Самозванка. Кромешник

Терри Лис

Самозванка. Кромешник

Mundus vult decipi, ergo decipiatur1.

Кромешник

…Чертополох нам слаще и милей

Растленных роз, отравленных лилей.

Уильям Шекспир. Сонет 94. Пер. С. Маршака.

Часть 1. Упыри

«Беру я от дупла осинова ветвь сучнистую,

обтешу орясину осистую, воткну еретнику в чрево поганое,

в его сердце окаянное, схороню в блате смердящем,

чтобы его ноги поганые были не ходящие, скверные его уста

– не говорящие, засухи не наводящие…"

Заговор супротив "опивца зубастого, головастого,

как гадина, еретником именуемого", Симб. Губ.

Глава 1. Еретник

– Гля, какой! Вот те Хозяина Солнца знак, виритник2, холера железнозубая! – суеверно обмахнувшись затверженным движением, прошипел рыжий молодец в расшитом узорчатой тесьмой суконном кафтане и пихнул локтем белобрысого дружка, притаившегося рядом.

По обезлюдевшей околице со стороны корчмы неспешно брёл долговязый, с виду крепкий, будто выдубленный путник, одетый не на здешний лад: в высокие смазные сапоги, зеленоватую тунику и кафтан для верховой езды. На проклёпанных железками, перекрещенных ремнях пояса блестели цепи в три ряда – первый признак господина – и ремешки для ножен, на счастье, порожние. В вороте туники болталось с дюжину нарядных цацек, ровно у девицы или колдуна, а в ухе завлекательно горела самоцветная серьга.

– Уж ладно! – приглядевшись, промямлил белобрысый и чуть косоглазый ученик гончара, пригибаясь ещё ниже. Растущие по ту сторону плетня лопухи не казались таким уж надёжным укрытием от напасти. Виритники имели паскудное обыкновение зреть сквозь стены, чуять живую кровь издалека и морочить взглядом. – Да и откуда бы?

– Из лесу! – рыжий цыкнул щербиной на месте выбитого зуба. – Балий3 сказывал: наднесь заехал да в корчме ужо набедокурил, стервь! И колодезь потравил! Сглазом да плёвом!

– Ох, Деян! – ужаснулся будущий гончар, дёргая дружка за край кафтана, чтоб тот не высовывался. – Почто знаешь?

Рыжий Деян самодовольно усмехнулся, подкрутив едва отросшие усы:

– Балий! – важно сообщил он, снова заглядевшись на дорогу. – Он-то сам видел, в лозняке сидел!

То, что балий Водовит сидел в кустах возле колодца, никого не удивляло. Известное дело, на то он и балий, чтоб чудодеять да напасть загодя высматривать. Но вот холера мимоезжая, глазастым старцем уличённая, вдохновения не вызывала. Смурной мужик за версту смердел проблемами, как заводь – тиной и гнильём. По выправке, по платью, по равнодушию, с которым пришлый брёл вдоль заплотов и едва оперившихся черёмуховых кустов – по всему выходило, непростой гость завернул под кветень4 в их тихое обомшелое Хуторье. С запылённых голенищ едва осыпался присохший по пути суглинок, а на бледном, безбородом лице застыло выражение жестокое и собранное, отчего безоружный путник выглядел опасней поднятого с берлоги шатуна.

– И что ж нам делать-то? – тревожно озираясь на спасительное крыльцо избы, прошелестел подмастерье гончара.

От забора пахло прелой древесиной и молодой травой, дёрном и слегка компостом, от рыжего – горячечным азартом и бедой.

– Извести! – Деян стиснул кулаки. – На вилы тварь, да за околицей и закопаем книзу брюхом в шалге5. Жилы главное подсечь, не то выберется… – добавил он мрачно, рыща взглядом в поисках орудия.

– Да боязно чего-то, Деян! – заскулил будущий гончар, выглядывая сквозь щель на дорогу. Бродяга, чернявый, ровно головёшка, на ходу задумчиво вертел на пальцах очередную побрякушку. – Авось, сам сгинет?

– А коли нет? – возмутился рыжий. – Ходят по долам да весям виритники-волколаки, волхиты6 приблудные, озев7 наводят да скотину портят, а то и девок. На днях-от Бажай Шесток, коробейник старший, умом тронулся. Заблажил про ворожбу да кобылиц чёрных, на журавль колодезный взлез да спускаться отказался. – Белобрысый ошеломлённо вытаращился на дружка. Деян многозначительно покивал. – Как сняли – ослеп на оба глаза, трясся весь да вонял преотвратно. А друзья сказывали, накануне ещё гулял да бочонок горькой на спор сам-на-сам приговорить похвалялся. Сглазил молодца стервь проклятый! И тебя сглазит!

Гончар отшатнулся и упал бы на траву, кабы не стена сарая позади.

– Тем паче боязно! – сплюнув, прошипел он.

– А балия благословение на что? – фыркнул рыжий ядовито.

Белобрысому отчаянно захотелось ответить, на что оное сгодится точно, но мстительный старик Водовит, прознай про эдакое красноречие, точно наслал бы на беспутного отрока обидную и стыдную хворобу.

– Так пущай его тот балий и мордует! – пробурчал он, наблюдая, как Деян примеривается к прислонённому у поленницы дрыну.

– Ох и баляба8 ты, Сошка! – рассмеялся шёпотом рыжий. – Потому тебя девки и не любят! – Белобрысый обиженно оттопырил губу, но смолчал. – Щас мы народ поднимем, – распорядился Деян, ловко забравшись на забор верхом. – Беги к корчме, коль трусишь. Да пришли сюда Зорана-кузнеца. И пусть топор захватит! Скажи, еретника потребно извести!

– Вот бешеный ты, Деян… – восхитился Сошка, подавая дрын.

Рыжий ухмыльнулся, помахал орясиной, как волхв посохом на Боев день, и молодецки засвистел в два пальца.

Дрын, ткнувшийся в укатанную тележными колёсами пылюку, преградил дорогу бродяге в сапогах. Чернявый поднял на оседлавшего забор свистуна загодя прищуренные, паскудно посветлевшие глаза.

Деян мрачно ухмылялся:

– Слышь… мил человек, – цыкнув зубом, начал он, недвусмысленно постукивая тяжёлой палкой. – Ты того, куда путь держишь?

– Прямо, – хрипло отозвался «мил человек», исподволь озираясь: на пустынной околице откуда ни возьмись появлялись люди. Пока чуть поодаль, беседой дурковатой якобы не интересуясь.

– Эх, беда, – притворно загрустил Деян. – Тут, понимаешь, какое дело: вот именно прямо тебе и нельзя!

– С чего бы? – в тон удивился путник.

– С того, что ты, погань, волколак!.. – Рыжий щедро плюнул пришельцу в ноги, чудом не замарав смазных сапог. Подкованную обувку Деян уже решил, расправившись с нечистым, забрать себе.

– С какого ляду? – внезапно развеселился обвиняемый. – Волколаков, что ли, не видал?

– Видал-видал, еретник, не сумлевайся, – тоже рассмеялся рыжий. – Вот прям щас его перед собою зрю! А ты, стервь, зубы мне не заговаривай! Ужо, вон, цепу стибрил посередь бела дня. То воровством зовётся. Аль ты не знал?

– Совсем сдурел? – чернявый вздёрнул выскобленный подбородок. – Или ты от рожденья хворый?

Деян, крякнув, бодро спрыгнул с облюбованного насеста в лопушки. И, благополучно на дорогу выбравшись, подобрал дрын:

– Вот щас балия с кузнецом дождёмся и посмотрим, кто тут хворый, – пообещал он, разглядывая путника вблизи. Как есть еретник, тут и слепой бы не ошибся.

На бледной коже угловатого лица белели тонкой сетью аккуратно срощенные шрамы, под тяжёлыми бровями полыхали рыжие, потихоньку разгоравшиеся нездешним пламенем глаза. Серьга в ухе, притенённая растрёпанными вихрами цвета воронового крыла, тоже подозрительно мерцала, ловя несуществующие блики.

– Рылом тощий, башкой чёрный! – прокричал Деян односельчанам, уже обступавшим говоривших разномастной гурьбой. – Как давеча нам балий сказывал? Волхит приблудный осуду навёл! Вода в колодце черным черна стала, попьёшь её – так в миг и околеешь!

Бабы согласно заголосили. Старик Лель заворчал про «болотный упыриный мор», стискивая прихваченные с подворья вилы.

Обвиняемый воззрился на обнаглевших поселян:

– Какая сказочная чушь, – восхитился он сквозь зубы. – Сдался мне ваш колодец…

– Сознавайся, погань! – пригрозил дрыном рыжий.

Еретник, смекнув, что отпираться смысла нет, оскалил клычищи. Не железные, но уже и не человеческие. Челюсти разъехались и удлинились, запавшие щёки обтянули кости поскверневшей образины. Чёрные вихры зашевелились помимо вдруг притихшего ласкового ветерка. Прозрачные весенние сумерки резко потемнели.

– Волколак! – ахнула румяная Беляна, отступая за спины мужиков.

– Упырь! – поправил, наставляя вилы, Лель. – Ох, зараза! Поди, долинный, погань!

Старик разбирался в деле не хуже куда-то запропастившегося Водовита.

Деян слегка попятился: долинных упырей – навий – побаивались неспроста, но этот, пусть и злобный, оказался в толпе вооруженных поселян без клинка, с одними серебряными цепушками. Теперь главное – не дать нечисти себя заморочить.

Рыжий тоже оскалился, широко обмахнувшись охранным знаком:

– Думаешь, коли ты железнозубый, управы на тебя не сыщется? Ты ж безоружный, – ехидно подмигнул он упырю.

– Дай пройти, – глухо приказал тот, неуловимо подбираясь. – Никто не пострадает.

– На вилы гадину! – зычно гаркнуло со стороны корчмы.

Из-под стрехи выпорхнули перепуганные птахи.

Балий Водовит, мышастый дед в потрёпанном кафтане, спешил по улице, воздев посох с дощечками над пегой головой. Следом размашисто шагал кузнец Зоран в кожаном фартуке, вооружённый здоровенным топором; семенил сбледнувший Сошка с косой и баба Звана с веником наспех перемотанных бечёвкой трав.

– Идите к ляду, – возмутился упырь, отпрянув от первого тычка. – Я ж вас не трогал!

Второй удар прилетел в скулу, но нечисть лишь щёлкнула зубищами и зарычала.

– Дави поганца! – рявкнул Водовит, потрясая примотанной к посоху трещоткой. Резкий стрекот перебивал даже ропот собравшейся толпы. – На вилы мразь виритную!

Мразь виритная, предсказуемо обозлившись, отмахнула руками, без видимых усилий, даже не прикасаясь, раскидав селян по придорожным лопухам. И рванула вдоль заплота, плеща вихрами. Деян, чудом удержавшийся на ногах благодаря воткнутому в землю дрыну, припустил следом. Зоран и боевитый Лель не отставали.

– Камнями его, гадину! – оглушительно командовал балий, стрекоча посохом. – Дави!

Виритник, схлопотав булыжником в спину, огрызнулся и пронзительно засвистел. Толпа, покатившая следом за беглецом, дружно присела, готовясь к новой напасти.

От корчмы, шибая копытами зазевавшихся да тараня крупом нерасторопных, по околице неслась здоровенная тварь, размерами и статью, а также выражением плотоядной морды вполне годная бесчинствовать по большакам и без хозяйского призору. Следом бороной волочился кусок выломанной с мясом коновязи. Гортанное ржание больше напоминало рёв горного обвала.

Мастью нечистая коняга была вороной, оскаленными клыками – плотоядной, а зенками алыми – безумной. И мысли у поселян вызвала общие.

– Бажаева Кобылица! – заголосили, обмахиваясь да соседей оплёвывая, хуторчане.

– Чёрная!

– Хозяин Солнца нас упаси!

Притороченная у седла сабелька тоже воодушевлению не способствовала. Деян, вытянув бестию дрыном вдоль хребта, отпрыгнул из-под копыт. Зоран, попытавшийся подрубить упырю ноги, огрёб пинка и откатился в лебеду. Ушибленный рогатиной и потыканный вилами еретник изловчился заскочить в седло и, скрипя зубами, задал коню шпор. Ещё и сапожищами подкованными страждущих на ходу отпихивал.

Воронок, взревев на зависть всем окрестным звероящерам, рванул на север по мосткам пересекавшего Хуторье ручейка.

– Пущай драпает, сдыхоть! – сорванный басок Водовита сквозил злорадством. – Камнями его!

Вампир прильнул к конской шее:

– Пшли б в Заземье, межеумки! Поубиваю ж ненароком!

Но в Заземье поселяне следовать не пожелали, даже в присоседившуюся Зелёную Хмурь свернуть не подумали, а, сопроводив позорное отступление шквалом бросков, ломанулись следом вымуштрованной «свиньёй». Видел бы то упырь – прослезился под впечатлением.

– Позёмыш! – рявкнул он, явственно ощутив пустоту в притороченной к седлу кожаной суме.

В зашибленной голове шумело, по виску текло, а к рассечённой скуле пристали волосы. Но заколдованную зверушку бросать в этой дыре не следовало.

Горностай с кожаным ошейником спутника кубарем слетел с конька ближайшей крыши, взвизгнул и заюлил в полёте. Еретник ухватил его в воздухе, поразившись клятой меткости заполошных поселян, не иначе, на крысах всю зиму тренировавшихся.

Вампир намеревался возмутиться чуть очевиднее: порядку ради да в назидание потомкам пригрызть парочку особо ретивых остолопов иль саблей посечь. Но очередной булыжник крепко саданул беглеца по затылку, испоганив затею на корню.

Упырь, кратко охнув, ничком ткнулся в конскую шею, отчего жеребец лишь наддал ходу, разворотив хлипкий плетень на выезде с селища.

Деян, провожая улепетнувшую в Холмы тень взглядом, сердито плюнул твари вслед:

– Конём обернулся, стервь! Истаял, что твой снег… и сапоги унёс!

Глава 2. Выжлец

Воронок гладким намётом нёс седока в Голые Земли – безлюдные просторы на юге Ветряного кряжа, где малые хребты-отроги сменялись холмами и плоскогорьем, а в вереске шуршал привольный ветер.

Над торфяными пустошами княжеским шатром раскинулся дочерна синий, звонкий небосклон, искристый от холодных звёзд в прорехах облаков. Над топляками Хмури его пятнали рдяные сполохи зарниц, а на востоке – мерклое зарево, источаемое Каменной Засекой, зачарованным рукотворным валом.

Чёрный жеребец летел через прошлогодний сухостой, кроша полые стебли, прочь от занозистых плетней и крикливых поселян, едкой вони людских жилищ и пролегавшего чуть в стороне разбитого тракта, пропахшего лошадиным потом и навозом. Хозяин, безвольным кулем обмякнув в седле, от падения удерживался лишь чудом и направлять воронка не мог.

Голые Земли к ночи превращались в поле волчьей, а то и волколачьей брани. Оголодавшие по зиме стаи грызлись меж собой с чисто людской непримиримостью. Край прослыл вурдалачьим, и славу ту вполне заслуживал. Упыри лютовали на торфяниках, с Зелёной Хмури, гиблых намороченных болот на западе, расползалась и другая нечисть: жмари, шиши, утопцы, мертвяки и карачуны, страховидла всех мастей, нахальные по безнаказанности, как пришлые негоцианты9.

Не планировал изгнанный поселянами навий в такой компании ночку коротать. Собирался переждать до рассвета в Хуторье, а там в галоп до самого Поста, за день пустоши пересечь да на заставе вечерять с гвардейцами. Кабы не клятый балий.

В седле упыря растрясло.

Сознание возвращалось неохотно, окрестностью разочарованное. Да и кровь не спешила останавливаться. А пустошь вокруг, изрытая оврагами и заросшая колючим непотребством, наводнялась всё более характерным урчанием. Выкатившаяся на небосвод луна, щербатая и блеклая в предвкушении дозора, окатила холмы млечно-голубым, как саваны полуночниц, светом, картинкой не заинтересовалась и проворно нырнула за рыхлые облака.

Голоземье почернело.

Одухотворённый, переливчатый и густой, что каша, волчий вой заставил «еретника» укрепиться в сознании.

Беглец пощупал затылок. Ушибленная голова гудела, а пейзаж, затейливо темнотой задрапированный, но, погань такая, узнаваемый, навевал далеко не ласковые соображения. «Щас сбегутся, – понял путник. – Кровищей до самого Заземья прёт».

Мысли свивались чёрными гадюками и в спасительный план складываться упрямо не желали.

На горизонте, всё ещё слишком далёкие, дабы послужить добрым знаком, обозначились занозистой чертой горы. Вампир стянул ворот туники, ёжась в распоротом неуёмными хуторчанами кафтане. По ночной поре проклятые пустоши индевели окороком в леднике, и пахнущий промороженным прахом северный ветер легко проникал даже под шерстяные плащи, подбитые мехом. Что говорить о суконной одёже.

Приметив не самый паршивый распадок, без признаков захоронений, вампир свёл коня по мшистому, зараставшему голубикой отлогу и даже принялся разводить костерок, когда в спину ударила волна дымно-сладкого воздуха, провонявшего заморскими курениями.

Путник отступил к нервно фыркавшему коню, проворно затоптав едва затлевший в ямке мох. Зыркнул на притороченную у седла саблю.

В Хуторье он нарочно не перевесил оружие на пояс, намереваясь тем самым усыпить бдительность впечатлительных завсегдатаев корчмы. Фокус не удался. Живущие промеж бескрайними гиблыми болотами и Голоземьем люди выучились воинственной осмотрительности. Рыжий молодец с дубьём чуть было не лишил вельможного вампира парочки зубов, а ушлый балий втихаря почти стянул один из амулетов.

«Еретник» сердито потёр саднящую скулу, отгоняя наваждение: в глазах плавали и беспорядочно множились витиеватые узоры, а окрестность становилась всё неприветливее. Как в Голоземье очутился выжлец10, выученный колдунами охотник за нежитью, он не знал. По Мрачным Холмам Псы не шарились, здешней нежити здраво опасаясь. Да и не мог шарлатан хуторской с букетиком поганок на груди такого переполоха поднять. Не чуял вампир в Хуторье иргибской шоблы.

Позёмыш, разделяя хозяйское настроение, нервно шебуршал за пазухой. Узкая мордочка ткнулась в воротник. Унюхав в стылом ветре волколаков, горностай неодобрительно чихнул. Юркий зверёк в кожаном ошейнике спутника, окольцованный обсидианом, клеймённый в Каменной Розе, на правиградской ярманке или в Златых Вёрстах Дзвенцска пошёл бы по цене табуна добрых коней. Позёмыша, как и всех спутников, взрастили чародеи в замковом зверинце. И заколдованный горностай отменно чуял враждебные чары.

Вампир нащупал рукоять сабли, ободряюще похлопал сердито всхрапывавшего коня по крупу.

Не по вкусу ночные прогулки по Мрачным Холмам ни колдунам, ни выжлецам. Вместо изничтожения злобной нежити опустевших земель те по городам промышляют, оборотней оседлых ловят, вампиров-одиночек мордуют за солидную плату. Да только каждую ночь в том же Затопье люди пропадают, да и в Горкморе, хоть за крепостными стенами, жизнь несладкая и короткая. Зато борцы со злом всегда свой хлеб с маслом имеют. А то и каравай с медовухой.

Ветер стих, а перед кровососом возник надменным привидением долговязый, поджарый колдун в подбитом куницей, узорчатом плаще, с дюжиной серебряных цепей при поясе и в кожаном ошейнике, травлёном чародейными письменами. Чуть раскосые лукавые глаза отливали холодной, светящейся во мраке синевой и слегка щурились. Зачаток недоверчивой ухмылки кривил губы. Зачёсанные назад русые вихры удерживала костяная фибула с Морской Змеёй. Хоть и с глазами морехода, ни дать ни взять, столичный кавалер из Семи Ветров, а в изничтожении виритников колдун поднаторевший.

К тому же, хорошо вампиру знакомый; Выжлецом за особые ратные заслуги прозванный и, вот диво, ничуть тем не тяготившийся. Хотя обыкновенно знатные колдуны презирали Псов Иргибы, за гроши выполнявших грязную работу.

Этот колдун был очень знатным, но с прозвищем смирился.

Нрав чароплёт имел для своего ремесла подходящий, ушлый, а ум – изворотливый. И всё же среди собратьев выгодно отличался сметкой, допускавшей подобие дружбы с объектами охотничьего интереса вне службы и приказа.

Справившись со спазмами и головокружением, «еретник» покрепче перехватил рукоять сабли.

– Здорово, Упырь, – помахал амулетом колдун, одёргивая полы щеголеватого плаща, запутавшиеся в сухих колючках. – Чё морду скорчил? Не признал?

– Признал, – пожал плечами вампир, позы не меняя.

Колдун отряхнул с броского, расшитого тесьмой кафтана несуществующие соринки и распрямился:

– Гуляешь, что ли, упырюга?

– Гуляет ветер по околице, я – путь держу, – мрачно буркнул тот, не понимая причин веселья. – Подойди поближе да поклонись пониже.

– Ого. Чего это мы не в духе? – Выжлец благодушно рассмеялся, пристальнее разглядывая помятого знакомца. Подвижное лицо отражало насмешливое недоумение пополам с любопытством.

– Спроси чего поумнее, – прозванный Упырём смотрел не ласково.

Колдун спрятал погасший амулет и огляделся:

– Ну да, Голоземье. Так ваш же, вампирий выгон11. – Вампир поразмыслил, стоит ли намекать нечестивцу, насколько не ко времени его домыслы, но промолчал. – Ладно тебе, – миролюбиво продолжал колдун. – Это ж моя работа – не забыл, часом?

– Твоя работа мимо с распушённым хвостом бегает да по мою душу воет, – напомнил Упырь прохладно.

Неподалеку, ровно в подтверждение, недобро заворчал неупокоенный мертвяк.

Колдун пожал плечами, присел на корточки рядом с жалким кострищем едва в пядь величиной. Фыркнул, по достоинству оценив отопительные способности сооружения, сострадательно глянул снизу вверх на Упыря. Позёмыш, высунувшийся из-за пазухи, нюхнул беллемлинских благовоний, пропитавших Выжлецов кафтан, и спрятался обратно. Вампир продолжал степенно разглядывать обомшелые кочки пологого ската, подчёркнуто избегая сочувственного взгляда колдуна.

– Я тебя в Хуторье учуял, – сообщил Выжлец, покачиваясь с пятки на носок в высоких сапогах из тонко выделанной кожи. – Думал, там и заночуешь. – Упырь не ответил. Выжлец, подождав, понимающе хмыкнул. – Ускакать в Голые на ночь глядя без поклажи и плаща – даже для тебя странная затея. – Избранная колдуном ненавязчиво-вопросительная манера на Упыря никогда не действовала. Выжлец капитулировал: – Что за вожжа тебе под хвост попала, чудо клыкастое? И чего ты какой… помятый? Скула разбита, весь в кровище…

– Люди, – невозмутимо откликнулось чудо. И, подумав, ехидно присовокупило: – Добрые, что примечательно.

Колдун присвистнул.

– Чё, так просто и напали? – не поверил он. Лукавый прищур окончательно превратил синие зенки в блескучие щели.

– Ватажкой, – вампир с непроницаемым лицом развёл руками. – Балий им наплёл, что я колодец отравил.

– А ты травил? – подозрительно уточнил Выжлец.

Упырь покивал:

– Ещё бы. – Его глаза тоже воссияли. – Три ночи кряду в него плевал, чтоб уж наверняка. Потом ещё и помочился сверху.

Колдун рассмеялся, прихлопнув по коленям холёными ладонями. На узких пальцах переливался самоцветный перстень и гербовая печать. Гривна в вороте расшитой шёлковой туники призрачно мерцала. Все цацки Выжлец, не будь дурак, насытил колдовством загодя, иначе б и не сунулся в Холмы.

– И что, добрые поселяне решились на долинного вампира покуситься? – всё ещё не верил он. – Гвардейца Лучистого Стяга, Высшего по праву рождения?

Вампир лишь пожал плечами:

– Им-то откуда знать? Для них всё, что с зубами – еретник. – Колдун солидарно покивал. Упырь усмехнулся. – А что там с правами рождения – кто в долах да весях разберётся? Ежели при кошеле, и ободрать можно.

Лёгкий ветерок вкрадчиво шелестел в иссохшем вереске, клонил багульник и куцый, за зиму поредевший очерет. Лунный свет мазками серебра скользил по горбатым спинам притаившихся Холмов, вычерчивал скаредный рельеф, отблёскивал на слюдяной глади грязевых луж и распадков.

– Не скажи, – возразил Выжлец, подумав. – Ясновельможных здешний народ привечает.

Вампир спорить не стал. Лишь равнодушно потянул плечами, как обычно оставшись при своём мнении.

– И что, ты от крестьян драпанул вот сюда, в Голоземье? – допытывался колдун.

– Выбора особо не было, – признал Упырь хладнокровно и невзначай постучал пальцем по разбитой скуле.

Спина почти не болела, только в голове шумело, да затылок противно ныл. В целом, такое положение дел вампир находил вполне удовлетворительным, но просвещать Выжлеца пока не хотелось. Даже несмотря на унизительное сочувствие, без труда читавшееся на подвижной физиономии.

– Жаль, – взгрустнул в ответ тот. Только не понятно, о чём больше – крестьянском самоуправстве или упырьей несговорчивости. – Уж мнилось, грешным делом, Данимир встречи ищет, поумнел-одумался. Приятель, всё ж.

– Приятель? Встречи? – мрачно улыбнулся Данимир, впервые за долгое время заслышав собственное имя. – Завязывай с грибами, Выжлец, мерещится тебе.

Искать встречи с крепкими, против вампирской крови травленными иргибскими кинжалами Выжлеца «еретнику» хотелось в последнюю очередь.

Колдун тем временем поднялся на ноги – физиономия, в ночи сравнявшаяся бледностью с упырьей, вытянулась, подрастеряла былое дружелюбие.

– Ла-а-адно, ты прав. Какие мы приятели? Я Выжлец, верный пёс Норта, – и он медленно повлёк меч из роскошных ножен, блестевших в полумраке серебром обоймиц и чеканного устья. – Давно за тобой охочусь.

Вампир мысленно усмехнулся. «Приятель», как же. Вместе бражку пили, вместе большак топтали, вместе девок тискали. Молодость-молодость, когда то было?

– Умный пёс не станет тявкать на всех подряд, – заметил Данимир, тоже обнажая саблю.

Выжлец сердито сплюнул в вереск, вкрадчиво шуршавший под ногами.

– Чего ж ты от людей драпанул, краснобай бродячий? – ухмыльнулся помрачневший колдун.

– А чего, в болотине их всем селом топить? – поморщился вампир, уже жалея о внезапной доброте. Действие снадобий заканчивалось, и голод давал о себе знать. – То ж люди!

– Экий благородный!