Курсант. Назад в СССР 6

Мы с Гороховым вздохнули. Повидали на своем веку таких начальников.

– И что там он все планирует?

– Участковые рассказывали, что дураковки эти проходят обычно по одному сценарию. Сафонов выбирает жертву с самыми низкими показателями и начинает над ней прилюдно глумиться, заручаясь хихикающей поддержкой подхалимов. На маты и угрозы изгнать в народное хозяйство не скупится. Вот и все планирование. И так каждый день.

Я удивился, насколько точно Федя описал большинство планерок, что процветают в системе МВД. Что в этом времени, что в моем, основная масса таких заседаний далека от той романтики, что показывали широкому зрителю в «Улицах разбитых фонарей» и «Операх».

– Ясно, – кивнул Горохов. – Вот из-за таких самодуров и происходит текучка кадров в системе. Опытные спецы уходят, а подхалимы и стукачи приживаются. Надеюсь, в будущем хоть что-то изменится.

Если бы знал Никита Егорович, насколько его надежды не оправдаются. Но об этом я благоразумно промолчал. Впереди еще несколько реформ МВД, ни одна из которых не принесет желаемого результата. Уже самому хочется вмешаться в ход истории. Но, к сожалению, пока что я всего лишь рядовой… Ничего, какие мои годы.

* * *

– Итак, товарищи, – начал утреннюю планерку Горохов со своей фирменной фразы. – Я попрошу сосредоточиться на работе. Особенно это вас, Светлана Валерьевна, касается.

Мы с удивлением уставились на шефа, а Света недоуменно приподняла брови:

– Что такое, Никита Егорович? От службы я никогда не отлыниваю, вы это прекрасно знаете.

– Это да, только я вас попрошу шуры-муры на рабочем месте не разводить.

В воздухе застыл немой вопрос, мы недоуменно переглянулись, а Катков почему-то покраснел.

Выдержав интригу, Горохов демонстративно достал откуда-то из-под стола букет гвоздик и протянул его психологине:

– Это вам.

– Мне? – та рефлекторно протянула руки, чтобы взять цветы, но, опомнившись, отдернула их. – По какому поводу?

Катков покраснел еще больше и к тому же засопел. Все-таки к Свете дышит он совсем неровно, а тут шеф еще цветы дарит прекрасному объекту его воздыханий.

– Тьфу, блин, – Горохов замахал руками, будто мух отгонял, – Вы что подумали, товарищи? Да не от меня букет, это вам передали…

– Кто передал? – Света хлопала глазами, как школьница, напрочь забыв применять в столь щекотливом диалоге свои психологические приемчики.

– А это я у вас хотел спросить.

– Если честно, понятия не имею. Кто вам его принес?

– Не знаю и знать не хочу, – назидательно проговорил следователь. – Заявился тут один с утра пораньше милиционерик в форме, просил вам букет передать. Я ему сказал, что если ему надо, то сам пусть кому хочет передает, я не почта. Но он букет на столе бросил и смылся. Я хотел вдогонку ему их швырнуть, но жалко цветы стало. Тут столько их, дорогой букетик получается. Может, вы этого от него и ждали.

Тут уже я начал краснеть почему-то. Что там за ухажер у Светы нарисовался? Ноги бы ему выдернуть…

– Правда, Никита Егорович, – Света прижала руки к груди. – Я не знаю, кто бы это мог быть…

– Хорошо, – смягчился следователь, – верю… Но когда он вам откроется, вы уж с ним поговорите, чтобы не превращал наш рабочий кабинет в цветочную лавку.

– Обязательно поговорю, Никита Егорович. Еще бы знать, с кем…

– Думаю, вы скоро о нем узнаете, – заверил Горохов, – впустую такие букеты дарить никто не будет. Вы девушка видная, образованная, костюм носите, вот местные аборигены на вас и западать стали.

– Так мне что, в халате на работу приходить? Вы меня попрекаете моими достоинствами?

– Ну что вы, Светлана Валерьевна, я просто констатирую факты. Но если вы не в курсе, кто ваш воздыхатель, то вины вашей и вовсе нет. Даже наоборот, было бы странно, если бы к вам никто поползновений не проявлял. Так что пока меня извините, а на будущее посмотрим, – Горохов замолчал, пошуршал бумажками и продолжил: – О работе надо думать, товарищи. Самолеты, так сказать, на первом месте… Есть подвижки по делу? Молчите? Плохо, товарищи, плохо.

– Никита Егорович, – я взял слово. – Мы отработали почти все окружение Дубова, – зацепок нет… Но тут выяснилось, что Глеб Львович частенько ездил на дачу.

– У него была дача? – Горохов аж привстал со стула. – В материалах дела ничего об этом не сказано.

– Потому что дача его покойных родителей. Недавно к нему перешла. Даже жена не знала, что Глеб Львович там бывал. Она оказалась противницей огородов, грядок и прочих пугал.

– А ездил туда Дубов, дай угадаю, с Лидой?

– С ней самой, мы пока за ней наблюдаем… Опросили в химчистке ее коллег. Одна из них проболталась, что Лида ей рассказывала, как со своим женатым ухажером на даче отдыхала. У Лиды дачи нет. Копнул глубже и выяснил, что есть семейных Дубовских шесть соток за городом.

– Далеко?

– Не очень. Километров двадцать. Дачный поселок «Березовая роща». Вот думаю с Погодиным туда наведаться.

Горохов почесал складки бритого затылка, чуть поразмыслил и сказал:

– Мы с Тамарой ходим парой? Что там вам вдвоем делать?

– Людей поспрашиваем, подворовый обход сделаем. Ну и изнутри домик посмотрим, может, найдем чего.

– А ключ-то у вас есть?

– Ключа не нашли, у вдовы тоже его нет, но смекалку проявим.

– Давай, только, чтобы смекалка эта боком потом не вылезла. Если что нароешь, вернемся уже и официальным осмотром зафиксируем, а пока это получится как проникновение. Нехорошо как-то…

– Проникновение – это когда хозяева у помещения есть, – возразил я. – А тут дача получается, по факту, бесхозная теперь. Вдова Дубова право пользования на себя не оформила.

– Согласен, – кивнул Горохов, – но все равно аккуратней. И Светлану Валерьевну с собой возьми. Раз уж с людьми будешь беседовать, там бабушек много, скорее всего. Тебе с ними общий язык сложнее будет найти. Ты, Андрей Григорьевич, слишком прямой, как я в молодости.

Я мысленно согласился с Гороховым, только не совсем точно он выразился про молодость. Ведь он и сейчас такой же твердолобый, как и в дни своей юности. А я уже давно не молодой (по крайней мере, если календарно считать), только прямолинейность из себя до сих пор не изжил, хотя понимаю, хитрожопым проще живется.

– Отправляйтесь прямо сейчас, – приказал Горохов, отпирая массивную скрипучую дверцу насыпного сейфа. – На бензин денег выдам.

– Хорошо, – я встал со стула. – Только заскочим переодеться, – кивнул я на свои брюки и на Свету в элегантном летнем костюмчике. – На каблуках несподручно по огородам лазить.

Мы со Светой вышли из кабинета. На спине я почувствовал обжигающий взгляд Каткова.

Глава 3

До дачного поселка «Березовая роща» добрались минут за сорок. Света облачилась в облегающий спортивный костюм небесного цвета, явно импортного пошиба, который оказался слишком хорош для аграрных мест, так что за своих мы явно не сойдем.

Разнокалиберные домики, сложенные из того, что удалось купить по дешевке или стырить (из шпал и кирпича, из старого бруса или просто из досок), усыпали утопающую в зелени долину.

Волга еле протиснулась по узкой улочке под названием «Сливовая». По стальным бокам скребли выбивающиеся из щелей забора коварные стебли малины, отдавая болью и в моем сердце.

– Почему тут такие улицы? – Света с удивлением смотрела в окно. – Неужели нельзя было нормальные сделать? Вдвоем уже не разминуться.

– Потому что по шесть соток участки выделяют в одни руки, – ответил я. – Каждому ведь хочется хоть чуть-чуть урвать государственной землицы и расширить усадьбу, вот и стиснули заборчики дорогу до ширины тропинки.

Дело, на самом деле, обычное, но вот Светлану это здорово удивляло. Как людей из моей прошлой жизни удивляли хрущевские «холодильники» и нарисованные прямо на ногах «стрелки» колгот.

– Я представляла себе дачу по-другому… Особняк с террасой, мощеные дорожки. Такую, как мы с родителями ездим к знакомым отдыхать.

– Это ты про правительственные и про партийные дачи говоришь, а простой народ особняков не возводит. Скворечник, скорее, в лучшем случае – конуру. И то – при определенном везении и старании. А вот и наш домик.

Я остановился возле строения. Краской на углу кривенько начертано: «Сливовая 13».

– Приехали, это дача Дубова.

Дом с чуть облупившимися наличниками и маленькими, будто игрушечными, оконцами ничем не отличался от соседствующих собратьев. Только вид у дома грустный, одиноко ему без хозяина.

Мы бросили машину, естественно, перегородив улицу. Я открыл калитку, что запиралась на деревянную, отполированную временем вертушку, и вошел на участок.

– А вы кто такие? – откуда-то сбоку раздался возглас с пенсионерской дотошностью и хрипотцой.

Из-за жиденького забора, что отделял соседний участок, торчала неприветливая голова в пилотке из газеты. Голова пошевелила пышными белесыми усами, что свисали на морщинистые щеки, словно виноградные плети.

– Нет там никого! – продолжила морда хмуриться и буравить нас недоверчивыми глазками.

– Мы из милиции, – ответил я. – Скажите, это дача Дубова Глеба Львовича?

– Из милиции? А-а!.. Ну, так бы сразу и сказали. – на худом лице сверкнула улыбка с не по годам белыми зубами. – Не Глебкина эта дача.

– Как? – удивился я. – А чья тогда?

– Родителей его, царство им небесное. А Глеб здесь ни семечка не посадил, ни колышка не вбил. Так… Приезжал покуражиться, то с одной бабенкой, то с другой.

– Так, может, он с женой был? – уточнила Света, все еще надеясь на кристальную порядочность нашего «клиента».

– Да что я, Ленку его не знаю, что ли? Змеюку эту. Нет. То другие девки были. Не такие справные и сочные, как Ленка. Больше на воблу похожи. Худые, как Ротару, смотреть не на что!

– А ты, старый хрыч, все разглядишь! – на заборе повисло еще одно лицо.

Бабуля сначала с любопытством нас осмотрела, а затем отточенным движением залепила деду подзатыльник.

Тот ойкнул, чуть не отвалившись от забора:

– За что? Ильинишна!

– Чтобы на баб не пялился, – проворчала его супружница.

– Так не ходок я уже давно. Кончился, так сказать, запал боевой, что на жизнь отмерен был.

– И слава Богу! – перекрестилась бабуля.

– Так а лупишь меня тогда за что?

– За прошлые твои грешки. Как только еще морковка не отсохла? Столько лет с тобой маялась, хоть теперь душеньку отведу.

Хрясь! – бабуля залепила второй подзатыльник деду, заметив, что тот не сводит глаз со Светы в обтягивающем спортивном костюме.

Дед снова ойкнул и, потирая затылок, наконец, отлип от забора. Подошел к жене и что-то стал бормотать. Из обрывков слышно лишь «что творишь, дура», «перед людьми неудобно», «товарищи из милиции приехали, а ты…»

– Мы к вам зайдем! – крикнул я колоритным пенсионерам. – Сначала Дубовский дом осмотрим, а потом зайдем. Поговорить надо. Можно?

– Конечно, можно, – отозвался дед. – Я пока чайник поставлю.

Мы ступили на низкое шаткое крылечко. Одна из досок недовольно скрипнула, грозя сломаться. Но я не отступил, не поверил доске. Если уж Дубова выдерживала, то меня и подавно сдюжит.

Дверь, обросшая слоями краски цвета застарелого кирпича, впускать нас не собиралась, демонстративно выставив вперед массивный навесной замок.

– Ломать будешь? – спросила Света, оглянувшись в сторону бдительных соседей.

– Попробуем пока так, – сказал я, подняв придверный коврик.

Пусто. Обшарил крыльцо, ключа нигде не оказалось. На перилах стоял одинокий глиняный горшок. С землёй, но без растительности внутри. Стоял в фарфоровой тарелке с золотой каемочкой и отколотым краешком. Я приподнял горшок. Есть! Под ним оказался заветный ключ.

Отпер дверь и вошел внутрь. Света последовала за мной. Пахнуло прохладой, старыми газетами и сырой землей, будто в доме ящики с рассадой держали и при этом еще только что полили.

Единственная комната оказалась просторной, но с низким потолком. Если встать на цыпочки, то можно потолочную балку головой зацепить.

У стены – старый продавленный диван с некогда шикарными кожаными подлокотниками. Рядом вышедшие из моды этажерки, облезлый комод, самодельная полка с бакалейной мелочевкой, у окна круглый стол на изогнутых ножках. В доме чисто, но все потертое, больше на хлам похоже. Так и есть, старая мебель всегда доживала свой век на дачах.

Я осмотрелся. На столе початая бутылка водки. Опустошена примерно на две трети. Порыскал по полкам, обшарил комод. Ничего необычного: жестяная коробка с нитками, подшивка «Крокодила» десятилетней давности, кое-какая домашняя утварь, алюминиевые ложки и вилки, чуть гнутые, явно подрезанные из какой-то столовой. Вернулся к бутылке. Необычная бирюзовая этикетка с желтым текстом: «Водка «Золотое кольцо».

Напиток непростой. Стоит такая раза в три-четыре дороже обычной «Столичной» или «Московской». Подарочный вариант, так сказать. Продавалась она в индивидуальной картонной упаковке. Неплохой у Дубова вкус. Где-то я уже видел такую бутылку… Я задумался. Точно… Вспомнил. У Гоши в ресторане такую подают. Ее я и откушал при нашей последней встрече.

Такое добро – и не допито. Странно… Я нашел какую-то старую коробку и аккуратно, держа кончиками пальцев, положил туда бутылку. Отдам Каткову, пусть на пальчики проверит. Скорее всего, Дубов выпивал не один. Посмотрим, кто к нему в гости хаживал…

– Мрачно здесь, – вздохнула Света… – Неживым пахнет.

– Просто давно не проветривали, – сказал я. – Но я закончил, сейчас еще с соседями поговорим – и в город возвращаться можно.

Мы вышли на воздух. Птички щебечут, теплый ветерок обдувает запахом травы и безмятежности. Красота.

Зашли на участок соседей, оставив коробку с бутылкой в доме Дубова. Прямо на улице под раскидистой яблоней уже накрыт скатеркой с рукодельной вышивкой дощатый стол. Вместо обещанного чайника среди чашек важно возвышался, словно вельможа над челядью, пузатый советский самовар. Отливая серебром, он чинно ждал гостей.

– Проходите, люди добрые, – старик радушно закивал, волоча из дома очередной колченогий табурет. – Попробуйте чебуреки. Лучше Ильинишны такие никто не печет.

– Спасибо, – Света не спешила садиться. – Неудобно как-то, мы просто вас поспрашиваем.

– Неудобно, когда дети соседские на тебя похожи, и в почтовый ящик гадить тоже неудобно, а у нас так здесь заведено. Пришел гость, будь добр, за стол садись.

– Спасибо, – я сел первым и кивнул Свете, мол, уважь хозяев, диалог проще без галстуков вести.

Та присела на краешек самодельного табурета.

Из дома показалась Илинишна, что несла бутыль с прозрачной жидкостью и стопки.

– А это лишнее, спасибо, конечно – скрестил я руки, опознав самогон. – Мы на службе.

Хозяйка пожала плечами и развернулась, собираясь унести угощение обратно.

– Куда? – встрепенулся дед. – Вертай взад! Я-то не на службе.

– Обойдешься, – огрызнулась бабуля и пошла-таки прочь, что-то ворча себе под нос.

Дед, конечно, не был орлом, но за женой слетал быстро. Выхватил бутыль и, прижав к груди, как ребеночка, помчался назад. Ильинишна потрясла морщинистым кулаком ему вслед, поохала, но пререкаться больше не стала. Села с нами за стол и стала разливать чай.

– Вот я контра! – хлопнул себя по лбу дедок. – Сам не представился и вас не спросил, как величать. Семен, – протянул он мне руку. – Ну, а Ильинишну вы знаете.

– Андрей, – ответил я. – А это Света.

– Стало быть, из милиции вы? – прищурился дед Семен. – убивца ловите, что Глебку сгубил?

– Его самого. Расскажите нам о потерпевшем. Часто он здесь бывал?

– Да на выходных только, и то, чтобы покуражиться, – махнул рукой дед на соседний участок. – Вон, смотри, как все лебедой заросло. Совсем не следил за участком, одни девки в голове, – дед наклонился ко мне и, понизив голос, проговорил. – Но я его не осуждаю. Девки – это лучше, чем лебеда…

Ильинишна зыркнула на мужа, а тот, хихикнув, отодвинулся от нее чуть подальше, на всякий случай.

– Больше никто к нему не приходил?

– Не видел никого, вроде… Хотя нет. Был один типчик. Глаза колючие и рожа такая пренеприятнейшая. Как у бандита с большой дороги.

– Когда? Подробнее описать сможете?

– Когда – не помню. Может, неделю назад, может, две. А описать не смогу точнее. Не разглядел шибко. Он же не баба, чтоб на него глазеть.

– А женщина одна и та же к нему приезжала или разные?

– Почитай как полгода одна и та же, вроде… Кто ж их в одежде-то разберет. Да и свечку я не держал, бабка бы меня зашибла за такое дело.

– Они скандалили, ругались?

– Кричала частенько бабенка, охала, – хитро прищурился Семен. – Но не ругачка это вовсе была…

– Ты слова-то подбирай, похабник старый, – шикнула Илинишна. – С людьми культурными за столом сидишь.

– А я, про между прочим, правду говорю. Как есть. Человеки для того и созданы, чтобы любить друг дружку по-всякому, а в старости только обсуждать да вспоминать остается. У-ух, мать, а помнишь, как мы с тобой в юности в стогу на Ивана Купала…

– Угомонись, – Ильинишна снова отвесила подзатыльник, но Семен был начеку и ловко увернулся от разящего удара, как престарелый мастер шаолинь.

Чаек оказался славный. С мятой, ромашкой и другим каким-то ароматным сеном. Зажаристые, сочные внутри чебуреки так и таяли во рту. Света поначалу надкусывала угощение, оттопырив пальчики, но, распробовав, стала уминать пирожки за обе щеки. Видно, все же она кровей голубых, и мать ее домашней выпечкой не баловала.

Семен между разговорами улучил момент и опустошил стопку. Крякнул, занюхал кусочком ржаного хлеба, но в рот его не отправил. Блюл старинную традицию – после первой не закусывать. Только у нас первую чарку всегда занюхивали. Не всегда хлебом-снедью, при отсутствии оных можно и головой соседа или собственным рукавом, на худой конец.

– Помогите, соседи! – за калиткой возникло зареванное лицо, женщина в белом платке и перепуганными глазами.

– Что случилось, Настасья? – спросил Семен.

– Васька убьется, боюсь.

– Как – убьется?

– На березу залез, а обратно не может.

– Так пошто он туда, дурень, вскарабкался?

– А я почем знаю?

– Вот дурной у тебя мужик, и как прикажешь нам его доставать?

– Да не мужик это, а кот.

– Тьфу ты, напугала. Мужика же твоего тоже Василием кличут. Где ж ты видела, чтобы коты об землю разбивались? Пущай сидит.

– Так уже с утра там торчит, – всхлипывала Настасья. – Канючит тонким голосом, на помощь зовет. Сердце разрывается, жаль животинку. А Василий мой на рыбалке.

Семен поскреб проседь редкой бороденки:

– Есть у меня лестница, но, боюсь, коротковата будет для березы-то.

Я встал из-за стола:

– Пойдемте посмотрим, как животному помочь.

– Добро, – кивнул Семен. – Я с тобой. Не скучайте дамы, – повернулся он к Свете и к жене. Мы скоро. Скотину спасти надобно. Грех на скормление воронам Ваську оставлять.

Дачный домик, где блажил Васька, оказался через три усадьбы. Вокруг тонкой березки уже собралась ребятня, разрабатывая план спасения.

– А давайте в него картохой пульнем, – предложил рыжий и вихрастый. – Он испугается и слезет.

– Я те ща пульну! – Настасья изловила несостоявшегося живодера за ухо и завела руку по дуговой траектории, придав пацану ускорение, дабы тот поспешил удалиться. – А ну, кыш отсюда! Нечего зенки пялить. Цирк нашли!

Затем посмотрела наверх. В сотый раз покыскала, погрозила кулаком древесной кроне, попричитала, а потом, опустив глаза к земле, слезно проговорила:

– Что же делать-то? Три часа уже сидит…

– Попробую достать, – я скинул олимпийку, подошел и приобнял березку, пробуя ствол на прочность. Деревцо молодое, но стать тугая. Выдержит. Поплевал на руки и стал карабкаться по стволу.

Вот уже усатая морда таращится на меня, как пчелы на Винни-пуха. В голове всплыла песенка про тучку. Ствол березки как-то подозрительно подрагивал, становясь все тоньше и тоньше. Добрался я до животины. Кот потертой наружности и с мордой закоренелого пирата (даже глаз прищурен, и что за него так переживала Настасья, разбойник же, сам выкрутится) шипел и урчал на меня и всем своим видом показывал, что коммуникацию со мной налаживать наотрез отказывается.

Я изловчился и подхватил котейку под пузо. Тот прирос к березке четырьмя лапами и никак не хотел отклеиваться. Потянул за шкирку, но Васька возмутился и куснул ладонь. Черт!

Тогда я попробовал отцепить ему одну лапу, потом другую. Орудовать приходилось одной рукой, второй-то я обхватил ствол. На одних ногах не удержишься, ветки слишком уж тоненькие вокруг наросли.

Но полосатый гаденыш совсем не хотел спасаться. Только я отцеплял одну лапу и переходил к следующей, предыдущая уже вонзалась в бересту. Черт… Я быстренько пораскинул мозгами. Даже если я отдеру животное от ствола, спуститься по тонким веточкам в одной руке с Васькой не смогу. Что же делать? Вспомнил, как однажды в детстве веники березовые ломал. Нужно ухватиться за макушку дерева, оттолкнуться от ствола ногами и…

Так и сделал. Дерево молодое, упругое, не сломалось. Изогнулось дугой и плавно, будто на парашюте, спустило меня вниз к земле под восторженные выкрики ребятни и вздохи Настасьи.

– Снимайте скорее питомца, – довольный собой, полетом и подвигом проговорил я, продолжая крепко держать макушку.

Березка только недовольно поскрипывала.

Женщина подбежала, но Васька переместился по дуге чуть выше. Решил испытывать нас до конца.

– Ой! – запричитала Настасья. – А я не достаю.

– Эх, бабы, – укоризненно произнес Семен, засучив рукава. – Что бы вы без нас делали? Давай, Андрей, подсоблю. Придержу березку, а ты прохиндея стягивай.

Дедок уцепился за макушку дерева:

– Все, держу, отпускай.

– Крепко держишь? – на всякий случай поинтересовался я.

– Шибче бабы своей! Отпускай, говорю.

Ну я и отпустил, намереваясь потянуться за котейкой. Переоценил дед Семен свою силушку молодецкую. Посушенные возрастом ладони не удержали березку. Шырш-ш… Скользнула она промеж его пальцев, орошая напоследок дождем из листочков.

Не успел я подхватить макушку, как дерево пращей резко распрямилось.

– Ох, мать! – выдохнул Семен.

– А-а! – взвизгнула Настасья.

– Вот блин, – досадовал я.

– Вжик, – сказала береза, запуская кота ввысь навстречу облакам по баллистической траектории.

На фоне голубого неба ветер трепал Васькины щеки, играя усами и шерсткой. Растопырив лапы, словно белка-летяга, кот отправился навстречу судьбе. Судьбой оказалась похожая береза у соседнего дома. Она гостеприимно распахнула объятия первому летающему в мире коту. Хрусь! И кот закачался на дереве, намертво вцепившись в ствол.

Все раскрыли рты. Не каждый день видишь летающих животных. А кот даже орать перестал, будто полет ему понравился.

Я подошел к березе и чесал репу. Придется повторить трюк. Но тут к нам подоспела подмога. Света с Ильинишной. Света быстро оценила обстановку и спросила Настасью:

– Валерьянка есть?

– Нету, – растерянно пробормотала та.

– У меня есть, – сказала Илинишна. – А кому плохо-то?

– Несите, – улыбнулась Света.

Дальше произошло чудо. Света облила стол березы валерьянкой, забрызгивая дурман-зелье повыше. Пары пошли вверх. Васька принюхался. Глаза его заблестели, усы затопорщились, а хвост вытянулся в струну. Он развернулся вниз головой и ловко сбежал вниз по стволу, как заправский акробат. Вот падла. Умеет же!

Я подхватил его внизу и торжественно вручил хозяйке:

– Держите! И на березу его больше не пускайте. Та растерянно развела руками:

– Это не мой кот…

– Как – не ваш? – тут уже я растерялся. – Очень даже ваш. Только он летать умеет.

– Да не мой это, я говорю… Полоски такие же, но у моего шерстка гладенькая и морда ровная, а у этого, как кирпич. И ухо отморожено, а второе будто собаки погрызли. Не кот, а зверь какой-то.

– Так это же Филипповых Тишка, – крикнул кто-то из ребятни. – Ну точно он. Давайте, я его к ним отнесу.

Мальчуган подхватил Тишку и помчался в сторону участка Филипповых. Усадьба недалеко оказалась. Видно было, как мальчишка высунулся над забором перед беленьким домишкой и прокричал:

– Дядя Юра, Дядя Юра! Там вашим Тишкой в волейбол играли!

Глава 4

После спасения кота-летяги вернулись на участок Семена. Попрощались с радушными хозяевами, поблагодарили за угощение и со Светой уселись в машину. Только я завел двигатель, стрелка уровня бензина подозрительно вдруг скатилась на ноль. Вот блин! Как так?

Я точно помнил, что оставалась еще треть бака. Вылез и оглядел «Волгу». Быстро заметил, что лючок бензобака чуть приоткрыт. Твою мать! Бензин слили. Вот паразиты, когда только успели? Пока мы Тишку спасали, кто-то улучил момент и скоммуниздил топливо. Лючок у «Волги», в отличие от беззащитных «Жигулей» старых годов выпуска, запирался на ключ, но замыкал я его через раз, а то и через два. Не было такой привычки, еще с прошлой жизни. Придется вырабатывать, блин…