Криабал. Тьма у ворот

Почти все каторжане – кобольды. Но есть и несколько цвергов. Пару раз Фырдуз видел минотавров и пещерных вардов. И даже циклопа однажды – весь обвешанный цепями, тот тащил вагонетку размером с маленький дом.

А вот Верхних нет. Из Верхних работники плохие – руду копают кое-как, в металлах не разбираются, в темноте не видят, с еды блюют, все время жалуются и сразу начинают болеть.

Не любят Верхние подземелий.

Опрокидывая очередную тачку с пустой породой, Фырдуз едва не сбил с ног другого кобольда. Он не знал его имени. А тот наверняка не знает имени Фырдуза. Лагерные шахты – настоящие термитники. Все здесь никто, безымянные рабочие единицы.

– Осторожней, 45-14, – шикнул на него другой кобольд.

– Извини, 38-90, – ответил Фырдуз. – Ненароком.

В отличие от имен номера здесь есть у всех. Выстрижены аккурат на макушке. Проведет слепой надзиратель рукой – ага, такой-то и такой-то.

И то еще ладно, что только выстрижены. Некрасиво, но шерсть – дело наживное, отрастет. Раньше вон номера вырезали прямо на коже – Фырдуз встречал таких лагерников.

И не потому их прекратили вырезать, что хобии вдруг жалостливей стали. Просто перестановки у них участились, работяг все чаще с шахты на шахту перекидывают. Так тут перенумерацию делай, новое назначение определяй. А как номер сменить, если он на коже вырезан?

Вот и решили просто шерсть выстригать.

День тянулся монотонно. Через каждый час хобий в каменном колодце колотил в медное било, отмечая время. Вот сейчас два удара, потом еще три – значит, минул третий полуденный. Через час должен быть перерыв, будут кормить. А еще через шесть часов конец смены, снова поесть и немного поспать.

Еще одна тачка. И еще одна. Сегодня не везет, порода идет в основном пустая. Это плохо – если норму не выполнить, пайки урежут. А на урезанных пайках долго не протянешь. Их и полных-то едва хватает, чтоб не сдохнуть.

Посчастливилось хоть в том, что перерыв не зажилили. Целый час дозволили не работать. И пайку Фырдуз получил – краюху грибного хлеба. Сырого, с плесенью, но такого вкусного!

Пить не дали. Чего-чего, а воды у каторжан вдоволь – вон под ногами хлюпает. Хочешь – горстью черпай, хочешь – наклонись да пей.

Фырдуз черпал горстью. Брезговал немножко прямо губы туда окунать. Сохранилась в нем еще крохотная толика самоуважения.

Однако на то, что именно он пьет, кобольд старался не смотреть. Что за вода может быть в шахте? Хорошо и то, что источник – подземный ручей, у самого ключа грязи вовсе и нет.

Но то, что у самого ключа, пьют сами хобии да их фискалы из кобольдов. А что до работяг дотекает, наполовину уж из рудничной пыли состоит.

Ну да ничего, не привыкать. Кобольд – зверушка неприхотливая.

И то хорошо, что не бьют. Хобии – народец черствый, но бесцельно не злобствующий. Никто не слышал, чтоб хобий кого ударил ради забавы. Не провинись ни в чем – и никто тебя не тронет.

Жаль, не все это понимают. Примостившись в ямке на возвышении и бережно собирая крошки, Фырдуз стал свидетелем расправы. Сразу пятеро приземистых, покрытых черным мехом хобиев окружили огромного цверга и дубасили железными палками-тростями.

Фырдуз не знал этого беднягу и понятия не имел, в чем тот провинился. Но, пронаблюдав с пару минут, уверился – либо бунтовал, либо пытался бежать. Новичок, видно, не знает, что к чему. Не выбили из него еще остатки гордости.

Ну да ничего, выбьют. А если и дальше будет упрямиться, так саданут киркой в затылок и до отвала на тачке. Много таких уж бывало, гордых.

Но этот покрепче иных. Хобии колотили цверга до ужаса долго, но тот все не падал и не падал.

Понятное дело, нелегко сбить того, чья форма почти кубическая. Хобии рядом с этим детиной смотрятся мелкими зверушками.

Любой кобольд, впрочем, тоже.

В конце концов цверг все-таки обессилел и рухнул. Ну как рухнул… скорее просто осел. Обмяк, как подтаявшая куча грязи.

Но хобии от него отвязались. Видно, и сами уже притомились махать дубинками. Еще по разу пнули эту бородатую тумбу и разошлись.

Несколько минут цверг лежал неподвижно. Фырдуз посасывал последний кусочек хлеба и внимательно смотрел. Ему было любопытно, останется ли здоровяк после такого жив.

Фырдуз бы вот точно не остался. Кобольды – народ двужильный, но, если долго бить палками, – умирают.

А вот цверг – поди ж ты! – стал медленно приподниматься. Фырдуз, доевший пайку, сполз вниз и подобрался поближе. Он знал, что глупо лезть не в свое дело, но ему стало интересно все же узнать, за что цверга так наказали.

Вплотную Фырдуз подходить не стал. Цверги всегда его немного настораживали. Огромные они очень, широкоплечие, заросшие густыми бородами. Вечно носят на себе железо, таскают тяжелое оружие.

Цверг возвышается над кобольдом, как башня. Цверг в один присест съедает столько, сколько кобольд не съест и за три дня. Цверг может разбить кобольду голову ударом мозолистого кулачища.

Нет, не стоит подходить к такому, пока не убедишься, что он тебя не тронет.

Все-таки поднявшись, цверг долго просто стоял и шатался. Потом утирал кровь грязной рубахой. Больше размазывал. Ранить его хобии всерьез не ранили, сломать ничего не сломали, но ушибов и ссадин нанесли столько, что страшно глядеть. Завтра все тело будет сплошным синяком.

Кое-как утеревшись, цверг зашагал. Брел почти на ощупь, шаря перед собой руками. Ему явно не хватало зеленоватого мерцания подземных опят.

Фырдуз-то видел все ясно. Много ли нужно кобольду? Светлячок, искорка, гнилушка… вот и ладно. Совсем уж в кромешной тьме даже кобольд ничего не различит, но если есть хоть крошечный огонек – не пропадет.

А хобиям и это без надобности. Зачем свет тому, кто слеп? Даже глаза у них заросли кожей. Зато слух и нюх у хобия такие, что ориентируется лучше многих зрячих. И невдомек ему, что чем-то обделен, безглазый.

Но вот у цвергов глаза-то есть, только плохие, в темноте толком не видят. Яркий свет нужен. Факелы, свечи, лампы масляные.

Фырдуз их за то даже жалел немного. Поэтому он все же подобрался к цвергу ближе и осторожно окликнул.

– Кто здесь? – повернулся бородач. – Ты из кротов?..

– Нет, кобольд я, – тихо ответил Фырдуз. – Лагерник. Мир тебе, друг.

– И тебе мир. Ты где? Не вижу ни зги…

Фырдуз коснулся его руки. Ладонь цверга оказалась твердой и шершавой, как горная порода.

– Ты новенький? – спросил кобольд. – Как зовут?

– Тревдохрад, – коротко ответил цверг, глядя поверх Фырдуза. – Где выход?

– Выход?.. С шахты?.. Друг, выходов несколько, но у всех караул…

– Мне нужно оружие, – заявил Тревдохрад. – Хотя бы кирка или лопата. Я пробьюсь.

– Пробьешься?.. Посмотри на себя, друг, ты весь в крови, ты на ногах еле стоишь. Пойдем, умоешься хоть.

Цверг неохотно послушался. Стараясь не привлекать внимания хобиев, Фырдуз повел его к отнорку, где обычно спал. Но тут снова загудело медное било – два удара, потом четыре. Перерыв закончился.

– На работу надо, – поежился Фырдуз. – Друг, вон там дождись меня. Воды тут везде много, внизу пошарь. Умойся, попей, поспать попробуй. Ты если сегодня первый день, можно не работать, но завтра выйти придется.

Тревдохрад шумно засопел, хотел что-то сказать, но Фырдуз уже утек в темноту. Мало кто способен шнырять по пещерам тише и незаметней кобольдов.

Зачем он взялся помогать этому недотепе, Фырдуз сказать затруднялся. Может, просто по доброте душевной, по врожденной своей совестливости. А может, потому, что дружить с таким могучим цвергом – дело подходящее. Среди каторжан хватает таких, кто охотно вырвет последний кусок изо рта такого же лагерника. У Фырдуза уже дважды отнимали пайку и один раз – стащили.

Хотя не исключено, что, пока Фырдуз будет кончать смену, Тревдохрада уже не станет. Может, все же помрет от побоев, а может, кто из лагерников поможет. Брони и оружия на нем нет, но одежда хорошая, добротная. Рубаха почти новая, только кровью заляпанная, сапоги кожаные.

Хотя любой кобольд в этом шмотье утонет, конечно. А других цвергов на шахте раз-два и обчелся.

Однако Тревдохрад дождался Фырдуза. Лежал, где было сказано, и хрипло дышал. Похоже, что-то ему хобии все-таки повредили.

Фырдуз помог ему подняться и отвел к кухонным вагончикам. Во вторую перемену дают не только хлеб, но и похлебку – жидкую, сытную, даже почти теплую. Получить пайку можно только лично, хобии по номерам проверяют, так что тут уж хоть слабый, хоть больной – вставай и иди к раздаче.

Иначе еще больше ослабеешь.

Идти к раздаче Тревдохрад все равно сначала не хотел. Упрямился, упирался. Мол, ничего ему не нужно от этих кротов, пусть сами жрут свои помои. Но потом его подвел собственный живот, издав тихое, но отчетливое урчание.

– Надо поесть, – терпеливо сказал Фырдуз. – Моря себя голодом, ты ничего не изменишь.

Цверг съел только хлеб, а похлебку отдал Фырдузу. А поскольку цвергам выдают двойные порции, сегодня у маленького кобольда случился настоящий пир.

Прихлебывая через край, Фырдуз подумал, что это наверняка боги награждают его за добрый поступок. Быть может, этот цверг – никакой не цверг, а явившийся с небес воздатель? Фырдуз слышал, что те порой ходят среди смертных, испытывая их сердца. Накормишь голодного нищего – а он возьмет да и откроет, где искать золотую жилу. Прогонишь его от ворот – а он проклянет так, что весь покроешься язвами.

Хотя нет. Глядя на громко сморкающегося и чешущего в паху цверга, Фырдуз отверг эту мысль. Воздатель не позволил бы хобиям так себя избить. Да и дополнительная миска похлебки – прямо скажем, небогатая награда.

Но все равно лучше, чем ничего.

После еды Фырдуз пошел спать сразу же и посоветовал то же Тревдохраду. Смены в шахте долгие, а сон короткий. Пользуйся каждым часом, каждой минуткой – иначе завтра на ногах стоять не будешь.

Подъем объявили, когда медное било ударило четыре и четыре раза. Пятый полуночный час. Фырдуз слышал, что Наверху в это время суток все спят, потому что на потолке гаснет Небесный Светильник. Верхние называют его солнцем.

Фырдуз слышал об этой штуке, но верилось ему с трудом.

Хотя Сверху действительно льется на удивление много света. Это известно каждому, кто бывал в вертикальных шахтах. Встанешь на дно колодца – и видишь высоко-высоко над головой квадратик или кружок белого или голубого света.

Но только не в полуночные часы, это верно.

Однако Внизу – это не Наверху. Здесь полуночные часы отличаются от полуденных только названием. Лагерники работают посменно, и шахта никогда не затихает. Круглыми сутками кирки стучат о гранит, гудят полные вагонетки и свищут плетки надсмотрщиков.

Фырдуз объяснял это Тревдохраду торопливо, пытаясь поднять упрямого цверга. Тот оказался жутко твердолобым.

– Я Тревдохрад Оркручигетхсторец, сын Брастомгруда, сына Дракметрага, – цедил сквозь зубы бородач. – Работа в шахте – благородное дело, но я не стану работать на врага!

– Гордый, да? – вздохнул Фырдуз. – Здесь тебе лучше проглотить гордость. Хобиям не нужны те, кто не работает. Ты либо машешь киркой, либо лежишь в отвале – выбор за тобой.

– Все мое естество восстает против того, чтобы трудиться бесплатно, – угрюмо пожаловался цверг. – Мои предки плюнули бы мне в бороду, если б узнали, что я опустился до такого.

– Извини, здесь мы работаем не ради денег.

– А ради чего тогда?

– Ради того, чтоб нас не мудохали. Тебе лучше это запомнить.

Тревдохрад смерил Фырдуза хмурым взглядом. Насколько уж он мог его разглядеть.

Хотя после завтрака цверг стал ориентироваться лучше. В начале смены ему выдали каску, кирку и медальон-светильник. Самый простой и дешевый – в плоском слюдяном пузырьке плавали личинки свечного жука. Их мерцания едва хватало, чтобы разгонять мрак на длину руки, но все лучше, чем во тьме.

– Кормить не забывай, – проскрипел каптерный хобий. – Плесень со стен им шкрябай. Если окуклятся или сдохнут – принесешь мне, другой выдам. Но если сдохнут – еще и палок получишь. Понял?

Тревдохрад угрюмо молчал. Каптерный хобий схватил его за локоть когтищами, сунул рыльце почти в бороду и прошипел:

– Понял?!

– Он понял, тархан, понял, – торопливо сунулся Фырдуз. – Новенький он, неотесанный.

– Понял – так и иди, – фыркнул хобий.

По-прежнему мрачный и надутый, работал Тревдохрад, однако, усердно. Видимо, просто не умел филонить, как любой нормальный лагерник. Кобольды трудились в полную силу, только если близко стоял кто из хобиев – эти сразу слышат, что кирка ходит медленней.

Когда же слепых надзирателей вблизи нет, силы лучше поберечь. Чего ради жилы-то рвать, зачем? Чтоб добыть кротам больше руды, чтоб они наварили еще мифрила для новой войны? Кобольдаланд уже под ними, дальше кто – Кободард?

– Как думаешь, полезут кроты к медведям? – спросил Фырдуз вполголоса у цверга.

– Да, – коротко ответил тот. – И уже вот-вот. А сразу после – к нам, в Яминию.

– Думаешь?

– Знаю, – болезненно поморщился Тревдохрад.

Фырдуз внимательно на него посмотрел, но спрашивать дальше не стал. Сам расскажет. Видно же, что его аж распирает, так хочется с кем-нибудь поделиться.

Но пока еще цверг помалкивал. Час за часом рубил гранит, как заведенный механизм. Фырдуз еле успевал бегать с тачкой, убирать выработанную породу. Однажды снова лишь чудом не столкнулся – да теперь не с собратом-кобольдом, а с хобиями-землекопами. Те прокладывали новый туннель.

Почти всю работу на шахте исполняют лагерники. В рудном деле равных народу Фырдуза нет ни Наверху, ни Внизу. Но если нужно что-то срочно прокопать, хобии все же берутся за дело сами.

Когда речь идет не о добыче ископаемых, а о прокладке туннелей, эти слепые уродцы обставят кого угодно. Они роют даже не лопатами, не кирками, а просто лапами – страшными кротовьими когтями. Именно так они с легкостью захватили Кобольдаланд – ворвались сразу из десятков мест, пробурили уйму новых ходов. Кобольды опомниться не успели, как уже повсюду были вооруженные хобии.

Прорвало Тревдохрада за ужином. Днем смолотил пайку уже без капризов, едва только не облизав пальцы, а вечером выхлебал в один глоток стылую жижу и рявкнул:

– Это что, все?! Вот так каждый день?!

– Да, причем у тебя двойная порция, – вполголоса заметил Фырдуз.

Он не возражал, конечно. Понятное дело – цвергу еды нужно больше. Вон он какой здоровенный. Минотаврам и вардам, наверное, вообще тройные выдают.

– Я не о еде! – рубанул ладонью Тревдохрад. – Каждый день махать кайлом и жрать дерьмо?!

– Да тише ты! Тише! – зашипел Фырдуз. – У кротов слух острей летучемышьего, услышат – изобьют!

– Не привыкать, – огрызнулся цверг, все же немного понижая голос. – Но ладно. Ты сам сколько уже тут?

– В этой шахте – четыре луны с малым. А вообще в лагерях – полтора года.

– И что, смирился?! Бежать не пытаешься?!

– Кто пытался – они вон, в отвалах лежат, – скучным голосом сказал кобольд. – Много их таких было.

Тревдохрад заворчал, зло сжимая рукоять кирки. А мимо как раз проходил хобий, нюхая воздух и покрикивая, чтоб не засиживались, чтоб спали, пока сон-час, пока в забоях другая смена. Фырдуз поймал бешеный взгляд цверга и испуганно схватил бородача за руку – не ровен час сорвется, пробьет кроту башку.

За такое хобии казнят быстро и беспощадно.

– Сиди! – зашептал кобольд. – Сиди тихо! Смирно сиди!

– Ты не понимаешь, – процедил цверг. – Мне нужно обратно. В Яминию. К королю. Рассказать ему…

– Рассказать?.. Что рассказать? Ты что, прямо с самим королем знаком?

– Я с ним не просто знаком, – неохотно ответил Тревдохрад. – Ты вот сразу видно, что иноземец. В Яминии имя Оркручигетхсторец знают все.

– Не, я не знаю, – криво усмехнулся Фырдуз. – Я это даже повторить-то не смогу.

– А что тут такого? – не понял цверг. – Фамилия как фамилия… но ладно, не важно. Короче, я из знатного рода. И… вот не знаю даже, я тебе доверять-то могу?.. Вдруг ты их подсыл, в доверие ко мне втираешься?

– Э, друг, если б кроты хотели что у тебя выпытать, они бы так не затруднялись, – осклабился Фырдуз. – Отвели бы тебя просто в укромный отнорок, прибили б гвоздями к стене да пещерных клещей в штаны запустили. Ты бы уже через полчаса все бы рассказал и всех бы выдал. А раз тебя не допрашивают – значит, просто не знают, кто ты есть. Тебя как поймали-то, друг?

– Случайно меня поймали, – пробурчал Тревдохрад. – По неосторожности. Я прямо на их патруль нарвался, а они пропуск захотели.

– Ну конечно, тут же закрытая зона. Мифриловые рудники. Ты как вообще прошел, без пропуска-то?

– Был у меня пропуск. Только он, оказалось, не везде действует. Ну меня и взяли… за бродяжничество.

– За бродяжничество?..

– И за сопротивление аресту еще потом. Два дня били, потом сюда перегнали. Здесь снова избили… но это ты уже видел.

– Ну вот и сиди тогда, как таракан в щелке. Затаись. А то еще вспомнят о тебе, займутся… Хочешь, чтоб тобой занялись?

– Нет. Но ты не понимаешь. Если я не вернусь в Яминию и не доложу обо всем, нас застанут врасплох.

– Вас – это цвергов?.. То есть кроты правда на вас напасть собираются? А медведи как же?..

– Варды им даром не нужны. Они с ними воюют только для виду. Пробьют себе дорогу через Кободард – и на нас ринутся. Подгорному Ханству нужны все Недра, целиком.

– Эх… – вздохнул Фырдуз.

Новости он особо не удивился. И так все знают, что хобии в последние годы возомнили себя золотом среди шлака. Кабы они еще и Наверх не вздумали двинуть… хотя нет, это точно нет.

– Я должен бежать, – угрюмо сказал цверг. – Бежать, пока они не поняли, кого схватили. А если не выйдет… тогда уж лучше смерть.

– Это необязательно, – придвинулся к нему Фырдуз. – Есть… способ.

– Способ бежать?!

– Тихо ты! – зашипел кобольд. – Тихо! Слушай. Я тут уже пятую луну, и я все это время смотрел и слушал. Отсюда никого не выпускают, и сбежать очень сложно… но все-таки можно. Потому что хобии, как ни крути, слепые. Слух и нюх у них раз в десять лучше, чем у нас с тобой, но глаз нет вообще. Этим можно воспользоваться.

– Как?! – жадно схватил кобольда за плечо Тревдохрад.

– Да тихо! Не шуми. Есть у меня одна мысль. Но один не справлюсь, понадобится твоя помощь.

– Все сделаю! Только скажи что!

– Для начала – запастись терпением и ждать. Понадобится кое-что подготовить…

Глава 3

Плацента шел по улице. Хотя в его отношении слово «шел» звучало неуместно. Плацента никогда не ходил просто так, как ходят нормальные люди – спокойно и уверенно, не размышляя о том, куда сделать следующий шаг.

Нет, Плацента всегда либо крался, либо бежал. Подкрадывался к кому-нибудь или улепетывал от кого-нибудь. Он ненавидел свою жизнь, но другой жизни у него не было.

Сейчас Плацента крался. Шнырял по городской площади, ощупывая взглядом каждого встречного, особенно пристально глядя на карманы и пояса. В костлявых длинных пальцах иногда сверкала монета – на вид обычная, но с бритвенной остроты краями.

Был яркий полдень, солнце отражалось от окон и снежных шапок на крышах, площадь бурлила народом – но Плацента словно носил плащ-невидимку. Его никто не замечал. Никто не глядел в его сторону.

А кто все-таки глядел – тут же брезгливо отворачивался. Побитый оспой, горбатый, очень маленького роста, с похожим на крысиную морду лицом, Плацента ни у кого не вызывал симпатии.

Но его не интересовала симпатия всех этих незнакомцев. Плаценту интересовали только их кошельки. И даже не сами кошельки, а только их содержимое. Обычно он невзначай проводил рукой у кармана раззявы и хватал то, что оттуда вываливалось. Такой ловкий, что мог бы работать жонглером, Плацента не попадался еще ни разу.

Сейчас раззяв на площади хватало. У превращенной в склад ратуши выступали бродячие артисты. Старый кукольник с помощниками – мальчишкой-подростком и девушкой… ох, какой девушкой!.. Зеваки в основном таращились не на тростевую куклу в ее руках, а на обильные выпуклости под красно-желтым трико. Девица явно это понимала и бесстыдно пользовалась дарованными природой преимуществами.

– Растолкуйте мне, святой отец, что такое «благодать»? – тоненьким голоском пищала она и тут же бурчала глубоким, почти совсем мужским голосом: – Все очень просто, дочь моя. Вот возьмем, скажем, этот огурец и поместим его вот сюда…

Зрители зашлись в восторженном визге. Плешивая кукла, за которую говорила актерка, удивительно ловко ухватила огурец деревянными ручонками и принялась заталкивать в ложбинку, что магнитом притягивала все мужские взгляды.

– Ох, святой отец, к чему же вы такому ведете? – захлопала глазками актерка. – Я глупая деревенская девушка и ваших намеков не понимаю!

К представлению присоединились куклы старика и мальчишки, но на это Плацента уже не смотрел. Он заметил туго набитый кошель, свисающий с пояса толстого лавочника. Пузан похотливо пялился на актерку и больше не видел ничего.

Плаценте только это и требовалось. Он даже решил потом кинуть кукольникам монету-другую – очень уж знатно те отвлекали раззяв.

Зрители хохотали все громче, одобрительно покрикивали после особо острых фразочек. Кукла-охотник в руках мальчишки вооружилась дубинкой и принялась колотить куклу-жреца, а вокруг суетилась кукла-купчиха в руках старика.

Над жрецом смеялись с особенным удовольствием. Кто в Пайнке не знает эту плешь и орлиный нос?

К сожалению, узнаваема кукла оказалась даже чересчур хорошо. Представление так и не закончилось – явились стражники и арестовали актеров. Провожая их взглядом, Плацента насмешливо хихикнул.

Эти ребята – круглые дураки, если считали, что им сойдут с рук насмешки над епископом. Отец Суйм, прозванный Бешеным Святошей, такого не прощает.

А в Эрдезии епископы – это все. Формально страной правит король… ха, король!.. Вслух об этом не болтают, но каждый знает, что король Фонтель в свои тридцать лет имеет разум трехлетнего ребенка. Говорят, этот кретин не умеет даже есть самостоятельно – специальные няньки кормят его с ложечки. Вся власть в руках иерофанта и епископов.

Актеров потом отпустят, конечно. Но плетей всыплют от души. И кукол разломают. И деньги отберут, если что успели заработать.

Надолго они запомнят славный город Пайнк.

Плаценту их арест тоже огорчил. Продлись представление подольше, он бы немало кошельков еще распорол. А так успел прикарманить всего пару золотых, горсть серебра и безвкусную брошку с зеленым камушком.

Брошку Плацента решил сразу толкнуть. Он предпочитал звонкую монету. Деньги – они все одинаковые, без отличительных черт. А украшения могут опознать. Плацента не хотел однажды из-за такого пустяка попасть в тюремные подвалы.

Все знают, что Бешеный Святоша делает с ворами.

С площади Плацента убрался, едва на ней появились стражники. Он всегда старался, чтобы его и стражу разделяла пара улиц. Это обычные горожане при виде его морщатся и отворачиваются, а вот стражники зырят с прищуром, внимательно. Дай малейший повод – сразу арестуют.

Что делать – не любят в этом городе гоблинов.

Хотя Плацента вовсе и не гоблин. Гоблином был только его папаша. Однако для людей разницы нет – что гоблин, что полугоблин.

Быть полукровкой в чем-то даже еще хуже. Люди считают его гоблином. Гоблины считают его человеком. Те и другие его сторонятся.

С кем ему водиться? С другими полугоблинами? Так их на свете-то почти нет. Только конченые шлюхи отдаются гоблинам. А чтобы человеческий мужчина позарился на гоблиншу… ха, да такого, верно, и вовсе не бывает. Про Бешеного Святошу, правда, ходят слухи, что он падок на гоблинш… но это уж наверняка вранье.

Во всем городе кроме Плаценты живет только один полугоблин – и, между нами говоря, другого такого выродка еще поискать.

Всю жизнь Плацента обитал на дне. С самого рождения. Его мать была дешевой проституткой, опустившейся до гоблинов. Более того – от одного из них она понесла и родила скрюченного уродца-полукровку.

Имени своего отца Плацента не знал. Мать тоже. Она и лица-то его не помнила – он был гоблином, а людям все гоблины кажутся одинаковыми. Единственное, что она запомнила, – его деньги.

Он заплатил щедро.

В его жизни отвратительно все. У него самое низкое происхождение из возможных. У него паршивая внешность. Даже имя… когда Плацента появился на свет, его пьяная мамаша долго не могла понять, какой из этих уродливых комков – плацента, а какой – ребенок. Наконец разобравшись, она долго хихикала, а потом дала сыночку вот такое позорное прозвище.

Конечно, сменить имя нетрудно. Но Плацента принципиально не хотел этого делать. Он глубоко презирал окружающий мир и не собирался под него подстраиваться.

Мое имя кажется тебе смешным, сволочь? А мой нож тоже кажется тебе смешным?

С городской площади Плацента крадучись переместился на рыночную. Поменьше размером и у самых ворот, народ она собирает более разношерстный. Здесь и гоблинов хватает, и эльфов, и дармагов. Пару раз Плацента даже орков видал.