Самозванка. Кромешник

Вампир предпочитал не смотреть вверх без нужды.

В разные стороны от двора разбегались за подъёмными решётками кроличьи норы улиц, отродясь не видавших солнца. Свайные подъёмники из древесины железняка, скрипя и позванивая цепями, воскрешали в воображении образы орудий пыток и казней.

Бездыханного Данимира устроили на сооружённых из плащей носилках, подняли ярусом выше и уложили в высокой комнате с глухими сводами, соседствовавшей с кордегардией.

Астаз хмурился. Златокудрый, подозрительно нежной наружности «командир» на вид едва разменял двадцать вёсен от роду и, разогнав сквернословный дозор, наперебой спешивший «доложиться», тело осматривал уж слишком заполошно. И выглядел немногим живее, чем окровавленный, что-то бессвязно хрипевший Упырь.

Оборванный терракотовый кафтан и зелёную тунику пришлось срезать кинжалами, щадя выдернутые из суставов руки и рваное брюхо. А вот ременную перевязь и форменный, клёпанный пояс с цепями порезать Астаз белобрысому отроку не дал. Ругаясь и сопя, осторожно снял сам и уложил на сундук.

Под рубахой, мокрый от хозяйской крови, нашёлся трясущийся спутник. Зверёк не сразу очухался в астазовой руке, но не преминул куснуть за ладонь.

Разглядывая костенеющий остов из-за плеча золотоволосого «командирчика», вампир окончательно помрачнел и решил с балаганом завязывать. Шутка ли: любимца королевы замучить.

Унимая вопящего, ужом вьющегося Спутника, Астаз посоветовал белобрысому «командиру бастиона, старшему вампиру крепости» больного перепоручить владеющим лекарским ремеслом и звать из долины гарнизонных. Потому что, коли язва чернявая околеет тут в «школярскую седмицу», безутешное Величество всенепременно поснимает головы всем причастным, в том числе, и самому Астазу. И разбираться никто не станет, школяр ты или Смотрящий, от скуки перебравший с хмельным и потому за караульными не доглядевший.

Мероприятия эти холерные Гэдэваль Лаэрвиль, недоброй памяти канцлер Стударма, учебного заведения для отпрысков именитых родов и особо отличившихся умников, хвала Князьям, устраивал редко. Вельможным ученичкам предлагалось поддерживать порядок в очищенной от постоянного гарнизона цитадели. Вопиющая неосмотрительность со стороны мессира канцлера. Хорошо, строили древние крепости на века.

Астаз сердито скрипнул зубами.

Горе-студиозусы половину срока ожесточённо бездельничали на вольных хлебах, в относительной безопасности от розог наставников, а вторую, осознав последствия, пытались оные устранить. Троих с обморожением увезли на телегах, двое потравились, один свалился со стены в потёмках. Не обошлось и без драк.

Но апофеозом стал этот проклятый Данимир.

Караульные, приметив на пустошах зарницу, до последнего надеялись, что это мертвяки добычу делят. Пока Астаз Валдэн, Смотрящий Стилета, для порядка с недорослями оставленный, не вышел на стену помочиться да оказию ту не расшифровал. Весь многодневный хмель с Валдэна тогда как рукой сняло. Караульные, балагурившие на стене, получили по шеям. А Астаз поднял дюжину и выехал в Холмы. Успели они чудом.

Воюя с кусачим горностаем, Валдэн потопал обратно в холл, костеря постылый молодняк и на ходу сочиняя послание в Розу.

Командир-златовласка, тем часом, над полумёртвым собратом уговаривал призванного «лекаря» – такого же зелёного и впечатлительного – поторопиться и, полыхая лихорадочным румянцем, обещал люлей в случае неудачи.

«Целитель» смотрел ошалело, обходил тело широким суеверным кругом, чесал в маковке, кряхтел и воровато косился по сторонам. Вонявшие потрохами и болотиной тряпки он сбросил на пол, а туго скрученный, прокровившийся свиток, разглядев странные печати, всучил подоспевшему с повязками да мазями гарнизонному. И наказал передать командиру. А лучше, отослать непосредственно в Розу, Величеству лучезарному лично в белы рученьки.

Вычищать раны, сшивать плоть и накладывать смердящие териаком21 повязки пришлось долго. Пепельный от пережитых страстей целитель уже мысленно прощался с головой, когда в дверях показался солдат в стёганом кафтане с полосами чёрной кожи по рукавам и значками постоянного гарнизона Прихоти – увенчанной тремя башнями стеной на серебристом поле.

– Что это? – возмутился гвардеец, не совладав с первым впечатлением.

Лекарь мрачно шмыгнул носом:

– Хворый, – буркнул он, не поднимая глаз.

– Вижу, что не здоровый, – хмыкнул солдат, не без опасения косясь на врачевателя. – Он тебе что, денег должен? Или сестрицу обесчестил?

– Не смешно, – обиделся лекарь, смотреть на дело рук своих тоже по возможности избегая. – Я всё, что мог, сделал…

– Это-то и настораживает, – согласился гарнизонный. – Чародея во всём Стилете не сыскали?

Сочувствие сквозило ехидством, так что лекарь только, потупившись, уныло колупал носком сапога пол. Лучистый22, осторожно пощупав синюшное плечо, передёрнул собственными. Вампир на столе глухо стонал и кровоточил.

– Он в северной части, недалеко от Клыка: парней холерина забрала, – лекарь развёл руками. – Не ждать же!

– Это да, – протянул гарнизонный, потирая гладкий подбородок. – Астаз тут вообще? Ничего не говорил? – Лучистый навскидку провёл рукой над изувеченными плечами. Жилы сами собой зашевелились. Оттенок синевы слегка переменился.

– Наказал Микэлю за вами посылать, – отчитался лекарь стылым шепотком. И, ответа не дождавшись, прибавил: – Тут только школяры. Седмица же.

Гарнизонный скрипнул сведёнными челюстями, распрямился и покрутил затёкшей шеей:

– Не иначе, похоронная, – пробурчал он сердито. – Кто решётки на Малом Обходном заклинил? А южный подъёмник поломал? Был бы Милэдон, башку бы снял… остолопам, – явно придержав выражения, солдат угрожающе зыркнул на побелевшего лекаря. – Наигрались, так валите отсюда! Командир же приказал возвращаться.

Отрока как ветром сдуло.

Лучистый проводил того мрачным взглядом и, насвистывая под нос пошловатый мотивчик «вдовушки» – крестьянской песни о похождениях весёлой молодки, – деловито перетряхнул сваленные на полу тряпки. Изобильная коллекция периаптов23 привлекала внимание. Зачарованные цацки в Златых Вёрстах Дзвенцска, до которых ещё поди доберись, стоили целое состояние. А шаманский навенз24 Драб Варьяна и вовсе не заполучить без высочайшего благоволения старшего Ведуна, вредного, что сам Тёмный Князь.

Натёртый пахучими мазями, замотанный вмиг прокровившимися повязками Адалин глухо застонал.

Гвардеец, усовестившись внезапной меркантильности, стибрил всего одну серебряную цепочку с подвесом из оникса, окинул соплеменника сочувственным взглядом и решительно удалился.

Глава 7. Стилет

Седой туман пах мёдом и сухой осокой.

Палевый разлив ласкал колючие холмы, куделью растянувшись по отлогам, карабкался среди лиловых островков вереска, метёлок очерета, завитков папоротника и розеток дурнопьяна. Отрезами изысканного шёлка льнул к ноздреватым монолитам ледяных камней кромлеха. Грубо обтёсанные плиты вставали хороводом вкруг холма. А в воздухе петляла тихая свирель.

Данимир оглянулся, пытаясь вспомнить, как оказался среди про́клятых камней. А заодно и определить источник звука. Пастушеская флейта тлела потайной печалью. Он стоял в самом центре большого круга. Узор из белых, гладко окатанных камней, оттенённый ярким мхом, спиралью разбегался под ногами.

Свирель манила и баюкала. Дурманил голову медовый аромат.

Упырь заметил тени, переходящие от монолита к монолиту за внешним кругом исполинских каменюк. Ломаные силуэты качались, будто танцевали среди тумана и пахучих трав.

До Данимира донёсся тихий, едва уловимый смех.

В прозрачных облаках, мерцая и двоясь, скользили звёзды. Очень быстро, точно кто-то сматывал в рулон парчовый полог неба. Зелёные небесные огни переливались и дрожали. Адалин тряхнул влажными волосами, посмотрел на окровавленный, изрезанный кафтан, на вывернутые руки. И с удивлением отметил, что вряд ли смог бы держаться на ногах в таком состоянии.

– Ты себя недооцениваешь, Упырь, – насмешливо заметила Валтарова голова, подкатившись к сапогам.

Рот колдуна кривился в подобии усмешки или оскала. Волосы впитали столько крови, что хвост почернел. Синие глаза полыхали, как Ставменский маяк.

В медовом аромате проступила соль. Холодный ветер причесал шипящий очерет.

Данимир наклонился и двумя руками поднял ледяную, липкую голову Седьмого Колдуна.

– Зачем ты это сделал, Выжлец? – спросил Упырь хрипло.

Голос не повиновался. Звук вышел тихим, точно шелест сухой листвы по шапке погребального кургана.

– Сделал что? Калейдоскопы? Так то была моя работа, – засмеялась голова. Слепые зенки разгорались всё ярче. – Мой долг по обету. Служить Семи Ветрам и Эрвару, Алмазной Лилии Ллакхара.

– Вы разомкнули Кромку, Валтар, – нахмурился вампир.

Колдун захохотал:

– Нет, Упырь. Это сделал ты. Твоя сабля проткнула явь и запечатала наш знак. Твоя рука сжимала рукоять. Теперь ты Кромешник.

– Какая чушь… – слова застряли в горле.

Кромешник? Страж и заложник Кромки, нечистый дух. Сказка, какой пугают непослушных малышей.

Танцующие тени скользили всё быстрей. И звёзды превратились в метеоры.

– Узнаешь, Адалин. Всё узнаешь.

Голова Седьмого Колдуна вдруг загорелась, опалив нездешним пламенем лицо и руки Упыря, изжарив грудь и потроха.

Данимир распахнул глаза и попытался сесть. Не тут-то было. Замотанное полосами ткани, покрытое коростой тело повиновалось неохотно. Повязки на животе паскудно побурели. Упырь выругался сквозь стиснутые зубы и уронил затылок обратно на неприветливую твердь стола.

Подкопчённый каменный свод и характерный запах сомнений не оставляли: штопали Адалина гарнизонные пьянчуги вампирского Поста. Они же, судя по всему, нашли и куда-то дели треклятый свиток Седьмого Колдуна. Данимир осмотрелся. Голова болела, шея едва шевелилась, а сжать кулаки удалось не с первого раза, и всё же тело потихоньку пробуждалось.

Своей одежды Упырь поблизости не заметил, но на сундуке лежали полотняная рубаха, длинная шерстяная туника с украшенным тесьмой подолом, дублет из тёмной кожи и ремни аккуратно снятой перевязи с ножнами. На бочке по соседству нёс печальную вахту одинокий глиняный кувшин. Воняло снадобьями, выстуженным камнем, сырым железом и мышами. В разбросанной по полу прелой соломе кто-то вкрадчиво шуршал. Стену коптил небрежно воткнутый в кольцо факел.

Данимир осторожно пошевелил пальцами, сжал кулаки, согнул локти, повертел кистями. Плоть жгло раскалённой кочергой. В боку, в затылке и плечах будто засели шипы. Упырь медленно сел. Стол, напоминавший покойницкий, устроили из уложенных на козлы досок, разгородив пространство «покоев» пополам. В углу на жаровне тлели угли. Оттуда тянуло можжевельником, топлёным жиром, миррой и анисом. Отметив букет ароматов редкой тошнотворности, Упырь поморщился и попытался угадать, куда безвестный доброхот подевал Валтаровы свитки. Варианты одинаково удручали. Попади записки королеве ли, Гуинхаррэну иль в Малый Голос, больше их Данимир, конечно, не увидит.

Тяжёлая, окованная железом дверь приоткрылась с натужным скрипом.

Незнакомый гвардеец, щеголяя свеженькими командирскими лычками форменного облачения, пренебрёг галантными порядками и ввалился без позволения, точно к себе домой. Данимир устремил на вошедшего непроницаемый взгляд, коим потчевал зарвавшуюся челядь. Лучистый пригнул украшенную подвитыми кудрями башку в знак почтения.

– Мессир проснулся, – отметил он остроумно. Упырь считал констатацию очевидных вещей пустой тратой времени, а потому промолчал. – Что ж, славно. Мы тревожились.

– Напрасно, – отозвался, невольно кривясь от гадостного «мы», Адалин.

– Мессир себя не видел. – Молодой командир повторно склонил блестящую в факельном свете макушку и чопорно прикрыл за собой дверь. – Вид был… преотвратный.

– Потрясающе, – тонко улыбнулся Упырь, исподволь разглядывая посетителя.

Прежде Прихотью командовал старший наследник Милэдон, Зеран. Мракобес и бражник тот ещё, но хозяин исправный, да и мечник не из последних, не понаслышке знавший, каким концом вперёд следует держать саблю. В отличие от лощёного хлопчика, которого Упырь прежде имел удовольствие наблюдать лишь при дворе Её Величества, среди ему подобных красотуль в щегольских аксамитовых25 кафтанцах да кружевных брыжах.

– Давно я тут? – только и уточнил Адалин.

– Четвёртый день как, – ответил так и не назвавшийся командир, без спроса садясь на сундук. – Сперва только бредил, хоть мы и напоили мессира свежей кровью. Но вчера чародей принёс какой-то новый декокт. Как вижу, рецепт оказался удачным.

«Вот ещё рецепты декоктов на мне не испытывали, – мрачно подумал Упырь, облизнув полынно горькие, иссохшие струпьями губы. – Того и гляди превратят в мантикору».

– А где мессир Милэдон? – Кожа под перевязками обнадёживающе зудела, не пульсировала и не полыхала. Данимир подумал, что уже мог бы удержаться в седле. А значит, с местным гостеприимством можно было и попрощаться.

– Теперь здесь командую я. – Манерный подданный огладил бугристый рисунок богато расшитых обшлагов кафтана. Любовно оправил звякнувший ажурными цепями, изобильно проклёпанный пояс. – А Милэдона отправили в долину, – Упырь равнодушно кивнул. – Я… заслужил это место, – зачем-то добавил гвардеец, с вызовом уставившись на соплеменника.

– Не сомневаюсь, – отозвался тот бесцветно.

По имени новоиспечённого командира Адалин не помнил, а род по значкам не узнавал. То ли от захудалости оного, то ли от общей незначительности. Представиться же гвардеец так и не надумал.

Зеран Милэдон, старший из четырёх сыновей Белого Генрича, оставался одним из немногих подданных долины, с которыми Данимир водил знакомство в охотку, а не по долгу службы. Упырь, возвращаясь домой, в прежние времена частенько задерживался в Прихоти, по возможности откладывая визит в замок. Нелюбовь старшего Адалина ко двору стала притчей во языцех, тем паче, обласканный Её Величеством подданный почитался желанным и долгожданным гостем в королевских покоях, о чём десятилетиями судачили клятые Дамы.

Отставка Зерана не радовала. Но и тешить надменное непотребство, без спросу взгромоздившееся на сундук, Упырь не собирался.

Свежеиспечённый командир Прихоти представлял зрелище презанимательное: хорошенькое личико с до сих пор не ломаным носом и точёными скулами портил лишь массивный подбородок. Чуть раскосые глаза, под стать какому туату26, приблудившемуся из волшебной сказки, глядели запальчиво и одухотворённо. А вот придворная стрижка и локоны, подкрученные на железках, в стенах Поста, от куртуазных изысков столь же далёких, как сельский нужник от светлокняжеского терема, выглядели нелепо. По меркам неизменно полупьяного от скуки гарнизона, стерегущего навье пограничье, такой командир – ходячая несуразица, объект солдатского зубоскальства.

Красавчик, плотно стиснув челюсти, тоже взирал на соплеменника с надменным недоумением. Адалин, горбоносый, тощий и жилистый, с иссечённым шрамами лицом, заросший, точно деревенский староста, прекрасно знал, какое впечатление производит.

– Моя преданность угодна Её Величеству, – бросил Лучистый, выпятив грудь колесом. – Наша государыня прозорлива.

– Воистину, – ухмыльнулся Упырь. – Завидная проницательность, что граничит с ясновиденьем. Кому и охранять рубежи, как не юному дарованию, оных не покидавшему. Свежий взгляд, опять же.

– Я… – гвардейчик запальчиво вскинул благородный подбородок. – Я ходил в разъезды!

– Не думал усомниться, – покивал нарочито серьёзный Адалин. – Опасно нынче в Саженцах. Да и вдоль Мрачных Холмов так запросто не погуляешь.

– И что же мессир делал в Голоземье? – пощипывая подвитую прядку у уха, сварливо ввернул командир.

От усмешки, изогнувшей спёкшиеся губы Упыря, кровь в жилах леденела, как от прыжка в трехсаженную прорубь. Данимир задумчиво почесал разбитую скулу и отозвался безразличным, но не терпящим возражений тоном:

– Птиц ловил. Болотных лебедей.

Лучистый вытаращил одухотворённые глаза, нахмурился и, не дождавшись пояснений, сердито отмахнул ухоженной рукой:

– Ладно. Как разведка?

– Какая разведка? – удивился Адалин. – Я птицелов. Куропатки, рябчики. Жар-птицы.

Командир внезапно потерял терпение:

– Довольно шуток, мессир Данимир. Свитки те, что за пазухой были, я в Розу с нарочным послал. И приказал отдать лично в руки Её Величеству.

Упырь мысленно покивал: даже не мессиру Гуинхаррэну, заправлявшему коронными прелагатаями, – самому Величеству, князепосланной и иже с тем. «И да окутает его тленные кости благодатным покровом зелёная топь». Адалин не шелохнулся, старательно удержав сквернословие и заморозив лицо равнодушием.

– Давно? – только и уточнил он.

Командир прищурился в потолок, подсчитывая:

– Уже должны дойти. Ответа ждать?

Данимир кратко покачал головой. Единственный ответ, который мог прийти из Розы – придворный палач с отрядом вооружённых гвардейцев. С другой стороны, оплошность эта вполне укладывалась в текущую легенду. Если всё грамотно обставить. Так, как сделал бы это преданный интересам Её Величества прелагатай.

– Тебя долго не было, Адалин, – вдруг заявил безымянный дурень, наморщив лоб под бараньими локонами. – В долине большие перемены. Не один Зеран. Болтают, нынешний Меч Её Величества, Инэваль Аманир, впал в немилость. И гвардию распустят. А динстманны27 при дворе в открытую Лучистых задирают! – пожаловался он.

Вообразив злорадных от природы, по долгу службы поднаторевших в издевательстве над ближним упырей, глумящихся над замковыми щёголями, Адалин удовлетворённо хмыкнул. Подневольные и оттого свирепые, сверх меры буйные рубаки вызывали куда большее сочувствие, чем чванливый, разлагавшийся одесную трона цвет долинной знати.

– Ещё поговаривают, вампиры на озёрной равнине пропадать стали, – продолжал молодой гвардеец, стылое выражение морды соплеменника в упор не замечая. – Чаще обычного. И не абы кто, а добрые гвардейцы. Её Величество Королева…

Командир помедлил, зайцем косясь на молчавшего Адалина. Вся спесь с мальчишки разом улетела. Данимир мысленно вздохнул, отметив, что столь зелёных, не оперившихся юнцов отправлять на Пост – верх жестокости. И неосмотрительности. Как бы хорошо не строили защитные сооружения древние, каким бы неприступным не выглядел шедевр фортификации, а управлять оным должен кто-то чуть более опытный и менее… восторженный. Мальчишка же едва ли на много перерос его младшего брата.

– Князепосланная госпожа и повелительница, дивноокая миледи Айрин отстраняет от дел Лучистый Стяг, – выпалил командир. – По совету мессира Тэрглоффа. С сохранением званий и титулов. То вопрос решённый.

Адалин непроницаемо молчал. Известия не радовали, а откровенность подданного – даже пугала. Придворный щёголь хорошо знал, с кем говорит. И подобные разговоры вели прямиком на шибеницу.

Но мальчишка всё не замолкал:

– При дворе болтают про запрет разъездов и разоружение. Но младший брат мессира вот-вот пройдёт гоминиум28. И он тоже жаждет посвятить себя мечу.

Упырь не ответил. Братишкиных порывов он не одобрял, но и осуществлению оных не препятствовал. У Радимира имелась своя голова на плечах, пусть и бестолковая. Припомнив ясные глаза и доверчивую улыбку младшего, Данимир Адалин невольно стиснул зубы. Таким мальчишкам при дворе придётся быстро и болезненно взрослеть.

– Королева мудра, – заметил Упырь тихо, искоса зыркнув на побелевшего командира. – Негоже нам, солдатне малограмотной, в Её решениях сомневаться, приказы Совета обсуждать, – напомнил он почти мягко.

Лучистый, кажется, готов был разрыдаться.

– Выполняй свой долг, гвардеец, – посоветовал Адалин со вздохом, – а дела Совета оставь тем, кто в этом смыслит.

Глава 8. На берегах Багрянки

Позёмыш, зримо округлившийся на дармовых харчах, лениво прошуршал в сырой соломе, волоча уворованную в погребах заячью тушку. Данимир умывался над бадьёй и, покосившись на хвостатого проныру, невольно усмехнулся:

– Потяжелел ты, скоро сойдёшь на неплохую похлебку, – заметил он негромко.

Горностай, не выпуская из пасти чересчур крупную для него добычу, что-то сквернословно проурчал и проворно спрятался под лавку. Упырь покачал головой.

Умывался он неспешно, нарочно растягивая удовольствие – что-что, а вода в крепостях Поста всегда была отменная, из горных источников, прозрачная и вкусная. Оттого и бражка удавалась.

Не без труда расчесав свалявшиеся вихры, Данимир скрупулёзно выбрал репьи из штанов, отчистил сапоги и привёл в порядок саблю. Натирая промасленной тряпицей мягко отливающее рыжиной в факельном свете лезвие, Адалин думал о Кромке, цветном стекле, блестящем среди трав на Мрачных Холмах и решении королевы прекратить разъезды.

Ощущение холерины, притаившейся за поворотом, усиливалось.

За несколько дней без памяти Упырь сильно осунулся, заскорузлые ремни перевязи пришлось подтягивать, чтобы провисшие ножны не царапали пол. Чужой дублет сидел неловко, и Данимир недосчитался одного из периаптов – не считая уведённых из-под носа свитков, весьма скромные результаты полуторалетнего отсутствия в долине.

***

Могучий хвойный лес предгорий встретил одинокого верхового шумной разноголосицей. Протяжным стоном высоких, позолоченных солнцем стволов, шорохом седых еловых лап и далёких сосновых шапок, петлявшим в ветвях ясеней сквозняком, птичьим пением и вороньим граем.

Суеверный люд твердил, что в холодных северных горах, за рекой Багрянкой обитали упыри, железнозубые еретники и вурдалаки, охочее до крови навье племя. Суеверный люд не сильно ошибался. В долине между Лунным и Ветряным кряжами расположилось вампирье царство, владения синеглазой Равнсварт.

Среди стройных елей, гривастых сосен, пихт, курчавых вязов и застенчивых берёз хоронились выстроенные воинственными пращурами родовые крепости, точно притаившийся за нужником волколак. Такие же серо-пегие в плешивых облачениях мхов, лишайника и дикого винограда. На склонах гор стены укреплённых зубчатыми башнями поместий посверкивали яркими гербовыми флажками и пиками просмоленных тынов29. Величественный и негостеприимный край пах хвоей, железом и сырым гранитом. Но в едва проклюнувшейся траве уже белели язычки упрямых подснежников, а вдоль вымощенного плотно пригнанными камнями тракта среди щербатых валунов карабкались брусника и морошка.

Данимир откинулся в седле, с удивлением обнаружив на собственном лице небрежное подобие улыбки. В чужих краях он сам не заметил, как соскучился по дому.

Молодое солнце узорчатой канителью расписало гладкие сосновые стволы и еловые лапы, запрыгало по траве кружевными зайчиками. Туман слоистой паклей растянулся по кустам, запутался в корнях и пепельном подросте.

И пусть на южных самоцветных горах, среди белых, изъеденных жилами скал, зеленели заливные луга, прозрачные перелески и кудлатые буковины, в лазурных озёрах плескались русалки и пёстрые рыбы, леса изобиловали дичью, а в расщелинах сторожили зазевавшихся путников крылатые звероящеры, угрюмый северный край неожиданно согревал сердце. И земельные притязания Миридика, всем тем лазурно-приветливым богатством владевшего, вызывали большое недоумение.

Но за стены Поста ни колдуны, ни выжлецы пока проникнуть не могли. Разве что домовитые зубастые соседушки по старой памяти на межу зарились, привечая домены набегами. Ведь промысловое зверьё по дикости своей границы наделов упорно игнорировало, вгоняя падких до охоты хозяев в тихое бешенство, сопровождаемое зубовным скрежетом и блеском вытаращенных зенок.

Нынче в моде были развлечения иного толка: потайные, но ничуть не менее кровопролитные. Сосредотачивались оные под нежным крылышком любезной Государыни, в стенах коронного замка. Там, где исподволь собирали кровавую подать жертвами отравлений, гаррот и узких, ровно спицы, стилетов, что так удобно скрываются в складках придворного платья.

Опускаясь в долину, тракт забирал вправо и выравнивался. Среди разваленных камней, караулом стерёгших дорогу, становилось всё больше обточенных, узорчатых плит, изображавших круги Годоврата и обережные знаки. Скоро появились и первые менгиры Князей с грубым подобием насупленных лиц.

Тёмного и Светлого Князей вместе со Жрицей в долине почитали почти на равных, несмотря на очевидные противоречия. Считалось, навью покровительствует Тёмный. А Ллакхары давно прибрали к алчным рукам и усердно эксплуатировали в проповедях Светлого. Но сметливые вампиры не чурались на всякий случай привечать обоих, а гимны Жрице возносить ежевечерне.

Данимир пустил коня в галоп. Слепые глаза липли дурной болезнью.

По мере приближения к Розе настроение Упыря неумолимо портилось. От легкомысленного благолепия задремавшего в безделье околотка сводило потроха.