Полная версия
Котуйская история
Александр Теущаков
Котуйская история
Алексей и Галина – два полюса, соединенные глубокой, но мучительной любовью. Они встретились в момент, когда жизнь послала им испытания, которые казались непреодолимыми. Любовь молодых была крепче обстоятельств, но судьба решила поиграть с их чувствами.
Алексей, дерзкий, но запутавшийся парень, ожидает от жизни чего-то большего, но сталкивается с суровыми реалиями.
Галина, изящная, полная надежд на романтическую любовь.
Потеряв Алексея и, веря, что их любовь может преодолеть любые преграды, она отправляется на север в поисках Алексея, у которого не остается никаких вестей о любимой.
Суровая судьба дает им второй шанс, когда они встречаются вновь, но радость этого мгновения быстро омрачается трагическими событиями.
Каждый из них убежден, что оба мертвы. Галина решает продолжать жить ради их общего сына, а Алексей теряет смысл жизни.
Их чувства столь сильны, что даже разлука не способна стереть любовь. Возможность встречи всегда остается, но цена этого воссоединения может быть высока.
Галина ищет в себе силы, чтобы воспитывать сына и продолжать жизнь, сохраняя память о любви. Алексей, в свою очередь, должен изменить свою безысходность и не потерять веру.
История Алексея и Галины полна надежд и страданий. Это напоминание о том, что даже в самых сложных обстоятельствах любовь может найти путь к свету. Будущее неопределенно, но вера в лучшее всегда остается.
Часть 1
Непрощенные
Глава 1
Штрафник
Подходила к завершению Вторая Мировая война. В начале мая 1945 года в некоторых землях Германии до сих пор сопротивлялись разрозненные войска Вермахта: особенно эсэсовские формирования, которые вгрызаясь в землю, не желали отдавать противнику не единого клочка немецкой земли. Бойцам Красной армии приходилось с трудом освобождать от фашистов укрепрайоны.
К тому времени рядовой Николай Борисов отбывал срок наказания в штрафной роте, куда попал два месяца назад за оскорбление командира. В силу своего справедливого характера, Николай сделал замечание капитану по поводу его некомпетентности в вопросах разведки и что нельзя подвергать жизни бойцов смертельной опасности. Разговор произошел при свидетелях и капитан в резкой форме одернул, будто бы зарвавшегося рядового. Николай, с присущей ему дерзостью ответил на нелепые обвинения командира. Завязалась словесная перепалка в ходе которой Борисов выставил капитана перед подчиненными круглым идиотом. Дело закончилось рапортом и последующим судом военного трибунала. За нарушение субординации и оскорбление офицера Борисова приговорили к пяти годам исправительно-трудовых лагерей, но в связи с дополнением к статье приговор Николаю отсрочили и направили в штрафную роту.
Второй месяц пребывал Борисов в разведотделении: за наблюдательность, способность быстро реагировать и принимать самостоятельные решения, ротный назначил его командиром отделения.
Разместившись в блиндаже кадровый офицер капитан Косицын и корректировщик огня попеременке наблюдали в стереотрубу за обстановкой на вражеской высотке и небольшим леском, расположенным на правом фланге. Капитан сопоставлял сведения, добытые ночью во время вылазки двух разведывательных групп. Обстановка в лагере противника вырисовывалась следующая: в середине главной траншеи и с обоих флангов рассредоточены пулеметы. В глубине расположения немцев размещены два-три минометных расчета. Орудий не наблюдалось, а вот укрывшиеся в леске вражеские солдаты тревожили командира не меньше, так как при наступлении бойцов Красной армии они способны уничтожить их пулеметным огнем. По всей вероятности в ближайшее время Косицын получит приказ о наступлении и бойцам штрафной роты предстоит с боем взять высотку, находящуюся в четырехстах метрах от расположения передового окопа. Пока воины будут перебегать через открытое поле, безусловно, окажутся под интенсивным огнем противника.
Стрелковый полк, в котором до приговора служил Борисов, рассредоточился в тылу, а штрафрота, как боевой кулак окопалась на передовом участке. На тот момент высотка имела стратегическое значение и если немецкое командование разместит на ней тяжелое вооружение, то прохождение частей Красной армии по главной дороге намного затруднится.
И вот, приказ к наступлению наконец-то поступил. Как положено перед штурмом Бог войны – артиллерия заговорила орудиями разного калибра, плотно накрывая снарядами окопавшегося на высотке противника и небольшую открытую равнину. Разрывы снарядов взрыхляли весеннюю землю, укрытую зеленой травой. Равнина, не превышавшая и половину гектара, за считанные минуты превратилась во вспаханное поле.
– Рота, после артобстрела приготовиться к атаке, – над передовой позицией разнеслась команда капитана Косицына.
– Товарищ командир, разрешите обратиться, – козырнул под пилотку сержант Сергеев.
– Давай, что у тебя там, да только побыстрее.
– Как вам известно, наша разведка донесла, справа в лесочке укрылся немецкий пулеметный расчет, если мы его не уничтожим, наши бойцы попадут под кинжальный огонь.
– Я рассчитываю на внезапность и быстроту наступления. После бомбежки фрицы еще не очухаются, мы успеем проскочить опасный участок и ворвемся на высотку, – ответил капитан.
– Эй, начальник, ты что, не врубаешься, тебе же «Серега» сказал, фашисты нас всех в преисподнюю отправят, – возмутился штрафник Охримов, один из авторитетных среди бывших уголовников в роте.
– Ты у меня сейчас договоришься, вошь приблатненная. Охримов, попомни мое слово, останешься в живых, без сожаления отправлю в особый отдел, в лагерь вернешься.
– Кто нас попугивает – на того мы закладываем, – недовольно пробурчал Охримов.
– Что?! Да, я тебя сейчас без суда и следствия за отказ выполнить приказ, – командир штрафроты потянулся к кобуре.
– Товарищ командир, разрешите обратиться, а ведь Сергеев дело говорит, – между Косицыным и Охримовым встал молодой боец командир разведотделения Борисов, – а если я с бойцами еще раз прочешу лесок.
– Для этого слишком мало времени.
Заметив недовольство на лице командира, Борисов, с просящими нотками в голосе, мягко добавил:
– Ну, товарищ командир, пока артобстрел не закончился, мы быстренько пройдемся по лесу и если немчуры не успели убраться, забросаем их гранатами.
Косицын убрал руку с кобуры, еще раз злобно зыркнул на Охримова и обратился к разведчику:
– Да где ж вы сейчас их найдете, ты посмотри что творится?
– Товарищ капитан. Я так думаю, если немцы выбрали хорошую позицию, то затаятся. Уничтожим, значит, поможем нашим бойцам, а если наша артиллерия спугнет их с места, и они попытаются выйти из леса, окажутся у вас под прицелом.
– Надо было нашей разведгруппе сразу их уничтожить, сейчас бы не ломали головы. Ладно, Борисов, возьми с собой двух расторопных бойцов из своего отделения, и с правого фланга зайдите в лесок. Но учтите, времени у вас будет в обрез, как только артобстрел закончится, я скомандую наступление, ждать вас никто не будет. Будьте осторожны, не попадите под наши снаряды.
Николай, кивнув своему закадычному другу Алексею и еще одному надежному бойцу из отделения, первым устремился по окопу. Заскочив в блиндаж и, получив трофейные гранаты с удлиненными ручками, друзья побежали по извилистой траншее. Бойцы в конце окопа приветливо пропустили группу и, приоткрыв заграждение из колючей проволоки, проводили взглядами разведчиков-диверсантов. Три фигурки в защитных маскхалатах, извиваясь, словно змеи, вскоре скрылись в близлежащем леске.
Примерное расположение немцев было известно, потому до места добрались быстро. Но, как и предполагал Борисов, противник уже снялся, зато оставил после себя уйму следов. Отпечатки обуви вели вглубь леса. На косогоре на голой земле Николай по следам определил, немцев было трое, плюс естественно экипировка, боекомплект и возможно пара пулеметов. Молча движением руки, показал друзьям, чтобы разошлись в стороны. Ближе к высотке доносился гул от рвущихся снарядов. Николай, пройдя сто метров, приложил пальцы к губам, и как его учил старшина в полковом отделении, по-птичьи звонко защебетал. Жестами указал рукой вперед и все залегли. Борисов пополз первым и вскоре заметил трех немцев, облюбовавших небольшую ложбинку. Они затаились, пережидая артобстрел. Тихо, чтобы не встревожить противника, подкрались ближе и приготовились к бою. По команде Борисова метнули гранаты и немецкий расчет вместе с испорченными пулеметами, разметало в разные стороны. Разведчики, осмотрев погибших немцев, забрали у них имеющиеся оружие и кое-какие боеприпасы. Следуя указаниям командира группы, Алексей и Михаил двинулись в сторону высотки. Приближаясь к окраине леса, группа заметила в ста метрах от себя бруствер передового окопа противника. Внезапно вдалеке стихли пушечные хлопки полковой артиллерии и перестали рваться снаряды.
Тем временем в передней траншее красных войск происходило оживление. Штрафники перед атакой испытывали сильное душевное волнение. Те, кто неоднократно побывали с бою, привыкли, но необстрелянные, откровенно говоря, побаивались.
Наблюдая за напряженными бойцами, капитан Косицын отыскал взглядом рядового штрафника и махнул ему рукой. Боец высоким, твердым голосом запел знаменитую среди штрафников песню:
По пыльной дороге устало,
Рота штрафная идёт…
Лица нахмурены, брови суровые,
Только вперёд и вперёд, – некоторые бойцы подхватили припев:
Искупленье нас ждёт…
Боец продолжал:
Кто там, кто там захныкал,
Вспомнил жену или мать –
Ты не один, а нас целая рота,
И каждый готов умирать…
Внезапно раздалась команда, прервав песню:
– Рота, за Родину, вперед! – и по всей протяженности передового окопа послышался крепкий русский мат. Со всех сторон доносилось устрашающее: Гу-га! Гу-га! Гу-га!
Вновь прибывшие штрафники по привычке выкрикивали – Ура, но позже узнав историю выражения Гу-га, присоединились к общей массе. Зэки, как правило, берут на понт, а в данном случае новый оборот слов стал пугающим, неожиданным и в штрафроте психологически не уступал восклицанию – Ура.
Как только со стороны красноармейских окопов в небо взметнулась сигнальная ракета, разведчики уже огибали высотку на правом фланге. По-пластунски бойцы подобрались к немецкой траншее. Отвлеченные, поднявшимися в атаку красными бойцами, немецкие дозорные просмотрели перемещающихся вражеских солдат на фланге. Заговорили немецкие пулеметы, поливая раскаленным свинцом стремительно рвущиеся цепи бойцов. Вражеские мины с жутким воем, падая с «небес», разрывались в расположении наступающей роты. Атака захлебнулась. Бойцы падали в образовавшиеся от снарядов воронки, а кто не нашел укрытие, старался прижаться к земле. Молодой штрафник, упав, заметался из стороны в сторону, ища безопасное место. Увидев перед собой безжизненное тело бойца, сраженного пулей, спрятался за него в надежде переждать плотный огонь.
Не переставая, работали три пулемета, не давая бойцам Красной армии поднять головы. Немцы с остервенением били по трупам, чтобы смертоносные пули наверняка добрались до живых солдат.
– Пацаны, – обратился Коля к друзьям, – нам надо ворваться в окоп и уничтожить крайнюю пулеметную точку, а затем по возможности накрыть следующий расчет.
По команде Борисова разведчики по-пластунски заскользили к вражескому окопу, и как только за их спиной прозвучала повторная команда красного командира, во вражескую траншею полетели гранаты. «Боже, как это вовремя! – подумал Николай, заметив, как красноармейцы, поднявшись с земли, устремилась к высотке.
На правом фланге ожесточенно работал вражеский пулеметчик, стали падать красные бойцы, сраженные пулями. Внезапно в середине и с левой стороны окопа, стрельба прекратилась, только стрекочущие очереди шмайсеров, да одиночные винтовочные выстрелы все реже и реже доносились из немецкой траншеи. Позади штрафников запоздало разорвались мины, выпущенные немцами впопыхах.
Поле было усеяно трупами солдат. Капитан Косицын зорко присматривался к убитым и раненым и, заметив за ними прятавшихся бойцов, пригрозил пистолетом. Подозвав своего заместителя, командир приказал:
– Лейтенант, возвращайся в окоп и пинками выгоняй трусов обратно. Не забудь пересчитать и запомнить фамилии, после боя им достанется.
Замком роты в сопровождении двух бойцов, вернулся на исходные позиции и, заглянув в блиндаж, увидел с десятка полтора штрафников. Пришлось покрыть их отборным матом. В ответ раздались угрозы и матерки. Так и есть, Охримов и его кодла решили отсидеться до конца боя. Направив ствол «ТТ» под ноги штрафников, лейтенант резко скомандовал:
– Быстро на поле боя!
– А ты нас не пугай… Мы уже тертые. Лучше на нарах срок оттарабанить, чем гнить на этом поле… – заговорил Охримов, напуская на себя важность.
– Последний раз предупреждаю, пока я вас не расстрелял, быстро идите в наступление.
Но увидев, как Охримов жестами подбадривает своих корешей, мол, нас стращают, стараются запугать, лейтенант сделал три выстрела из пистолета под ноги штрафников. Сопровождавшие его бойцы направили стволы автоматов им в грудь, готовые по приказу всех положить.
– Следующей пулей я продырявлю шкуру самого трусливого из вас, – замком роты прицелился в Охримова.
Штрафники моментально выскочили из блиндажа и, поругиваясь, стали переваливаться через бруствер. Зигзагообразными перебежками поспешили догнать последних солдат.
Запрыгнув во вражеский окоп, Николай увидел направленный на него ствол автомата. Опередив на доли секунды вражеского солдата, прикладом отбил оружие и со всей силы ударил его в лоб, а друг Алексей этому же немцу всадил в живот штык-нож. Николай поднялся во весь рост и за изгибом траншеи увидел несколько вражеских солдат. Быстро перезарядив диски с патронами, бойцы присели на корточки и с трех стволов ППШ1 полоснули свинцовым дождем вдоль траншеи. Вслед за очередями полетели оставшиеся гранаты. Замолчал второй вражеский пулемет. Часть окопа была освобождена от вражеских солдат. Николай вскочил и ринулся вперед, как вдруг почувствовал сильный удар в левое плечо. От боли парализовало тело. Перед глазами поплыли лица немецких солдат, остервенело обороняющиеся от прыгающих на них с бруствера красноармейцев, затем ноги потеряли под собой почву и Николай, потеряв сознание, упал на дно траншеи.
Очнулся Борисов в полевом лазарете в большой четырехугольной палатке, лежа на операционном столе. В нос резко ударил запах нашатыря. Возле него суетилась молоденькая медсестра, а врач-хирург готовился к операции. Рядом возился пожилой мужчина-солдат в оборванной телогрейке, помогая раненному бойцу лечь на носилки.
– Ну что, солдат, очнулся, – миролюбиво сказал врач, поглаживая Николая по голове, – потерпи чуток, сейчас достану пулю из твоего плеча. Приедет машина, и отправим тебя в госпиталь.
Пока хирург протирал руки спиртом, готовясь к операции, сестра обработала рану йодом. Налив в кружку спирт, разбавила его немного водой и предложила Николаю как обезболивающий препарат.
– Доктор, может до госпиталя потерпеть? – умоляюще произнес Николай, глядя, как хирург берет в руки скальпель и пинцет.
Медсестра ласково взглянула в глаза раненному бойцу и успокаивающе сказала:
– Потерпи родной, рана не такая уж опасная, Николай Фомич мигом достанет пулю, он у нас в этом деле большой мастер.
Николай, застеснявшись симпатичной девушки, сомкнул веки, давая понять, что готов. Крепкий спирт уже действовал и туманил разум, раненый не так сильно почувствовал боль, когда скальпель прикоснулся к коже, но как только хирург проник вглубь пинцетом и нащупал пулю, Николай дернулся всем телом. Санитар и сестра, ухватив его за руки, придавили к столу. Как и обещала симпатичная медсестра, операция закончилось быстро и успешно. Николай открыл глаза и, увидев, что хирург собирается выбросить пулю, попросил
– Можно оставить ее себе на память?
Врач кивнул и, не снимая повязки, обратился к сестре:
– Любаша, перевяжи бойца и налей ему еще спирта, а я пока осмотрю следующего. Не забудь перед отправкой отдать ему амулет.
Ближе к вечеру подъехали две санитарные машины и раненных бойцов, осторожно переместили в кузов для отправки в госпиталь. Люба бережно поправила под головой Николая телогрейку и на прощание сунула ему в руку пулю, извлеченную из плеча.
Через два дня к Николаю в госпиталь пришел друг Алексей и принес гостинцы от сослуживцев из разведотделения.
– Ну, как себя чувствуешь?
– Со спиртом потянет, – отшутился Николай.
– Колек, а знаешь, командир за тебя хлопочет перед начальством, – с искорками в глазах весело сказал Лешка, – я слышал, он рапорт подал, чтоб тебя досрочно освободили и снова в полк направили. Ты же геройский подвиг совершил.
– Да ладно, я не один там был, а тебя с Мишкой разве командир решил обделить?
– Нас же не ранило. Хотя, может и нас освободят, а тебе орден обеспечен железно.
– Ага, разбежались, если только орденом «Сутулова» наградят, – усмехнувшись, высказался Николай, – письма были?
– Нам с тобой не было. Мишке из Ленинграда казенная бумага пришла, правда запоздалая. Колек, прикинь, у него там мать и трехлетняя сестренка с голоду померли, а батька под Киевом в бою погиб, теперь наш Мишка, совсем сиротой остался.
– Да, если б не война проклятая, – тяжело вздохнул Николай, потирая ноющее от боли плечо, – может, и наша жизнь по-другому бы пошла.
– Точняк, Колек, я бы с голодухи не полез за картошкой на овощной склад, а ты бы не прогулял смену на заводе. Спасибо родной стране, влупила нам срока по самое не хочу.
– Ты хоть за кражу в тюрьму попал, а я за что? – возмутился Николай, – какой гад только выдумал, чтоб за прогул пацанов судить. Обидно было до слез, я ведь по уважительной причине прогулял, мамка сильно захворала, а мне в другой конец города нужно было за лекарством смотаться. Да разве следаки послушали, хоть я тогда малолеткой был, впарили статью за самовольный уход с военного производства. У нас в цехе столько пацанов и девчонок на войну работали, иногда по десять часов стояли, привязанные к станкам.
– Коль, а тебя в лагерь отправили или сразу в армию призвали?
– Ты что с Луны свалился, я почти год отсидел, только потом в спецчасть подал заявление на фронт. Пока восемнадцать не стукнуло, два раза отказывали. Знаешь, как я опешил, когда начальник лагеря меня к себе вызвал, там у него какой-то капитан сидел, он как раз набирал зэков на фронт. Мне повезло, в штрафроту направили. Меня к четырем годам приговорили, а заменили месяцем штрафроты.
– Этот месяц еще как-то надо было продержаться, – со знанием дела, сказал Лешка.
– Верно, говоришь, иного после недельного пребывания убивало.
– Выходит, Колек, ты уже второй раз под раздачу попал.
– Да, если бы не поправка к статье и не награды, отправили бы на этот раз в лагерь, а ни в штрафроту.
– Странно, ты мне об этом не рассказывал, – удивленно заявил Лешка.
– Разве?
– Нет-нет, ты запамятовал, – но, чтобы сменить разговор, продолжил, – Коль, поговаривают, сам Рокоссовский у Сталина за штрафников просил, чтоб за ранение снимали с них судимости.
– Леха, не смеши меня, чтобы снять судимость, надо годы ждать. А хотя бы и снимут, нам от этого не легче, у власти к штрафникам такое отношение, на всю жизнь клеймо поставили, со скотиной и то лучше обращаются, – Николай тяжело вздохнул.
– Не переживай, рано или поздно все равно суд простит весь позор смоешь.
– Не глупи Леха. В чем я провинился перед своей мамой, соседями, наконец, перед родиной, я что, предал кого-то или струсил перед врагом? Разных людей встречал, некоторые оружие бросали, руки поднимали, жить хотели, в плен сдавались. А другие – пулям не кланялись, жизни не жалели, так вот, я из той породы. Пусть меня лучше убьют, но живым не сдамся.
– Ну и дурак, мамке ты мертвый не нужен.
– Ты считаешь, что лучше в плен сдаться. А ты готов после этого пройти пару кругов ада?
– В смысле?
Николай огляделся по сторонам и перешел на шепот:
– После плена в гитлеровском аду, по сталинскому указу обязательно попадешь в другой ад.
– Коль, но жить-то все равно хочется.
– Лешка, война тому не страшна, кто на передовую не попадет, ему бояться нечего. Это наверху разные указы, законы выдумывают. Знаешь, что меня бесит? Меня, пацана семнадцатилетнего, как закоренелого жульмана в лагерь отправили. Я еще тогда решил для себя, попаду на фронт, лучше в первом бою погибну, чем годами буду хлебать лагерное дерьмо. Я начальничкам не боялся говорить правду в глаза, так ведь они меня в изолятор столько раз закрывали, потому моими заявлениями – пойти на фронт, подтирались. Таких как я, в лагере было полно, многие на фронт рвались, но собаки вертухаи твердили одно: «На нарах победу будете встречать – твари!» Благо капитан, составлявший список зэков, подавших заявление на фронт, глянул на меня и почему-то дал добро.
– Ты бы сейчас со стороны себя увидел, у тебя глаза, как у разъяренного быка.
– Что, правда?
– Конечно, потому вертухаи тебя на дух не переваривали, от одного взгляда их в дрожь бросало.
– Да ладно заливать-то, – засмеялся Колька, но снова потер больное плечо.
– Что, побаливает?
– Есть немного, ну, ничего, до свадьбы заживет.
– А когда свадьба? – хитро прищурившись, спросил Лешка.
– Ты оглумел, что ли, у меня и невесты-то нет.
– А сестричка из полевого госпиталя?
– Нет, Леха, ты действительно офонарел, с какого боку я к ней должен прилипнуть.
– Ну, она же тебе понравилась?
– И что, война кругом, а ты о какой-то женитьбе? Слушай, брось об этом говорить.
– Ладно, ладно, Колек, я пошутил, просто, когда тебя увозили в госпиталь, я глянул на вас и подумал, это – судьба, ты так на нее смотрел.
– Как, с благодарностью?
– Не, у тебя взгляд был, словно ты со своей любимой прощаешься.
– Лешка, у нее таких как я на дню по десять «женихов». Хватит заливать, лучше сделай самокрутку, курить охота ажно уши опухли.
– Ёлы-палы! – спохватившись, воскликнул Алексей и, вытащив из кармана гимнастерки пачку папирос, протянул другу, – держи, это тебе ротный передал.
– Вот это да! – обрадовался Николай, – лучше награды нет, поблагодари его от меня за курево.
Друзья расстались в надежде, что скоро снова увидятся. Через две недели через репродуктор по всему госпиталю диктор Левитан объявил, что Германия капитулировала. В палатах, в коридоре поднялся невообразимый шум: больные, словно родные обнимались, целовали друг друга. Кто-то, не стесняясь, слёз, заплакал, а один больной, не смотря на ранение в ногу, подхватил медсестру и с костылем закружил с нею в танце. Кругом бушевало веселье, пожилой солдат взял с подоконника гармонь и, растянув меха, заиграл задорную мелодию. Тут же появилась походная фляжка, наполненная спиртом и под счастливые возгласы, полилось горячительное в алюминиевые кружки. Только с наступлением ночи раненные угомонились. Спать не хотелось, бойцы мечтали о скором возвращении к родным и близким. У кого остались дома семьи, тому посчастливилось, а кому-то не повезло, во время войны они потеряли всех родных и никто их не ждет, иные вернутся на пепелище или в разрушенные врагом дома.
Николай тоже мечтал: вот вернется к своей матушке в Москву, в Филевский район, в Юный городок, и заживут они счастливо в деревянном бараке, откуда власть отправила его в лагерь. Николай тяжело вздохнул, накатили невеселые мысли: «Вот и закончилась проклятая война, может изменится жизнь, не будет на заводах сумасшедшего плана и жестокого режима, когда нас за прогулы сажали. Да чего там за прогулы, за опоздание срока давали! – мысли невольно переключились на Юный городок, – интересно, по соседству Аня жила, симпатичная такая девчушка, правда она еще молоденькой была, но я замечал, она очень приветливая. Наверняка за эти годы подросла, заневестилась. Боже! Как все-таки мне повезло, еще бы чуть ниже и в самое сердце… Ничего, до дома рана заживет как на собаке».
Николай достал из кармана халата пулю и, зажав между большим и указательным пальцем, покрутил и улыбнулся.
– Что браток, неужели из тебя достали? – спросил больной на соседней койке.
– Угадал, хирург из плеча вытащил, мне на память оставил, – с ухмылкой ответил Николай.
– Выбрось, говорят плохая примета осколки да пули оставлять.
– А я не суеверный, и к тому же, война закончилась, – весело подмигнув, сказал Николай.
