Отец наших отцов

Племя жалеет, что потревожило неведомого зверя. Кто-то пригибается, кто-то жмется к стене пещеры, избегая смертельных ударов. Всем очень страшно. У одних не выдерживает страха кишечник, другие, трясясь в темноте, ждут как избавления смертельного удара. В них летят ошметки разодранных тел.

Зверь из пещеры убивает беззвучно, спокойно, почти небрежно. Что это за существо? Но задаваться этим вопросом некогда, надо спасаться бегством, и поскорее. Бежать!

Смельчаки и неуверенные уже не могут помешать пугливым и трусам. ОН спотыкается об останки льва, но быстро выпрямляется. ОН уже не слышит, что происходит в глубине пещеры.

Снаружи собираются сумевшие уцелеть. Многие не откликаются на зов. Такова плата за исследование неведомых миров.

Дождь перестал. Спасшиеся поспешно забираются на ветки ближайшего деревца, чтобы до них не смогло дотянуться чудище из пещеры. На некоторое время все цепенеют, спрятавшись среди листвы.

Вожак стаи чешет себе зубы. Этот жест всем знаком, его смысл таков: «Знаю, я совершил оплошность, но первому же, кто осмелится мне на это указать, сильно не поздоровится». Такова привилегия доминантных особей: ошибаться, но избегать упреков. Вожак по-своему борется со стрессом: выбирает тощего доминантно-доминируемого и осыпает его ударами. Собратьям жертвы достается от других доминантных самцов.

Все успокаиваются.

Для выживших происшедшее служит уроком: время для попыток завоевать мир пещер еще не наступило. Пока еще следует довольствоваться деревьями.

ОН не прочь бы разобраться, что за неведомое чудище засело в пещере, но, как и вся остальная стая, сознает, что даже находясь на вершине эволюции, они многого не знают и что еще какое-то время не на все вопросы появятся ответы. Они горды тем, что были готовы рисковать жизнью ради новых знаний.

ОН смотрит на спасительные ветки как на протянутые ему дружеские руки. Каждый листик – крохотный щит, защита от непонятных чудовищ, засевших в глубоких пещерах.

И тут из коры дерева доносится свист, который ни с чем не спутаешь.

– СССссс.

26. Теория астронома Сандерсона

Сандерсон. Бенуа Сандерсон. Астроном оказался высоким стройным мужчиной с длинной седой бородой, со светло-голубыми глазами, в толстом свитере, связанном из грубой шерсти, наверное, еще его матушкой, в башмаках на толстой пластиковой подошве.

Одет он был, надо полагать, по последней астрономической моде. Ансамбль завершал слуховой аппарат, который он поспешил настроить, чтобы лучше слышать посетителей.

Исидор Каценберг и Лукреция Немрод представились журналистами, готовящими репортаж о происхождении человечества. Бенуа Сандерсон радушно встретил двух представителей четвертой власти на пороге Центра астрономических исследований при Медонской обсерватории.

– Происхождение человечества нельзя понять, если не понимать происхождение жизни. А происхождение жизни нельзя понять, если не понимать происхождение Вселенной.

Он повел их в большой сферический зал, посреди которого громоздился телескоп. Купол над телескопом не был раздвинут, на объектив инструмента был натянут темный чехол.

– Здесь больше не занимаются наблюдениями, – продолжил свои объяснения астроном. – Небо над Парижем слишком загрязнено, чтобы можно было разглядеть что-то достаточно далекое. Но это не беда, зато мы поддерживаем связь со всеми обсерваториями мира.

Он указал на шеренгу экранов с расплывчатыми белыми точками. На каждом стояла табличка с названием престижной обсерватории, посылающей изображение: «Мон Паломар», «Зеленчук», «Пик дю Миди». Имелась даже связь с космическим телескопом «Хаббл».

Пока двое журналистов вглядывались в помигивающую белую пыль на экранах, профессор Сандерсон продолжал объяснять:

– Все началось с Большого взрыва, выброса энергии, имевшего место пятнадцать миллиардов лет назад.

– Этот взрыв можно наблюдать? – спросила Лукреция Немрод, вооружившаяся блокнотом.

– Нет, можно только слушать его эхо во Вселенной.

Сандерсон зажег монитор компьютера, включил динамики – и они разразились хриплыми эфирными помехами, вроде тех, что раздаются из плохо настроенного радиоприемника. По монитору побежали кривые, ломаясь и вздымаясь синхронно с громкостью звука.

– Перед вами один из парадоксов астрономии: возможность слушать эхо взрыва, прогремевшего пятнадцать миллиардов лет назад. Чем дальше в пространство мы заглядываем, тем больше откатываемся назад во времени. Свет звезд путешествует века, поэтому астрономы наблюдают явления, происходившие во все более давнем прошлом. Позволительно надеяться, что в конце концов люди обзаведутся телескопами, чья мощность обеспечит визуальное присутствие при историческом событии, превосходящем важностью все остальные, – рождении Вселенной, Большом взрыве. Пока что мы довольствуемся всего лишь его резонансом.

Сандерсон был склонен объяснять эволюцию на примере Эйфелевой башни. В основании энергия, выше – материя, планеты, а на вершине жизнь. Венчают всю конструкцию люди, самые совершенные среди животных, появившиеся позже всех остальных.

Он указал на таблицу на стене. Лукреция Немрод принялась переписывать в блокнот его представление об эволюции материального мира.

15 миллиардов лет назад: рождение Вселенной.

5 миллиардов лет назад: зарождение Солнечной системы.

4 миллиарда лет назад: появление Земли.

3 миллиарда лет назад: первые следы жизни на Земле.

500 миллионов лет назад: первые позвоночные.

200 миллионов лет назад: первые млекопитающие.

70 миллионов лет назад: первые приматы.

При рассмотрении в такой перспективе все исторические события, служившие вехами в истории человечества, превращались в ничтожно малые, помещались на самом острие самого кончика пирамиды – необозримого времени.

– Вы состоите в клубе «Откуда мы взялись?», профессор? – спросила Лукреция Немрод.

– Конечно, члены этого клуба немного смахивают на жокеев в начале забега, – ответил профессор с улыбкой. – Все дружно устремляются к общей цели, жаждут проникнуть в тайну начала начал, но каждый скачет по собственной траектории, каждый горит желанием убедить в своей правоте других.

– Какую же теорию отстаиваете вы сами? Как появление человека на Земле представляется вам? – спросил Исидор Каценберг.

Ученый настроил слуховой аппарат, попросил повторить вопрос и повел гостей к себе в лабораторию. Там на стенах, в витринах, на стеллажах красовались бесчисленные камни всех мыслимых размеров.

– Вселенная так велика, – начал профессор Сандерсон, – в ней столько планет, что даже с математической точки зрения некоторые из них не могут не быть обитаемыми. Необязательно населенными человекоподобными существами, животными, даже растениями, но по крайней мере крохотными живыми существами: бактериями, микробами. Кое-что в этом роде уже обнаружено на Марсе. К тому же по Вселенной снуют во все стороны естественные космические корабли – метеориты.

Астроном предъявил гостям несколько образцов породы, извлеченные из-под стекла.

– Они совершают нескончаемые путешествия в пространстве. Иногда обрушиваются на планеты, бывает, что просто рикошетят от них и продолжают полет, как шары космического бильярда. Эти метеориты можно сравнить с миллионами сперматозоидов, способными оплодотворять гигантские яйцеклетки – планеты.

– Не эти ли метеориты мы прозвали «падающими звездами»? – спросила Лукреция Немрод.

Сандерсон утвердительно кивнул. Из его слов выходило, что часто метеориты сгорают в атмосфере, создавая впечатление движущихся звезд.

По его оценке, на Землю ежедневно падало в среднем три тысячи неземных объектов. Но некоторые метеориты сохраняли целостность и могли содержать воздух, а значит, микробы, бактерии и вирусы.

Из одного из стеклянных саркофагов был извлечен мрачный, словно обработанный автогеном, булыжник. Профессор положил его под микроскоп и поманил журналистов. Те залюбовались крохотными фигурками; одни напоминали кружки, другие – червячков.

Астроном ничуть не сомневался, что метеориты оплодотворяли Вселенную. Один занес на Землю жизнь, второй – вирус, истребивший динозавров, третий – новый вирус, приведший к мутации приматов, возникновению у них странной болезни, получившей потом название «человечество».

Сандерсон соглашался, что он не первым выдвинул теорию о том, что жизнь, положившую начало человечеству, принесли на Землю метеориты. Первым эту идею, окрещенную «панспермией», выдвинул в 1893 году швед Сванте Аррениус, потом ее развил английский лорд Келвин. Потом теорию надолго забыли. Но в 1969 году в Австралии был обнаружен метеорит Мерчисона. Вопреки всем ранее выдвигавшимся соображениям, он содержал семьдесят полносоставных аминокислот, причем восемь из них знакомы нам по белкам человека!

При вхождении в атмосферу эти белки погибли от высоких температур, могут возразить некоторые. Но недавно был открыт прион – белок, невосприимчивый к самым высоким температурам. Прион гораздо сильнее вирусов и способен гораздо быстрее, чем они, переносить заболевания.

– Адам появился благодаря приону? – ахнула Лукреция Немрод.

Профессор Сандерсон нисколько в этом не сомневался. Человечество возникло тем или иным образом вследствие внеземной болезни, поразившей обезьяну, начавшую мутировать и понемногу меняться.

– Кстати, все болезни побуждают нас к дальнейшей эволюции, – подчеркнул астроном и погладил один из своих метеоритов, как кота. Его теория проистекала из длительных раздумий, приведших к отказу от многих прежних убеждений. Любой грипп, краснуха, гепатит, настаивал он, приводят к небольшой мутации у больного.

– Болезни всегда питали эволюцию человечьей породы. Чума научила нас гигиене, холера заставила фильтровать воду, туберкулез привел к открытию антибиотиков. Кто предскажет, что хорошего принесут новые болезни, пока что вызывающие у людей только страх?

Исидор Каценберг, слушая астронома, расхаживал по помещению, все щупал, приподнимал то гладкий камешек, то камень необычной формы, исследовал предметы и приспособления, но при этом не пропускал ничего из сказанного.

– Любая болезнь несет урок. Рак – болезнь коммуникации: здоровые клетки не знают, как проинформировать больные о необходимости прекратить размножаться. СПИД – болезнь любви, клетки теряют способность различать, что идет им на пользу, а что во вред. Разве эта утрата ценностей и коммуникации не проливает свет на нынешнее состояние человечества? Чтобы преодолеть эти изъяны, ему нужна дальнейшая мутация. Потом придет черед других болезней, и они снова подтолкнут людей к прогрессу.

– Такие ваши речи наверняка вызывают в клубе «Откуда мы взялись?» ожесточенные споры, – предположил с другого края лаборатории Исидор Каценберг.

Ученый признал, что обстановка в клубе порой накаляется, особенно когда начинают спорить между собой верующие и безбожники, дарвинисты и ламаркисты.

– В астрономии ввиду отсутствия доказательств можно одновременно утверждать совершенно противоположные одна другой вещи, но в палеонтологии дело обстоит совершенно иначе. В этой дисциплине ученые умеют выжать показания из любой кости.

– Как профессор Аджемьян? – спросил Исидор.

Астроном вздрогнул, но промолчал.

Журналист подошел к нему вплотную и ни с того ни с сего заявил:

– Вы его презирали.

Сандерсон в недоумении сделал шаг назад.

– С чего вы взяли?

– Мне служит подсказкой выражение вашего лица. При упоминании Аджемьяна вас перекосило. Человеческая физиономия сродни приборной доске с кучей индикаторов.

Сандерсон попытался овладеть собой, но рот у него все равно кривился.

– Аджемьян… Профессор Аджемьян был своеобразным человеком. Но я никогда не держал на него зла, даже после несчастного случая…

– Что за несчастный случай?

Сандерсон дотронулся до своего слухового аппарата.

– Моя глухота – следствие одной из неудачных шуток Аджемьяна. Однажды он подошел ко мне и шепотом сказал: «Хочешь услышать свой Большой взрыв?» Не успел я ответить, как он взорвал у меня под самым носом здоровенную петарду. Вот такой он был, Аджемьян, такой был у него юмор. С его точки зрения, если человек одержим Большим взрывом, значит, он обязан его пережить. Если у меня слабые барабанные перепонки – тем хуже для меня. После этого мой слух ослаб на все восемьдесят процентов. А ведь слух помогает нам ориентироваться в пространстве гораздо больше, чем зрение. Став тугоухим, я больше не сознаю объема пространства, где нахожусь.

– Это вы его убили? – спросил напрямик Исидор Каценберг.

– Нет.

– Тогда кто, по-вашему, мог это сделать?

Для астронома внезапный звон разбитого стекла прозвучал еле слышно. Лукреция Немрод успела повалить его на пол, спасая от влетевшего в окно огромного камня и прикрывая ладонями голову от осколков.

Опасливо выпрямившись и оглянувшись, все трое обнаружили за окном ту, кто угрожал их жизни, – обезьяну. Стоя на ветке, она изучала причиненный ее камнем ущерб. Потом, размахивая для равновесия руками, она, прыгая с ветки на ветку, удалилась.

– Обезьяна! – сказала зачем-то Лукреция.

– Она хотела прикончить меня этим камнем! – воскликнул Сандерсон, трогая лоб, где благодаря вмешательству Лукреции осталась всего лишь царапина.

– Зачем обезьяне убивать человека? – удивился Исидор Каценберг.

Сандерсон быстро справился с шоком.

– Конрад… – выдохнул он.

– Какой еще Конрад?

– Конрад и Аджемьян – два светила французской палеонтологии, на дух друг друга не переносившие. С точки зрения Конрада, экстравагантные теории Аджемьяна дискредитировали всю профессию. Однажды у них дошло до потасовки. Не хотел вам этого рассказывать, но, как видно, дело приобретает такие масштабы, что пора положить этому конец. Профессор Конрад – не только палеонтолог, а еще и приматолог. Он заведует секцией обезьян в зоопарке в парижском Ботаническом саду, при Музее естественной истории. Он мастерски ими управляет.

Лукреция Немрод записала в блокноте имя и координаты подозреваемого.

Исидор Каценберг уставился на ветки, послужившие опорой обезьяне. Его посетила мысль, что буква S на зеркале в ванной означает всего лишь «singe»[2].

27. Змея

– ССС… ссс… – шипит змея.

ОН едва успел успокоиться после пожара и боя в пещере – и на тебе, змея, причем большущая! До чего ОН не любит змей!

Это нутряное отвращение, особенно он ненавидит таких вот питонов.

Змея тем временем обвивает ему ногу и тянется к шее с намерением задушить. Его трясет от ее липкого, холодного прикосновения. Змея уже сжимает ему горло двумя кольцами. ОН чувствует, как она его душит, и пытается схватить змеиную голову. Змеи, обвивающие и душащие жертву, обычно неядовитые. Тут что-то одно: либо яд, либо удушение.

ОН старается порвать змее пасть. Остальные наблюдают происходящее, не пытаясь вмешаться. У каждого свои проблемы. Змея сжимает ему трахею. ОН кашляет, избавляясь от лишнего воздуха, и разводит змее челюсти. Та в ответ давит все сильнее. У него останавливается дыхание.

ОН говорит себе, что сейчас умрет. Вся жизнь сконцентрирована теперь у него в мозгу: погони, случки, войны, единоборства, пиры. ОН не может запечатлеть на чем-то свои мысли, поэтому никто не узнает, что с ним произошло. Откуда-то издалека, из неведомых недр его собственного естества, приходит фраза:

Все эти мгновения исчезнут во времени,Как слезы под дождем[3].

Откуда взялась эта ниточка слов? Из будущего? Из прошлого? С облаков? Из иного, параллельного мира?

Как слезы под дождем…

ОН считает, что они прекрасны. Его вид способен на такие мысли! Он горд тем, что родился среди достойных зверей. Эта змея ни на что похожее не способна. Значит, честь жить должна принадлежать ЕМУ.

Прилив энергии позволяет ему порвать голову рептилии надвое. Теперь ОН держит по челюсти в каждой руке. Давление длинной, холодной, гладкой массы ослабевает, воздух снова проникает ему в горло, просачивается в легкие. ОН пожирает змеиную голову, а остальное швыряет детям. Осторожно, говорит ОН им, мелкие кости могут застрять у вас в горле. Змеи бывают опасными даже мертвые.

ОН карабкается по ветвям на самую верхушку дерева. Оттуда все представляется по-другому. Здесь Он далеко от угроз, таящихся внизу, зато чудеса небес совсем рядом. Хорошо бы стать птицей и взмыть в облака! ОН даже не против, чтобы его утащил орел, чтобы хоть так почувствовать самому, что такое небо, хотя бы на недолгие мгновения!

Когда ОН в прыжке схватил за ноги самку, чуть было не унесенную орлом, другие могли подумать, что ОН сделал это, чтобы ее спасти. Нет, ОН хотел подняться вместе с ней в небо.

ОН озирает небесный свод. Там уже блещет звездочка. ОН не сводит с нее глаз. Рядом со звездой пролетает метеорит, озаряющий темнеющее небо. Вот и другой метеорит. ОН не в состоянии представить, что это такое.

Для него это – сотканные из света сверхбыстрые птицы.

28. Теория профессора Конрада

– Вы верите в эти метеоритные истории? – спросила Лукреция Немрод.

Исидор Каценберг не ответил – был занят оплатой билетов в кассе. Он забрал сдачу, и они прошли на территорию Сада растений.

Благодаря ржавым решеткам буйволы успешно соседствовали с медведями в просторных клетках, тигры не могли причинить вреда своим соседям жирафам. Двое журналистов поспешили в секцию приматов.

Безупречный, без единого пятнышка белый халат, ровные светлые усики, тщательно расчесанная седая грива – таким предстал перед ними профессор Конрад, бесстрашно кормивший в клетке семейку весельчаков-бабуинов и обращавшийся к ним как к расшалившейся детворе:

– Ну-ну, будьте умниками, не то папа рассердится, и вы останетесь без угощения!

Бабуины тотчас присмирели, теперь от них был слышен только тихий скулеж. Покладистость была поощрена сладостями, и хитрецы с ходу стали требовать еще, потешно приподнимая брови и по-нищенски, лодочкой складывая ладошки.

– Прекратите, меня не разжалобить! Со мной эти штуки не проходят. Добавку получат только те, кто не будет клянчить.

Так палеонтолог вторично изобрел принцип пользы от воздержания.

Исидор Каценберг и Лукреция Немрод решили его окликнуть.

– Здравствуйте, профессор Конрад! Мы – журналисты из «Геттёр Модерн», хотим побеседовать с вами о происхождении человечества.

Шарль Конрад пообещал своим подопечным вернуться к ним позже. Три бабуина оскалили в ответ зубы, заворчали и шумно выдохнули, словно из необходимости остудить внутренний перегрев. Профессор затворил за собой дверь их клетки, энергично вымыл руки, твердо пожал руки гостям и предложил им поговорить на ходу.

– Обратите внимание, мадемуазель, месье, вокруг нас – небольшое подобие райского сада или, по крайней мере, Ноева ковчега.

Он остановился и погладил крохотного лемура, просунувшего головку между решетками и ткнувшегося мордочкой ему в ладонь. Пятипалыми ручонками и любопытными глазенками эти зверюшки смахивали на миниатюрных старичков.

Профессор Конрад объяснил, что он не зоолог, но как палеонтолог естественным образом начал интересоваться живыми существами, а не одними ископаемыми. Так он стал по совместительству приматологом.

Индонезийский орангутанг, вытянув длиннющую руку, схватил за рыжие пряди Лукрецию, притянул к решетке своей клетки ее голову и лизнул ей ухо. Конрад поспешил вмешаться: ущипнул обезьяну, заставив ее выпустить девушку.

– Веди себя прилично, Жан-Поль. Не бойтесь, мадемуазель, Жан-Поль совершенно не опасен, ему просто недостает общения с дамами.

Огорченный и обиженный орангутанг показал людям кулак и с криком стал дергать себя за половой орган, бесполезный в клетке, где он влачил одинокое существование.

– Наверное, таким способом бедняга просит подсадить к нему самочку, – сочувственно сказал Исидор Каценберг.

– Жану-Полю уже была предоставлена такая возможность, но он так искусал свою партнершу, что мы были вынуждены его изолировать. Так он по крайней мере никому не причинит вреда.

Профессор Конрад предложил журналистам экскурсию по Большой палеонтологической галерее музея.

На первом этаже животные исполняли полный, до голого скелета, стриптиз. Исключение составлял человек, целомудренно сохранивший красный мышечный покров – благодаря содранной коже. Он торжествующе вздымал кулак, словно только что выиграл забег. Его детородный орган был замаскирован виноградным листом. От удовольствия он улыбался всеми красными лицевыми мышцами и всеми белыми сухожилиями.

Слева экспонировались скелетики человеческих зародышей, откопанные в монастырских подвалах, справа – высшие млекопитающие, позади которых, согласно логике, выстроились млекопитающие «низшие».

– Я продемонстрирую вам два главных мотора эволюции: случай и видовой отбор.

Профессор Конрад указал на скелет птицы с коротким клювом и скелет другой птицы – с длинным клювом. Начав с той, что справа, он заговорил:

– Полюбуйтесь на это пернатое, синицу. Она питается червяками, которых достает из древесной коры. В один прекрасный день этот вид так размножился, что червяки стали редкостью. Синицы стали исчезать. Но у некоторых из них случайно оказался более длинный и острый клюв, помогавший им доставать червяков из более глубоких дырок. – Он указал на птицу с удлиненным клювом. – Короткоклювые почти полностью исчезли, остались только длинноклювые.

– Почему они мутировали?

– Случайно. Природа как бы предпринимает одновременно миллионы экспериментов. Потом естественный отбор устраняет наименее приспособленных.

– Если перенести это на людей, – вмешалась Лукреция Немрод, – то в конце концов выживут только самые горбатые или, например, самые зубастые…

Конрад рассмеялся.

– Это зависит от следующего критерия отбора будущего человека. В конце концов, процесс растягивается на миллионы лет…

Они расхаживали среди трупов животных – лакированных, пронумерованных, обозначенных непроизносимыми латинскими словами.

– Я тут ни при чем. Эта идея даже не моя, она принадлежит Дарвину, нашему учителю. Такова единственная официальная эволюционная теория. Случай. Естественный отбор.

Он привлек внимание журналистов к генеалогическому древу видов – внушительной таблице с историей их предков.

– Семьдесят миллионов лет: появление первых приматов. Они питались насекомыми и сильно смахивали на землероек.

– Сорок миллионов лет: появление первых полуобезьян.

Они как раз подошли к скелету лемура, походившего размерами на сородича, которого недавно угощал приматолог. Ученый проявлял к лемурам особый интерес, считая их первыми набросками будущего человека.

– У этих животных уже имелись три главных признака человека: отделенный большой палец, плоские ногти, плоское лицо. При таком большом пальце удобно хватать предметы и пользоваться ими как орудиями. При плоских ногтях, а не когтях, можно сжимать пальцы в кулак и находить им прочие варианты применения. Так лемуры изобрели руку.

Лукреция машинально растопырила пальцы, сжала их, стала составлять из них разные комбинации.

– Плосколицые лемуры изобрели рельефное зрение. Раньше животные, имевшие глаза по разные стороны морды, не могли определять расстояние и воспринимать рельеф. У лемуров глаза смотрят в одну сторону, морда укорачивается, и они обретают объемное зрение.

Профессор предложил слушателям проделать эксперимент. Два кулака, приставленные к носу, мешают стереоскопическому зрению. Если же убрать этот искусственный нос, то открывается ближнее пространство, объемы, расстояния. Вот почему лемуры, прыгая в пустоту, успешно хватаются за нужную ветку.

– Плоское лицо – это очень практично для зрения, но я думал, что длинная морда – удобный рычаг, чтобы кусать и удерживать добычу, – возразил Исидор Каценберг.

– С развитием рук это утрачивает актуальность.

Приматолог продолжил экскурсию, двигаясь между обезьяньими скелетами, подвешенными примерно так же, как в кабинете профессора Аджемьяна.

– Двадцать миллионнов лет назад лемуров потеснили обезьяны – их мутировавшие, гораздо более смышленые родичи. Лемуры выжили в одном-единственном месте – на Мадагаскаре, потому что этот остров сыграл роль плота, отплывшего от Африканского континента и спасшего последних представителей отсталого отряда. Сейчас на Мадагаскаре насчитывается двадцать шесть видов лемуров, а во всей Африке их всего шесть.

Конрад подвел экскурсантов к таблице видов.

– В период между 4,4 миллиона и 2,8 миллиона лет назад от обезьян отделились австралопитеки, от которых произошел человек. Без сомнения, человек ушел в сторону от гориллы и шимпанзе из-за климатических изменений. Там, где живут человекообразные обезьяны, в Восточной Африке, произошло землетрясение, приведшее к разлому, называемому Рифтом. Разлом привел к появлению трех особых климатических зон: густых лесов, гор, саванн. В густых джунглях выжили только предки шимпанзе, в горах – предки горилл, в саванне – австралопитеки, предки людей.