Авиаторы

– Да нет…, – ответил я, – понравилось…

– А неплохо у тебя получилось для первого раза, – понял Виктор Иваныч.

Я криво улыбнулся и сошел на землю.

«Дежурные комплименты, уж это точно. Лучше бы он меня обругал…».

Виктор же Иванович, казалось, уже забыл обо мне. Он помахал рукой девушке и крикнул: «Агата! Ну, кто там следующий?»

Мне было стыдно смотреть на нее. Конечно, она все видела. И понимает лучше меня, как плох я был сейчас, как бесполезна вся моя жизнь…

Не смея поднять глаз, я зашагал по пустырю.

«Сам летит…. Кой черт сам! Хаос, мешанина и каша, – вот что такое ваш полет… еще и ревет в лицо этот дурацкий мотор…»

***

– Ну, как прошло? – спросил сосед. – Понравилось?

Он сидел там же, у оврага. Велосипед лежал рядом, под кленом. Земля вокруг была усеяна сухими листьями и семечками-крылатками.

– Чему тут нравиться…, – вздохнул я, поднимая велосипед. – Не самолет, а необъезженная лошадь… – Как они вообще летают… – И занес ногу над седлом.

Сосед пожал плечами. Затем поднял семечко и подбросил. Ветер подхватил его и понес вдоль берега. Оно поплыло в воздушных токах, покачиваясь и кренясь, но всегда возвращаясь к равновесию, то опускаясь к самой воде, то возносясь; потом взмыло, подхваченное порывом ветра, и скрылось за деревьями.

Какое-то время я смотрел ему вслед.

Оно летело не сопротивляясь. Ветер сам нес его.

Я слез с велосипеда.

Сосед взял еще семечко. Повертел его в руках. Подломил крылышко и снова бросил. Оно упало в воду свечкой.

Я опустил велосипед на землю.

– Извините, – сказал я. – Вы еще побудете здесь?

И не дождавшись ответа, понесся обратно, к аэропланам.

***

Город снова плыл под крылом. День уже вошел в силу и аэроплан покачивало в восходящих потоках. Как кленовое семечко.

Теперь, когда я не боролся с самолетом, а триммером уравновесил его в воздухе, я смог худо-бедно контролировать полет, и скованность первых минут сменялась радостным удивлением от того, что я парю над землей, и ревет мотор, и там, внизу, прохожие, должно быть, глядят вверх и не догадываются, что это я, Йорик, сам управляю настоящим аэропланом!

Под руководством Аркадия я выполнил несколько разворотов, покружил над пустырем, старым городом и снова вернулся к пустырю.

Аркадий оказался невозмутимым, флегматичным человеком, которому было, кажется, все равно, летать или сидеть на земле, пилотировать самому или отдать управление новичку-перворазнику.

Время от времени он доставал ядовито-красный термос, расписанный аляповатыми цветами, пил из крышки, зевал и поглядывал за борт.

Вместо положенного одного круга мы сделали три, и выскочив из кабины после посадки я тотчас же снова занял место в хвосте очереди.

Когда я подошел к палатке в четвертый раз, день уже клонился к вечеру. Аэропланы были на земле, и последние пассажиры отбывали с пустыря.

Агата посмотрела на меня с интересом.

– Вы который раз уже летите?

– Третий, – соврал я.

– Не знаю, согласятся ли наши вас снова катать, – сказала Агата. – Вы уже четвертый раз летите.

– Ну пожалуйста, – просил я. – Если нужно, я заплачу. У меня с собой нет, но я из дома привезу. Честно!

Тем временем Виктор Иванович выбрался из кабины: «Шабаш!»

У меня упало сердце

– Виктор Иванович! – позвал я и подбежал к аэроплану. – Виктор Иваныч, можно мне еще слетать?

Пилот посмотрел на меня пристально: «я тебя, кажется, сегодня видел. Летал со мной?»

– Летал…

– Ну, и? –спросил он, доставая сигареты из кармана своей летной куртки. – Чего-ж ты хочешь тогда?

– Летать… научиться… – пролепетал я и, ограждая себя от возможной иронии, добавил: «я с Аркадием летал… и уже получается…»

Аркадий, который возился у своего аэроплана, молча кивнул.

Виктор Иванович иронизировать не стал, а лишь развел руками: «нет, я понимаю, но на сегодня мы закончили, товарищ. – И закурил. – Мы вообще только по разу катаем, – добавил он. – Так что, считай, тебе и так повезло».

– Ну Виктор Иваныч…

– Вот в следующий раз прилетим, – тогда и попробуешь.

– Виктор Иваныч, я заплачУ, если нужно!

– Не в том дело, – ответил пилот устало. – Нам ведь еще машины чехлить, вещи собрать, да и вообще… ужинать! – Он похлопал себя по объемному животу. – Целый день кружили!

– Пожалуйста, Виктор Иваныч! – упрашивал я. – Вот, вам Аркадий скажет, – я уже почти научился посадку…

– Аркаша! – нахмурился Виктор Иваныч. – Что еще за посадка?

Аркадий пожал плечами: «Он сам попросил…»

– Я те покажу – «попросил»! Хочешь, чтобы он аэроплан разложил?

– Да я не разложу…

– Все, все, товарищ, – не соглашался Виктор Иваныч. – В авиации главное – это порядок. А так каждый если будет что хочет делать, то никакой авиации не останется. Все! – Он рубанул рукой воздух. – Утром летаем, днем летаем, а вечером – отдыхаем. – И, развернувшись, пошел к палатке.

Я был в отчаянии.

Вернуться домой. Снова – сова. Дерево в кадке… И – все как всегда…

– Виктор Иванович!

Пилот остановился.

– Послушайте, – сказал я, подбегая к нему. – Если ваш друг сейчас видит нас со своих небес, то уж наверняка он будет не против, если вы сделаете еще круг.

Виктор Иванович посмотрел на меня с недоумением.

– Вы говорили, что он любил летать, – продолжал я. – Что для него полет был не просто полет. Так вот, ему наверняка было бы приятно знать, что сегодня из всех нашелся хотя бы один, кто это понял…

Я сделал паузу, чтобы Виктор Иванович догадался, о ком речь, и тут почувствовал, что мы не одни.

За моею спиной стояла Агата и смотрела с нескрываемым интересом. Поймав мой взгляд, она чуть заметно кивнула и улыбнулась.

Воодушевлённый ее вниманием, я обернулся к Виктор Иванычу: «Виктор Иванович! Я в долгу не останусь. Если у вас есть какая-то работа, или дело, которое вы можете поручить мне, то знайте: я в вашем полном распоряжении. Жаль, что это все, что я могу предложить, но предлагаю от чистого сердца…»

Легкий ветерок прошелся по пустырю, и чайка над шахтным отстойником зашлась похожим на смех клекотом.

Пилот посмотрел на меня озадаченно. Потом вдруг усмехнулся, отбросил окурок и кивнул на аэроплан: «Залезай».

***

Стекло кабины было гуще чем утром было залеплено насекомыми. Над вечерней землей стояла золотистая дымка. За трубами темиртауского комбината, стелясь над землей, тянулись дымы.

Я стриммировал самолет и убрал руки с рулей. Капот был неподвижен.

Позади остался пустырь, где стояли палатки и похожий на большую стрекозу аэроплан Аркадия.

Я развернулся над озером у Майкудука и направился снова к пустырю, по пути заложив несколько виражей.

– Ишь… – сказал Виктор Иваныч, – ловко.

Я улыбнулся.

Мы летели вдоль волгодонской улицы, мимо шахты Костенко, над бурьяном и оврагами старого города.

– Давайте попробуем еще разворот? – попросил я.

– Валяй, – разрешил Виктор Иваныч. – Только осторожнее, смотри.

Я выполнил правый вираж, затем левый, круто кренясь и болтаясь в собственном спутном следе.

– Полегче, эй! – раздался голос пилота. – Не закладывай крены. – И так вижу, что обучаемый.

Я ликовал.

– Ладно, лети пока, – сказал Виктор Иваныч. – Я покурю.

Я видел в зеркальце, как он возится, доставая сигареты.

– Ч-чёрт…, – раздалось в шлемофоне. – Зажигалка упала. Под сиденье, кажись… Ты летишь? Лети, я поищу. Зеркальце опустело. Я слышал натужное дыхание и матерки пилота. Пустырь и палатки были почти под нами.

То, что случилось потом, я до сих пор не могу себе объяснить: самоуверенность ли новичка, небесные ли глаза, которые, я точно знал, наблюдают сейчас за мной, – но решение пришло внезапно и было исполнено тотчас же.

Убедившись, что Иваныч теперь не помешает, я задрал нос машины и отклонил ручку до упора вправо. Близкая поверхность земли опрокинулась, пронеслась над головой, обернулась вокруг самолета и двинулась было дальше, но я двинул ручку в противоположную сторону, остановив вращение, и сам замер, чувствуя, как колотится сердце.

Мы летели над пустырем. Закатное солнце освещало аэроплан медным заревом.

– Ты че, пацан!? Ты чего творишь?!!

Поседевшие глаза Виктор Иваныча замаячили в зеркальце.

– Ты охренел?!!

– Виктор Иваныч…, – пролепетал я, стараясь выглядеть виновато, но радость от удачной выходки помимо воли выливалась в ехидную улыбку.

– Ты убиться захотел?! – расходился пилот. – Ты че творишь-то?! А?! Урод!!! Еще и лыбится он! Ты где… Тебе кто… А ну – отдай управление!

– Виктор Иваныч, я… честно, я знал, как нужно!

– Хуюжно!! – взорвались наушники. – Самому жить надоело – и меня решил за собой утащить?!!

Пилот поднял очки и через зеркальце уставился на меня.

– А если б ты штопорнул?! Ты видел, какая у тебя высота?! Щас бы оба догорали у палатки!!

Нужно было спасать положение. Окончить этот день на такой ноте решительно не входило в мои планы. Я лихорадочно соображал, что бы такого сказать или сделать, чтобы пилот сменил гнев если не на милость, то хотя бы на меньший гнев.

– Но ведь хорошо получилось? – пролепетал я, так ничего и не придумав.

– Погоди. Вот сейчас приземлимся… я тебе покажу, как у тебя получилось! Я тебе так покажу, что…

– Виктор Иваныч, – упрашивал я. – Вы поймите, я не для того, чтобы, а… ну, я не знаю, я…

– Молчи! Чкалов недоделанный! – прикрикнул пилот.

Я замолчал.

Виктор Иванович взял курс к пустырю.

– Так, – сказал он строго. – Ты где летал раньше? Где обучался?

– Нигде… – пробормотал я. – Первый раз сегодня…

– Ты мне баки не заливай! – оборвал он. – Так перворазники не летают! Я-то уж знаю. Где летал, спрашиваю? У кого?

– Да нигде, Виктор Иваныч! Честное слово. Просто…

– Хуёсто! – отрезал пилот. И помолчав, добавил уже чуть менее сурово: «кого только не встретишь… самородок хренов…»

– Виктор Иванович! – выпалил я, шестым чувством уловив момент. – Если уж я и правда… «самородок», так дайте в последний раз за штурвал подержаться! Ну где вы еще такого встретите? Пропадет ведь талант… А? Ну Виктор Иваныч…

Пилот остолбенел от такой наглости. От открыл было рот, чтобы обрушить на меня поток отборной брани, но не обрушил, а лишь покачал головой: «Ну-у, ну-у… Баранки гну! Ёпта…».

И, помолчав, опустил на глаза очки: «Ладно, валяй. Только смотри у меня!»

Горизонт на западе пылал небесным огнем. Земля под нами растворялась в медно-оранжевой дымке. Самолет в моих руках взмывал и падал, вращался вправо и влево, сверкая крыльями в его последних лучах. Земля то неслась навстречу, кружась и сливаясь в полосы, то оставалась за спиной и густое, ванильное небо, в котором уже угадывалась грядущая ночь, плыло, приближаясь. Меня то вдавливало в кресло, наливая непомерной тяжестью, то я парил в невесомости, удерживаемый на месте лишь ремнями.

Я позабыл об аэроплане. Мне казалось, что это я сам, преодолев притяжение, парю над землей, всемогущий и свободный, чувствуя лишь восторг и упоение, лишь направленный на себя взгляд божественных, небесно-синих глаз.

***

У входа в палатку, рядом с уже знакомым мне ящиком для инструментов, стоял раскладной походный столик. На нем, среди луковой шелухи, картофельных очистков, хлебных крошек, упаковок из-под китайской лапши, полиэтиленовых пакетов и прочей неразберихи стояла газовая горелка, на которой в алюминиевой кастрюльке варилось что-то, источая густой запах тушенки.

У стола стояли Агата с Аркадием.

Агата нарезала хлеб. Перчаток и банта не было на ней. В руках у Аркадия был уже знакомый мне термос.

Почуяв тушенку, я вспомнил, что не ел с утра, и желудок мой свело болезненно.

– Видали воздушную акробатику? – спросил Виктор Иваныч.

– Видали, – ответил Аркадий. – Решил напоследок обкатать пацана?

– Обкатать…, – буркнул пилот. – Такой сам тебя обкатает!

Он наклонился над ящиком, заглянул в него и скривился недовольно. Затем посмотрел на меня неожиданно пристально и добавил: «Алмаз ты наш неграненый».

– Ну вы, блин, даете…, – сказал Аркадий и отхлебнул из термоса.

– Ты-б дождался хоть ужина, – укорил Виктор Иванович. – Хлещет уже…

Я уставился на термос, потом на Аркадия, затем на аэроплан… и только тут понял, что Аркадий пьян, кажется, с утра.

– А я что? – Возразил тот, как ни в чем не бывало. – Может же рабочий человек…

– …Ой, все, – махнул рукой Виктор Иваныч. – Иди с глаз моих. – И скрылся в палатке.

Ко мне подошла Агата: «А ты хорош».

Сердце мое забилось, но я только пожал плечами и заявил с самым независимым видом: «Спасибо, но… наверное, просто повезло…»

– Я Агата, – сказала Агата и протянула нежную, уютную ладошку.

– Йорик, – ответил я, не сразу выпуская ладошку из своих рук.

Какое-то время мы стояли молча.

– Ну… – замялся я, не зная, что делать дальше. – Я, наверное, пойду…

– Куда? – удивилась Агата. – Ты же весь день, наверное, не ел. Скоро ужин…

– Ничего-ничего, – ответил я, обмирая, – я и не голодный…

Агата подняла на меня свои дивные, с поволокой глаза: «А я вам жаркое приготовила».

***

Лягушки в шахтном отстойнике надсадно горланили, чуя приближение ночи. Утки притихли в камышах. Комары тонко звенели, виясь столбами в предвкушении нашей крови.

Мы сидели у костра. Агата и я – под одну сторону, Аркадий со своим термосом и Виктор Иваныч – по другую.

На столике в алюминиевых тарелках густо дымилось только что снятое с огня жаркое с тушенкой, лежал нарезанный хлеб, пучок редиски, стояли бутылки с водкой и одна – с вином.

– Ну что, ребятки? – сказал Виктор Иваныч, поднимая стакан. В свете костра, со своей черной, с проседью, бородой, он походил на цыгана. – Сегодня мы все хорошо полетали. Много людей повозили. К тому же, бесплатно… Поэтому люди остались довольны, ну и мы… Потому что не для себя летали, а чтобы вспомнить нашего друга, – человека хорошего, – который много хорошего для нас сделал, и который, наверное, на нас не будет в обиде… Да, Игорь? – Спросил Виктор Иваныч у темного неба. – Игорь всегда любил, – пояснил он, – чтобы человек не просто так летал. А чтобы он с удовольствием летал. Чтобы в нем искра была!

Аркадий наполнил крышку термоса и выпил.

– Всегда ты, Аркаша, не дождешься, когда я тост скажу, – упрекнул Виктор Иваныч.

– Я думал, ты уже сказал, – ответил Аркаша и снова наполнил крышку. – Это за вторую часть будет, – объяснил он.

– Э-э-х, – махнул рукой Виктор Иваныч. – Пока ты тут пьешь я уже забыл, какой тост хотел сказать.

Пилот вздохнул и снова посмотрел в небо: «За тебя, Игорёк». Потом перевел взгляд на меня: «И за тебя, Йорик. Потому что искра в тебе есть».

И выпил.

Мне стало не очень уютно от того, что меня объединили в один тост с покойником, но виду я не подал и тоже выпил. Выпил и Аркадий. Агата, видимо, не употребляла алкоголь, потому что лишь коснулась губами вина в своем стакане.

Ее профиль в свете костра был…

– Черт! – спохватился я. – Велосипед!

– Твой сосед уехал на нем, – сказала Агата.

– Как сосед?! – воскликнул я.

– Высокий такой. С бородкой. Немного седой. Он сказал, ты у него сможешь забрать, когда вернешься. Улица Ленина, шестьдесят восемь «а».

– Ну да, соседний дом, – ответил я. – Но почему он здесь не оставил? Мне-ж пешком теперь целый…

Агата снова посмотрела на меня: «Ты точно не можешь еще остаться?»

***

Костер догорал. Неверные отсветы бродили по лицам. Маслянисто поблескивали пустые бутылки на столе, и тускло – пустые тарелки, пустые стаканы, пустая кастрюля.

– …Когда я наклонился за сигаретами, – рассказывал Виктор Иваныч, уже нечетко выговаривая слова, – и самолет опрокинулся, я подумал – все. Не справился пацан с управлением! А до земли – всего ничего…

Пилот посмотрел на меня.

– Я думал – вот щас приземлимся, и уж я покажу тебе…, – он потряс в воздухе внушительным кулаком, – леща.

– Ничего, ничего, – сказал Аркаша.

– А он, представь, – давай, – говорит, – ещё попробуем! – Воскликнул Виктор Иваныч и хлестнул себя по колену ладонью.

– Эх…, – вздохнул он. – Кого только не встретишь на периферии… Уж какой Игорь был кадр, а этот – еще кадрее. Игорёха так сразу не летал. Сам, сам всему учил!

Я, который до сих пор мог только догадываться о том, что случилось с загадочным Игорем, теперь, улучив подходящий момент, спросил: «Виктор Иваныч! А что с ним случилось? С Игорем?»

Мои спутники замолчали.

Луна поднималась все выше. Уже аэропланы отбрасывали разлапистую тень, и битые бутылочные стекла поблескивали в бурьяне.

– А случилось то, – отвечал Виктор Иваныч, – что был человек – и нет человека.

Он погрустнел, осел на бревне, словно бы в нем прибавилось весу и сразу сделался как-то особенно пьян.

–Было нас четверо, – сказал он задумчиво, – а стало трое…

Затем взглянул на меня: «А потом – снова четверо». – И добавил: «Ты же с нами сидишь? С нами. Во-о-он он ты. На бревне. С Агаткой!» – Виктор Иваныч навел на меня толстый, как ствол пушки, качающийся палец: «Как будто бы Игорек со своих небес слетел».

– Игорь был душой общества, – перебила Агата. – Вы уж позвольте мне, господа, самой рассказать, – обратилась она к своим спутникам. – А то у вас слишком мысль скачет, по пьяной лавке.

Виктор Иваныч поднял широкие ладони в знак согласия.

– Ну так вот, – продолжала Агата. – Игорь…

– …А ты мне, когда я тебя увидел сегодня, – перебил ее Виктор Иваныч, – не очень-то понравился, по правде говоря. – И снова навел на меня палец. – Я таких, как ты, еще когда в аэроклубе инструкторил, пачками отсеивал! – Он помолчал, покачиваясь. Затем добавил с вызовом: «по проф-ф..непригодн’сти».

– Начинается… – упавшим голосом сказал Аркадий. Потом повернулся ко мне. – Ты, Йорик, не обращай внимания. Цыган… в смысле, Витя, вообще, нормальный мужик… только ему лишку нельзя.

– Виктор Иваныч, Аркаша и Игорь вместе начинали, – снова заговорила Агата, чтобы сгладить неловкость. – То есть, Виктор Иваныч их собрал…

– …А ты упо-орный оказался! – Снова перебил Виктор Иваныч и погрозил мне пальцем. – А вообще, как ты сегодня меня крутанул, – так я думаю: «Все!» – Воскликнул он неожиданно весело.

Потом потемнел лицом.

– Думаешь, ты здесь самый умный? – и качнулся ко мне.

Аркадий удержал его.

– Думаешь, ты весь из себя такой… Чкалов?! – темнел лицом Виктор Иваныч, привставая с бревна. – Алмаз неграненый?!!

По спине моей прошел холодок.

– Думаешь, ты прям такой весь из себя… самородок?! – наседал Виктор Иваныч.

– Да успокойся уже, – досадовал Аркадий. – Выпей контрольную и спать иди.

– А ты меня не укладывай! Не укладывай! – отмахивался Виктор Иванович. – Я еще не рассказал. У меня зажигалка выпала. Ну, закатилась. Под… (он икнул) сиденье. Я – за ней, а он – х-хер-ракс!! – Виктор Иваныч вытянул руки и неверным движением крутнул одну ладонь вокруг другой. – Я думал – все!

Он пьяно усмехнулся и широко повел головой.

Затем поглядел на меня и на Агату, сидящую рядом. Лукаво сощурился.

– А ты, я смотрю, Агатка, даром времени не тер-ря-я’шь… Был у тебя Игорь, а стал… – Кстати, – обратился он ко мне. – Как там тебя зовут, опять? Виноват… (пилот снова икнул). – На имена память ни-ку-дышняя…

При этих слова Виктор Иваныча внутри меня что-то болезненно сжалось.

«Знал, Йорик, знал, – ныло в черепной коробке, в самом дальнем ее углу. – Только притворялся, что не догадываешься».

Агата одним гибким, стремительным, движением поднялась и скрылась в темноте.

– Фу-ты ну-ты! – засюсюкал ей вслед Виктор Иваныч. – Смотри, какая гордая! Ну и… Иди! Иди! Может, найдешь там еще какого-нибудь. Мало-ли их в темноте-то шляется! Ты ж у нас… прынцесса! Не даром Игорек-то наш…

– Ты, Витя, говори, да не заговаривайся, – строго сказал Аркадий.

– Молчу, молчу. – Виктор Иваныч встрепенулся и вдруг стал прежним собой. – Молчу… Переборщил.

У меня отлегло от сердца.

Пилот действительно замолчал и долго сидел неподвижно.

На западе горизонт полыхал зарницами. Снова надвигалась гроза и неясно было, пройдет ли она стороной, или накроет город.

– Да! – воскликнул Виктор Иваныч внезапно, так же внезапно делась вдруг снова пьяным, и посмотрел на меня. – А что стало с Игорем?

Потом обернулся к Аркадию: «Ты не знаешь?»

– Не дури, – предупредил Аркадий.

– А то и стало, – вздохнул Виктор Иваныч, – что пропал Игорёк.

Он помолчал и добавил с видимым усилием: «У-то-нул… В Почай-Реке. Вместе с аэропланом».

Он сгорбился на бревне, уперев подбородок в ладони.

– Широка Почай-Река, – произнес пилот задумчиво, пустым каким-то голосом. Костер отражался в его широко раскрытых, неподвижных глазах. – Холодна. Туманна. Редкая птица долетит… Вот и Игорь-то наш… – Он замер. – Не… – шумно вздохнул, словно собираясь с духом. – Не… – Подбородок его задрожал, брови поднялись удивленно – …Долетел…!

Слезы побежали по обветренным щекам, теряясь в черной, с проседью бороде.

– Не долетел! – выдавил густо и зычно Виктор Иваныч, и затрясся в беззвучных рыданиях.

Аркаша привстал и взял его под руку: «Все, Витя. Все. Пошли. Слышь?

Пилот приподнялся было, но вдруг зарыдал в голос и снова повалился на бревно.

– Га-ады-ы! – кричал он. – С-скоты!! Не долете-е-ел!!!

Аркадий, чертыхаясь, тащил Виктора Ивановича с бревна; Виктор же Иваныч упирался, и то рыдал, то угрожал кому-то, то вдруг делался спокоен и просил принести какую-то тетрадь: «ту, где все записано», – и снова рыдал.

Я тихонько встал и шагнул из освещенного костром пространства в ночь, в лунный свет и морок теней; растворившись в них, побрел, вглядываясь в сумрак.

***

Букпа успокоилась. Дождевая вода сошла, и русло поблескивало на дне оврага среди наносов ила, мусора и зарослей тростника.

Я был все еще пьян, но мне казалось, что мыслю я совершенно трезво, хотя голова уже ныла. Водка явно была паленая.

Я шел вдоль берега.

Агаты нигде не было. Скорее всего, она окружным путем вернулась в свою палатку…

Из множества путей, которыми начинался этот день, оставался один: томительный, долгий, пеший путь домой.

Пьяные крики Виктор Иваныча еще доносились от костра временами, и было неприятно вспоминать, что утро было так чисто.

Я миновал пустырь и уже недалеко был от улицы Гоголя, когда в овраге у заброшенной насосной станции, у самой воды засветился огонек.

Я остановился. Там, на дне оврага, был кто-то. Я не мог различить его. Меня же, освещенного луной, было видно прекрасно.

Все вокруг словно вымерло. Ни с нижегородской улицы, ни с улицы Гоголя, ни даже проспекта Бухар-Жырау не сверкали фары, не доносились звуки города. Лишь за деревьями на той стороне оврага светились окна частных домов.

Огонек то разгорался, то гас. Я чувствовал направленный на себя чей-то внимательный взгляд.

«Возможно, он там не один» … – Мелькнуло в голове, и неприятный холодок снова, как и давеча, у костра, пополз по телу.

– Решил пройтись? – послышался чистый, звучный голос.

У самой воды на старой автомобильной покрышке сидела Агата. В ее тонких, изящных пальцах была тонкая же серебряная трубочка, увенчанная на конце чашечкой. Пахло жжеными листьями.

Она сидела, обхватив стройные колени, задумчиво глядя на луну, неподвижно плывущую над кленами. Лунный свет отражался в глубине ее чуть раскосых, с поволокой глаз.

– Я думал, ты в палатке, – сказал я, присаживаясь рядом.

– Там (Агата кивнула в сторону костра) все плохо?

Я вздохнул.

Агата легким, изящным движением поднесла трубочку к губам, медленно затянулась, замерла, прикрыв глаза и так же медленно выпустила облачко пряного дыма.

Потом протянула трубочку мне. Я затянулся. Закашлялся мучительно. Все же, чтобы не выглядеть слабаком, затянулся снова и поспешно вернул трубочку.

– Я думала, ты раньше придешь, – сказала Агата и добавила: «Извини. Не знала, что Цыган так быстро слетит с катушек. Обычно он держится дольше».

– Цыган – это Виктор Иваныч? – Улыбнулся я. – А и правда похож… Только в любом случае, ты за него не в ответе.

Агата сидела, молча глядя на бегущую воду.

Ночь тихо вздохнула. Сложный узор лунной тени у ее ног шевельнулся, потревоженный, и улегся удобнее.

– В этом городе есть что-то, – сказала она. – Вроде – ничего, и в то же время есть. Не знаю, как объяснить.

– Тебе виднее, – ответил я. – Ты много где бывала.

– А ты – нет? – Спросила Агата.

Я пожал плечами.

– Я тоже нигде не была, – призналась Агата. – Пока не появился Иваныч. Теперь мне хочется остановиться хотя бы ненадолго, неважно – где, но… – Она повторила мой жест.