произвол – богиня истории». Свобода и законность в приспособлении или постепенном осуществлении никогда не утрачиваемого идеала целым родом существ составляет особенность истории. Общепринятое и предполагаемое отношение свободы к скрытой необходимости, которую иногда называют судьбой, иногда провидением, заключается, точнее, в том, что люди своим свободным действием должны стать причиной чего-то, чего они никогда не желали, или, наоборот, это что-то должно потерпеть неудачу и стать позором, чего они желали свободно и с напряжением всех своих сил. Такое вмешательство скрытой необходимости в человеческую свободу, конечно, не может быть доказано, но оно является условием, без которого невозможно завещать ничего доброго и без которого никакое мужество действовать по велению долга, совершенно не заботясь о последствиях, не может вдохновить человеческий разум; Ибо для того, чтобы быть в состоянии, как велит долг, совершенно спокойно относиться к последствиям своих действий, я должен быть убежден, что хотя сами мои действия целиком зависят от моей свободы, но последствия их, которые я никогда не могу точно рассчитать, и то, что будет развиваться из них для всего моего рода, зависят от чего-то совершенно иного и высшего. Таким образом, то, что мешает свободе людей, обеспечивает и как бы гарантирует успех их действий для высшей цели, есть нечто бессознательное в них; ибо то, что во мне с сознанием, то во мне через мое воление; то, что непроизвольно, есть только то, что во мне бессознательно.

Теперь мы говорим не о действии отдельного человека, а о действии всего рода, ибо он, а не отдельный человек, действует в истории. Поэтому бессознательное должно быть единым для всего рода, оно должно быть общим для всех интеллектов, интеллектом в себе, а это и есть абсолютное тождество субъекта и объекта, которое является как бы вечным солнцем в царстве духов и общим корнем всех интеллектов. Именно через это вечное бессознательное все действия человека направлены к единой гармоничной цели. Оно является действительным агентом всех наших действий. Субъективно, для внутреннего созерцания, мы действуем, объективно же мы никогда не действуем, но через нас действует как бы другой. Из этого представления, как считает Шеллинг, вытекает объяснение сосуществования в произвольных действиях беззакония и законности, свободы и необходимости. «Абсолют действует через каждый отдельный интеллект, т.е. его действие само по себе абсолютно, поскольку оно не свободно и не несвободно, но в то же время абсолютно свободно, а потому и необходимо. Но когда интеллект выходит из абсолютного состояния, т.е. из всеобщего тождества, в котором ничего нельзя различить, и осознает себя (различает себя), что происходит путем того, что его действие становится объективным, переходит в объективный мир, то свободное и необходимое в нем разделяются. Оно свободно только как внутреннее проявление, и поэтому мы внутренне всегда свободны и считаем себя свободными, хотя проявление нашей свободы или наша свобода, в той мере, в какой она переходит в объективный мир, подчиняется естественным законам, как и любое другое событие.» «Если смотреть объективно, то история есть не что иное, как ряд событий, который лишь субъективно предстает как ряд свободных действий». «Если представить себе историю как пьесу, в которой каждый участник играет свою роль совершенно свободно и как ему вздумается, то рациональное развитие этой запутанной пьесы можно представить себе только на том основании, что во всех пишет один Дух и что поэт, чьими фрагментами (ckisjeeti wsmbrs postue) являются отдельные актеры, уже заранее согласовал объективный успех целого со свободной игрой всех индивидов таким образом, что в итоге действительно должно получиться нечто рациональное. Но если бы поэт был независим от своей драматургии, то мы были бы только актерами, исполняющими написанное им.

Если она не независима от нас, а раскрывается и проявляется лишь последовательно, через игру нашей свободы, так что без этой свободы она не была бы и самой собой, то мы – со-поэты целого и самоизобретатели той роли, которую играем». «История в целом – это непрерывное, постепенно раскрывающееся откровение Абсолюта. Поэтому никогда нельзя выделить какую-то одну точку в истории, где был бы виден след провидения или самого Бога. Ибо Бог никогда не является, если бытие есть то, что предстает в объективном мире; … но он проявляет себя постоянно. Своей историей человек постоянно доказывает бытие Бога, и это доказательство может быть завершено только в ходе всей истории». История – это «никогда до конца не осуществленное откровение того Абсолюта, который ради сознания, но также и только ради видимости, разделяет себя на сознательное и бессознательное, свободное и созерцательное, но который сам, в недоступном свете, в котором он пребывает, есть вечное тождество и вечное основание гармонии того и другого».

Из результатов рассуждений об истории о том, что вечное бессознательное является действительным агентом всех человеческих действий и направляет их к гармоничной цели, Шеллинг считает возможным заключить, что то, что производится без свободы бессознательной или абсолютной, природой, должно выглядеть как продукт, который целенаправлен, не будучи произведенным в соответствии с целью, который, другими словами, хотя и является работой слепого механизма, тем не менее выглядит так, как если бы он был произведен с сознанием. Во введении к «Системе» он выводил то же самое из того, что только исходя из предположения, что деятельность, производимая в свободном действии с сознанием, и деятельность, производимая в производстве природы без сознания, тождественны, можно объяснить, как одновременно в познании идеи могут быть направлены в соответствии с объектами, а в свободном действии объекты – в соответствии с идеями, и отсюда выводил необходимость того, чтобы телеология или философия целей природы следовала за практической философией как третья часть «Системы» (см. выше с. 272). Таким образом, философия истории переходит в эту третью часть. Шеллинг посвятил ей всего несколько страниц, и приведенные здесь рассуждения являются лишь развитием той мысли, которую он выражает в следующих словах: «Природа не целесообразна в своем производстве, т.е. хотя она и обладает всеми свойствами целевого продукта, тем не менее она не целесообразна в своем происхождении, и через попытку объяснить ее из целевого производства аннулируется характер природы, именно то, что делает ее природой. Ведь особенность природы как раз и заключается в том, что в своем механизме, который сам по себе есть не что иное, как слепой механизм, она тем не менее целеустремленна. Если я отменяю механизм, я отменяю саму природу. Вся магия, которая окружает, например, органическую природу и в которую можно полностью проникнуть только с помощью трансцендентального идеализма, основана на том противоречии, что эта природа, хотя и является продуктом слепых природных сил, тем не менее всесторонне и основательно целеустремлена».

Четвертая, последняя часть системы, в соответствии с развитым во введении делением, ставит перед собой задачу найти в природе тождество бессознательной деятельности, продуктом которой является природа, и сознательной деятельности, которую мы называем волей, также в самом Я или в сознании, и определить более точно, как оно здесь проявляется. Изначальное тождество сознательной и бессознательной деятельности, которое представляет нам природа в ее слепой и механической целесообразности, предстает перед нами здесь как «тождество, основание которого лежит в самом Я»: только трансцендентальный философ, конструирующий «я», видит его как таковое, а не само конструируемое «я»; но должно быть также возможно продемонстрировать в самом сознательном «я» наблюдение, посредством которого в одном и том же явлении «я» является для себя и сознательным, и бессознательным, «наблюдение, в котором бессознательная деятельность действует через сознательную, как бы до полного тождества с ней». «Постулируемый взгляд призван обобщить то, что существует отдельно в представлении о свободе и в представлении о продукте природы, а именно тождество сознательного и бессознательного в Я и сознание этого тождества. Поэтому продукт этого взгляда будет граничить, с одной стороны, с продуктом природы, с другой – с продуктом свободы, и должен объединять в себе характеры обоих». «Сознательная и бессознательная деятельность должны быть совершенно едины в продукте, так же как и в органическом продукте, но они должны быть едины в другом отношении, оба должны быть едины для самого Я». Развивая далее понятие такого продукта, Шеллинг приходит к выводу, что он есть не что иное, как продукт гения или, поскольку гений возможен только в искусстве, продукт искусства, и что его основной характер состоит в том, что он представляет бесконечное в конечном, т.е. красоту.

Заключение этой части составляют размышления о соотношении эстетического и философского производства, уже затронутые во введении. Согласно им, эстетический взгляд и интеллектуальный взгляд, являющийся органом философии, имеют один и тот же объект – абсолют. Различие между ними состоит в том, что интеллектуальный взгляд является лишь внутренним, а эстетический – внешним, объективным. «Эстетический взгляд – это интеллектуальный взгляд, ставший объективным. Только произведение искусства отражает для меня то, что иначе не отражается ничем, то, что абсолютно тождественно, что уже отделилось в «я»; то, что философ уже тем самым позволяет отделиться в первом акте сознания, в противном случае недоступно никакому созерцанию, излучается обратно из своих «продуктов» через чудо искусства». «Если эстетический взгляд есть только интеллектуальный взгляд, ставший объективным, то само собой разумеется, что искусство есть единственный истинный и вечный органон и документ философии, который всегда и постоянно удостоверяет заново то, что философия не может представить внешне, а именно бессознательное в действии и производстве и его тождество с сознанием. Искусство – высшая вещь для философа именно потому, что оно открывает ему как бы святая святых, где то, что в природе и истории разделено, горит как бы единым пламенем в вечном и изначальном единстве, а то, что в жизни и действии, как и в мысли, должно вечно взлетать.

То представление, которое философ искусственно формирует о природе, является исходным и естественным для искусства. То, что мы называем природой, – это поэма, запертая в тайне, чудесное письмо. Но если бы загадка была раскрыта, мы узнали бы в ней одиссею духа, который, дивно обманутый, ища себя, убегает от себя; ибо сквозь мир чувств чувство смотрит только как сквозь слова, только как сквозь полупрозрачный туман на страну воображения, к которой мы стремимся». Интеллектуальное восприятие вообще не возникает в обыденном сознании, эстетическое же, по крайней мере, может возникнуть у каждого. «Отсюда видно также, что и почему философия как философия никогда не может стать общезначимой. Единственное, чему придается абсолютная объективность, – это искусство. Отнимите, можно сказать, объективность искусства, и оно перестанет быть тем, что оно есть, и превратится в философию; дайте объективность философии, и она перестанет быть философией и превратится в искусство». Следует ожидать, «что философия, подобно тому, как она формировалась и питалась поэзией в детстве науки, а вместе с ней и все те науки, которые ведутся ею к совершенству, после своего завершения впадут обратно в общий океан поэзии, как и многие отдельные ручейки, из которых» они брали свое начало.

3. ФИЛОСОФИЯ ТОЖДЕСТВА

Как уже говорилось (с. 266), Шеллинг вскоре отступил от мнения, что должны существовать две философские науки, идущие бок о бок, – натурфилософия и трансцендентальная философия, обе из которых трактуют историю абсолюта, как он производит природу в ряде стадий и осознает себя в высшей форме природы, человеке, и должны отличаться только тем, что одна рассматривает этот процесс развития как физический, другая – как психический. Вместо двух сторон, с которых может быть рассмотрено, а для полного понимания и должно быть рассмотрено самопорождение Абсолюта, он выделял теперь две его части, вторая из которых начиналась с того, чем заканчивалась первая, а именно с существования сознательных существ, и соответственно две основные части системы философии, чисто теоретическую, или реалистическую, или натурфилософскую, которая давала бы начало природе из первоначального бытия Абсолюта, и практическую, или идеалистическую, вытекающую из этого, которая представляла бы развертывание сознательной духовной жизни человечества (ср. выше, с. 270). Учение, которое Шеллинг выдвинул с этой изменившейся точки зрения (в изложении моей системы философии, в «Бруно», в более отдаленных изложениях системы философии и в лекциях о методе научного исследования), обычно называют философией юдентизма («абсолютной системой юдентизма», как он сам иногда ее называет). Кстати, сам он отрицал, что его точка зрения изменилась. «После того как, – утверждал он в предварительном мемуаре, посвященном изложению моей системы, – в течение нескольких лет я пытался представить одну и ту же философию, которую я признаю истинной, с двух совершенно различных сторон, как натурфилософию и как трансцендентальную философию, я теперь вижу, что нынешнее состояние науки вынуждает меня к этому, Теперь я вижу, что современное состояние науки побуждает меня изложить публично, раньше, чем я хотел бы, саму систему, на которой я основывал эти различные изложения, и сделать известным всем, кто интересуется этим предметом, то, чем я до сих пор владел только для себя и, возможно, делился с немногими…. Система, которая впервые появляется здесь в своей весьма своеобразной форме, – это та самая система, которая всегда была у меня перед глазами в самых разных ее представлениях и на которую я постоянно ориентировался как в трансцендентальной, так и в натурфилософии. … Я всегда представлял то, что я называл натурфилософией и трансцендентальной философией, как противоположные полюса философствования; при нынешнем представлении я нахожусь в точке различия, в которой только тот может расположиться вполне прочно и надежно, кто прежде строил ее с совершенно противоположных сторон».

Чтобы встать на точку зрения философии тождества, необходимо, как говорится в очерке об истинном понятии философии природы, отстраниться от субъективного интеллектуального созерцания, требуемого учением о науке, т. е. все же абстрагироваться от того, что рассматривается в этом созерцании, и держать в поле зрения только то, что просто рассматривается, – чисто объективное. (Сравните с p. 273 f. выше.) Учение о науке не осуществляет этого абстрагирования; в нем никогда не отменяется установленное сознанием равенство между предметом интеллектуального созерцания, который также является его собственным предметом, и созерцающим и философствующим субъектом. Поэтому предмет интеллектуального созерцания, которого требует философия тождества, уже не похож на тот, которого требует учение о науке, или сам предмет философии тождества уже не является, как в учении о науке, «я»; ведь «я» – это то, что я созерцаю в себе лишь постольку, поскольку я отождествляю его с собой, созерцателем. Объектом философии тождества и образующего ее орган интеллектуального созерцания, к понятиям которого мы приходим через указанную абстракцию, является скорее чистый субъект-объект или абсолютный разум, или рассудок, в той мере, в какой он мыслится как полное безразличие субъективного и объективного. «Мышление разума должно быть ожидаемо от каждого, говорится в изложении моей системы; чтобы мыслить его как абсолютное и тем самым прийти к требуемой мною точке зрения, оно должно быть абстрагировано от мыслителя. Для того, кто делает эту абстракцию, разум сразу же перестает быть чем-то субъективным, как его представляет себе большинство людей; более того, он сам уже не может быть понят как нечто объективное, поскольку объективная или понятая вещь возможна только в противопоставлении мыслящей вещи, от которой он здесь полностью абстрагирован; он становится, таким образом, посредством этой абстракции, самим истинным, которое попадает точно в точку безразличия субъективного и объективного.» Из этого единого субъекта-объекта философия тождества в своей теоретической части сначала порождает субъект-объект сознания, эго, которое она затем делает принципом идеалистической или практической части. Задача теоретической части состоит, иными словами, в том, чтобы наблюдать за самоконструированием бессознательного субъекта-объекта. Решив эту задачу, она обнаруживает, что то, что возникает в результате этого самостроительства, есть природа, и таким образом признает чистый субъект-объект природой, а себя – натурфилософией.

Об абсолютном способе познания, которого требует философия тождества, Шеллинг подробно говорит в» Отдаленных представлениях», но, как кажется, так, чтобы это было понятно только тем, кто уже силен в этом самом способе познания. Подлинный характер философии, говорят они среди прочего, – это безразличие мышления и созерцания, из которого ничто не извлекает больше, чем желание все объяснить, быть в состоянии принять ничто как оно есть в своей тотальности, но лишь постичь его, разложив на причины и следствия. Для абсолютного способа познания, который также можно назвать демонстративным, все во Вселенной абсолютно по своей природе; нет ничего, что не было бы полным в себе, равным себе; каждое явление имеет для него равное право быть; он не считает одно истинной причиной другого, но каждое одинаково обосновано в необусловленном. Его главный критерий – полный отказ от закона причинности и мира, в котором он может быть действительным. Это видно на примере математики – единственной науки, которая до сих пор давала общий пример хотя бы формально абсолютного познания; ведь геометрическое доказательство основано на полном отказе от закона причинности: оно не объясняет, например, как так получается, что в треугольнике наибольшая сторона противоположна наибольшему углу, но доказывает, что это так. Принцип всего построения и наглядного познания – не просто логический закон тождества, а рациональный закон тождества, согласно которому субъективное и объективное, идеальное и реальное, бесконечное и конечное, общее и особенное, мысль и бытие – едины. В математических науках характер абсолютного способа познания выражен лишь формально, и это неизбежно, поскольку пространство и время сами по себе принадлежат лишь рефлектированному миру; тот способ познания, относительно которого математические науки сами являются простым рефлексированием, абсолютно абсолютный, будучи таковым формально, является также непосредственно абсолютным в своем предмете. Он полностью и всецело находится в самом абсолюте, ни просто исходя из него, ни возникая из него, ни завершаясь им. Критика подготовила совершенно абсолютный способ познания, осуществив великий процесс обесценивания, полностью обесценив все формы конечности и тем самым хотя бы негативно просветив философские небеса, даже если сама философия была полностью низвержена на землю догматической философией. Научное учение тогда впервые возродило идею абсолюта как принцип философии, но оно осталось лишь с предположением абсолюта; идея абсолютного способа познания в нем не пробилась. Чтобы вернуть философию к ее незамутненному источнику, абсолютному способу познания, после того как учение науки отклонилось от своего принципа, необходимо сначала освободить этот принцип от предполагаемых ограничений, полностью абстрагировавшись от субъективности интеллектуального созерцания, возвысившись до абсолютного субъекта-объекта и познав его в себе и для себя. Для философа чистое интеллектуальное созерцание – это нечто определенное в строго научном построении, относительно которого не требуется никаких сомнений или объяснений, подобно тому, как геометр, прежде чем приступить к своим построениям, руководствуется чистым созерцанием. Было ясно, что интеллектуальному созерцанию невозможно научить. «Не следует также понимать, почему философия должна специально учитывать эту неспособность; скорее следует резко отрезать доступ к ней и изолировать ее со всех сторон от общего знания таким образом, чтобы к ней не вела никакая тропинка или дорожка. Именно здесь начинается философия, и тот, кто еще не дошел до этой точки или сторонится ее, должен держаться подальше или бежать назад. Интеллектуальное созерцание, не только временное, но и постоянное, как неизменный орган, является условием научного ума в целом и во всех отраслях знания.

Ибо это способность вообще созерцать общее в частном, бесконечное в конечном, оба соединенные в живом единстве». Видеть единство мысли и бытия не в том или ином отношении, а абсолютно в себе и для себя, то есть как доказательство во всех доказательствах, истину во всей истине, чисто известное во всем известном, – значит возвыситься до созерцания абсолютного единства и тем самым до интеллектуального созерцания в целом. Если абсолютное знание может быть продемонстрировано кому-то так же мало, как свет может быть продемонстрирован слепорожденному, то никто не может ему противостоять; это пробивающийся свет, который сам является днем и не знает тьмы. Интеллектуальное созерцание как познание абсолютно едино со своим объектом – Абсолютом, и, таким образом, в единстве бесконечного и конечного оно одновременно имеет в качестве своего объекта и себя.

Изложение моей философской системы подражает форме этики Спинозы. В предисловии к этой работе Шеллинг отмечает, что он взял Спинозу за образец не только потому, что считает себя наиболее близким к нему по содержанию и предмету, но и потому, что геометрическая форма позволяет наиболее кратко излагать и наиболее определенно оценивать доказательства. Читатель, ожидавший найти в этой работе большую ясность и определенность понятий, понятность отдельных утверждений и их взаимосвязи, связность выводов, чем в предыдущих работах, будет, однако, весьма разочарован. Напротив, она превосходит их по мистическому мраку и диковинным сочетаниям идей. Математическая форма, пожалуй, еще никогда не была столь злоупотребляема.

Начало – декларация: «Я называю разум абсолютным разумом, или разумом в той мере, в какой он мыслится как полное безразличие субъективного и объективного». Первая теорема гласит: вне разума нет ничего, а в нем есть все, ибо он должен был бы относиться к чему-то существующему вне его либо как субъективное к объективному, либо как объективное к объективному, что противоречило бы предшествующему объяснению. Разум, доказывается далее, абсолютно един и абсолютно равен самому себе. Он един с абсолютным тождеством, заложенным в пропозиции A = A, которая является законом его бытия. Это абсолютное тождество, поскольку оно постулируется вместе с этой пропозицией. Абсолютное тождество, поясняется в добавлении, не может быть мыслимо иначе, как через посылку A = A, но оно постулируется как бытие через эту посылку; таким образом, оно мыслится, и это относится к сущности абсолютного тождества, чтобы быть. Из этого следует, что бытие также относится к сущности разума. Отсюда следует, что Шеллинг хотел обновить онтологический способ доказательства (этот остаток подлинной философии, как он называл его в лекциях о методе академического исследования). Более отчетливо это видно в более отдаленных изложениях. Здесь от определения Абсолюта, что он есть единство мысли и бытия, он переходит к реальному бытию того же самого. К познанию, замечает он, что высшей целью познания является единство, в котором бытие непосредственно следует за понятием и связано с ним, а реальность – с идеальностью, в системах рефлексии (то есть тех, которые не порождены абсолютным способом познания) было приложено так называемое онтологическое доказательство бытия Бога, которое справедливо рассматривалось как точка чистейшего философского доказательства. Но для систем рефлексии, находящихся вне единства мысли и бытия в Боге и в субъективной оппозиции к нему, мысль как таковая осталась; оппозиция мысли и бытия действительно была отменена в Боге, но не в их познании; единство мысли и бытия в Абсолюте снова соотнеслось с философской мыслью, как реальное с идеальным или объективное с субъективным, и таким образом идея Абсолюта как единства мысли и бытия снова как бы исчезла. Поэтому их умозаключение о бытии Бога на самом деле не было умозаключением от идеи в самом Боге, а от мысли философа, и поэтому (по крайней мере, так кажется в следующих предложениях) против них можно выдвинуть возражение: из того, что можно представить себе нечто, например, золотую гору или сто талеров, еще не следует, что это нечто действительно существует. Шеллинг, по-видимому, не задумывался над вопросом, что следует понимать под бытием и что, собственно, следует понимать под абсолютным тождеством в пропозиции, что абсолютное тождество есть и что бытие принадлежит его сущности. После понятия бытия он вводит (в изложении моей системы) понятие бесконечного с предложением, что абсолютное тождество абсолютно бесконечно, опять же не давая объяснения этому понятию и его связи с понятием абсолютного тождества. Истинность этой пропозиции якобы следует из того, что, поскольку нет ничего помимо абсолютного тождества, основание его конечности должно было бы лежать в нем самом, что невозможно, поскольку в этом случае оно было бы причиной определения в себе самом, то есть было бы одновременно и действенным, и действовавшим, а значит, не абсолютным тождеством.