Время созидать

Десять лет Тильда всеми правдами и неправдами искала деньги, чтобы избавиться от этого долга. Сердце Родерика Коро не знало сомнений и боли, а власть была сильнее власти Сената.

Тильда знала, что двери и решетки на окнах не защитят ни ее, ни сына, как не защитят брата стены отцовского дома в Ларте.

Она поправила ремень тяжелой сумки и решительно зашагала в сторону Жемчужного кольца.

Всю дорогу ей казалось, что за ней кто-то идет, прячась за спинами прохожих. Один раз, обернувшись, она увидела, как какой-то мужчина скользнул в боковой переулок, а потом все та же полусогнутая тень, прижимаясь к стенам, последовала за ней дальше. Тильда усмехнулась про себя. Следят. Ну и хорошо – пусть Родерик Коро знает, что она не боится его.

У ворот дома Тильду встречал Эрин. Он поклонился и доложил, что дома все в порядке.

– Что-то вы поздно, госпожа, я боялся за вас… – начал он ворчливо-доброжелательной скороговоркой, к которой Тильда привыкла с детства. – Сбегал на площадь, поспрашивал. А мне и говорят, мол, ушли вы… Ох, заставили вы меня поволноваться-то… Одна ходите, а сейчас вон, говорят, в переулке Красильщиков двух женщин убили, вывернули наружу все внутренности и… Сумку-то давайте сюда, что же вы… Тяжело же. Воду вот приготовил, она еще теплая, а ужин наверняка уже остыл… Ой, одежда ваша…

– Прости за беспокойство, Эрин. – Тильда ласково улыбнулась, отдавая ему сумку. – Меня задержали дела.

По улыбчивому, в морщинах, лицу мужчины пробежала тень, серые глаза потемнели, словно их накрыли грозовые тучи. Но он лишь поднял фонарь повыше, чтобы осветить Тильде дорожку через сад.

– Все-то вы в заботах, госпожа! Сердце кровью обливается, глядя… Вы бы нашли толкового парня, вот хотя бы… как его зовут? Кажется, Матиас… Или Морис?.. Такой высоченный – вот его бы да пристроить в охрану…

– Эрин, – Тильда прервала его причитания, – с Ароном все хорошо?

Получив утвердительный ответ, Тильда снова улыбнулась:

– Хорошо! Распорядись подать ужин в столовую. Я скоро буду.

Дом встретил ее темнотой и тишиной – давящей и вязкой, как смола.

Дом Элбертов был стар, его кости из крепкого дуба скрипели по ночам, его каменные зубы крошились, он лысел, теряя то одну, то две черепицы. Угрюмый и тихий, он дряхлел медленно, с достоинством. Тильда же, несмотря на все выгоды своего положения мастера-архитектора, могла лишь содержать в относительном порядке одно, жилое, крыло. Слишком много места в ее жизни занимал долг Родерику Коро.

Она привыкла так жить, и многого – за давностью впитавшейся в кожу привычки – уже не замечала. Не замечала, как смотрят со стен молчаливые предки Элбертов, провожая странными, потусторонними взглядами всех, кто жил в доме, словно взвешивают, оценивают и ставят пробу. Не замечала многолетней слежавшейся серости. Или не хотела замечать.

Тильда поднялась на второй этаж. Прошла узким коротким коридором, и вытертый плетеный коврик приглушил ее шаги. У двери в самом конце остановилась, глубоко вздохнула и, беззвучно распахнув ее, заглянула в неосвещенную спальню.

Темнота внутри пахла дождем и мокрым деревом.

Огонек свечи сразу же заколебался, готовый погаснуть – Арон оставил открытым окно.

На подоконник натекла целая лужа.

Свечу Тильда оставила у входа на сундуке. Закрыла окно и ставни, вытерла воду, мимоходом подобрала и поставила на полку двух деревянных рыцарей, валяющихся на полу – ее подарок сыну. Она работала над ними несколько месяцев – вырезала, раскрашивала так, что рыцари в локоть высотой казались живыми.

Арон спал, раскинув руки, скомкав во сне одеяло. Тильда почти не видела его лица, но достаточно было того, что сын здесь, мирно спит. Ей хотелось пригладить торчащие волосы Арона – рыжие, такие же, как и у отца. Но она лишь постояла несколько мгновений над кроватью, потом поправила одеяло.

Над кроватью висели сложные конструкции из перьев, бусин, палочек и ниток, они покачивались от легкого сквозняка, дотрагиваясь до лица. Арон тащил в свою комнату всякий хлам: обкатанные морской водой камешки, ракушки, кривые коряги, перья, какие-то металлические скобы, поломанные ключи, кости птиц… Из всего этого он постоянно сооружал «магические» приспособления. Мэй ворчала, что в комнате Арона невозможно прибраться, потому что все углы завалены чем попало, и иногда Тильде приходилось брать – и выкидывать в мусорную кучу всю эту никому не нужную рухлядь.

Арон потом не разговаривал с ней – иногда целое пятидневье…

Усталость давила на плечи, отдавалась тупой болью в затылке. Но Тильда взяла свечу и подошла к столу, за которым Арон делал уроки. Там лежала раскрытая тетрадь, и Тильда стала вчитываться в неровные буквы и цифры, написанные карандашом. Это был домашний урок, и Арон справился с ним кое-как, записи пестрели ужасающими ошибками.

Горький ком подступил к горлу.

Она могла бы взять и решить эти примеры за сына – исправить неправильные ответы, ведь для нее это так легко! Не то что для Арона, у которого никакой склонности к арифметике, которого учителя никогда не хвалили за прилежание в каких бы то ни было науках, кроме гимнастических упражнений и фехтования.

Несколько мгновений Тильда колебалась. Потом закрыла тетрадь и положила ее обратно. Так она сделает только хуже – если решит задания за сына. Как бы она ни хотела помочь ему – не сейчас и не таким образом.

– Спи, – прошептала она неслышно. И некоторое время стояла, прислушиваясь к стуку дождя за окнами, к тому, как скребут по стеклу ветви кленов.

Нужно было возвращаться к делам: к конторским книгам и сметам.

В просторной купальне, оборудованной кранами с холодной водой, она смыла с себя грязь и пыль, переоделась в домашнее платье и поднялась наверх к позднему – слишком позднему – ужину.

Сидела в темной столовой за огромным, до блеска отполированным столом на двенадцать персон. В его поверхности отражались блики свечи, дробились в круглых оконных стеклах, мерцали на олове стаканов и тарелок.

Из темноты выступали массивные, богато украшенные – но пустые буфеты. Ни яркого блеска серебра, ни мягкого сияния стекла. А ведь когда-то здесь стояло блюдо из фарфора, подарок отца.

Эрин принес теплые лепешки с сыром, фаршем и специями – такие, как готовят на юге, в ее родных местах. Тильда только сейчас поняла, что зверски голодна: с утра даже поесть времени не было. А лепешки – тонкие, хрустящие, пахли так вкусно, что рука сама собой потянулась к ним. Это была память о Файоссе, о его пряных острых кушаньях, которые подают в саду, в увитых виноградом беседках. Один такой семейный ужин она помнила отчетливо и ясно, как будто это было вчера…

…За столом собралась вся семья. Обедали не в парадной столовой и не в малой, а на воздухе, в беседке с голубым куполом и цветными стеклышками, так что свет солнца дробился на множество лиловых и желтых ромбиков на полу.

Во главе стола сидел отец. Он только что вернулся из удачной поездки – веселый, загорелый и огромный, кажется – еще больше обычного. Мама – подле него, тонкая и стройная, она звонко смеялась каким-то шуткам, то и дело касалась руки отца своей легкой золотистой ладонью. Братья отца и их жены, обе – северянки с голубыми прозрачными глазами и волосами желтыми, как масло – вот уж диковинка в их жарких краях! – сидели степенно, важно, неторопливо что-то обсуждая между собой. Бабушка и дед, все еще крепкие, жизнерадостные, спорили. Дед ругал порядки в столице, а бабушка смеялась: «Угомонись уже, старый ты пень, давно в отставке, а все туда же»

Над беседкой – две огромные магнолии, их резные тени причудливо падают на дорожку, где маленькая Тильда и ее братья затеяли шумную игру в салочки. «Тильда! Юджи! Рин!» – зовет их мама, и они бегут к беседке, Тильда падает, ушибает коленку, но смеется, глядя на дырку в новом платье. «Ах, негодница, ты только посмотри!» – качает головой отец.

Оглушительно стрекочут кузнечики в траве, и солнце – большое и ласковое. Из кухни Миртл несет восхитительно пахнущее блюдо с копченым угрем, и мама сама накладывает его всем, а потом они едят пироги с вишней, лепешки с сыром и фрукты. Все весело болтают о пустяках и о серьезном. Постоянно кто-то шутит, братья Тильды под шумок норовят стянуть побольше сахару. И день как будто застыл, замер одним золотым сияющим мгновением…

Замер, став хрупче и тоньше хрусталя – и разбился. Осколками стекла разлетелся по столовой, и Тильда вскочила из-за стола, так, что опрокинулся с грохотом массивный стул, разлилось вино. В окне напротив билось что-то черное, билось и кричало, громко, надрывно и страшно.

Только мгновение спустя Тильда поняла, что это ворон. Он пробил клювом стекло и теперь отчаянно рвался в дом сквозь осколки, которые все больше впивались в тело.

Тильда бросилась к окну. Птица истошно вопила. Позади, в доме, захлопали двери – дом проснулся.

Она выталкивала ворона, но битое стекло резало руки, ворон пытался ухватить ее за одежду, нацелясь острым твердым и сильным клювом прямо в лицо, и глаз его блестел бешено и злобно.

Но вдруг ворон резко дернулся вперед, крикнул хрипло, громко и пророчески – и упал на пол столовой, затих окровавленной грудой перьев. Перья и битое стекло усыпали пол, а Тильда стояла над птицей, и руки ее были в крови.

Порезы сильно саднило.

Эрин, подоспевший только сейчас, смотрел на нее с немым ужасом, его губы дрожали.

– Госпожа Тильда… – только и смог выдавить он. – Что же это…

– Это птица, Эрин. – Тильда обернулась: за дворецким маячила растерянная горничная. – Мэй, будь добра, убери это безобразие. Только осторожно. Эрин, принеси мне воду промыть порезы.

– Это Э-э-э-рме-Во-орон, – запинаясь, пролепетала девушка. – Т-т-точно. Он!

– Это просто птица, – с едва сдерживаемой тихой яростью ответила Тильда. – Или давай тряпку, и я сама это все уберу!

– Н-нет, госпожа, я все сделаю! – Горничная справилась с испугом и побежала за водой.

Тильда устало опустилась на стул. Ковер был безнадежно испорчен – но ковер не жаль, он все равно был протерт едва ли не до дыр. А вот стекло в окне заменить на новое стоит немалых денег…

Дурная птица.

Эрме-Ворон. Безумец, служитель Маллара, который сжег свой храм – вместе с другими служителями, уверенный, что Безликий спасет его город от чумы. Но за то, что он внял голосу Безликого, Маллар превратил Эрме в черного как сажа ворона, обреченного вечно приносить вести о бедах и горе, обреченного на ненависть людей.

Нет, глупости, россказни, как болтовня о проклятии, быть такого не может! Хватит с нее на сегодня. Лучше вернуться к привычным заботам. У нее нет ни права, ни времени на тягостные мысли о странных совпадениях и безумных птицах. Ей нужно написать письмо брату, просмотреть конторские книги, убедиться, что денег для господина Коро хватит. А еще написать отцу Грегору – попросить зайти и взглянуть на Арона.

Поэтому сейчас она пойдет работать.

7

– Эй, эй, прекрати! Меня стошнит! Аро-о-он!

Крики Людо Арона только раззадоривали – и он все сильнее тряс дерево, так, что Людо повизгивал от страха, вцепившись в ветку. Бум! Сверху шмякнулась перезрелая груша – чуть по темечку не попала, за ней – еще одна. И Людо висел на этом дереве точь-в-точь как груша, и такой же желтый от страха.

– Как ты будешь драться с рутенцами, а? – веселился Арон. – Они тебя на фарш порежут, если станешь так визжать!

– А дерево тут при чем?!

Себе, разумеется, Арон в военной кампании в Рутене отводил роль адмирала: он будет командовать армадой с моря, и ни один корабль рутенцев мимо не пройдет! По взмаху его руки будут стрелять пушки, ядра будут лететь в крепость на холме, а потом солдаты пойдут в атаку – и враг сдастся, и тогда он сам возьмет в руки вражеское знамя и скинет его в море на глазах у всех!

– Арон! – взмолился Людо, и Арон, очнувшись, решил, что на сегодня хватит.

На дереве у них было «гнездо» – почти как у моряков. Можно было влезть по веревочной лестнице, но Арон презирал простые пути. Он споро забрался по веткам к Людо, достал из кармана пирожок.

– На!

Людо, слегка зеленоватый под цвет своей школьной куртки, посмотрел на него так, будто Арон предложил яд.

– Сам ешь свои пирожки, – буркнул. – Я тебя чего, просил дерево трясти?

Арон пожал плечами, в один укус сжевал пирожок, потом, уцепившись ногами за ветку, свесился вниз головой, покачался.

– Скучно, – объявил он. Перевернутый мир ходил маятником туда-сюда, перевернутые птицы плыли в море, превращались в китов и акул, а дым из трубы шел вниз и врастал в водную гладь. Деревья опирались листьями на небо, а сквозь листья лезло солнце, щекотало лицо. Остаться бы вот так висеть, как летучая мышь – да только в голове шуметь начинает от крови – не провисеть долго.

– Пошли сыграем в «квадраты», – услышал он то ли сверху, то ли снизу – как теперь разобрать?..

– Скучно! – Арон подтянулся и сел на ветку верхом. Кровь от головы полилась обратно, и в ней стало звонко, как в барабане.

– А в мяч?

– Скучно!

– Мне попугая подарили. Его можно говорить научить! Пойдем посмотрим?

– Выдумал! Пусть твоя сестра с ним и нянчится! Это для девчонок, – Арон сказал это так, будто никакие попугаи его не волнуют, но, конечно, сразу же засвербело в животе от любопытства – но не показывать же это! И почему этому толстяку достаются такие роскошные подарки!.. Ему-то мама никогда попугая не подарит, как ни проси: нет у них денег на такие глупости – так и скажет.

Но у Арона тоже было чем похвастаться и без попугая:

– Мне тут Эрин знаешь что сказал? – зашептал он. – Что у нас в подвале старик Элберт, который Красная Борода, зарыл клад. Где-то в стене, то есть, спрятал. Там наверняка золото есть, а даже если только серебро – ты представь, какими мы станем богатыми!

Арон знал, на какую наживку ловить друга: тот страсть как любил истории о кладах и призраках. Глаза у Людо так и засверкали. Арон скармливал ему всякие Эриновы и собственные небылицы: про живые отрубленные руки в сундуках, про летающий стол, про древние кости, что стучат в новолуние и жаждут мести.

– А если нас застукают?

– Куда им! – Арон отмахнулся. – Я ведь колдун!

Людо уважительно вздохнул, а Арон улыбнулся победно: хоть в чем-то он первый! Людо учился гораздо лучше Арона, ему дарили попугаев и лошадей, красивые маленькие кинжалы и шпаги и толстые книги. Но у Арона была настоящая сила Многоликого.

– А…

– Шшш. – Арон зажал Людо рот: кто-то шел по тропинке к беседке.

Взрослые шаги и голоса приближались.

– Арон должен быть дома, отец Грегор. – Маму он не видел за разросшимися кустами, но ее голос слышал хорошо. – Но сначала я бы хотела с вами поговорить наедине.

Другой голос, тихий, мужской, ответил что-то неразборчиво. Отец Грегор? Тот высокий лысый старик, который иногда навещал маму, и они длинно обсуждали строительство и всяческие скучные книги?.. Арон помнил его: однажды отец Грегор даже угостил его жженым сахаром. У него не хватало переднего зуба, и весь он был слеплен из пыли, старых пергаментов, засохшей лозы.

О Людо Арон и вовсе забыл, вытянул шею, слушал. Значит, мама отца Грегора позвала – к нему. Хотел уже слезать – и вдруг услышал:

– В роду Варрен не было ни одного человека, наделенного даром. – Мамин голос, ровный, гладкий и блестящий, как изразец.

– А в семье вашего покойного мужа? – Голос шершавый, как кора, нагретая солнцем.

– Нет. Я подняла записи… Элберты тоже никогда не были наделены силой Многоликого.

Арон превратился весь в одно большое ухо, раскрывшее раковину в сторону скамьи под старым дубом, куда прошуршали шаги. Про отца мама говорила редко, неохотно, да и про его семью тоже – Арон знал лишь, что он последний из рода Элбертов, а все остальные умерли.

– Редко, но такое случается.

– Отец Грегор… Мне кажется…

– Беспокойство за судьбу ребенка естественно для матери. Вы не желаете отдавать его в орден на обучение, и я понимаю вас. Но влияние Агората сейчас не так сильно, как прежде. Вы наверняка знаете, что Сенат готовит законопроект, в котором обучение магии сделают светским. Возможно, вашему сыну не приведется уезжать из дома.

– Меня беспокоит не сила Арона, а то… что появилось вместе с этой силой. Это ведь то, о чем я думаю?..

Голоса ненадолго умолкли. Что, что там происходит?! Вот бы увидеть сквозь листву, прожечь ее взглядом! Но такого Арон еще не умел.

– Черные деревья не редкость ныне, – проскрипел голос священника.

Арон с Людо переглянулись. Черные деревья – и как он это прохлопал в собственном саду! Арон припомнил, что вчера видел черные стебли у заднего крыльца, и они пахли порохом и темнотой.

– Это может быть связано с?..

– О нет! Не думаю. Они обыкновенно растут на местах, где проливали кровь. Предки вашего мужа были людьми вздорными, и, насколько мне известно, кровавые стычки случались часто…

– Тогда черными деревьями должен был порасти весь город, – ответила мама сухо, резко.

Внутри зрело что-то, чему названия не было – темное и густое.

– Скоро мы слезем? – Рядом завозился Людо, шумно засопел.

– Сиди, сейчас приду!

Людо только пошлепал губами:

– Убью, если долго будешь.

– Хочешь, чтобы мама узнала, что мы подслушивали?

Людо отчаянно замотал головой.

Нужно было незаметно слезть с дерева и подойти к скамье с другой стороны так, чтобы его услышали и позвали, и Арон с успехом все это проделал. По дороге дугой обошел черные ростки, которые торчали из земли куриными лапами. Воздух над ними чуть дрожал, как над огнем.

– Рад вас видеть, молодой человек, – улыбнулся щербато отец Грегор, увидев его; стекла очков весело блеснули. Арон взглянул на маму: она сидела очень спокойно, сложив руки на столе, как какая-нибудь древняя статуя Лиины или еще кого, Арон точно не помнил. Только бровь подняла на растрепанный Аронов вид.

Арон поздоровался и тайком попытался пригладить волосы и поправить воротник.

– Отец Грегор обещал посмотреть, настолько ли твой дар сильный, – сказала мама.

– Да-да, садитесь с нами, молодой человек, – священник похлопал ладонью по скамье рядом с собой.

Арон неловко потоптался перед ним, сел. Что с ним будут делать? Какое испытание устроит этот Грегор? Заставит глотать огонь или изрыгать его? Или во что-нибудь превратит? Арон читал про Шеймо из Саттории, которого учитель превратил в камень, и тому надо было найти нужное слово, чтобы расколдоваться. А может ему нужно будет наслать дождь? Или заставить двигаться что-то неживое?..

– Дайте мне руку, – просто и мягко попросил отец Грегор. На миг задержал его руку в длинных холодных пальцах.

– Я вас обрадую, моя госпожа… – Он улыбнулся маме.

У Арона сердце скакнуло, и его так и подбросило на скамейке! Он владеет силой! Он станет учиться настоящей магии!

– …вам не придется расставаться с сыном. У него нет силы Многоликого.

До Арона его слова дошли не сразу. А когда дошли – внутри будто разорвало все на маленькие кусочки. Он оглох и ослеп, и руку отдернул, как из капкана, только железные челюсти уже раздробили кости.

– Я… Вот, постойте, поглядите! – Арон поднял калечную руку: ничего не случилось. – Я… и свет зажигать могу, и сдвинуть камень, и воду заморозить! Я…

– Это вспышка силы, молодой человек, это встречается, – начал ласково священник, и от этого тона только сильнее грызла обида. – Не расстраивайтесь так горько, вы забудете об этом, как и свойственно вашему юному возрасту. И станете…

– Я не маленький! – Арон вскочил. – Идите вы… в бездну!

За спиной ахнула мама, но сказать ничего не успела: Арон ураганом пронесся мимо, ввинтился в кусты, продрался через них, словно за ним гналось пушечное ядро. Убежать от мамы дело плевое, особенно если залезть на дерево и сидеть там. Мама никогда за ним не полезет, и Эрин не полезет.

– Вы сговорились! Обманщики! – кинул он не оборачиваясь, неясно кому. И вдруг с ужасом вспомнил про Людо, который и позор его видел, и слезть не может: боится. Мгновение он разрывался – прятаться или идти выручать приятеля, но Людо точно просидит тут до вечера, трясясь, как студень. Пока он размышлял, как быть – его нагнали.

– Арон, пожалуйста, извинись. – Жесткие пальцы схватили за плечо. Он поднял голову и увидел маму с лицом таким твердым и оттого страшным, что тут же захотелось вывернуться и сбежать. Он пробормотал слова извинения, не глядя на предавшего его отца Грегора.

Теперь точно накажут, подумал уныло. А самое главное – ни за что! Ему просто не повезло, не получилось вызвать огонь, да ведь и раньше не всегда сразу получалось… А все они решили, что он тупица и врун.

Обида была такой горькой, что сбивала с ног. Но Арон нашел в себе силы посмотреть на маму.

– Там Людо сидит… На груше. Ты его не ругай только, ладно, он не виноват, мы просто…

Мама даже вида не подала, что удивилась. Сказала только:

– Иди в комнату. Останешься сегодня без ужина. И выучишь к утру наизусть всю вторую главу «Деяний Гедеона Нойберта».

Арон завыл, но сильные мамины пальцы уже тащили его за ухо в дом, на заклание древним старикашкам из учебников и к голодной смерти во славу несправедливости.

8

Зрелище, представшее перед Тильдой следующим утром, приятным назвать было сложно. В ближайшем к стройке трактире пьяным беспробудным сном спали люди мастера Уильяма, второго мастера-каменщика, – кто за столами, кто на скамьях, а кто и вовсе вповалку на полу. Гулянка накануне, похоже, вышла славная. Служка лениво сгребал к середине зала грязную солому и мусор с пола монотонными движениями – шурх, шурх.

От отвращения Тильду передернуло. Кто-то лежал в луже собственной блевотины, кто-то храпел на весь зал, и вонь стояла такая крепкая, что все же пришлось прижать к носу платок.

Тильда носком башмака приподняла чью-то изгвазданную шляпу.

– Как их тут не обчистили?

Мартин Каффи, стоящий рядом, развел руками:

– Может, брать уже нечего с них было.

– Дык они сняли весь кабак! Не знаю, чего уж они тут праздновали… Орали песни, но без девочек. Без девочек, – оправдывалась хозяйка, отводя взгляд и пряча руки под передником.

Тильда вздохнула:

– Ясно.

Перешагнув остатки глиняного кувшина, она направилась к двери. Хотелось выйти на воздух и грязно выругаться. Мало того что мастер Уилл не появился утром, так еще и Мартин Каффи об этом ничего не знал. Замену каменщикам едва нашли!.. А эти валяются тут, вдрызг пьяные!

В зал, пригнувшись, вошли двое городских стражников, и Тильда повернулась к ним, указывая на мужчин за столами:

– Делайте с ними все, что требует закон в таких случаях.

Закон требовал прилюдного наказания на площади: заключения в железный короб с отверстием для головы и нравоучительными картинками на стенках. Каждый, кто проходил мимо, мог вдоволь насмеяться и кинуть в пьяницу гнилую репу или тухлое яйцо.

Стражники понимающе усмехнулись:

– Сделаем, госпожа.

Тот, что повыше, широкоплечий парень в новом мундире с блестящими пуговицами, картинным жестом героя из любовной пьесы оперся о мушкет. Тильда сделала вид, что этого не заметила. Стражник сделал вид, что ему совершенно все равно.

Ему хотя бы хватило соображения не предлагать «проводить госпожу, ведь город – место опасное»…

Второй мужчина приказал служке принести воды, и испуганный служка, бросив уборку, по стенке добрался до двери и шмыгнул во двор.

Оставаться в кабаке было уже незачем – стража сама все сделает как положено, расстарается за щедрое вознаграждение. Тильда подошла к Мартину Каффи – тот стоял, мрачно скрестив на груди руки.

– Мастер Каффи, прошу вас проследить, чтобы Уильям и его люди получили свой заработок и больше никогда не появлялись на стройке.

– У них же дети! Жены! – оторопел мужчина.

– Видимо, о детях и женах они думали в последнюю очередь, когда устраивали гулянку в рабочий день. Второй раз за месяц.

– Так же не делается! – Мастер Каффи был одного с ней роста и смотрел прямо в глаза. И взгляд этот Тильде очень не понравился – в нем было неповиновение. Вызов.

– А как – делается? Попускается пьяницам и ворам? Вы слишком часто закрываете глаза на мелочи. Но это – не мелочь. Работа стоит.

– Я…

– Я подам докладную записку в министерство.

Разговор был окончен, и Тильда наконец вышла из душного зала на улицу. Она немного постояла, глубоко вдыхая кажущийся свежим после кабака воздух. Дети гоняли обруч, кто-то неспешно прогуливался вдоль витрин, кто-то, наоборот, спешил по делам. Деловитость, кипучая неугомонная энергия Бронзового кольца придавали сил. Жизнь шла своим чередом.

Сегодня предстояло много работы, и Тильда быстрым шагом направилась в сторону стройки.

Вместе с мастером-каменщиком Руфусом она отправилась в долгий путь по узким и шатким лестницам, поднималась на леса и спускалась вниз, осматривала буквально каждый дюйм стен, сложной системы опор, арок и колонн. Этот обычный обход стройки занял достаточное время, но нужно было удостовериться, что все в порядке, и она заглянула в каждый уголок, перекинувшись парой слов с каждым мастером.