Наша зима. Проза. Издание группы авторов под редакцией Сергея Ходосевича

– Ну, артист он… С погорелого театра.

– Как этого погорелого? Не погорелого, а областного драматического!

– Прогорел театр. Уже полгода актерам зарплату не платит.

– Боже, какое время! Какое несчастье! Ну и где теперь Витенька?

– Не переживай за него, мама! Он все же, как-никак, мой одноклассник. Я его к себе пристроил.

– Куда, торгашом? В свою лавку? О, несчастная я, несчастная! За что только боролись твои деды и прадеды?

– Во-первых, маму, не в лавку, а в один из сети магазинов. Причем сразу заместителем директора. Может, будет с него какой толк. Во-вторых, мои деды и прадеды и боролись за то, чтобы всем было хорошо. А разве я виноват, что кому-то хорошо, а кому-то нет? Может, они сами виноваты, не той дорогой пошли?

– Ай, оставь, тебя не переспоришь, торгаш несчастный!.. Постой, куда это мы едем?

– Уже не едем, а летим, мама!

– Ну, хорошо. Так куда мы летим?

– Так на Сейшелы же, мама!

– На Сейшелы? Не хочу! Мы там в позапрошлом году были.

– А куда же ты хочешь, мама?

– На Бали!

– Ну, на Бали, так на Бали! Поворачивай, Сергей Михайлович! Так, кто у нас там еще остался, мама?

Бешбармак

А побалую-ка я своих домочадцев и друзей сегодня, в Новый год бешбармаком! Тем более что готовится это блюдо очень просто.

Многие наверняка знают, что оно широко распространено в Казахстане и Башкортостане. Хотя им также не прочь полакомиться и мои соотечественники – татары. Поэтому и называется оно немного по-разному: бесбармак, бешбармак, бишбармак. Но суть всех названий едина – в переводе на русский сие кушанье означает «пять пальцев». То есть угощаться бешбармаком можно при помощи рук.

Но этот обычай уходит корнями в глубокое прошлое, когда и со столовыми приборами, и с водой для их мытья был напряг, особенно в среде степняков. Сегодня бешбармак едят вполне цивилизованно, с использованием ложек и вилок, кому как сподручней. Но для начала его надо всё же приготовить. Рецептов бешбармака на самом деле совсем немного. И готовить его, на мой взгляд, совсем просто.

Для этого нужно:

– жирная баранина на разрубленных костях (на человек 5—6 – килограмма два);

– обычное тесто (полкило муки, яйцо, вода);

– головки 3—4 лука, укроп, петрушка, перец, соль.

Мясо надо варить в большой кастрюле долго и на медленном огне, пока оно не начнёт сваливаться с костей. Да, насчёт мяса. Если нет под рукой баранины, сойдёт и говядина (но, опять же, как вы понимаете, на кости – для навара). На худой конец, бешбармак варят даже из гуся!

Я много лет жил на севере, в Эвенкии, и у нас была проблема с названными видами мяса. Но вполне сходила и оленина. Во всяком случае, я готовил бешбармак из мяса ДСО (дикого северного оленя).

Поскольку оленина в моём холодильнике не переводилась, то бешбармак у меня дома был практически дежурным блюдом. И когда я доводил его до ума, собаки на улице сходили с ума – запахи через форточку обволакивали полпосёлка. Думаю, непросто приходилось и соседям.

Но вернёмся к столу.

Пока мясо, тихо побулькивая, доходит до кондиции, раскатаем два-три сочня (лепёшки из теста) практически до толщины газетного листа. И оставим подсыхать. Нарежем полукольцами лук, накромсаем зелени.

Готовое мясо вынимаем шумовкой и кладём в большую миску, пусть немного остынет. В это же время добавим огня, лепёшки порвём руками в клочья, как Тузик грелку (ну, кто-то режет его на аккуратные ромбики, я же предпочитаю вот такой первобытный способ), побросаем это дело в кипящую воду и, пару разу мешанув шумовкой, снимаем кастрюлю и ставим в сторонку – сочни тонкие и сами дойдут.

Тут же в небольшую кастрюльку (ну, там на литр-полтора) отливаем бульон, бросаем в него наструганный лук, солим, перчим – это и есть наш туздук – рассол, – и ставим на освободившуюся конфорку, пусть потомится до начала кипения. Остывшее мясо режем на небольшие куски (чтобы помещались целиком в рот) и…

Стоп, стоп! Вот сейчас можно вознаградить себя за основную часть выполненной работы. Граммов сто под разваренное мясо с лучком и зеленью – в самый раз. Как, хорошо пошло? Да уж, плохого я вам не посоветую!

Кстати, кинем уже кусочек-другой мяска и коту, а то он скоро у нас охрипнет от голодного ора. А теперь поехали дальше.

Берём заранее приготовленное большое металлическое или керамическое блюдо и выкладываем в него выловленные шумовкой из бульона сочни ровным слоем, поверх – мясо, сколько поместится, но чтобы по краям было видно тесто. И несём бешбармак в гостиную, где уже собрались домашние и гости с урчащими желудками.

Не обращая внимания на их радостные вопли, поливаем мясо сверху туздуком, посыпаем зеленью, ставим также рядом с каждым участником застолья по чашке с горячим бульоном.

И водочки, водочки, конечно! Под это блюдо её можно выпить чёрт знает сколько и при этом практически не запьянеть.

Ну а с другой стороны – если не пьянеть, то зачем зря переводить спиртное? Так что всем – по сто граммов, не более. И приятного аппетита!

Ах, какой мужчина!

Тут у Крышкина жена уехала проведать свою маму на недельку в деревню. Остался Крышкин один. А когда женатый мужчина остается один, его начинают одолевать всякие разные мысли. Крышкин не мог отделаться от одной: «Почему бы мне не навестить нашу одинокую соседку Марью Ивановну? Скучно ей, наверное».

А она, эта Марья Ивановна, ничего себе женщине. Когда, бывало зайдет по соседству – за солью там, хлебушком, так порой взглянет, аж мурашки начинают бегать у Крышкина по всем щекотливым местам. Потом жена не раз говорила, что Марья Ивановна очень хвалит Крышкина. Так и говорит: «Какой замечательный у тебя муж. Не пьет, не гуляет, хозяйственный, симпатичный. Мне бы такого!»

Ну, разве можно мужьям передавать, что о них хорошего говорят соседки и подружки? Ну и значит, решился Крышкин, купил цветов, вина и пошел к Марье Ивановне под благовидным предлогом. Позвонил. Марья Ивановна дверь открыла, стоит перед ним в халатике, переминается с ноги на ногу. То одну коленку, покажет, то другую. У Крышкина аж в горле пересохло.

– Я, это… Хотел время узнать, – пролепетал он.

А Марья Ивановна посмотрела на букет цветов у Крышкина под мышкой, на бутылку вина, которую он держал перед собой как букет (все перепутал в последний момент от волнения), понимающе улыбнулась и нежно проворковала:

– У меня с собой нет часов. Проходите в дом, там посмотрим, сколько сейчас времени.

Вошли. Марья Ивановна забрала у Крышкина бутылку, поставила на стол, букет определила в вазу. Потом вышла из спальни с будильником и говорит:

– Ах, Григорий Федорович! Не скажу я вам, сколько сейчас времени. Будильник у меня сломался.

Крышкин, до этого стоявший с опущенными вдоль туловища руками и не знающий, что ему дальше говорить, как вести себя (ну, между нами, не ходок он был), аж вскинулся весь:

– Это мы мигом! У вас отвертка есть?.. Ладно, я свою принесу!

Убежал домой, принес набор инструментов, раскидал будильник, собрал его, и тот снова пошел.

– Принимайте работу, Марья Ивановна! Вот только надо бы точное время поставить. Включите телевизор, вот-вот новости должны начаться.

Марья Ивановна всплеснула руками:

– Ой, Григорий Федорович, сломался у меня телевизор! Хотела завтра мастера вызвать…

– Зачем нам чужой мастер? – напыжился Крышкин. – Мы сами мастера!

Разобрал он телевизор, собрал его, включил – работает! Включили они с Марьей Ивановой НТВ – как раз ночные новости идут, поставили на будильнике точное время. А Марья Ивановна, уже зевает, прикрыв прелестный рот ладошкой. И вежливо так говорит:

– Чаю не хотите, Григорий Федорович?

– А теперь можно и чаю. Или чего покрепче, – солидно отвечает ей, очень довольный собой, Крышкин. – Вот только руки помою…

И направился в ванную комнату.

– Ай! – спохватилась Марья Ивановна. – Осторожнее, Григорий Федорович. У меня только горячая вода идет, кран с холодной сломался. Давайте я вам лучше из чайника полью!

– Еще чего не хватало! – возмутился Крышкин. – Или я не мужчина? Сейчас починим.

Провозился он с краном долго. Но под утро таки отремонтировал. Кричит из ванной:

– Марья Ивановна, принимайте работу!

А в ответ – тишина. Вышел Крышкин в гостиную, и видит: спит Марья Ивановна на диване. Уютно так свернулась калачиком, кулачок подложила под розовую щеку, и посапывает, улыбаясь во сне.

Вздохнул Крышкин, на цыпочках вышел из квартиры Марьи Ивановны, и захлопнул за собой дверь.

А Марье Ивановне в это время снилось, что Крышкин ремонтирует ей квартиру.

– Ах, какой мужчина! – томно пролепетала она во сне и перевернулась на другой бочок…

Вундеркинд

Ватрухин сидел, уткнувшись в телевизор. И вдруг кто-то потрогал его за ногу. Перед ним стоял его полугодовалый сынишка, до этого мирно сопящий в своей кроватке.

– Папа! – звонко сказал он. – Дай попить.

Ватрухин на ватных ногах прошёл на кухню, принёс воды. Карапуз с причмокиваньем напился.

– Спасибо! – сказал он. – Ну, я пошёл к себе.

Ватрухин бросился за женой на балкон, где она развешивала белье.

– Ольга, там… там… Андрюшка наш!..

Перепуганная Ольга влетела в детскую. Андрюшка сидел на полу и сосредоточенно ощупывал плюшевого медвежонка.

– Мама, он ведь неживой? – спросил Андрюша. – Тогда почему кряхтит?

Ольга тоже села на пол.

– Да ну что вы, в самом деле, – обиделся Андрюшка. – Надоело мне сиднем сидеть и молчать, всего делов-то!

– С ума сойти! – пролепетала Ольга.

– Феномен. Этот, как его, вундеркинд, – согласился Ватрухин.

Ольга спросила мужа:

– Ну, что будем делать?

– В школу устроим… Которая с уклоном. Может быть, он математик. А ну-ка, Андрюша, сколько будет дважды два?

Сын снисходительно посмотрел на отца:

– Надо полагать – четыре.

– Вот! – обрадовался Ватрухин.

– А может быть, он музыкантом будет, – воспротивилась Ольга

Тут они заспорили, куда лучше пристроить сына. Мальчонка сразу же уяснил: родители собрались лишить его детства. Он нахмурил бровки и решительно объявил:

– Ничего у вас, дорогие мои, не выйдет.

– Это почему же? – в один голос спросили удивленные родители.

– А потому, – буркнул Андрюшка. – Я ещё, между прочим, маленький. Совсем.

Он сел на пол. И под ним тут же образовалась лужица. Мокрый Андрюшка заревел и с этой минуты вновь стал развиваться, как и все обычные дети.

Интервью с долгожителем

Однажды я брал интервью у долгожителя. Вот что из этого получилось.

Я включил диктофон.

– Итак, дедушка, вам на самом деле сто один год?

Дед отрицательно помотал головой.

– Что, больше?

Дед согласно закивал.

– Ну, ничего себе! А на сколько?

Дед показал два пальца.

– Ага! Значит, вам сто три?

Дед согласно закивал.

– А почему вы молчите?

Дед что-то пробулькал, показывая себе указательным пальцем на рот.

– А, понимаю, зубы! Так у вас еще свои зубы есть?

Дед согласно закивал.

– И что, сильно болят?

Дед отрицательно помотал головой.

– Ага, несильно! Это потому, что вы их полощете, да? Народным средством, да? Которое дошло до нас, так сказать, из глубины веков, да? А, вот оно, вижу! Можно?

Я взял со стола запотевшую бутылку, повертел ее в руках, вынул самодельную бумажную пробку, понюхал.

– Так это же самогон! Да холодный какой. Ледяной просто!

Тут дед сделал глоток и просипел:

– Вот именно! Перехолодил малость.

– В холодильнике? – глупо спросил я (в самом деле, где же еще?)

Дед посмотрел на меня как на дурачка:

– На кой мне зимой холодильник-то? В сенцах у меня колотун знатный, вот он заместо холодильника. Но шибко холодное мне пить нельзя – ангины боюсь, язви ее. Пришлось вот во рту согревать, а потом уж глотать. Слушай, паря, у тебя закурить нету? А то мне бабка не дает!

– Чего не дает? – переспросил я.

Дед, осторожно забирая из моей руки бутылку и ставя ее на место:

– Чего, чего… И курить не дает! Разведусь с ней, на хрен, женюсь на молодке. Есть тут одна по соседству. Всего шестьдесят пять годков. Хоть куда еще телка. Ну, чего там у тебя еще, спрашивай. А я, пока бабка из погреба вылезет с огурцами, накачу-ка еще по одной. Грех перед обедом не выпить. Будешь?..

Ну, чего оставалось? Выпили мы с дедом, и на прощание я пожелал ему дожить до ста… Фу ты, о чем-то я? До ста пятидесяти, вот!

А недавно узнал: нет, не дожил старичила тот до ста пятидесяти. В сто семь дуба дал. В погреб упал, когда сам за огурцами солеными полез, и шею себе сломал, болезный.

Вот люди бывают, а?

Мать-Моржиха

У меня соседка, баба Таня, самая что ни на есть Мать-моржиха (так её в нашем доме и называют): начинает купаться в реке, когда только льдины сойдут. Или посреди льдин. А как река замерзает, она обливается во дворе водой, стоя на снегу. Прямо под нашими окнами, босиком.

Все, кто смотрит из окон на этот здоровый энтузиазм, мёрзнут в своих квартирах. И сразу бегут на кухню греться – кто крепким горячим чаем, а кто чем покрепче. Благодаря бабе Тане уже пять мужиков из нашего подъезда спились. А ей хоть бы хны. Семьдесят пять уже нашей Матери-моржихе. Но ей никто столько не даёт. Только семьдесят четыре. Такой вот молодухой она после обливания выглядит.

И тут я в нашей местной газете прочитал, что если прислать на фотоконкурс «Чудак-человек» снимок гражданина или гражданки, занимающихся чем-то необычным, можно неплохо заработать. Гонорар за снимок – это раз. А ещё денежный приз в случае победы – два. Ну и с героя или героини снимка потом слупить чего-нибудь можно – три (это я уже сам додумался).

И ещё я догадался, что как раз на нашей бабе Тане и можно заработать. Она самая что ни на есть чудачка. Ну, какой ещё нормальный человек по доброй воле на морозе, босиком будет поливать себя холодной же водой (холодная, холодная – сам как-то потрогал)?

Ввёл бабу Таню в курс дела, она и говорит: ну а что, можно! Сроду, говорит, про меня в газетах не писали. А тут фотография будет! И в Пензу своей сестре можно послать, и в Бобруйск племянникам. И замуж, говорит, может, ещё раз выйду. В пятый. Или шестой. Не помню точно, говорит.

Сказано – сделано. Договорились о фотосессии на завтра. Утром я глянул на градусник за окном – минус тридцать. Во, в самый раз – это ж как красиво баба Таня будет куриться паром на морозе! Оделся потеплее, отыскал фотоаппарат и вышел во двор. А Мать-моржиха уже ждёт меня, полуголая, на свидание. Только не с цветами, а с ведром воды. И на нём уже корочка льда.

– Ну, сколько тебя ждать, паря? – говорит баба Таня. – Снимай давай, а то вода скоро совсем замёрзнет.

Я поймал бабу Таню в кадр, командую:

– Так, ведро кверху. Можно выливать! Готово!

Пар от бабы Тани – как от закипевшего чайника. Самое то должно быть.

– Ну, я пошла, – говорит Мать-моржиха.

А я глянул в камеру – блин, снимок совсем тёмный получился. Оно и понятно, утро же ещё. Надо было со вспышкой.

– Баба Таня, – говорю, дуя на замёрзшие пальцы. – А слабо ещё разик? Под вспышку. Так красившее будет.

– Ах ты, соблазнитель! – Погрозила мне баба Таня пальчиком и пошла домой за очередным ведром. Неспешно так пошла, величаво, оставляя в снегу талые следы.

– Баба Таня! – Кричу я. – Побыстрее, пожалуйста, холодно же!

Вышла она с новым ведром воды, приняла эффектную позу.

– Ну? – спрашивает.

А я не могу надавить на кнопку – пальцы закоченели.

– Баба Таня, постой минутку, руки отогрею!

– Две минуты, паря, не больше! – Мать-моржиха уже слегка посуровела. – А то я на этот, как его, на фитнес опаздываю…

Я затолкал закоченевшие руки себе глубоко под мышки, попрыгал на месте – ноги в ботиночках тоже зазябли. Минут через пять, чувствую, пальцы рук снова стали гнуться.

– Готово! – кричу. – Итак, ведро наверх, баба Таня! И на себя!

Облилась она снова, я клацнул кнопкой, а вспышки нет. Ещё раз – нет! Чёрт, батарейки, видать, подсели на морозе. Что делать? Не бросать же начатое дело на полпути. Тем более видно же, что Мать-моржиха только распалилась от водных процедур, вон какая красная стоит.

– М-мать М-моржи… Т-то есть, б-баба Таня! – сказал я со всей силой убедительности, какую только нашёл в своём насквозь продрогшем организме. – В-вот гадом буду – последний раз, а? Я только сбегаю, ба… батарейку заменю, а? Г-гонорар за фотку п-пополам, так уж и быть, а?

– Точно последний раз? – Заботливо отламывая сосульку с моего носа, спросила Мать-моржиха. – Ну, смотри, паря!

И мы вместе, как голубки, только она – розовая, а я – синий, пошли в свой подъезд: она – за водой, я – за батарейкой. Не скрою, дома я, клацая зубами, сразу кинулся к холодильнику. У меня там давно стояла бутылочка коньяка. Так, на всякий случай. Этот случай был не всякий, и потому я почти без передышки отпил сразу половину.

Чудодейственная влага тут же вернула меня к жизни, и я через две ступеньки поскакал вниз, где меня ждала она, замечательная полуобнажённая женщина. С полным ведром воды. Ну, сейчас-то у нас с ней всё получится!

– Эй, чудило! А фотоаппарат твой где? – ледяным тоном спросила меня Мать-моржиха.

Я посмотрел себе на грудь – там ничего не висело. Забыл дома, б-блин!

– Только никуда не уходи, баба Таня! – заорал я благим матом. – Только стой на месте, милая ты моя Моржулечка! Я мигом!

Через пять секунд я уже вернулся обратно с фотоаппаратом. Слава Богу, Мать-моржиха была на месте.

– Ну, ведро к голове! – бодро скомандовал я, нацеливая объектив на бабу Таню.

– Погоди, – сказала Мать-моржиха. – Дай-ка мне аппарат, паря, я сама гляну, всё ли в порядке. Чтобы наверняка уж.

– Погоди, – сказала Мать-моржиха. – Дай-ка мне аппарат, паря, я сама гляну, всё ли в порядке. Чтобы наверняка уж.

Я пожал плечами, но фотоаппарат отдал. Баба Таня повесила его себе на шею, не спеша вернулась к ведру и вдруг схватила его и выплеснула всю воду на меня! Меня сначала обожгла ледяная вода, и почти тут же по глазам резанула ещё и фотовспышка. От неожиданности и возмущения я только хватал ртом воздух, не в силах что-либо вымолвить.

– Вот теперь порядок! – сказала Мать-моржиха, скалясь в очаровательной улыбке. – Забирай свой фотоаппарат и беги домой греться… Пингвин!

…Снимок, который я потом всё же отправил в газету, так и назывался – «Пингвин». И победил на конкурсе.

А во дворе у нас теперь двое чудаков, регулярно обливающихся водой. Это она, Мать-моржиха, ну и я, её выученик – Пингвин…

Бабушки и дедушки

Я и сам уже неоднократный дед, но своих бабушек и дедушку помню. Вот они в гостях у нас в Пятерыжске (скорее всего, в начале 70-х, когда я был в армии) – мамины родители и отцова мама, слева которая). Дедушку по отцовой линии я и в глаза не видел – он умер очень рано, до моего рождения. А с остальными своими предками, еще дореволюционных годов рождения, успел и повидаться, и пообщаться.

Правда, не так часто, как хотелось бы: мы с 50-х годов жили в Казахстане, а дед и бабушки так и оставались на своей родине, в Татарстане, куда мы изредка ездили в гости, а они к нам – еще реже, потому как дорога дальняя, а они тогда были уже в возрасте.

Фото сделано, скорее всего, в соседнем, через иртышскую паромную переправу, райцентре Иртышске. Из внуков на нем только одна Роза. Ну, про себя я уже сказал, Рината тогда тоже, скорее всего, не было дома – он учился в Павлодаре. Ну а другого моего младшего брата Рашита могли оставить дома на хозяйстве, когда поехали ненадолго в Иртышск: тамошних татарстанских земляков навестить, сфотографироваться…

Какие они были, мои бабушки и дедушки? Обычные крестьяне, трудолюбивые, домовитые, богобоязненные. Главы больших семейств: и у отцовых, и маминых родителей детей (выживших) было не менее чем по пять-шесть. Понятно, что внуков и правнуков у них было много, но и любви, ласки на всех хватало. Правда, не помню, чтобы они сюсюкались с нами, любовь их была скорее строгая, дозированная, не дающая чувствовать, что тебе все дозволено. Так же, кстати, к нам относились и родители. Но это и хорошо, так что выросли мы неизбалованными…

Берегите мужчин

«Заберите меня, а?!»

– Полицию вызывали?

– Да, вызывали, вызывали! Сколько вас можно ждать?

– Так пробки же! Ну, и что у вас тут случилось?

– Заберите вот этого изверга, этого уголовника!

– Это кого?

– Ну вот его же, мужа моего!

– Извините, гражданочка, но я что-то не вижу повода, видимых причин, чтобы забрать этого гражданина. У вас дома тихо, идеальный, порядок, следов дебоша нет. А муж ваш сидит себе, чай пьет.

– Тьфу! Это я не сяй пью, это я рот полоссю. Нет узь, заберите меня. Где васи эти, как их, оковы? Заковывайте и забирайте меня!

– Не оковы, а наручники. За что вас забирать-то?

– Так он вам и скажет, зверь! Это я знаю, за что его надо забрать. А ты, животное, не радуйся, мне решать, забирать тебя или нет.

– Все, у меня кончается терпение! Говорите четко, гражданка, за что мне забирать вашего мужа?

– Он руку на меня поднял!

– Где, покажите?

– Что показать?

– Ну, следы подъема его руки на вас?

– Так вы будет меня забирать, товарисс лейтенант, или нет? Я вон узе и узелок собрал. Пойдемте, где вася арестантская масина?

– А ну сидеть! Не слушайте его, товарищ мили… полиционер! Ишь, обрадовался!

– Так, гражданин, может, вы мне объясните, что у вас тут произошло?

– Да стё – присёл я с работы, а она постелила на пол новый ковер…

– Ну и что?

– А я несяянно наступил… туфлём… Совсем на краесек.

– Так, дальше?

– А стё дальсе? Она как даст мне с правой, у меня зюб и вылетел. Она хотела иссё и с левой прилозиться. Да я вовремя руку поднял, закрылся. Заберите меня, а? У меня зубёв не так узь и много осталось…

– А, вон оно что! С удовольствием! Берите, ребята этого хулигана. Пусть хоть у нас суток пятнадцать отдохнет…

Семечки

– Ну, что вам, бабуси, делать больше нечего, кроме как семечками здесь сорить да сплетничать? – сердито замечала Юлия Петровна трем закадычным подружкам, когда по утрам проходила мимо них на автобусную остановку.

– Какие мы тебе бабуси? – обижалась Ольга Валерьевна.

– Да и не сорим мы вовсе, – вторила ей Варвара Игнатьевна. – Вон кулечки у всех, туда шелуху сплевываем.

– Шава ты псе бегаишь да бегаишь? – сострадательно спрашивала третья из подружек, Марзия Хасановна. – Садись, кызым, к нам, пагаварим за жизнь!

– Некогда мне! – обрывала их Юлия Петровна и уносилась на остановку. «Ну, о чем можно болтать часами?» – недоуменно думала она, трясясь в маршрутке по дороге на работу в школу.

Но однажды Юлия Петровна оказалась на больничном, а когда ей стало полегче, вышла на улицу подышать свежим воздухом. На лавочке перед подъездом сидела все та же компания.

– Садись, девонька, – доброжелательно похлопала по лавочке рядом с собой Варвара Игнатьевна.

– Да, да, подыши с нами – вон ты какая бледная, – пожалела ее Ольга Валерьевна.

– На, кызым, пащалкай, – протянула сухой кулачок с калеными семечками Марзия Хасановна.

Отказываться было неудобно. Юлия Петровна приняла семечки и уселась рядом с Вараварой Игнатьевной.

– Ну, так вот, бабоньки, я и говорю – ходит он теперь к этой, блондинке с третьего этажа, – возобновила прерванный разговор Ольга Валерьевна.

– Ай, сапсем собесть нет! – сплюнула Марзия Хасановна в газетный кулечек.

«Ну вот, в самый разгар рождения сплетни попала!» – с досадой подумала Юлия Петровна и, закинув в рот пару семечек, разгрызла их.

– А кто и к какой, говорите, блондинке ходит? – вдруг услышала она свой заинтересованный голос и от неожиданности поперхнулась шелухой, закашлялась.