Полная версия
Время созидать
– Всего три медяка! Три медяка – и вы сможете увидеть прекраснейшие и знаменитейшие башни Дарреи! Узреть Поющий фонтан и загадать желание в Древоликом лесу! Три медяка! Мост Тинно и площадь Сорока Повешенных! Три…
Пронзительные вопли уличного зазывалы липли, как грязь: хочешь отодрать, а не получается. Саадар даже головой потряс – до чего же мерзко кричал этот пройдоха! Будто по металлу скреб ногтями. Зачем платить ему деньги, Саадар не понимал: посмотреть на башни можно было и бесплатно, а в Жемчужное кольцо, где жили богатеи, без нужной бумаги не пускали. Вряд ли такая бумага имелась у этого горлопана.
Но чем ближе Саадар подходил к Застенью, где обитал, тем реже встречались такие зазывалы.
Здесь, на кривых улицах без названий, куда больше было нищих и бродяг. Они сидели у обшарпанных стен домов, завернувшись в свои лохмотья, и просили подаяние у сердобольных горожан. Некоторые выставляли напоказ язвы и нарывы, страшные гнойные раны, изжелта-красные, с запекшейся сукровицей, на которых гроздьями висели жирные мухи. Одни простирали руки и хрипели что-то неразборчивое, другие грозились концом света, третьи выли и жаловались на свою судьбу. Калеки, юродивые, бродяги – тут всем им было раздолье.
Именно здесь и начиналось Застенье: грязь, помои, уличные мальчишки с голодными и злыми глазами, старухи с отвратительными лицами, женщины в ярких обносках, выставляющие напоказ свое тело. И – могучий смрад от реки, от дубилен, от порта.
Саадар оглянулся на оставленные позади светлые улицы Бронзового и Железного колец. Не очень-то беспокоятся сановные господа о таких вот выгребных ямах, тут и стража-то лишний раз не пройдет. А вот ему выбирать не приходится – на хорошую комнату деньги еще заработать надо.
Он остановился напротив дома, где снимал угол под самой дырявой крышей.
Из полуподвального оконца кабака скудный свет падал на подгнивший деревянный настил. Внутри, в слоистом табачном дыму, пили и дрались, играли в кости и снова пили. Пьяные выкрики долетали до него, приглушенные звонким стуком дождя.
В низкий зал набилось множество разного люда, было шумно, дым стлался под потолком. В огромном очаге жарился на вертеле поросенок, истекая жиром. Могучая смесь запахов жарящегося мяса, чада, пота и немытых тел оседала сальным послевкусием на языке.
Саадар протиснулся в самый конец, где было чуть свободнее, нашел себе местечко за столом. С сожалением расстался с несколькими монетами. Хорошо хоть, еда оказалась вполне сносной, не подгорелой и не жесткой, щедро залитой чесночной подливкой – видать, мясо несвежее или вовсе не свинина, а собачатина – и то в лучшем случае…
Он ел, но краем глаза следил за тем, что творится вокруг. Слушал разговоры. Возможно, узнает чего интересное: задерживаться на стройке он не собирался. Платили там действительно скудно, и все деньги уходили на оплату комнатушки да на немудрящую еду. Саадар же надеялся на занятие более привычное – наняться в охрану или, может, вместо какого-нибудь мальчишки ввязаться в драку на шпагах или пистолетах. Но двое соседей, что орали громче остальных, обсуждали какие-то другие дела.
– Мерзкая работенка, я тебе скажу. Целый день говно это за собаками собирать. Зато платят в дубильнях хорошо. Не жалуюсь! Раз в каждое пятидневье хожу Маллару молитву вознести. И новый сюртук купил себе!
– Это чего. Работка как работка. А мне приходится трупы вылавливать из каналов. Слышал? Вчера троих туда… Важные шишки были. А все – того!
Оба захохотали, едва ли не согнувшись пополам.
– А что, не боишься, что «Рука» тебя словит и тоже – того? Говорят, в прошлое пятидневье эти ребята резню устроили. Из сточных труб дерьмо текло пополам с кровищей.
– Я их не видал, – протянул тот, что рассказывал про трупы. – Байки это.
– И город? Который в катакомбах? Тож не видал?
Его собеседник разочарованно что-то промычал в ответ.
Но Саадару стало интересно. Про катакомбы и на стройке болтали: что, мол, в этих катакомбах люди живут. Беглые преступники, каторжники. В это Саадар верил охотно – где-то ведь надо всем им обитать? А Застенье и так кишело ворами да попрошайками, как плащ бродяги – блохами.
Еще говорили – и уж на это он только смеялся, – что живут там оборотни. И другая нечисть. И вся она под городом, под этими красивыми дворцами и виллами сенаторов, только и ждет случая, когда можно будет полезть отовсюду, из каждой дыры.
– Эй, приятель, сыграть с нами не хочешь? – К нему обернулся один из тех двоих. Наверное, увидел, что он слушает. Или просто совпадение…
– Во что? – без особого интереса спросил Саадар.
– В кости.
Не успел он оглянуться, как младший из них – рыжий с перебитым носом – уже доставал затертые кости и карты. Второй – лысый – ухмылялся.
Удача сама шла в руки. Саадар чуял это. Еще пятидневье назад он неприкаянно шатался по городу, а теперь – и работу нашел, и лишняя монетка имелась.
А удачу – хитрую Ретту – надо было ловить за хвост.
– Давайте, чего б не сыграть! Дело!
Саадар нарочно говорил, как будто уже захмелел, хотя зорко следил за тем, что делают те двое.
– А ты, никак, ветеран? – спросил лысый. – Что, небось, хорошо вам сейчас? На казенных харчах? Сенат вам пенсию немалую положил, а?
– Угу, – кивнул Саадар. Пенсия! Он усмехнулся про себя. Если жалкую выплату, которую он получил, уходя из армии, можно назвать пенсией…
Сенат врал. И самое худшее, что ему верили. Разумеется, верили, ведь Рутен слишком далеко, а возвращались оттуда слишком немногие… Сенату удобно называть ту войну освободительной и праведной, хотя не было ни того ни другого. Врал Сенат о том, что заставило командармов отозвать солдат с полей сражений. Врал о рутенских мятежниках, за которыми встал призрак далекой, но почти всесильной Алмарры с ее воинами-магами. Об оружии, которое этот призрак им дал.
Не было у рутенцев никакого иного оружия кроме собственной храбрости и умелых командиров, и родной земли под ногами.
– Ну вы и храбрецы! Баба твоя гордится, небось? Что ты Рутен прошел? – Лысый хлопнул его по спине, выражая одобрение.
– Угу, – кивнул Саадар. И сжал кулак. Но лысый то ли не заметил, то ли решил, что это ничего не значит. И продолжил:
– И я бы пошел, но туда кого попало не брали! А ты, я смотрю, шишкой был?
Саадар запоздало вспомнил, что не подумал снять медные бляхи с ремня.
– Угу. Мой ход.
– Чой-то ты неразговорчивый! – хохотнул лысый.
– Я не любитель болтать. – Саадар кинул кости. – Тем более о Рутене. Так что извиняйте.
Ему не везло – три медяка уже ушли лысому. А тот, опьяненный вином и удачей, не хотел молчать.
– А давай-ка это… Споем! А? Ты же знаешь песню солдатскую! Как там – «и порастут поля сраже-ений желтоцвето-о-ом! И солнце будет греть, как со-о-отни лет наза-ад…»
Саадара как будто ударило в самое солнечное сплетение. Не думал он, что и здесь, в Даррее, поют эту песню. Случайность?
…Дымок костра, сухой и горьковатый запах трав, искры летят высоко в темное небо. За спиной – разговоры, песни, смех. Варится похлебка в походном котле у полевой кухни, хлопает полотнище палатки.
А рядом – лица друзей: Аме Риата, Корина Мако, Закари Медведя. Хмурые, веселые, усталые – сидят они вокруг походного костра. Аме Риат поет – сначала, как обычно, веселые и неприличные песенки из городских предместий, на которые все отзываются взрывами хохота, затем – их любимую.
Сердце каждого из них бередят эти слова, в каждой душе прорастают они. Каждый вспоминает под них свою нехитрую историю: полуголодное детство, тяжелую работу в каменоломнях или на рудниках, армию… Первую кровь и глаза врагов, когда всаживали им штык в грудь или подрубали мушкетными пулями, как снопы сена – серпом. Глаза женщин, с которыми спали, греясь холодными ночами в объятиях тех, чьи имена не спрашивали. Переходы под дождем и в зной, битвы и вот такие же походные костры.
– Когда-нибудь все войны отгремят, и порастут поля сражений желтоцветом…
Все погибли. И Аме, и Корин, и Закари, и множество других, тех, кого он знал, с кем делил хлеб, с кем шел в бой, праздновал победы и смеялся над поражениями. Только ему одному – глупому – повезло.
– А что, много ты этих алмаррцев вшивых порешал? – Лысый как будто понял, о чем Саадар думает.
– Много.
Саадар молча кинул кости – и в этот раз Ретта взмахом хвоста принесла ему удачу. Но лысый не расстроился:
– Уважаю! Жарить их, как собак! Чтоб кишки наружу, и чтобы они в собственном дерьме захлебнулись!
Тяжелый кулак врезался в грязную столешницу – со стуком подскочили кружки. Саадар поднялся. Гнев закипал в нем медленно, но неотвратимо.
– Любой алмаррский мальчишка выпустил бы из тебя кишки, даже не подходя на десять шагов. А мы… Трусы! Сунулись рылом куда не следует. И получили. Ха! Хорошо получили, крепко нам под зад дали! Трусливые задницы, вот мы кто!
Только сейчас лысый понял, что сболтнул лишнего. Побледнел, и губы его задрожали.
– Эй-эй, солдатик, я ж того… не хотел. Прости дурака!
Но рыжий, уже изрядно пьяный, выкрикнул невпопад:
– Слава Республике!
Саадар сгреб со стола выигранные деньги. Сунул их за пазуху. И схватил рыжего за грудки.
– Все, – твердо сказал он.
Лицо рыжего вытянулось еще больше, приобретя сходство с лошадиной мордой.
– Эй-эй, я свое не отыграл еще!..
– Не нарывайся. Я сказал – значит, все.
– Это ты нарываешься, солдатик! – завопил рыжий, пока его дружок пытался убраться подальше. Видя, что от драки не уйти, Саадар криво ухмыльнулся.
– Эй, мужики, машите кулаками на улице! – Хозяин трактира встал рядом, за его спиной топтался здоровенный вышибала. Надо было уходить.
– Поговорим? – Рыжий глянул зло.
– Поговорим.
Они вышли под дождь. И там весь боевой задор приятелей сразу как-то протух.
Оставалось только смотреть, как они пробормотали что-то вроде: «Ах ты, сукин сын, вояка рехнувшийся», – и бросились наутек.
12
Часы на башне Канцелярии пробили час пополуночи, и Арон вздрогнул, хоть и ждал ударов колокола. Он стоял за поворотом коридора, прислушиваясь к дому. На глухие удары дом отзывался тишиной.
Там, за поворотом – кабинет, в котором мама хранит ключи ото всех комнат. И, разумеется, ему туда входить запрещено. Но ему очень нужен ключ от чердака, и поэтому – стоит рискнуть!
В десять мама заходила пожелать ему спокойной ночи, и Арон нетерпеливо наблюдал за ней из-под полуопущенных ресниц, мечтая, чтобы она скорее ушла и оставила его наедине с книгой, что лежит под кроватью.
Книга жгла его, и пальцы ныли от желания наконец раскрыть ее и прочесть.
Еще немного, шептал одними губами Арон. Совсем чуть-чуть. Осталось лишь пробраться в кабинет и вытащить ключ из стола. Как он делал не раз.
Из-под двери не видно было света, значит, мама давно ушла спать. Арон подобрался поближе, рывком, чтобы не шуметь, открыл створку – и обмер.
Свечи не горели, но лунного света было достаточно, чтобы рассмотреть, что мама уснула прямо здесь, за своим столом, уронив голову на скрещенные руки.
Арона прошиб пот, и рубашка прилипла к спине. Почему мама здесь?! Если она проснется и увидит…
Раз. Два. Три. Арон считал удары сердца, выстукивающего дикий танец. Десять. Одиннадцать. Мама не просыпалась.
Арон досчитал до тридцати – и все-таки решился подойти ближе. Во всяком случае, он всегда сможет сделать вид, что зашел случайно. Он шел на цыпочках, стараясь не наступить на скрипучие паркетины. Каждый шаг был прыжком через лаву.
Связка ключей лежала на столе, слабо поблескивая в лунном сиянии. Может, ну его, этот чердак? Но Арон сразу же сказал себе: если хочешь колдовать по-настоящему – колдуй в самом подходящем месте. В подвал мог заявиться Эрин за вином, или сыром, или еще чем, так что лучше чердака не было ничего.
Тихо, чтобы не выдать себя, он потянулся к столу. Несколько страшных мгновений он боялся, что заденет письменный прибор или поднос с чашкой, тот упадет с невероятным грохотом… Но обошлось. И связка ключей оказалась в ладони.
Арон облегченно выдохнул. Теперь нужно было найти ключ от чердака – грубый, потемневший от времени, с двумя зубцами, и снять его с кольца. Арон так же тихо занялся этим, от напряжения прикусив язык.
И вдруг – мама вздохнула во сне, пошевельнувшись, и что-то упало со стола, линейка или грифель. Арон попятился и чуть не уронил всю связку. Но мама спала очень крепко, и во сне ее лицо казалось не таким строгим, как обычно. Сердце колотилось как безумное. А вдруг войдет Эрин или Мэй? От этой мысли руки совсем ослабели и вспотели, а коленки подкашивались. Но наконец – удача! Арон снял ключ и, выйдя за дверь, понесся по коридору в свою комнату так, будто за ним гнался сам Безликий.
У себя он сразу же бросился к кровати. Книга звала его. Она была надежно спрятана, и Арон стал шарить под кроватью рукой, но пальцы его ловили густую паутину и воздух.
Пропала! А может, мама уже нашла ее и выкинула? Или еще хуже – сожгла! Она ничего не понимает в магии, так что могла и сжечь! И тогда сила Эрме-Ворона станет пеплом… А ему так нужна эта сила!.. Испробовать, узнать, понять!
Он полез под кровать. Где-то далеко, на башне Канцелярии, часы пробили четверть второго. Арон дернулся и больно ударился макушкой о перекладины. Но вот она, книга – в самом углу, зажата между матрацем и стеной. Арон нащупал ее и схватил, вцепился так, будто тонул.
И почти сразу же под окном ухнула сова – целых три раза.
Чихая от пыли и стряхивая с волос паутину, Арон подошел к окну и раскрыл створки пошире.
– Людо?
– Я думал, ваша псина меня сожрет, но потом я дал ей мяса, и она убралась, – ворчливо ответила ему темнота. – Чего так долго? Уговорились же в час!
– Скорее лезь! – зашипел Арон. – Потом расскажу.
Зашуршало снаружи, Людо пару раз ойкнул, но наконец его макушка показалась над подоконником, и Арон протянул ему руку.
Людо ввалился в комнату – перебудил весь дом, наверное!..
– Принес? – Арон уже забыл обо всех своих страхах, и ему не терпелось поскорее начать читать заклинания Эрме-Ворона.
– Угу, еле стащил. – Людо раскрыл сумку и вынул маленький фонарь со свечой.
– Не боишься?
– Немного.
– И я. Идем! – И Арон потянул его в коридор.
– А слуги? – опасливо шепнул Людо, как будто боялся спугнуть чью-то тень.
Арон оглянулся, прислушался к дому – дом мирно дремал, обманчиво-тихий, но где-то в глубине дышат огнем печи, булькает вода в котлах, поскрипывают половицы, под которыми – мыши и сверчки, где-то бьется неугомонное сердце, замирающее лишь глубокой ночью.
– Спят! – таким же шепотом ответил Арон. – Не бойся. Они все старые. Ну, кроме Мэй, но она любит спать и вообще трусиха жуткая. Нас никто не увидит!
Он подумал, что может проснуться мама, и вдруг ей придет в голову зайти к нему в комнату… От этой мысли Арону стало не по себе, но идти назад было поздно.
Лестница на чердак нашлась не сразу – Арон долго не мог вспомнить, за какой из деревянных панелей скрывается неприметная дверца.
Замок, похоже, приржавел, и скрежет по металлу, казалось, раздается на весь дом. Но наконец Арон справился с затвором.
– Смотри, – торжественно произнес он и создал из воздуха крохотный огонек, которым поджег свечу.
– Ого. Сила.
Арон усмехнулся ноткам зависти в голосе друга – весь вечер тренировался создавать огонь!
Они прикрыли дверь и полезли вверх, по узким скрипучим лестницам, туда, где никто их не достанет, где никого нет, кроме пауков и летучих мышей.
И очень скоро они стояли посреди чердака во весь рост, скрестив на груди руки и вдыхая сухие и тонкие запахи пыли, старого дерева, слежавшегося полотна. Тысячи прошедших дней хранились тут, спрятанные в рассохшиеся древние сундуки, ящики и мешки. Этот уголок дома был полон временем и воспоминаниями.
– Здесь? – спросил Людо. Пыль украла его звонкий голос, сделала глуше, взрослее.
Чердак тянулся через весь дом, уходил в темноту, огромный, похожий на извилистую пещеру, наполненную драконьими сокровищами. Только сокровища эти были никому не нужны.
Но как ни силен был соблазн броситься в этот тоннель с криками и смехом, и чтобы во все стороны – пыль, чтобы пауки спасались бегством, а летучие мыши носились под самой крышей, Арон помнил про книгу. И про то, зачем они сюда пришли – доказать, что он, Арон Элберт, настоящий маг и умеет не только свечи поджигать.
– Перестань! – Он дернул Людо за руку, когда тот стал рыться в сундуке, копаясь в каких-то почти истлевших тряпках. – Это потом!
– Смотри-ка! – Не обращая на Арона внимания, Людо выудил из сундука старый холст без рамы. – Этот на тебя похож!
Он хотел было сразу же подрисовать кусочком угля роскошные, залихватски загибающиеся кверху усы и повязку через глаз, но Арон отобрал у него портрет.
Мужчина в доспехах глянул пристально и тяжело, будто знал Арона. Этот взгляд Арону не понравился, и он забросил портрет подальше в сторону.
– Ну. Какое заклинание попробуем?
Людо пожал плечами. И по его испуганному лицу стало ясно: боится.
– Знаешь, что? Если страшно – иди домой!
– Еще чего! – Людо немного помялся. – Только у тебя не выйдет! Эрме был сильным, очень сильным! У тебя такой силы нет! Ты не сможешь! Тебя вон даже в школу Служения не взяли!
В самое сердце Арона – огненным копьем – попали его слова. Вывернули все внутри.
Не взяли! А он и рад! Зачем ему эта школа? Молиться весь день и помирать от скуки?.. Никакая школа ему не нужна, потому что он сам возьмет силу Эрме-Ворона. Сам!
Молча Арон открыл книгу на нужной странице – даже не перелистывая, книга легла так, как надо, как верный пес, подставляющий бок, чтобы его погладили.
Это было заклинание призыва чужой души.
Что-то неуловимо изменилось вокруг: вроде тот же отблеск фонаря лежит на странице в мелких крючках-буковках, но более тусклый, чем рядом, на полу. Пылинки в луче света над ней как будто мерцают. А тень от книги темнее и гуще, чем от других предметов.
Кончики пальцев холодеют, их начинает будто иголками покалывать.
Старинный доспех скалится из угла. Это доспех из кожи и металлических пластин, его носил какой-то прадед, надевал в бой, и доспех выглядит старым и истрепанным.
Доспех отлично подходит для того, чтобы призвать душу прадеда.
Арон берет кусок угля – специально запрятал для этого дела – и начинает рисовать прямо поверх металла знаки, которые изображены в книге. Перерисовывает их старательно, каждую черточку, каждую точку. И под пальцами они становятся красные, набухшие, толстые, как дождевые черви.
Последняя линия. Людо за спиной притаился, не дышит, и они ждут, считая: один, два, три… десять. Двадцать. Ничего не происходит, все тихо, только где-то шебуршатся мыши.
Разочарование льется за шиворот холодной липкой струйкой, бьет в живот, душит. Но Арон не показывает, что задет, только вскидывает подбородок и усмехается:
– Наверное, это какой-то не такой ритуал!
– А ты уверен?.. – насмешливо откликается Людо.
Линии все еще светятся красным, но тускло, как угасающие угли. Пахнет чем-то пригоревшим, горьковатым и душным, запах лезет в нос, становится гуще и гуще. Откуда-то тянет сырой землей.
Все до одного волоски на коже встают дыбом.
Арон пятится за какой-то сундук, и вдруг пустой доспех с грохотом оседает на пол, пытается подняться, но падает – плохо закрепленные наручи и кираса отваливаются, и шлем катится, подскакивая, по доскам.
От шлема ползет тень, она ширится, заключая в себя пыльное пространство, лезет, как мерзкое варево из котла – темными пузырчатыми потеками.
Арон пытается бежать, но спотыкается обо что-то и падает. Резкая боль втыкается в голову, и перед глазами пляшут золотые искры, пробивающие темноту. Он поднимается с грязного пола, слизывая с губ пыль пополам с кровью.
Людо тихо стонет рядом, пятясь с фонарем к двери, как рак. У него разбит нос. Не раздумывая, Арон хватает его за руку, рывок – и в несколько прыжков они оказываются на лестнице, скатываются с нее кубарем – фонарь гаснет – и истошно вопят.
Дом сразу же просыпается, как растревоженный улей. В комнатах второго этажа звучат шаги и голоса.
Арон и Людо несутся в темноте, не разбирая дороги, и вдруг – вспышка света и кто-то преграждает им путь.
– Так. Меньше всего я ожидала увидеть здесь посреди ночи сына господина Хогга. Арон, изволь объяснить, что тут происходит.
Арон поднимает голову и видит над собой суровое лицо матери.
Часть вторая
Фундамент
1
Прошло пять или шесть дней с тех пор, как Саадар начал работать на стройке, и за это время он совсем привык и к работе, и к людям, что его окружали. Работа была тяжелой, но несложной: поднимать вверх, на стены, каменные блоки, а там каменщики укладывали их в ряд и скрепляли между собой раствором и железными скобами.
Люди же были разными, но все они – кузнецы, резчики, плотники, землекопы – напоминали Саадару военных: с первого взгляда жизнь большой стройки казалась суетной и беспорядочной, но это была четко выстроенная жизнь, подчиненная точному, выверенному плану.
Совсем как в армии, усмехался про себя Саадар.
И, как в армии, были здесь самоуверенные и излишне требовательные мастера, готовые загнобить за любую провинность. Были дерзкие и заносчивые подмастерья-лизоблюды, старающиеся насолить друг другу и выслужиться перед теми, кто выше их. Были простые работяги, такие, как он сам, стремящиеся лишь заработать на хлеб.
И Саадар диву давался, как умудряется госпожа Элберт всем этим заправлять, да так, что после той истории с мастером Каффи никто и пикнуть не смел в ее присутствии, хотя на генерала Томмена Айво она похожа и не была.
Но вот в отсутствие госпожи Элберт говорили всякое.
Саадар как раз шел на обед вдоль восточной стены, когда наткнулся на группку молодых подмастерьев, ржущих что кони. Один парень так и вовсе сгибался пополам.
– Эй, Саадар, глянь-ка, – подозвал его один из них. – Видал, что намалевали?
Саадар прищурился, рассматривая пятно на стене. Издалека показалось, что нарисованы две собаки, но, как только он подошел ближе, пятно превратилось в непотребное изображение женщины и мужчины. В женщине легко узнавалась госпожа Элберт. Нарисовано было со знанием дела, почти как на тех картинках, что продают в Застенье за несколько медяков.
– Министр Айхавен и его подстилка, – с готовностью пояснил подмастерье и снова согнулся в три погибели. – Согревает его вместо женушки зимними ночами!
– Эх, меня б согрела! Вот это сиськи, а? – поддержал его приятель, с хохотом показывая на себе, какого размера, по его мнению, грудь госпожи Элберт. – Все бы отдал, чтобы такие пощупать!
– Ты их пощупаешь, а она тебя за это зарежет, – усмехнулся третий. – Как муженька своего зарезала. Не про тебя такая баба.
К ним подошли еще двое строителей. Один, постарше, из резчиков, неодобрительно покачал головой:
– Чего зубы скалите? Похабных картинок не видели?
– Таких – не видели! – смеялись в ответ подмастерья. – Эк Айхавен ее… Хорош он – сваи-то вбивать!
– И молотом по наковальне!..
– А вы хороши трепаться попусту! – осадил их резчик, но подмастерья не унимались, и Саадар узнал, что Тильда Элберт страшная ведьма, продажная шлюха и воплощение самого Безликого. Кто-то говорил, что она задушила мужа, кто-то – что пырнула его кинжалом, а может, отравила или наслала проклятие. А потом прикарманила себе все его денежки и живет припеваючи. Крутит шашни с министрами и спит чуть ли не с каждым сенатором. Ну, и понятно, ест на золоте. Ни чести, ни совести, ни порядочности у нее, разумеется, не было и в помине.
– Вы бы свои рты вонючие закрыли, а то говно валится! – не вытерпел Саадар. – Что вы как бабы базарные!
– А то что?
– А то я не в ответе за свой кулак.
Саадар не терпел такой вот болтовни за спиной: если хочешь что-то сказать – говори в лицо.
– Что, понравилась тебе госпожа подстилка? – насмешливо глянул на него один из парней.
– Тебе сейчас зубы свои жрать понравится.
Подмастерье осекся, лицо его резко изменилось. Саадар был крупнее и сильнее, и вряд ли кто-то сомневался в его умении обращаться с ножом.
– Чего вы тут бездельем маетесь? Работы нет? – Позади возник мастер Руфус, старший по должности после арестованного Мартина Каффи. Посмотрел на стену и сказал только: – Стереть. А ты, – он указал на Саадара, – пойдешь сейчас к госпоже Элберт и заберешь у нее ящик с заготовками и бумаги.
Подмастерья загоготали, как стая гусаков. А Саадар только пожал плечами. Надо – так заберет.