Наша зима. Проза. Издание группы авторов под редакцией Сергея Ходосевича

Качка не прекращалась. Задул ветер и начал вращать пакет. Ветка, на которой он висел, хрустнула, и мы полетели вниз.

Стемнело. Потом на небо выкатился огромный лунный шар. Стали раздаваться странные и страшные шорохи. В дырку пакета лезло что-то холодное и мокрое.

– И что это людишки сюда выкинули? Может что интересное? Надо пакетик распотрошить!

Пакет затрещал, мои драгоценные носочки выпали из него вместе со мной.

– Фу, тряпки какие-то! А это, что за чучело? – На меня уставились коричневые глаза. – Это едят?

– Неет!!! – Заорал я от страха. – Я сам всех ем! Я страшный Носкоед!

– Что страшный, то страшный! Таких уродцев я в нашем лесу не видывала. И что же ты тут делаешь? На пикник приехал? – Мерзко фыркнула зверюга – Я, кстати, лиса.

– Выкинули меня, – пришлось сознаться. – вместе с моими сокровищами!

– Хороши сокровища – старые тряпки!

– Чтоб ты понимала! Я их всю жизнь собирал! А этот! Посмотри, это же раритет! Таких сейчас не делают! – Я продемонстрировал зверю свой любимый экспонат.

– Съесть бы тебя, убогий, чтобы не мучался. Да я настолько не проголодаюсь! Ладно, устраивайся. Жить тебе теперь на свалке. – Лиса махнула хвостом перед моим носом и исчезла в лесу.

Всю ночь я дрожал от холода и страха, зарывшись в любимые носочки. Наконец взошло солнце. Мои сокровища отсырели, и я стал раскладывать их в надежде просушить. Думать о том, что со мной будет дальше не хотелось совершенно. Как беззащитный носкоед может устроиться в этом страшном месте? С какими чудовищами столкнёт меня жестокая судьба?

Не успел я так подумать, как передо мной, словно из ниоткуда, возникло ещё одно существо. Оно было меньше того, которое называло себя лисой, но глаза у него были гораздо страшнее. Мы уставились друг на друга.

– Ты кто? – Не выдержал я.

– Урррр, – протарахтело оно. – я-то кошка, а вот ты кто?!

– Я – носкоед.

– И что же ты тут делаешь? Вообще-то это мои охотничьи угодья! Так что, я думаю, стоит устроить тебе взбучку.

– Меня выкинули. Я бы и сам был рад отсюда уйти. Но мне некуда – Из глазок моих покатились огромные слёзы. Я плакал впервые в жизни!

– Не реви! А где живут носкоеды?

– Мы живём у людей. Прячемся в укромных местах и воруем у них носки.

– Зачем??? – Глаза у кошки стали просто огромными от удивления.

– Не знаю. Знаю только, что так делали все мои предки и предки моих предков, и предки…

– Всё-всё-всё! – Прервала меня кошка. – Я всё поняла. Ладно, мне ты не конкурент. А в лесу выживешь?

– Нет же!!! – Не выдержали мои нервы. – Я тут погибну!!!

Кошка села и начала вылизывать свой хвост. Похоже, она вообще обо мне забыла. Я уселся рядом, обнял свой любимый носок и предался воспоминаниям о прежней беззаботной жизни.

– Ладно, бомж, пошли к нам домой. Моя хозяйка подбирает всяких бездомных, может и тебя подберёт.

– Кого твоя хозяйка подбирает? А носкоед у вас есть? А то мы только по одному живём.

– У нас есть кошки, козы, собаки всякие. Бестолковые, хочу тебе сказать, существа!

– Кто бестолковый? – не понял я.

– Да все бестолковые – собаки, козы, люди… Носкоеды, я смотрю, тоже умом не блещут.

До чего самонадеяна эта кошка, просто поразительно!

– А кошки?

– Кошки! – фыркнула моя собеседница. – Кошки – единственные существа на земле достойные уважения!

Я не решился с ней спорить, хотя точно знаю, что достойней носкоедов нет никого.

– Да что ты еле тащишься?!

– Я устал. У меня лапки болят.

– Ладно, чудо природы, так и быть, донесу я тебя. Только эту страшную тряпку брось.

– Ннет. Нне ммоггу. – От возмущения я начал заикаться – Нне ммоггу! Этто ммой ллюббиммый нносок!

– Нет, если любимый, да ещё и носок, то я не настаиваю. Оставайся с ним. В лесу. А я домой.

Кошка отвернулась от меня и, неторопясь пошла прочь. Мне пришлось бросить своё сокровище в лесу! Я никогда не забуду о нём. Иной раз мне кажется, что я должен был остаться вместе с ним, но я ещё так молод!

После длительного путешествия в зубах кошки, чуть живой от тряски, наконец, я оказался в доме. Забившись под диван в самый дальний угол, сначала я предавался страданиям о своих потерях, потом спал целую неделю.

Наконец, ночью я вылез на охоту.

– Это что за пугало?! – Раздался надо мной ленивый голос.

От неожиданности я даже упал.

– Не обращай внимания, Симба, это тот самый носкоед, о котором я тебе рассказывала.

Возле меня сидели две кошки: одна, которая принесла меня в дом и другая – Симба. Симба мне понравилась больше – она была пушистая и полосатая, и напоминала большой носок.

Как повезло, что я оказался в этом доме! Кошки – отличные друзья. Ночами мы рассказываем разные истории, играем с носками и чешем друг другу за ушками.

По утрам я просыпаюсь под возмущённые крики хозяйки:

– Ну, и где мой носок?! – закапываюсь поглубже в уютное носочное гнёздышко и с улыбкой засыпаю снова.

***

До чего же я не люблю генеральные уборки! Но к новому году нужно как следует прибраться. Сегодня я решила повытаскивать всё, что могло скопиться в укромных уголках.

За диваном возле печки обнаружился самый настоящий склад одиночных носков, близнецы которых скучали в пакете в шкафу, не теряя надежды на воссоединение. Там же валялось несколько скомканных тетрадных листов. Перед тем, как сунуть их в печку, я развернула один. Странно, чей это почерк, не похожий ни на мой, ни на дочин? И что там написано? Прочитав написанное на одном листке, я заинтересовалась. С трудом расположив листочки по порядку, я прочла написанное.

Наконец, я поняла, с кем мои кошки так активно общались ночами!

Ну что ж, кого только не было в моём доме. Пусть живёт ещё один питомец.

Гуляю

Какой сегодня замечательный день: пасмурно, в атмосфере зависли крошечные водяные капли, воздух недвижим! Прогуливаюсь с собаками и представляю себя каким-то холодостойким земноводным.

Летняя жара надоела, даже октябрь выдался необыкновенно тёплым, и лишь в ноябре измученный зноем организм получил передышку. Ловлю себя на мысли, что раньше в такую погоду уже впала бы в спячку, вспомнила о сплине, депрессии, с тоской вспоминала о солнце. И ведь уже не первый год ноябрь не вызывает неприятных эмоций. Странно, особенно если вспомнить, что раньше готова была впитывать солнце каждой клеточкой кожи. А загорать начиналв в марте. В шезлонге, одетая в тёплую куртку! Зато ноги, к наступлению тепла уже имели весьма привлекательный загар.

А вот сейчас то ли иду, то ли плыву, а с лица не сходит счастливая улыбка.

Схожу-ка я в лес, вдруг там какой-нибудь запоздавший гриб попадётся под ноги. Летом из-за засухи грибов не было. Если, что скорее всего, грибы закончились, не успев и начаться, просто прогуляюсь. Любовь к лесу у меня, прямо-таки, маниакальная. Видимо, потому, что с пелёнок дышала его воздухом. Родители, отправляясь за грибами или ягодами, брали коляску со мной. Я мирно спала, пока они выискивали лесные богатства.

Прочёсываем с собаками ближайшую рощицу. Лесом это назвать язык не повернётся. Скорее – островок деревьев среди зарастающих хмызниками лугов. А вот и грибы. На ядовитые они явно не похожи. На съедобные, к сожалению, тоже. Закидываю в трёхлитровое ведёрко парочку подозрительных экземпляров – дома разберусь со справочником. Собаки уже удрали куда-то, а ведь могли бы своим нюхом разыскать съедобные грибы. Очередной раз посещает мысль, что стоило бы Айку попробовать натаскать на грибочки.

Перешагивая через давно упавшую лозину, замечаю на ней кучки грибоа. Вот это настоящая удача: своими крайне близорукими глазами я сумела увидеть семейки вешенок!

Погуляв по рощице, набрала целое ведро! И не важно, что трёхлитровое.

Дома поджидает гора немытой посуды. Высыпаю добычу в таз, делаю вид, что про посуду мне ничего не известно и сваливаю в лес. В другой. Там я видела горькушки. Их можно будет засолить. Собаки, взявшиеся невесть откуда, присоединяются ко мне. В этом лесочке тоже нахожу вешенку. И сколько! С одной валежины набираю целое ведро. Ну да, трёхлитровое. А грибов остаётся ещё порядочно. Надо идти домой, освободить ведёрко и возвращаться. Памятуя, что моё второе имя – Антиследопыт, тщательно запоминаю расположение дерева. Вот, наискосок от дикой яблони, знакомой мне уже больше двадцати лет. Только бы ничего не перепутать. Уходя, несколько раз оборачиваюсь. Всё, запомнила.

Высыпаю грибы. Прихватываю ещё и пакетик. Если пойти с одним ведёрком, наверняка, грибов окажется больше, чем смогу унести. А так ведро, может, и не наберу, но возвращаться ещё раз точно не придётся.

Вот и яблоня. Теперь наискосок. А где, собственно, валежина? Она должна быть здесь! Так и знала, что стоит отвернуться, и она куда-нибудь переместится! Но я её найду, там ведь столько грибов. Обшариваю заросли: тут я ходила и тут тоже… Вижу! Тихонько подкрадываюсь к коварному дереву. Не дышу, не моргаю, чтобы не спугнуть его громкими звуками. Даже уже не иду, а лечу низенько-низенько над землёй, чтобы не шумнуть, не спугнуть.

Ага!!! Но что это? Мало того, что валежина не на том месте, где я её оставила, так это ещё и не та!

Теперь уже дело принципа отыскать потеряшку. Шеренгой по-одному прочёсываю чащобу. Зловещий багровый закат окрашивает небо… Нет, это я уже совсем завралась. Какой закат? Какое небо? Возможно за пеленой туч уже нет ни солнца, ни неба. Я, например, давно их уже не видела.

Так вот, ходила я, ходила и, наконец-таки, наткнулась на искомое дерево! И собрала с него все-все грибочки!

А дома их пришлось перебирать.

Но о печальном не буду.

Однажды я работала почтальоном

Когда-то зимой я работала на почте – возила по деревням корреспонденцию. По положеным числам раздавала пенсию, заодно принимала плату за электроэнергию.

Грустно было смотреть на умирающие деревни, которые немного оживали с прибытием дачников в летний сезон.

Как радовались старики приезду почтальона! С ним можно было поговорить о том, что было когда-то, о внуках, кошечках, урожае.

– Ой, Леночка, как папа? Как мама? Доченька как поживает?

– Спасибо, всё хорошо.

– Может, чайку попьёшь?

– Извините, тороплюсь – шофёр сердится.

И угасают глаза стариков, и застывают на губах вопросы, местные новости.

Пенсия у деревенских жителей всегда радость. И с этой радости покупают они у почтальона консервы, конфеты, стиральные порошки. В общем, всё что затягивается в дом в огромной сумке. А ещё почтальону обычно отдаётся железная мелочь, на гостинцы, а иногда и купюры. И попробуй только отказаться – обидишь человека ужасно.

Приезжаем в Дубровку. В ожидании праздника под названием «Пенсию Привезли» восьмидесятилетняя хозяйка напекла пирожков. Запах в доме стоит просто волшебный!

Меня угощают четырьмя аппетитнейшими пирожками. Делюсь с водителем. Свою долю решаю съесть дома. С чайком.

В следующей деревне заношу пенсию девяностодвухлетней тёте Оле – сестре моего соседа и «опекуна» дяди Коли. В доме холодно. Женщина просит посмотреть показания электрического счётчика, расположенного в тёмном углу. Подсвечивая себе фонариком мобильника, записываю цифры. Подхожу к столу оформить квитанцию. На клеёнке лежат кусок солёного огурца, весившего при жизни не менее полукилограмма, и три четверти буханки чёрствого хлеба. Всё это явно обмусолено беззубыми дёснами. Высчитываю плату за электроэнергию. Ольга Ильинична рассказывает, что внук, приставленный ухаживать за ней пьёт уже два дня. Печки нетоплены, есть нечего. Никаких претензий к родным. Просто так получилось. В ужасе бегу к машине, хватаю своих два пирожка, объясняя водителю ситуацию. Тот за время ожидания один пирожок уже съел, второй отдаёт мне для бабушки.

Приехав домой, первым делом бегу к дяде Коле, рассказываю, что случилось. Он позвонит её дочке.

Позже обнаруживаю пропажу мобильника: оставила его на столе у Ольги Ильиничны, будучи в шоке от увиденного.

С тех пор частенько вспоминаю нетопленный дом, обсосанные огурец и хлеб.

И это случилось не с одиноким человеком, о котором некому позаботиться. А сколько их таких в каждом районе по великой стране? Людей, через чьё детство прошла война. Тех кто познал ужасы оккупации, тяжкий труд с самого детства в колхозах за трудодни. Людей, которые растили детей, отказывая себе во всём, лишь бы им дать им кусочек повкуснее, купить одёжку, а иногда даже и игрушку. Они и теперь готовы отдать им последнее. Только вот у близких почему-то не находится времени позаботиться о тех, кто должен быть самым нужным.

Я не слишком люблю людей, но жестокость общества по отношению к детям и старикам поражает каждый раз, когда сталкиваюсь с подобными ситуациями. И в голову закрадывается мысль: «Старость, как же ты страшна!»

Колмогорова Наталья

БАБА КАША

Святочные дни – особые, до Крещения – всего ничего, рукой подать.

Выстудил мороз избу деревенскую легко, играючи.

На стёклах оконных наледь в палец толщиной.

В сенцах вёдра с родниковой водой корочкой льда успели покрыться.

Половицы в доме скрипят-поскрипывают.

Дым печной поднимается к небу столбом и долго не тает.

Только рядом с печью воздух в доме сух и горяч. Печь старая, давно пора перекладывать – кирпич во многих местах осыпался.

Глаза мои отчего-то слезятся – видно, баба Клаша задвижку в печи закрыла слишком рано.

– Чего, голубки, притихли?.. В райцентре чего нового?

– Всё по- старому… Ба, глаза щиплет!

– Это я от нечисти всякой хоронюсь. Так меня бабка учила: на Святки все ходы-выходы на ночь в доме закрывать, иначе нечистая одолеет – и глазом не моргнёшь!

Баба Клаша вытирает краешком ситцевого платочка слезящиеся глаза.

Она глуховата на оба уха, но ещё при памяти и в здравом уме.

В избе давным-давно провели электричество, но баба Клаша, на всякий случай, держит под рукой керосиновую лампу. Говорит, привычка.

Мы с сестрой за глаза называем нашу бабушку не иначе, как «Бабой Кашей».

От бабы Каши, сколько себя помню, всегда вкусно пахнет – то блинами, то пирогами, то кашей из печи.

Наши родственники иногда спорят – кто заберёт бабу Кашу к себе жить.

Только бабуся упрямится: «Ни за что не променяю свою избу на квартиру с удобствами! Тут и помирать буду».

Вот и ходим мы с Танькой в деревню проведать бабушку. Благо дело – не далеко, всего-то 5 километров.

Ничего, мы привычные!..

Сквозь старенькую тюль в комнату заглядывает месяц.

Бабушка подпирает сухоньким кулачком подбородок, задумчиво глядит в тёмное заиндевелое окно:

– Деда Гришу, чай помните?

– Ну, ба… Конечно помним!

– Коли на дворе Святки, случай вам расскажу, взаправду всё было.

Танька тут же привалилась спиной к бревенчатой стене – приготовилась слушать.

Да, было в моей сестре что-то от бабы Клаши – такая же маленькая росточком, худенькая, но хваткая.

Я больше по отцовской линии пошла.

– Ну вот, значицца… В деревне нашей в ту пору народу много было – дворов двести, не меньше.

А я чего-то в девках засиделась… Вот и решили мы как-то с Прасковьей, подружкой, на Святки погадать. Помните рябую Прасковью? Возле колодца, наискось от нас жила. Она тоже в девках засиделась – рябых не больно-то парни жалуют.

– Ага, помним!

Мы с Танькой одновременно заулыбались – образ бабки Прасковьи начисто стёрся из нашей памяти.

– Пришла я как-то святочным вечерком к Параське – у ней баня попросторнее, чем наша была. Там и решили погадать… Всё, что надоть, приготовили: свечки, зеркало, гребень для волос. Бабы сказывали, обряд энтот – самый страшный, но зато самый верный! Надели на себя новые рубахи, только чтоб без пояса, и без пуговиц.

Татьяна пнула меня под столом ногой – дескать, запоминай обряд.

– Крестики нательные, конечно, сняли; косы распустили. Зеркала поставили друг против друга, чтобы коридор получился; свечки зажгли.

Татьяна подалась вперёд – так ей интересно стало.

– Параська говорит: «Давай, Клавдя, ты первая!»

– Первая, так первая. Стала я волосы гребнем причёсывать да приговаривать: «Суженый-ряженый, приди ко мне наряженный! Суженый-ряженый, приди ко мне наряженный».

Я заметила, как лёгкая тень промелькнула по лицу старушки. А, может, показалось?

Мельком взглянула в окно: месяц, будто подслушивая наш разговор, зацепился блестящим рогом за занавеску и не хотел уходить.

Баба Клаша повернула голову вправо и вверх – туда, где горела лампадка и мерцали лики святых.

Трижды перекрестилась:

– Вот греховницы мы с Прасковьей были, царствие ей небесное!

– Ба, а что дальше? Пришёл суженый?

– Погоди маленько, слушай… Глядела я глядела во все гляделки – нет ничего! Только свечка в зеркалах отражается много раз. А Параська рядом сидит – ни жива, ни мертва. Я уже замерзать стала – в бане-то холодно. Вдруг гляжу, а в зеркале будто движение какое случилось; будто в стоячую воду камешек кто-то бросил… Сама боюсь, а интересно, что дальше будет, моргнуть не смею…

Не успела бабка договорить, как в эту самую секунду с печи на пол что-то как-аак брякнется!..

Мы с Танькой одновременно вздрогнули.

Уф-фф! Это кошка бабкина, Василиска.

Василиска сердито сверкнула зелёными глазами, потёрлась у ног бабы Клаши и запрыгнула ей на колени.

Тут и месяц рогатый, наконец-то, решился и сдвинулся чуть правее.

– Ей-Богу, девоньки, Гришку я своего тады увидала, суженого своего.

Не верить бабушке мы никак не могли – врать баба Клаша не умела.

– Я бы умерла от страха! – воскликнула Танька. – Ты хорошо деда разглядела?

– Сначала вроде как в тумане было, а потом, когда поближе подошёл, я и разглядела: высокий, широкоплечий и чуб кудреватый.

Бабушка кивнула на портрет деда в застеклённой раме. Чуб у него и вправду лихо закручивался в непослушный чёрный локон.

В левом ухе у меня вдруг зазвенело – будто комар пролетел.

– Ба, не томи!

– Так вот… У меня холодный пот тогда по спине побежал, поплыло всё перед очами, я в обморок-то и бухнулась! А Прасковья со страху – и в дверь. От сквозняка, видать, свечки потухли… Пришла в себя, лежу на полу – простоволоса, испугана. Темно, холодно… Свят, свят, свят!

Танька вздрогнула всем телом, будто замёрзла:

– Ой, страшно!

Кошка Василиска вдруг зыркнула на меня глазищами, спрыгнула с бабкиных колен и удалилась в самый тёмный угол избы, слилась с темнотой.

Была Василиска от роду чёрной масти.

Я взглянула в окно – месяца как не бывало. Чертовщина какая-то!

– Ба, а когда ты Гришу своего встретила, удивилась наверно?

– Шибко удивилась… А кто мне Гришку в зеркале показал – знать не знаю и ведать не ведаю. Не дано нам, человекам, лишнего знать.

Баба Клаша помолчала, после вздохнула:

– Мужики завтра идут на реку – иордань во льду рубить.

– Ба, жди нас в гости на Крещение!

– Пёхом или как?

– Не-ее, папка машину наладил.

– Родители работают?

– Работают.

– И то ладно… Ну вот, голубы мои, вечерять пора и на боковую.

Бабушка загремела чугунками, доставая нехитрую снедь.

Танька подхватилась ей помогать. Мы с сестрой хоть и двойняшки, но совсем разные – она шустрая, а я нет.

Только взялись за ложки, бабуся глянула строго:

– Я к чему вам всё рассказала, голубы мои… Вам по двадцать годочков стукнуло, пора про женихов думать.

– Не-ее, ба, мы ещё погуляем! – засмеялась Танька.

– Глядите мне, гадать не вздумайте, особлИво как я! – бабушка погрозила пальцем.

– Хорошо, бабулечка, ни за что не будем!

– И то ладно…

Печь потихоньку остывала.

Стало слышно, как мороз вплотную подобрался к старенькому пятистенному дому, вымораживая бревенчатые стены.

Я поёжилась.

Бабушка, словно прочитав мои мысли, сказала:

– Часов в пять встану, печку истоплю, чтоб вам не мёрзнуть; блинов напеку.

Я кивнула в ответ.

Возле печки, источая тонкий запах свежего дерева, лежала небольшая поленница дров.

– На Крещение вёдро будет, – задумчиво проговорила баба Каша, глядя в окно. – Ну, и слава Богу.

Мы с Танькой одновременно зевнули и отправились на боковую.

АНГЕЛ ПРИЛЕТИТ В ПОНЕДЕЛЬНИК

Иван коротко стрижен, высок и поджар.

Первую, слегка пожелтевшую, ель кто-то уже воткнул в снег возле подъезда.

– Даже мишуру толком не сняли, – подумал дворник.

Иван ухватил несчастное деревце за ствол и потащил к мусорным бакам. На снегу остались едва заметные следы его валенок, и осыпающейся хвои.

Мужчина собрался опустить ёлку в утробу ненасытного железного ящика, как вдруг увидел на нижней еловой ветке игрушку.

Оказалось, это самодельный ангел, сделанный из цветной бумаги и картона.

Дворник снял с ветки игрушку, покачал головой и машинально сунул в карман куртки.

– Завтра Рождество. Совсем забыл!

Под оглушительный звук сирены к подъезду, скрипя тормозами, подъехала «скорая».

Иван бросил кидать снег и облокотился на лопату.

Медбрат, с чемоданчиком в руках и распахнутом белом халате, небрежно окликнул:

– Эй, дворник! На каком этаже двадцать первая?

– На седьмом.

Медбрат исчез в подъезде.

Минут через двадцать он вышел, и не один – следом за ним бежала женщина, державшая на руках укутанного в одеяло ребёнка.

Женщина села в машину, дверца захлопнулась и «скорая» выехала со двора.

Иван глубоко вздохнул.

Он расчистил последнюю дорожку, снятой рукавицей вытер со лба пот и отнёс лопату в подсобку.

Иван давно жил один – скромно и скучно. После развода с женой поселился в «однушке». О новых отношениях и думать не хотел.

Дворник повесил куртку, поставил валенки ближе к батарее, выгреб из карманов мелочь: ключи, сорок восемь рублей монетами, кусок бечёвки.

А вот и ангел…

У игрушки помялись бумажные крылья, голубое платье по краю надорвалось.

– Бедолага!

Иван положил игрушку на стол, разгладил ладонью, задумался.

– Надо уезжать в деревню, к матери. Чего я тут мыкаюсь? Чужой я в этом городе.

В дверь вдруг позвонили. На лестничной площадке стояла та самая молодая женщина из двадцать первой квартиры.

Теперь Иван мог разглядеть её получше.

Невысокая, миниатюрная. Волосы светлые, голубые глаза.

– Простите, я видела вас во дворе. Понимаете, я ключи потеряла. Видимо, выронила в снег. Вы не находили?

– Нет, но можно поискать.

Вдвоём они обшарили весь двор – ключей не было.

– Что же делать? – женщина выглядела сильно расстроенной.