Я хочу стать Вампиром…

– У меня вроде как есть дела. Я со свойственным мне трудолюбием оказываю покровительство людям искусства.

– Ты покровительствуешь людям? – Эфрат не выдержала и залилась громким смехом. – Прости, давай еще раз. Ты покровительствуешь людям искусства?

– А как, ты думаешь, я нашла нашего талантливого пианиста? Я наблюдала за ним какое-то время. Было очень забавно, когда он начал это замечать.

– Но…

– Вот именно, обычно люди не чувствуют нашего присутствия. А этот заметил.

– Где ты его нашла?

– Недалеко от Баварии. Я искала кого-то, кто играл бы моим овцам Баха.

– Прошу прощения? – Эфрат закашлялась и повернулась к Шири.

– Что? В искусстве и его продаже доход стабильным не бывает, а под размеренную музыку Баха овцы вырастают просто колоссальных размеров и пользуются большим спросом по всему югу Германии.

– Это больше, чем я могу осознать. – Эфрат поднялась с дивана и продолжала осмысливать пасторальные мотивы уже в вертикальном положении. – Надо бы проведать нашу… заблудшую овцу.

Укрыв плечи курткой, под которой проспала весь день, Эфрат вышла из гостевой комнаты и пошла на второй этаж. Приехавшие прошлой ночью люди хорошо знали дом, знали, куда можно заходить, а куда ради собственной безопасности не стоит. Заблудшая овечка должна была находиться в одной из комнат в левом крыле. Поднявшись по лестнице, Эфрат остановилась перед первой дверью, которая никак не должна была оказаться открытой. И она точно знала, что никто из ее помощников не рискнул бы туда зайти не только из соображений профессиональной этики, но из банального чувства самосохранения, которое у этих людей было очень хорошо развито. Тем не менее, дверь приоткрыта…

Эфрат толкнула створку и заглянула внутрь. Она не нуждалась в свете, чтобы видеть, именно поэтому его тут не было. Все оставалось по-прежнему, как и всегда, как и каждый день до этого. Со стен смотрели молчаливые лица. И только одно из полотен показалось ей каким-то другим. Она подошла к портрету, висевшему по левую сторону от двери. С порога его не видно, и чтобы заглянуть в эти глаза, нужно либо зайти в комнату, либо знать, куда посмотреть. С портрета на нее смотрел молодой темноволосый мужчина. Датировался портрет концом семнадцатого столетия. По крайней мере, так утверждала подпись в углу полотна, которая также спешила сообщить имя изображенного на портрете – “Овадия”. Память Эфрат поддерживала оба утверждения. На долю секунды Эфрат ей почудилось, что в выражении его лица что-то изменилось, но в этом она не была уверена, а потому мягко улыбнулась и подошла к противоположной стене, где остановилась перед другим портретом.

– Привет, дорогой, – тихо начала Эфрат, – скучаешь без меня? Впрочем, у тебя тут неплохая компания. Знаешь что, давай-ка я возьму тебя с собой. У нас какая-то ерунда начала происходить, а ерунда – это одна из тех ситуаций, когда две головы лучше чем одна.

С этими словами, она сняла со стены один портретов и вышла из комнаты, плотно закрыв за собой дверь. Дальше по коридору нашлись еще две комнаты, в одной из них располагался кабинет, а в другой – ее конечная цель, комната для людей, которые ни о чем не подозревали. Еще никогда в этом доме не случалось, чтобы после этого они оказывались там после того как стали ее трапезой, а не перед этим. Заблудшая овечка стала дебютантом. Эфрат взялась за ручку двери и медленно вошла в комнату. Эта комната была особенной, в отличии от большинства комнат в доме, тут не держали ни антиквариата, ни ретро-сувениров. Когда Эфрат обставляла ее, она просто показала дизайнеру иллюстрацию из журнала и сказала, что должно быть так. В конце концов, люди должны проводить свои последние часы в счастье и комфорте. Это улучшает их гастрономические достоинства.

Рахмиэль лежал под капельницей и для человека, недавно пережившего переливание крови, выглядел весьма неплохо. Эфрат прошлась по пушистому ковру в центре комнаты, что для ее босых стоп было весьма приятно, Эфрат поставила портрет на кресло возле кровати и подошла к человеку. От его идеальной укладки почти ничего не осталось, и теперь короткие высветленные пряди слегка закрывали лоб. Эфрат провела по ним рукой и нащупала рваную кожу на виске – видимо, он ударился обо что-то, когда она швырнула его в центр комнаты. У нее не было никакого плана и никаких мыслей насчет того, что с ним делать дальше, а потому она просто села на край кровати и смотрела.

Когда Эфрат выходила на охоту, в ней просыпался тот древний разум, который не знаком ни с мышлением, ни с человеческим языком, тот, который просто есть, здесь и сейчас, в данный момент времени. Так она попадала в коридор пространства, где ни человек, ни само время неспособны были ее почувствовать или услышать. В действительности, все было наоборот: Эфрат пребывала там большую часть своей долгой жизни, и лишь изредка выходила в мир, чтобы спросить у кого-нибудь крек.

Перед глазами вечности люди проходили так быстро, что она не успевала их заметить. Но сейчас, сидя на идеальных белых простынях, она видела очертания его лица и даже слышала слабое биение сердца. Она не знала, что будет делать дальше. Вечность хороша тем, что неподвижность и бездеятельность для нее совершенно естественны и она может пребывать в этом состоянии ровно столько, сколько посчитает нужным. Со временем лицо Эфрат приобретало сходство с мраморными статуями, неподвижное, неизменное, лицо любой эпохи, любого возраста и любого пола. Это была свобода, которую нельзя сравнить с чем-то известным людям, она выводила любого, кто мог ее вынести, за пределы договора о том, «что значит быть человеком», и обладатель такой свободы мог позволить себе что угодно, по одному только ему ведомым причинам. А потому Эфрат продолжала неподвижно сидеть, слушая стук его сердца, его дыхание и мониторы, стоящие у кровати. Она ждала, пока тайна сама себя обнаружит. Ведь всему в этом мире свойственно меняться в пространстве между вечностью и глазами наблюдателя. Однако, тайна вовсе не спешила.

За спиной Эфрат кто-то тихо ступал по ее следам на ковре. Это был Гедалья, старавшийся не столько не выдать своего присутствия, сколько дать себе больше времени послушать вечность, застывшую на кровати человека, удостоенного милости и жизни.

– Я… – начал было он.

– Не в меру жив для такого любопытного мальчика? – Эфрат даже не дала себе труда пошевелить губами.

– Скорее просто … – Он на секунду задумался. – Да я даже не знаю.

– Да… на фортепиано ты играешь лучше, чем мысли излагаешь. Подойди ко мне, – сказала она после небольшой паузы, – сядь рядом.

Гедалья медленно подошел к кровати и сел спиной к лежащему на ней Рахмиэлю. Эфрат повернулась к нему, ее лицо снова стало похоже на застывшую горгулью, неподвижное и лишь отдаленно напоминавшее человеческое. Он почувствовал ее холодную ладонь у себя на шее, ему не надо было подсказывать, что делать и он наклонился к Эфрат. Но прежде чем ее бледно-розовые губы коснулись его шеи, где-то в глубинах его сознания послышался голос: «Ты знаешь, за что». Гедалья знал. И не испытывал ни малейшего сожаления.

Когда Эфрат отстранилась от него, багровая нить поползла по ее подбородку. Гедалья поднес пальцы к ее лицу и вытер скользящие по нему капли. Он не спешил убирать руку, чтобы дать Эфрат возможность облизать губы, а затем и его пальцы. Преодолев барьер ее влажных губ, он ощутил, как их затягивает вовнутрь, а она смотрела ему прямо в глаза, позволяя погружаться все глубже и провожая его пальцы движениями языка. Кончики его пальцев продолжали скользить все дальше, до тех пор, пока все так же мягко и медленно Эфрат не отправила его пальцы обратно, возвращая владельцу в целости и сохранности, но уже без багряных следов. Эфрат облизнула губы и сглотнула.

– Ты пользуешься тем, что ты пианист, а потому я их не откушу? – Она смотрела на него с улыбкой.

– Я…

– От тебя пахнет свежим деревом и коньяком. Почему так?

– У Шири на ферме все сделано из дерева. Как в чертовом средневековом замке.

– Так это была не шутка…

– Нет. Она и правда разводит овец в Баварии.

– Понятно. – Хотя это явно была одна из тех немногих вещей, что находились за пределами ее понимания.

Звук мониторов без извинений напомнил о присутствии в комнате того, о ком они почти успели забыть.

– Кажется, нам удалось вернуть его к жизни, – Гедалья повернулся к неподвижному Рахмиэлю, чьи признаки жизни не выходили за рамки участившегося пульса.

– Ага, снова. – Эфрат подвинулась ближе к лежащему на кровати и наклонилась над ним. – Но похоже, это все, что мы сегодня от него услышим.

– Ты могла бы ему помочь…

Эфрат повернулась так медленно, что Гедалье хватило времени встать и бесшумно исчезнуть из комнаты. Даже пианистам удача редко благоволит дважды за вечер. Снова оставшись наедине со своей бывшей жертвой, Эфрат отчего-то улыбнулась.

– Ладно. Спи. – Соскользнув с кровати, она вышла, закрыв за собой дверь. На какое-то время она остановилась, чтобы послушать, что будет происходить за дверью, когда ее внезапный гость останется один. Но ничего не услышала. Мониторы издавали все тот же ровный звук, подтверждая, что подотчетный им человек все еще по эту сторону мира, и в любой момент может открыть глаза. Но этот момент наступит не сейчас.

Ночь только начиналась, и никаких планов на завтрашний день у Эфрат не было. В холле она увидела Шири и Гедалью. По их виду стало понятно, что гости намереваются покинуть ее дом. На шее у Гедальи был шарф неизвестного ей происхождения, а Шири снова наслаждалась своими лакированными шпильками.

– Я надеюсь, вы хорошо провели время. – Эфрат и правда на это надеялась.

– Разве я могу отрицательно ответить на такой вопрос? Особенно если его задает босая блондинка, стоящая перед тобой в таком незначительном одеянии. – Шири не без удовольствия рассматривала хозяйку дома, облаченную в тот же костюм, в котором та уснула прошлым утром. – Мы возвращаемся в отель, а потом поедем домой.

– Было бы хорошо собраться так еще раз. – Эфрат не хотелось отпускать гостей. Не из опасения остаться один на один с загадочным телом наверху, а просто потому, что ей давно не случалось просто расслабиться и побыть собой в чьей-то компании.

– Непременно, – ответила Шири, – мне необходимо убедиться, что с моими овцами все в порядке, а потом я буду рада снова тебя увидеть.

Она посмотрела на Гедалью, все это время никак не напоминавшего о своем присутствии.

– Я рада, что тебе пришлось по вкусу мое угощение. Не правда ли, он лучше, чем крек?

– Ты не понимаешь, – усмехнулась Эфрат, – я очень любить крек.

Эти теплые слова убедили гостей, что хозяйка легко справится с любым испытанием сегодняшней ночи самостоятельно, а потому они попрощались и поспешили к машине, уже ожидавшей их за дверью.

Оставшись одна, Эфрат еще долго стояла в центре просторного холла. Если бы кто-то увидел ее сейчас, то мог бы и не заметить вовсе, настолько далеко от мира витало ее сознание. За одну ночь в жизни Эфрат произошло столько событий, каждое из которых по-своему вплеталось в узор ее судьбы, придавая многому из того, что происходило вокруг нее, совершенно новый смысл. Говорят, что существа подобные Эфрат могут свободно перемещаться по реке времени, ведь им каким-то образом удалось договориться с последним. Отчасти это так, но лишь отчасти. Для Эфрат мир людей был лишь одним из множества измерений мира, в котором она жила, и сейчас ее сознание парило над землей, стремясь ввысь, чтобы разглядеть всю картину. На какую-то долю мгновения ей удалось подняться так высоко, как никогда прежде, и оттуда, где разум человека не смог бы продержаться и секунды, глазам древнего существа открылась картина, простиравшаяся за границы времени. Увиденное подарило Эфрат покой и умиротворение, что люди обыкновенно наблюдают в застывших глазах каменных изваяний, наблюдающих вечность. Многие чудеса происходят по ночам, но самые долгожданные случаются Майской Ночью.

Когда Эфрат наконец спустилась в плотные объятия материального мира, ночь была в самом разгаре. Первой ночи мая свойственно быть жаркой, только так можно пробудить силы, спящие на самом дне вашего существа, чтобы они поднялись из глубин и, сверкая серебряными каплями, устремились к свету луны. Именно так и решила поступить Эфрат – срочно принять ванну или хотя бы встать под душ, чтобы все приключения прошлых ночей превратились в сладость воспоминаний. Ей не была свойственна сентиментальность, как не водилось за ней и привычки подолгу задерживаться в одном временном пространстве. Ей всегда казалось, что время, принадлежащее каким-либо воспоминаниям, подобно стеклянному шару, пребывание в котором бесцельно и бессмысленно. Такой сувенир хорош на полках, но жить в нем – это никуда не годится. А потому она уже забыла большую часть из того, что случилось за последние дни и ночи, чтобы открыть дорогу новым, еще неизвестным приключениям. Ведь что может быть лучше?

Стоя под теплыми струями, Эфрат наблюдала, как поднимающийся от воды пар закрывает от нее зеркало. По меркам Эфрат оно было совсем новым, ему едва ли перевалило за сотню лет, но от него не было почти никакого толка. Вместо отражения она видела в нем лишь смутный силуэт, что, впрочем, ее устраивало, ведь сюда кроме хозяйки никто не заходил. Когда Эфрат была сыта, силуэт начинал проступать отчетливее, и иногда можно было уловить что-то наподобие взгляда, а когда наступал голод, то картина изменялась. Но сейчас она не хотела ни о чем думать, а потому когда влажный туман укрыл отражающую поверхность, она улыбнулась и погрузилась в ощущения. На ее губах все еще ощущался привкус не то Шуберта, не то кого-то еще.

– Должно быть непросто возвращаться в деревенскую глушь после долгожданного глотка городской жизни? – Шири смотрела на Гедалью, который за все время поездки не произнес ни слова.

– Нет, все в порядке. Я не фанат городской жизни и уж тем более людей. Ты же знаешь. – Он продолжал смотреть в окно, как будто не чувствуя на себе испытующего взгляда.

– Не грусти. Мы с ней скоро снова встретимся. – Шири не нужно было пламенных речей и пронзительных взглядов, чтобы понимать людей, даже не было необходимости на них смотреть. Смотреть довольно человеческое занятие. Зверушки всегда смотрят, им важно видеть, для них зрение играет решающую роль в определении своей реакции на происходящее. Люди же довели значимость визуального ряда до абсурда. И из просто легкой добычи некоторые из них и вовсе превратились в подножный корм.

Не таким уж долгим был их путь. Каких-то полчаса в такси и в молчании, и они оказались в отеле. Шири хотела переждать день, но в дневное время аэропорт полон людей, тогда как больше всего на свете она не переносила их скопления. Как будто попадаешь в движущуюся биомассу, которая стремится сделать тебя одним из своих ингредиентов. Между такой перспективой и спокойной ночью в отеле, Шири безусловно и неизменно выбирала последнее.

Есть такие заведения, которые поддерживают стандарты качества везде, вне зависимости от страны и потенциальной аудитории. Здесь ко мнению клиентов прислушиваются ровно настолько, насколько оно того заслуживает. Здесь, среди восстановленных интерьеров и натуральных пород дерева живут традиции, уместны хорошие манеры, а местные куртизанки обоих полов больше напоминают десерт, чем охотников до него.

– Ты голодна? – поинтересовался Гедалья, как только они вошли в лобби отеля, где несмотря на поздний час их поджидали самые разные виды лакомства. И каждое из этих лакомств могло достаться Шири за сравнительно скромную плату.

– Нет, благодарю. – Только сейчас Шири поняла, что оставила сумочку в особняке Эфрат.

– Новый ключ?

– Да, пожалуй. Я что-то слишком расслабилась. А ведь это был мой новый клатч.

– Для сельского овцевода ты слишком… хотя, что я вообще понимаю в овцеводстве. – Гедалья отошел от нее, чтобы взять новый ключ у администратора. Ему как человеку была свойственна практичность, и он держал все документы в куртке.

Шири не без интереса наблюдала за ним. Все-таки люди невероятно безрассудны для таких хрупких созданий. Одно не переставало ее восхищать —сила, бегущая по их венам, та сила, о которой они сами не подозревали. Почти никто из них не подозревал. Но некоторым все же удавалось почувствовать и понять, что если попробовать подружиться с этой силой, то она исполнит любые ваши желания. Будь то музыкальная одаренность, невероятный интеллект или любовь, подобная поцелую Бога.

– Все, идем. – Гедалья вернулся, держа в руке пластиковый ключ от номера.

Шири молча последовала за ним к лифту. Она любила интересные истории, а эта помимо места в партере обещала ей личное участие, что могло быть лучше. В отличие от людей, Шири всегда видела мир таким, какой он есть, и не имела проблем с принятием перемен. Просто потому что у нее не имелось ожиданий, с которыми она бы сравнивала происходящее, или идеального образа «того, как все должно быть», закрывающего от нее действительность. Такое отношение превращало обжигающий ветер вечности в легкий бриз, и на смену страданиям по несбывшемуся приходило удовольствие от разнообразия событий.

Майская ночь постепенно уступала свои права первому майскому рассвету, избалованному чудесами и привыкшему купаться в счастье. Но кому какое дело, если этот рассвет приносит еще большее счастье всем тем, кто его видит?

Войдя в номер, они не раздеваясь упали на кровать, чтобы дождаться следующего вечера и расставить все новые переменные по местам.

– Шири…

– Да?

– Ведь у тебя же есть крек?

– А то.

Гедалья улыбнулся, стянул с шеи шарф, чтобы дать рваным ранам затянуться быстрее и повернулся к Шири спиной. Это не стало неожиданностью для последней. Как не стало и неприятностью. Всякий, кто решался дать человеку свою кровь, знал, какие последствия это принесет. И пусть их с Гедальей история началась не так давно, но куда бы ни пошла Шири, он последует за ней.

***

Ночь наступила раньше, чем хотелось бы. Его разбудили едва ощутимые прикосновения холодных пальцев Шири, скользивших по его спине. Какое-то время Гедалья молча лежал, хотя прекрасно знал, что притворяться спящим бесполезно. Ему особенно нравилось в компании Шири то, что с ней можно почти не разговаривать, она все отлично понимала. В этом были свои плюсы, но со временем начали появляться и минусы.

– Помолчим? – Шири убрала руку и села на кровати.

– Я просто устал. Нам уже пора ехать? – Он говорил не поворачиваясь, сам толком не понимая, почему.

– Да, хотелось бы добраться до восхода. – Она лениво потянулась и встала.

– Тебе же все равно, светит солнце или нет.

– Отчасти это верно, но такие приключения отнимают много сил. А еще я просто терпеть не могу солнечный свет.

– А нам правда нужно ехать?

– Нужно. Если ты не передумал.

Пауза была не случайной, связь создателя и его создания чрезвычайно сильна, эти узы остаются в вечности и только их и признает время, когда прогуливается в поисках очередной жертвы.

– Вот уж нет. – Гедалья наконец повернулся к ней, на его шее так и остались отметины от пронизывающего поцелуя Эфрат. Он чувствовал это, потому что каждый поворот головы отзывался ноющей болью. – Не заживает. Почему так?

– Она древняя, – ответила Шири. – Все, что слетает с ее губ, попадает в самое сердце, а то и глубже.

– Звучит интригующе. – Он ухмыльнулся и слегка приподнялся, чтобы понять, будет ли кружиться голова, но все было в порядке, и только ноющая боль служила напоминанием о прошедших днях и ночах. По крайней мере, так казалось.

Шири смотрела на него без какого-либо выражения, что случалось довольно часто. Она либо думала о чем-то понятном только ей, либо читала его мысли по мере их появления. Однажды он спросил, зачем она это делает, и Шири ответила, что люди похожи на калейдоскоп красок, они переливаются разными цветами в зависимости от того, о чем думают. Большинство людей одинаково серы или становятся серыми по мере взросления, но дети и те, кто предпочел таковыми остаться, всегда самые яркие и переливаются всевозможными цветами. Еще она сказала, что таким лучше избегать компании большинства, ведь что то, а силу и энергию серая масса чувствует сразу, и реагирует, как и всякая другая примитивная форма жизни – стремится уничтожить чужака, опасаясь его превосходства. Собственно, так они с Шири и познакомились, она появилась в нужное время и в нужном месте, чтобы встать между ним и куда как менее приятной перспективой. С того дня Шири часто смотрела на него вот так, безо всякого понятного людям выражения, молча, иногда она улыбалась. Но сейчас был не тот момент.

– Говорят, у каждого из нас, – и произнося «нас», она имела в виду не людей, – есть своя особенность, некое умение, которое объединяет нас в кланы и постепенно проявляется все ярче, в зависимости от того, какой стиль жизни мы выбираем.

– Как определяют эту особенность?

– Если твой взгляд научится проницать материю, ты увидишь, что и я и Эфрат одного цвета, противоположного людям, но у каждой есть свой оттенок. Похожие оттенки притягиваются и усиливают цвет друг друга, так образуются кланы. Нельзя сразу сказать, какой особенностью мы обладаем, это становится понятно в процессе общения, с течением времени.

– И сколько времени может пройти мимо, пока вы это выясните?

– Не знаю. Но ты лучше взбодрись и улыбнись, а то время может пройти мимо тебя. – Шири бросила в него шейный платок и отправилась собирать вещи.

– Так, мне вроде того и надо? – рассмеялся Гедалья. Он поднялся с кровати и пошел за ней следом.

***

Аэропорт был безлюден, как и ожидалось. Шири любила маленькие города, и хотя они сейчас покидали шумную столицу, для нее этот город всегда был своего рода миниатюрой, способной уместиться на ладони. Она видела много городов, какие-то стояли до сих пор и продолжали притягивать людей со всего света, а какие-то сохранились только в ее памяти. Только подумать, насколько легче была бы работа по восстановлению истории человечества, согласись последнее хоть чуть-чуть унять свое эго, не устающее называть людей единственной и уникальной вершиной эволюции. Но куда там. Только посмотрите, с каким пренебрежением некоторые их них скользят взглядом по паре, сидящей в темном углу почти без движения вот уже больше часа. Что только Шири не слышала из разных уголков мыслей окружающих, впрочем, несложно догадаться, какими оскорбительными эпитетами обыкновенно награждают молодую девушку, не стесняющуюся ни своей силы, ни красоты своего спутника. Ассортимент таких комментариев не меняется столетиями.

Но ничего из того, что они слышали, не мешало наслаждаться обществом друг друга. Шири с комфортом расположилась, вытянув ноги на сиденье напротив, а Гедалья сидел, положив голову на ее плечо.

– Дарлинг, – Гедалья лениво повернулся к Шири, – посадку объявили.

– Да, я слышала.

– Наши планы изменились?

– Нет. Мне просто как-то грустно уезжать.

– Да брось, мы совсем скоро увидимся с ней снова.

– А ты уже скучаешь? – чуть тише спросила Шири.

Гедалья ничего не ответил, ему не особо хотелось обсуждать ни новую знакомую, ни что бы то ни было еще. Почему – он сам толком не понимал, словно что-то тяжелое и мрачное появлялось рядом с ним, когда в его мыслях возникал образ этого вечного подростка.

Они поднялись и присоединились к очереди на посадку. Желающих навестить южную Германию оказалось не так много, как можно было подумать. Гедалья держал Шири за руку. По какой-то непонятной причине люди всегда обращают меньше внимания на тех, кого будто бы связывают романтические отношения. Им пришлось снять очки перед проверкой документов, и если бы люди были чуть более внимательны, то они бы заметили, что многие вокруг них – не те, кем кажутся. Но куда там.

Через несколько минут они уже сидели в салоне самолета. Гедалья сидел у окна, теперь Шири положила подбородок на его плечо и вгляделась в ту же темноту, куда смотрел он.

– У тебя совсем холодные руки. Ты хорошо себя чувствуешь? – поинтересовалась она.

– Нормально. – Гедалья старался говорить как можно спокойнее и увереннее, но чем больше он старался, тем глубже его взгляд проваливался в темноту и холод, стоящий за ней.

– Хорошо. – Шири знала, что не все в мире ей подвластно и не всему она может воспрепятствовать, а вставать между кем бы то ни было и бездной она точно не собиралась.

– Сколько нам лететь?

– Примерно час и мы дома.

– У меня какое-то странное предчувствие. – Гедалья продолжал смотреть в темноту за окном, ему вовсе не хотелось делиться своими мыслями, однако приближающийся холод заставлял его отодвигаться все дальше от границы мира, который он был способен понять и объяснить. Но когда одна дверь закрывается, непременно открывается другая.

– Не придавай особого значения мрачным мыслям. Мрачное – не обязательно плохое, ведь если бы не было ночи …