«Мы с тобою всегда, братишка!». История семьи дальневосточника

Математика же осталась для меня непройденной как Антарктида – далёкой и непонятной. Моим счастьем было то, что все эти хитроумные и важные предметы вела добрейшая Валентина Александровна или по-простому, «баба Валя». Потом, в восьмом классе она стала нашим классным руководителем, и выпускала нас. Сидя на уроках алгебры и геометрии, я дрожмя дрожал, заклинал, чтобы только не спросили, прошли мимо, потому что сидел, как назло, на передней парте и считанные метры отделяли меня от классной доски. Выходящие отвечать падали духом – я не при всем желании им подсказать по той простой причине, что сам не знал, о чем же им говорить. Зато других уроках я процветал – особенно на русском и истории.

Но однажды со много случилась в шестом классе жуткая история, о которой я до сих пор вспоминаю с содроганием. В тот злополучный день «баба Валя» выгнала меня с урока и повелела без родителей не приходить – в тетрадке за контрольную работу красовалась жирнющая двойка. Учительница не на шутку рассерди-лась и за мое безделье и за мою бездумность и бестолковость в счёте.

Она очень жаждала видеть маму. Дело было глубокой осенью, где-то в октябре-ноябре. Одев верную железнодорожную чёрную шинель с обрезанными полами, я носил её с гордостью, потому что ни у кого такой не было, побрёл из школы в жуткой подавленности. Идти домой раньше времени было страшно, а никуда больше не пойдешь раньше времени – мать сразу догадается. Ноги сами принесли меня в школьный сад, запущенный и заросший высокой травой. Облюбовав одну уцелевшую скамеечку, нагрёб побольше побольше листьев под ноги, засунул руки в рукава и стал думать печальную думу. Где-то под спудом трепетала мысль, что можно спокойно просидеть, ну час, два и это – на улице, когда рядышком, за забором люди, и не знают, не ведают обо мне, сидящем в холоде и осенней сырости промозглого октябрьского дня. Жуткое оцепенение охватило меня, всякие думы полезли в голову и незаметно для себя я заснул.

Пришел в себя уже когда темнота пала на город, ветер, холодный и сырой застудил суставы, шинель набухла влагой и совершенно не грела. Сидеть на скамейке надоело, захотелось в тепло и, пересилив себя, решился. Немного разогрелся, а скорый сон несколько подкрепил меня и уже не думалось так мрачно о своём житье-бытье. Начав жалеть себя, я вдруг понял никчемность этого, потому как сам был виноват. Крались тихонько мысли, вроде такой как «назло всем уши отморожу». За дремотой подкрался вечер, слёзы, катившиеся, из глаз подсохли, голова, гудела словно басовый колокол, звон глухо оглашал сознание. А я все не уходил со скамей-ки. Наконец, собрав все силы, вскочил со скамейки. И еле-еле сделал несколько шагов, чуть не упав на колени – ноги совершенно не слушались. Но потихоньку пошагал. Я уж не помню чем всё это закончилось. Мама действительно приходила в школу. Но что она могла сделать против моего характера, неспособного к точным наукам…

Планшет, с которым я одно время ходил в школу был; замечательным. Его мне подарил зять Алексей, муж старшей сестры Раи, приехавший из Польши, где он проходил военную службу..Из этого планшета отец выдрал целлулоид, сделав для себя блокнот. Но разорванное я я зашил и получился неплохой портфель. Мне завидовали все мальчишки в классе. И он прослужил, мне верой и правдой целых четыре года, пока в восьмом классе я не сменил его, совсем растрёпанного на тонкую папочку.

Я привык навсегда, что одежда у меня во все времена была неважнецкой. Это совсем не в смысле рваной или грязной, она была не новой – мне ведь доставались вещи с братниных плеч и ног. Когда жил у нас зять Алексей, я ходил в четвертый или пятый класс. Вместе с этим здоровяком-кубанцем поднимались раным-рано: он шёл на работу в аэропорт, где трудился техником-механиком по самолётному оборудованию, а я в школу, пили вместе чай с бутербродами – черный хлеб с маслом и яблочным вареньем, и много болтали. Временами он проверял мои задания на дом, я читал ему стихи, решал задачки, что вечером не закончил, так и шло наше время.

В те дни носил я шерстяную, гимнастёрку под ремень, она мне так нравилась – была теплой да и по идее – несносимой..Но став старше, уже не влезал в нее, и в пятом классе к первому сентября мама пошила мне пиджак, вернее перелицевала из Васькиного. Она старалась целых два или три дня, и утром первого сентября он висел уже на спинке стула возле моей кровати, и как был рад, увидев новую одежду.

Я до этого носил обноски, а теперь у меня была своя форма. Быстро проглотив свой скудный завтрак, положил между книжек привычный бутерброд из двух кусков хлеба с маслом и яблочным повидлом. Вот эти завтраки и запомнились мне на всю жизнь, выручавшие в трудную минуту. Вокруг, бывало, сытые лица, смеются сверстники, а я вечно без денег, и в буфет соваться без денег стыдно.

Потом, в пятом-седьмом классах полегчало, потому что талоны на обеды стали давать таким же как я, малоимущим. Ходил разок в день, питался, но это было уже что-то для меня. По виду это были талоны на молоко – бумажный листок с печатью школы, но взять на них можно было и компот с булочкой, и еды какой-нибудь, наподобие каши или супа.

Столовая в школе раньше была в вестибюле – как сейчас помню: узкий проход, столы, покрытые клеенкой и длинные, как на рынке лотки, окошечко для раздачи, узкое, словно амбразура в доте. Но впоследствии её перенесли в один из угловых классов и она стала не так бросаться в глаза. Там она по сей день и находится.

Еще одно школьное заведение оставило глубокий след в моей памяти. Это школьный медкабинет. С ним я познакомился в третьем классе, когда нас гуртом приводила на уколы учительница Нинель Ивановна. Фельдшерица Татьяна Ивановна Москадыня, моложавая толстушка-украинка лет тридцати восьми, весело встречала нас, стоя в дверях, да так, что и самый боязливый не желал дать дёру от предстоящей экзекуции. Делала она уколы мастерски – оттягивала двумя пальцами кожу под лопаткой, а свободной рукой легонько протыкала наши полузагорелые покровы. И всегда безболезненно, Но однажды я попал к ней по серьёзному делу. Играя на перемене в догонялки, прихлопнул средний палец левой руки тяжеленной классной дверью и чуть ли не перешиб его насовсем. Потекла кровь, я растерялся, и не чувствуя боли, ошалело глядел на рану. Хорошо что был рядом с кабинетом, напротив, тут же прибежала медсестра, увела в кабинет, ну давай лечить: залила перекисью, забинтовала. Я недоумевал, что интересная жидкость – шипит, как только сразу выльешь. Неделю ходил спокойно, а потом уж и позабыл про рану. Сегодня только небольшой шрамчик напоминает о случившейся ране..

Рядом с медкабинетом была небольшая комнатка с радиоаппаратурой, в которой я одно время с девочкой-одногодкой зачитывал сообщения, стихи и прочие творения – работал диктором. И после каждой передачи вылезал из кабинки мокрый, вспотевший, словно побывавший в бане – вентиляции в этом закутке совершенно не было и находиться там можно было лишь минут десять и не более. Выступал и на линейках, но гораздо реже – по большим праздникам.

А с этими линейками у меня связаны жуткие воспоминания. Как-то классе в пятом выставили перед всею школой на позор за мои двойки, которые в то время густо паслись у меня в дневнике (была такая унижающая практика).

Стоя перед школой, возбужденно смотрящей на меня тысячью глаз в числе прочих несчастных и непослушных, я буквально испепелялся от самого горючего стыда. Ученики хихикали, разглядывая нас как барашков, ведомых на заклание, пихали локтями друг друга, издевательски подмигивали нам, пока не видели учителя.«Что ж, – мрачно размышлял я в этом грустном построении -рано или поздно это должно было случиться, раз плохо занимался учёбой. Подержав некоторое время нас в этом подвешенном состоянии, директриса Лидия Ивановна Белякова, худощавая, женщина с лицом Горгоны, наконец-то милостиво разрешила встать в строй.

Другая линейка, довольно худо повлиявшая на меня в смысле здоровья, да и впечатлений тоже, осталась во времени восьмого класса. В день последнего звонка, мы радостные и довольные, что уроки, наконец, кончилисъ и наступает долгожданное лето и святое время каникул, построились на верхнем этаже и, как всегда, начали линейку. Директриса, Лидия Ивановна Белякова, завуч, Ольга Трофимовна, начали свои прощальные речи очередному выпуску, со всех сторон посыпались охи, вздохи, кое-то из девчонок и учителей всплакнул.

Жаркая, противная духота повисла над шеренгами учеников, сирень вяла в наших влажных ладонях. Хотелось выйти из шеренги и напиться вдоволь холодной воды. Я стоял во втором ряду, боясь пошевелиться, от напряжения мои ноги одеревенели, чувства мои притупились, голова начала гудеть непонятным жутким звоном, будто я стоял под колоколом огромной величины, и он разрастался всё шире и шире, раздвигая пространство… Вдруг слух стал постепенно уплывать, затихая, потом я перестал различать свет, в глазах заискрилась темнота, звон вдруг нахлынул, растянулся во всю ширь, оглушающе заполнил мое существо. Я стал падать…

Вскинулись учителя, меня обступили, я опомнился, лежа на стульях с поднятыми на их спинки ногами. Ворот моей рубашки бьл расстёгнут, а пластиковый галстук снят и отброшен, на грудь кто-то плескал воду, под нос совала ватку с нашатырем добродушнейшая Москадыня. Вокруг меня толпились любо-пытные, учителя гнали нх, но они не уходили, тараща глаза: надо же!

Как только я пришел в себя, учителя отпустили меня домой. Так я познакомился с обмороком – первой ступенькой в Никуда. В то же лето после седьмого класса, под впечатлением Васькиных приключений у дяди Сергея, я поехал к нему в гости в небольшой городок Бикин, что расположился неподалёку от русско-китайской границы. Васька своими буйными впечатлениями кормил нас почти каждый божий день и невозможно было отказаться испробовать их, теперь уже мне. К дяде можно было добраться и автобусом и поездом, но я выбрал второе. Вернее, настояла мама, «хоть и медленнее, но безопаснее» Незадолго до этой поездки, брат Сергей подарил мне от своих щедрот на день рождения замечательные польские чисто кожаные жёлтые ботинки на рифлёной подошве. Правда они были грубоваты для повседневной городской жизни, так как были туристическими, но сейчас я решил их обновить в своей первой большой поездке по родному краю.

Вокзал в г. Бикин

В городок я приехал уже в полдень, когда слепящий диск солнца безжалостно раскалил воздух, а вялая листва на тополях даже не трепетала, а безжизнен-но повисла. «Вот мы и приехали», – подумалось мне, когда автобус замедлив ход, вильнул по привокзальной площади и остановился у обшарпанных билетных касс. Выйдя из салона, я поразился: кипяток воздуха застыл, словно его остановили на бегу могучие руки солнечной жары и расплескали в слепящей тишине полдня. Я стоял на привокзальной площади, обливаясь горячим потом, в тесных суконных брюках и своих новеньких туристических ботинках. Солнце окончательно поднялось в зенит и жгло немилосердно. Так как меня никто не встречал, торчать посреди площади было совершенно глупо, то я отправился искать дом своих родственников по матери. Долго блуждал по улицам, пока не нашел нужную и в самом её конце не увидел дом дяди. Даже не его, а сына Вовки. Потому что сам дядя Сергей в этом доме жил, со старухой своей, как он её называл, Фёк-лой, занимая небольшую комнату у старшего сына.

Шлакоблочный, недавно выстроенный одноэтажный особняк стоял почти у самого леса, окруженный палисадником, за которым не было ни единого дерева. Среди высокой травы заметил я несколько уликов для пчёл. Дядя был дома вместе с женой Феклой, принял по-своему, неплохо, но потом я понял трагедию этого дома, этой семьи.

Дядя Сергей, отец двух сыновей на склоне жизни оказался без дома. Никто из детей не хотел его брать к себе и как раз в то время, когда я приехал к нему в гости, он собирался построить свой очередной дом где-то вдалеке «на берегу р. Бикин, вблизи лесосплавной запани (плотины). Свою излишность, если можно так сказать, он сильно переживал, потому что по доброте душевной поставив за жизнь своими руками добрый десяток домов совсем разным людям, как родственникам так и чужим совершенно, к закату её он всё же остался ни с чем. Тяготило дядю и отношение сыновей к нему, поэтому решение строить новый дом было твёрдым. Это я понял из первых слов разговора дяди с сыновьями, сос-тоявшимся через несколько дней после моего приезда. Первые пять дней я осматривался, познакомился с медовым хозяйством дяди, помогал ему «гнать» мёд из ульев.

Однажды, гуляя по окрестностям Бикина, вдруг обнаружил настоящую воинскую танковую часть, расквартированную в сопках, невдалеке от дома. Теперь всё свободное время я проводил в наблюдениях за танкистами, их тренировками. Это было для меня сладчайшее время—познакомившись с солдатами, я сумел даже поездить внутри танка. Однажды я написал письмо сестре Тане о своих познаниях в военной технике – подробно описал свои ощущения и прорезавшиеся умения управлять танком. Она (это стало известно позднее) только улыбнулась моим мальчишечьим поступкам.

Насытившись разными впечатлениями, я заскучал, и, видя это, дядя Сергей предложил помочь ему строить дом. Меня не нужно было уговаривать помочь, и уже на следующий день, погрузив нужный инвентарь в лодку-плоскодонку мы с дядей отчалили от берега. Плыли часа три. Натужно стуча мотором, лодка, беспрестанно хлопала по волнам плоским днищем. Остро пахло бензином. Речной свежий ветер холодил тело. До этого только с Костей, средним старшим братом я плавал на лодке по большой реке, и даже как-то не представлял себе, что можно утонуть, перевернуться, в общем погибнуть. Тогда эти мысли не приходили мне в голову. И лишь сейчас, по прошествии множества лет, я оценил риск, которому сознательно подверг себя в ту поездку. Оценил доверие, смелость и мужество мамы, разрешившей мне эту поездку. А ведь мне было всего четырнадцать лет. Волны бесконечной чередой катились навстречу лодке, неся с собою не только красивую силу воды, но и настоящую гибель-плывущие навстречу бревна, сплавлявшиеся вниз по реке. Эти брёвна нужно было отталкивать, чтобы не перевернуться и утонуть. И мне сразу нашлась работа – дядя сунул в мои руки багор, приказав отталкивать брёвна, плывущие близко от лодки, если они подплывут к ней. А их было многовато для меня, каждое норовило жадно уткнуться в нос нашей перегруженной посудины. Река медленно уходила назад. Берега то приближались, то отдалялись. Попетляв по протоке, моторка пристала к берегу, засыпанному свежей щепой, опилками – здесь находилась запань – плотина из брёвен, с помощью которой останавливали спиленный лес, сплавлявшийся по реке.

Пока высаживались, вытаскивали вещи, мылись с дороги, прошло немало времени и для осмотра окрестностей его не нашлось. Наутро я решился выйти и оглядеться – куда же все таки я попал. Несколько сараев для лошадей, барак, где жили сплавщики и вокруг крутые сопки, поросшие сплошным сосновым лесом. Затон был местом, куда меня занесла жажда приключений.

День стоял хмурый, и я решил отдохнуть с дороги, полагая что в такую погоду никакой работы не предвидится, но не тут-то было. Дядя моментально нашёл мне работу и я до вечера орудовал большим топором, заготавливая дрова для летней кухни. Огромные поленья уже громоздились бесформенной кучей возле барака, когда солнце склонилось за горизонт и вечерние тени густо легли на землю.

С наслаждением я расправил затекшую спину и бросил наземь топор – баба Фёкла позвала меня ужинать. С вымытыми дочиста руками сел за грубо сколоченный, добела надраенный сосновый стол. Тусклый свет керосиновой лампы бросал серые тени на усталые лица сплавщиков, пришедших с плотины. Но другого света здесь не было, и я, не привыкший к такому освещению, с трудом различал лица.

Утомившиеся мужики разговаривали мало, разве что когда дед Андрон, сивый кучерявый мужичина, выставил на стол поллитровку, пробасив: «Зальем-ка, ребя, помалу». Выпив, сплавщики начали галдеть, сначала о себе, потом перешли на баб и через час с небольшим после ужина в полутёмной комнате, пропитанной странной смесью леса, пота и еды, стоял неровный гвалт.

Обсуждали погоду, виды на сено, спорили о начальниках, женщинах, а меня толком-то никто и не замечал. Найдя свободную койку среди прочих, я, обрадованный наступлением долгожданного отдыха, упал на неё, едва раздевшись, и, не обращая внимания на жужжание комаров, крепко заснул.

Началась моя двухнедельная полоса отдыха и сплошных испытаний. Но не скажу, что мне это все надоедало – было очень интересно ходить за лошадьми на покосе, свозить сено в копны, и хоть у меня не сразу все выходило, я чувствовал, что моя помощь нужна дяде, которого лучше было бы конечно звать дедом Сергеем. Он начал снова строиться. И непонятно становилось, в который раз он возводит себе дом, пятый, десятый, но мужики понимая, что сейчас без такого труда он просто не может, помогали все, кто не был занят на сплаве и пока шёл лес. Брёвна для дома были. Хорошие, просушенные они аккуратно вылёживали на берегу свой нужный срок. Видно, дядя давно задумал ставить себе дом здесь, среди природы, вдали от города с его непонятными привычками и законами. Воспитанный лесом, дядя Сергей привык к одиночеству. Профессиональный охотник по пушному зверю, он слишком много времени провёл на охоте, чтобы жить среди людей как те, кто не знал, что такое лесное уединение.

Сплавщики на лошадях подвозили брёвна и начинали их ошкуривать. Меня тоже позвали к этому ответственному делу, хотя я и впервые держал в руках скобу для такой трудной обработки брёвен. Сидя на тёплой от солнца длинной лесине, с ожесточением соскребал коричневую душистую кору, обнажая ослепительно белое тело ствола бывшей сосны. Колени, руки покрылись древесной пылью и мелкой стружкой, спина горела от пота под палящими лучами солнца. К полудню большая часть брёвен была подготовлена и дед, видя мои успехи, отправил меня делать дранку – готовить огромные плоские щепы, раскалывая большие чурбаки тяжеленным колуном. Есть такой специальный русский топор. И здесь я мало-мальски, но научился этой работе. Чего же можно было ожидать от рослого, но всё ж подростка? Начали ставить стены – дядя послал меня собирать мох к небольшому, но глубокому озерцу, блестевшему тёмнотой воды среди камышей неподалеку от нашего поселения. Возле него было много влажного мха среди невысоких кочек. Собранный мох потом сушили, чтобы прокладывать между бревен. Помнится, я заготовил и перетаскал этой влажной травы целую пропасть, но дядя всё говорил мало, мало.

Его действительно было мало – он настолько высыхал, что из огромной кучи принесенного мха, оставалась лишь небольшая часть.

В этом озере водились неплохие, тёмно-золотистые с серебринкой, караси. Я их добывал с помощью мордушки – сетки, сплетенной из ивняка и видом похожей на кувшин. Бросал в неё хлеб и опускал на ночь в глубину, как научил меня дядя Сергей. А к утру в ней уже плескалось до полутора десятков рыб. Ко второй неделе моего гостевания на запани вода в реке поднялась и я развлекался катанием на лодке-плоскодонке среди подтопленных деревьев,

И вдруг однажды на ветвях большого ильма (есть на Дальнем Востоке такая порода деревьев) увидел змею. Огромный полоз Шренка тихо шелестел среди высохших сучьев, но почуяв опасность, быстро пополз вглубь дерева, чтобы скрыться в большом дупле. Потом, когда я рассказал бабке Фёкле о том, что видел красивую змею с ярка-оранжевыми полосами и попытался ее поймать, она пришла в неописуемое негодование.

В ее представлении все змеи, ящерицы, лягушки были настолько презренными, что казались недостойны существования. Возмущение её было так велико, что резку хлеба, бывшую моей каждодневной обеденной обязанностью, она взяла на себя, убоявшись моего тесного общения с этими милыми пресмыкающи-мися.

Быстро пролетели деньки моего пребывания на лесном посёлке и вот я снова дома. Прошёл год. Наступило лето шестьдесят восьмо-го – нужно было сдавать экзамены за восьмилетку. Закончился май, когда отлынивая от уроков, мы постоянно глазели в окно и наступил июнь. После весеннего тепла его жаркое дыхание чувствовалось особенно. Тополиный пух облепил тротуары, лег белым покрывалом на траву, придорожные кустарники. Тонкостей сдачи экзаменов не помню, но то, что был страх – точно.

Те, кого помню и люблю: Антонина Ивановна, Ольга Трофимовна, Людмила Ильинична, Лидия Ивановна (директор),Вера Ильинична,

Выпускники 8-а класса 55-й школы г. Хабаровска

Вера Михайловна, Лилия Ивановна, Валентина Ивановна. Одноклассники: Шендин, Ларин, Хвостиков, Нагорский, Соколов, Ковцур, Сулимов, Манушин, я, Номоконов, Плиско, Волкова, Ракитин, Шехматов, Зайцева Тамара, Чеснокова, Кравченко, Коню-ков, Сназина, Федюкина, Зайцева Ольга, Пузенко, Бахтыозина, Зайцева Таня, Федотова, Синельникова.

Ведь первые испытания – самые трудные. После сдачи их можно было остаться в школе, а можно и пойти поступить в техникум или училище. Вот тут-то чувствуя мою податливость, брат Костя и сговорил меня поступать в строительный техникум, помня, как он некогда с помощью Володи, нашего главного заботливого человека в семье, поступал в сельхозтехникум. Забрав аттестат из школы, я поехал в строительный техникум, находившийся за зданием телеграфа на площади Ленина, и, с опаской переступив порог заведения, всё ещё раздумывая, сдал документы. Первый экзамен – диктант, писали не долго – 2.5 часа, и придя домой, долго терзался неизвестностью оценки. Сергей полюбопытствовал, о чём это я так долго писал, и когда я глухо ответил: «Диктант «В лесу», то ответ мой ему так понравился, что потом долго не мог забыть и напоминал мне при каждом удобном случае, чтоб подшутить и вспомнить, как я тоном разбуженного весною медведя повествовал о теме вступительного диктанта по русскому языку.

Такая тройка уж не могла поднять моего упавшего настроения, и второй экзамен – математику, я конечно, завалил. Забрав без сожаления свои бумаги, – я долго раздумывал, куда же теперь направить свои стопы. Вернуться обратно в свою школу? Показалось стыдно, хотя это было бы самым правильным решением. Увидев где-то объявление о приеме в профучилище на профессию судосборщика, решил: идти туда!

Михаил после восьмого класса..

Сдать документы было делом пустяковым, но вот забрать…! Прийдя домой, я решительно объявил маме о своём решении стать профессиональным судосборщиком, и тут она сказала свое веское и умное слово Никогда прежде ничего она мне не советовала, но тут вдруг сказала: «Не думай туда идти сынок. Учись дальше. Иди в школу. Ещё успеешь наработаться…»

Я уступил, потому что в её словах услышал тихую и умную правду жизни, которой она щедро делилась со всеми своими детьми. Ей пришлось ехать вместе со мною, чтобы вернуть документы. Мама, милая и заботливая, никогда не желала плохого свои детям, и теперь, когда пришел час помощи, она не стала безучастно смотреть на мои беспомощные попытки изменить свою судьбу, как это делал отец, а сказала свое веское слово. Сама малограмотная, она всю свою жизнь положила на то, чтоб её дети обрели большие и хорошие знания, стали специалистами своего любимого дела. Словом, она и определила мне дальнейшую жизнь.

Но в свою школу я не вернулся, а пошёл с нового учебного года в другую. Правда, она была далековата на первый взгляд – за заводом «Энергомаш», но потом я быстро привык к этому расстоянию и на уроки никогда не опаздывал. Еще где-то в тридцатых числах августа, когда вовсю шла подготовка в новому учебному году, я пришел в 36-ю школу, отдал документы завучу и вышел с нею на на футбольное поле, где кипели страсти последних дней каникул перед сентябрем, Ребята кучками стояли вокруг своих классных руководителей и слушали их наставления. Меня подвели к одной из этих групп и представили будущим одноклассникам. Передо мною стояли ребята и девчонки, с которыми мне предстояло учиться и заканчивать эту школу, До этого у них вообще новичков не было, а тут нате, привели…

Классный руководитель, учитель математики Вера Григорьевна Селезнёва, не прерывала своего рассказа, я стоял, пока она не завер-шила своего разговора..Мальчишки потом всё равно подошли ко мне знакомиться. Правда моя тесная дружба ни с кем в этом классе так и не состоялась. Почему? Никто, да и я в том числе, даже сегодня не могу ответить на этот вопрос.

В классе с первого сентября мне отвели место позади Вовки Соколова, умного и ухватистого парня. Он везде был впереди, и хоть учился на твердую четвёрку, никогда не искал поблажек. Но вот из-за своей математической отсталости мне пришлось все время списывать у него задачки и примеры, отчего он часто злился и шипел плечо: «Да решай же сам, ну тебя..!» Остальные предметы, как и в предыдущей школе, не вызывали у меня затруднений, и я даже смущался, когда директор, Виктор Иванович Нестеров, учитель географии, часто ставил меня в пример другим ученикам, отмечая успехи. В большинстве своём, в этой школе учителя запомнились больше, может потому, что были лучшими из последних школьных наставников.