Трио в бегах, не считая долгов

– Не ехать, а лететь, – отрезал Леопольд.

Колетт и Оливер удивлённо на него посмотрели.

– Щедрый чек от Арама предоставляет нам такую возможность, – продолжал Леопольд. – Люди Дубосекова, наверно, ожидают, что мы попытаемся скрыться привычным для нас образом – на своем «Москвиче». А мы возьмем и бросим его, воспользовавшись в этот раз самолетом.

Они выбрались из котельной под покровом ночи. «Москвич», оставленный у хостела, был теперь для них ловушкой. Поэтому они не стали к нему возвращаться, а устремились на такси сразу в аэропорт Звартноц. Им повезло: на прямой вечерний рейс Turkish Airlines до Стамбула еще оставалось несколько свободных мест. Приобретя билеты, они поспешили пройти паспортный контроль и оказаться в зале ожидания, огражденном от случайных посетителей. Сидя там, она сжимали в карманах кулаки, горячо надеясь, что преследователи их здесь не настигнут.

После взлета, когда шасси самолёта с грохотом убрались и Ереван скрылся в розовой дымке заката под крылом, Леопольд позволил себе выдохнуть. Колетт, глядя в иллюминатор на проплывающие внизу облака, думала о том, что они оставляют позади не только преследователей, но и старую жизнь. Что ждало их впереди, она не знала, но горячо надеялась, что все ужасы преследований остались позади.

Глава 9. Блеф на Гранд-базаре

Самолет, вырвавший Оливера, Леопольда и Колетт из ереванской мышеловки, приземлился в сумерках. Раскинувшийся на двух материках Стамбул, залитый светом ночных фонарей, встретил их не как гостей, а как беглецов, у которых хоть и были деньги с паспортами, но не было никакой гарантии, что “тень” Дубосекова в лице его головорезов не перенесется вслед за ними и сюда.

Первая ночь прошла в дешевом хостеле в Султанахмете, в довольно опрятной комнате с шестью кроватями, где пахло чужой одеждой и чужими путешествиями. Оливер смотрел на подсвеченные минареты Айя-Софии, и его мир, обычно такой перегруженный цветовыми всплесками, притих, превратившись в приглушенную акварель усталости. Только где-то на горизонте, в направлении пролива, пульсировал тусклый, но настойчивый золотой отблеск, похожий на обещание чего-то пока неведомого, но волнующего.

– Завтра, – сказал Леопольд, разламывая на трое хрустящий и покрытый кунжутом турецкий бублик, купленную у одного из уличных торговцев. – Завтра идем на Гранд-базар. У Амирана был знакомый – торговец кожаными изделиями Мехмет. Нужно проверить этот контакт. Возможно, это сулит нам заработок.

– Заработок? – Колетт подняла бровь, осматривая объектив своей камеры. – Мы в стране, языка которой не знаем, с документами, от которых пахнет бегством. Какой здесь может быть заработок?

– Какой найдем, – парировал Леопольд, и в его темных глазах мелькнул знакомый Оливеру и уже немного знакомый Колетт огонек плутовского расчета. – Наших денег хватит на гостиницу и еду всего на пару недель, не больше. А для того, чтобы полностью замести следы, нужны совсем другие суммы. Иначе, в случае необходимости, нам никуда от “тени” не скрыться.

На следующее утро Стамбул обрушился на них всей своей мощью контрастов. Крики чаек перебивались призывами к молитвам, которые раздавались с минаретов. Вокруг ощущался запах жареных каштанов, который порой смешивался с ароматом дорогих духов из бутиков. Вековые стены византийских построек соседствовали с неоновыми вывесками. Они шли в сторону «Капалы-чарши», или Гранд-базара, и Оливер едва успевал фильтровать свои ощущения: бархатно-коричневый гул толпы, кисло-лимонные нотки стремительного мотоцикла, сладковатый, как пахлава, запах благополучия от туристов с дорогими фотоаппаратами.

И среди этого калейдоскопа он вдруг уловил другой оттенок. Не яркий, не кричащий, а тускло-землистый, как выгоревшая на солнце глина, но испещренный трещинами холодного серого страха – цвет вымотанной честности, затравленной угрозами.

– Здесь, – сказал Оливер, остановившись у одной из сотен ниш, ведущих в лабиринт крытого рынка. Над прилавком висели ремни, сумки, кошельки. И среди добротной кожи, пахнувшей дублением, попадались вещи, от которых веяло дешевой пластмассой и обманом. За прилавком стоял невысокий коренастый мужчина лет пятидесяти с усталыми глазами и бородой с проседью. Это оказался Мехмет.

Знакомство было коротким. Леопольд, назвавшись другом Амирана из Тбилиси, перевел разговор на дела. Мехмет сначала отнекивался, но что-то в настойчивом, но при этом совсем не агрессивном взгляде Колетт, в рассеянной, но искренней улыбке Оливера заставило его сдаться.

– Видите эти шмотки? – Мехмет с отвращением, смешанным со страхом, ткнул пальцем в груду вещей, которые были очень похожи на изделия ведущих брендов. Они лежали в стороне от основных его товаров. – Все это мусор! Позор для моих рук, которые привыкли продавать только добротные изделия из качественных материалов. Но если я не буду это барахло выкладывать на прилавок, завтра же придут ко мне они – он показал рукой куда-то в сторону – и сделают из моей лавки… как вы говорите, лепешку, а из меня – фарш. В результате, моя репутация страдает, бывшие клиенты уже не рекомендуют меня своим знакомым.

“Ого, цвет страха стал гуще, – отметил про себя Оливер. – Серый замешался с болотной зеленью”.

– Кто «они»? – спросила Колетт, и ее взгляд стал острым, цепким, журналистским.

– Ребята со склада за базаром. У них там контейнеры. Привозят этот ширпотреб из глубинки, заставляют продавать, берут затем свою долю. А если не соглашаешься… – Мехмет безнадежно махнул рукой, и Оливер увидел, как по его ауре пробежала короткая острая вспышка багрового цвета – воспоминание о боли.

Леопольд молча слушал, при этом его взгляд скользил по вывеске на соседней лавке, номерному знаку отъезжающей тележки, лицу проходящего мимо охранника рынка. Он впитывал информацию, как губка.

– Склад? Нужно на него посмотреть, – тихо сказал он, когда они отошли от лавки Мехмета, затерявшись в потоке туристов, жаждавших ковров, ламп Аладдина и прочей восточной экзотики.

Разведка подтвердила худшие опасения Оливера: в глухом переулке за базаром, за ржавыми воротами, стояли потрепанные контейнеры, и над всем этим хозяйством висело густое, липкое, болотно-зеленое марево. Цвет гнилой наживы, дешевого обмана и трусливой жестокости. У ворот стоял здоровяк-охранник, и Колетт, наблюдая за ним, мысленно набросала портрет: тип со склонностью к примитивному насилию, но при этом в глазах его глубокий, животный страх перед хозяевами. Винтик. Расходный материал в большом, плохо смазанном механизме.

План родился почти мгновенно, в типично для Леопольда манере – наглый, почти циничный, с блефом на грани фола. Они выследили не самого босса, а того, кто похож на старшего по складу – мужчину в кожаной куртке, с дорогими часами (настоящими) и привычным выражением легкого презрения на лице.

Леопольд подошел к нему, приняв позу загадочного, слегка пресыщенного европейского аудитора. Голос его звучал холодно и убедительно.

– Простите, я ищу управляющего. У меня есть несколько вопросов по логистике, – начал он на ломаном английском, а потом, увидев отсутствие понимания, плавно перешел на русский. – Ваши поставки кожи. Свиная вместо телячьей на партии сумок с кодом GC-34567. Это брак или системная экономия?

Мужчина в кожанке замер, презрение сменилось настороженностью.

– Что? Откуда вы…

– Сапфировое стекло, – продолжил Леопольд, не давая ему опомниться. – На всех Submariner с серийником, начинающимся на 888, его нет. Используется минеральное. Разница в цене – триста процентов. Ваши покупатели на базаре этого, конечно, не заметят. А вот таможня в Милане или Париже – запросто.

Он сыпал деталями, как фокусник картами: названия фургонов, примерные даты поставок, даже имя поставщика из Измира, который «завышает закупочную цену на сорок процентов». Каждая фраза была точным ударом. И кульминацией стал номер контейнера, который они мельком увидели на ржавом борту фуры во дворе. Леопольд назвал его, делая вид, что сверяется с воображаемым планшетом.

Лицо «управляющего» побелело. Болотно-зеленое марево вокруг него содрогнулось, затрещало.

– Кто вы? – прошипел он.

– Мы – друзья одного торговца, Мехмета. Знаете, я в свободное от основной работы время сотрудничаю с некоторыми… международными структурами, – солгал Леопольд с обворожительной, почти дружеской улыбкой. – А моя коллега, – он кивнул на Колетт, которая с серьезным видом изучала блокнот с логотипом итальянского журнала L'Espresso, – как раз заканчивает материал о том, как массовый туризм кормит локальную организованную преступность. Ваши боссы, я уверен, будут в полном восторге от такой пиар-кампании в международной прессе.

Это был мастерский удар. Угроза юридическими последствиями смешалась со страхом публичного разоблачения. “Винтик” испугался ответственности больше, чем гнева хозяев. Марево лопнуло, расползаясь, как гнилая ткань.

– Уходите, – хрипло сказал мужчина. – И скажите этому дураку Мехмету, чтобы больше этот хлам не выставлял. У нас к нему претензий никаких не будет.

– Хорошо, – сказал Леопольд. – И помните, что он теперь под нашим… наблюдением. Понятно?

Тот кивнул, не в силах вымолвить ни слова.

Вечером в скромном доме Мехмета, вдали от шумного центра, пахло жареным мясом, травами, домашним уютом и радостью. На столе дымились люля-кебаб, долма, с десяток салатов. Мехмет не знал, как благодарить своих новых друзей. Его аура сияла теплым медовым цветом облегчения. Он вручил Леопольду плотный конверт.

– Это не оплата, – сказал он. – Это подарок друзьям. Вы вернули мне не просто лавку – вы вернули мне мое доброе имя!

Все трое вместе с Мехметом и его домашними ели, смеялись, слушали истории хозяина. Оливер чувствовал, как его усталость уступает место освежению, которое приносят волны простой человеческой благодарности. “Вот он, не сверхподвиг, не спасение мира, но спасение одного лавочника от постепенного упадка бизнеса. А это тоже немало!” – думалось Оливеру.

Колетт с интересом расспрашивала Мехмета о жизни в Стамбуле, и в ее глазах горел тот самый огонек, который всегда в ней разгорался, как только она нащупывала материал для действительно интересного живого рассказа.

Позже, уже в отдельной комнате, которую Мехмет выделил друзьям для ночлега, Леопольд деловито пересчитал деньги, строя в голове дальнейшие планы. Ночь они провели в этом гостеприимном доме, на чистом полу, на мягких коврах. За окном шумел ночной Стамбул – город-хамелеон, город-лабиринт. Они были сыты, у них снова были деньги. И "тень" Дубосекова, казалось, отступила, потеряв их след в азиатской части мегаполиса.

Но золотое мерцание на горизонте, которое видел только Оливер, не угасало. Оно звало. Оно обещало не просто путь, а перерождение. И они, еще не зная того, неумолимо приближались к этому ключевому перелому в своей жизни.

Глава 10. Затерянный фонтан судьбы

Утро началось с предчувствия. Оливер проснулся от того, что золотое мерцание на горизонте его внутреннего зрения стало невыносимо ярким, почти зовущим. Оно тянуло их в старую часть города, в лабиринт улиц за Голубой мечетью, туда, где заканчивались тропы гидов и начинался настоящий, дышащий историей Стамбул.

После завтрака у Мехмета они заглянули в хостел за своими рюкзаками – тощим скарбом беглецов. Решили совместить зов с практичностью: пройтись нетуристическими тропами исконного Стамбула, ощутить себя настоящими туристами безо всякой задней мысли о заработке и спасении жизней бегством.

Но Стамбул, город контрастов, приготовил им иной сценарий…

Вот уже с час они бродили по узким, извилистым улочкам, где каменные стены домов возрастом в несколько веков почти смыкались над головой. Воздух был прохладен и пах сыростью и ладаном, доносившихся, похоже, из какой-то расположенной неподалеку христианской церкви, в которой, наверно, собирались христиане еще Константине. Колетт снимала на телефон резные деревянные ставни, которые являются важной частью османского архитектурного наследия, Леопольд высчитывал по памяти примерный курс лиры к евро, а Оливер…

Оливер вдруг замер. На его внутреннюю палитру резко, как ударом кисти, легла полоса холодного металлического синего. Цвет непосредственной острой опасности. Он обернулся. В конце улицы, в пятне солнечного света, четко вырисовывались две знакомые ненавистные фигуры. Те самые «спортсмены» из московской квартиры, лица которых теперь казались высеченными из гранита. На них выражалась лишь безжалостность. Один из них что-то говорил в телефон, второй не спускал цепкого взгляда охотника с троих друзей.

– Нас нашли, – просто сказал Оливер, и его голос прозвучал удивительно спокойно в оглушительной тишине его собственного ужаса.

Следующее мгновение взорвалось адреналином. Не сговариваясь, они рванули в противоположную сторону, вглубь лабиринта. За спиной прозвучал грубый окрик и послышались тяжелые дробные шаги. Погоня.

Они ныряли в арки, петляли, сбивали преследователей с толку, но видение холодного синего цвета у Оливера не прекращалось, а лишь усиливалось. Головорезы не теряли их из виду. Это были профессионалы, для которых лабиринт, как оказалось, не был особо сложной загадкой.

– Тупик! – почти выкрикнула Колетт, увидев перед собой высокую глухую стену, увитую плющом.

Отчаяние, густое и липкое, накатило на них волной. Они прижались спинами к холодному камню, ловя ртом воздух. Шаги, уже размеренные, неспешные, раздавались все ближе. У них не было оружия, не было плана. Была только стена и три пары глаз, в которых читалась одна и та же мысль: все, это конец.

И вдруг Оливер заметил его. Почти скрытый завесой того же плюща, в углу тупика, стоял небольшой каменный фонтан. Не величественный шедевр османской архитектуры, а скромный, забытый, полуразрушенный. Чаша его была покрыта темно-зеленым мхом, а из забитого наполовину ржавчиной отверстия трубы сочилась вода сочилась тонкой струйкой, падавшей в лужу с чуть слышным плеском. Над ним витал едва уловимый оттенок – не цвет, а скорее ощущение древности, ожидания и… печали.

Это было последнее пристанище. Нелепое, жалкое, у старой чаши, в которую уже век никто не бросал монету после загадывания желания.

Тяжелые шаги раздавались уже совсем рядом.

– Все, кончились шашни, – раздался хриплый голос одного из преследователей. – Отсюда им уже никуда не деться.

Леопольд сжал кулаки: его ум лихорадочно искал выхода. Законы? Бессильны. Память? Бесполезна. Документы? Смешно. Колетт чувствовала, как ее дар «считывания», всегда такой острый, сейчас в растерянности бездействовал, нашептывая лишь: вот бы исчезнуть сейчас, как в детской сказке!

Оливер смотрел на чашу фонтана. Его синестезия, этот прекрасный и мучительный врожденный дар, показывала мир в последний раз – все краски гасли, оставляя лишь серую безысходность. Его витальность, его вера в лучшее угасали перед лицом этой механической тупой жестокости. И тогда, из самой глубины этого отчаяния, у него родились слова. Простые, искренние, лишенные всякой надежды, но полные той самой наивной веры, что была сутью этого человека.

– Как же… как же я хочу, – прошептал он, глядя на текущую воду, – чтобы мы могли просто пройти… сквозь все эти стены, все эти границы… Чтобы мы могли не только спастись сами… но и дальше помогать таким, как Мехмет… таким, как Отари… чтобы боль и ложь вытеснялись радостью и добротой…

Он говорил не заклинание. Он высказывал последнее желание своего сердца. И фонтан услышал его.

Тонкая струйка воды внезапно вспыхнула изнутри мерцающим золотым светом, мох на чаше засветился какой-то изумрудной живостью, древние камни затрещали, но не от разрушения, а от пробуждения, тихий гул, низкий и всепроникающий, наполнил тупик, заглушив все звуки мира. Преступники, почти настигшие беглецов, замерли в ошеломлении, на несколько мгновений перестав что-либо понимать.

А потом из чаши фонтана ударил не водяной, а световой столп – не осляпляющий, а теплый, переливчатый, как внутренняя поверхность перламутровой раковины. Он окутал троих друзей, но при этом не обжигал их, а мягко обнимал, проникая в каждую их клетку.

Оливер почувствовал, как в его груди, там, где было холодно и пусто, вспыхнуло маленькое теплое солнце. Это… не просто надежда. Это справедливость. Я чувствую ее. Она во мне. И я могу… дать ее другим. В его сознании всплыли четкие образы: он видел, как можно обернуть чужую боль в цвет покоя, как можно сделать жестокость бессильной. Названия "эмпатическая проекция" и "идентификация справедливости" – эти названия пришли ему на ум сами собой, как ключи к новым дверям.

Леопольд ахнул: его сознание, и без того всегда такое упорядоченное, вдруг заполнилось еще более идеальной логикой. Он увидел структуру мира не как разрозненные факты, а как набор четких взаимосвязей, которые можно при необходимости… подделать. Взгляд его упал на клочок старого плаката на стене, и он мгновенно понял, как, вложив намерение, можно заставить бумагу принять любой нужный вид, любой шрифт, образ любой печати. И тут же он ощутил рядом с собой, за гранью обычного пространства, маленький, но реальный “карман” – пустой, ждущий наполнения. Безумие! Но… это так! Это моя память, вывернутая наружу. Это моя хватка, обретшая форму. Термины “манипуляция документами” и “карманное пространство” тут же родились у него в голове.

Колетт вскрикнула от внутреннего толчка: ее интуиция, всегда звучавшая в ее голове подобно внутреннему голосу, вдруг выплеснулась вовне, став осязаемым "полем". Она почувствовала, как внимание головорезов приняло образ грубых кровавых щупальцев, тянущихся к ним. При этом она вдруг ощутила, что может их отклонить, заставить проскользнуть мимо. В этот же миг она вдруг увидела историю камней под ногами – смутные отголоски шагов, голосов, слез людей, когда-то здесь побывавших. Я могу ускользать, могу быть незримой для их взглядов. Я могу находить то, что скрыто. И в ее голове вдруг возникли следующие названия: “ментальная адаптация” и “поиск истории”.

Все это продолжалось лишь несколько мгновений, после чего свет угас так же внезапно, как и появился. Фонтан снова стал старым, заросшим и почти безжизненным. Но мир вокруг для этих троих изменился навсегда. Он был теперь пронизан новыми возможностями, новыми сигналами. В прежнюю серую реальность с непреодолимой силой вдруг ворвалось яркое настоящее.

– Колдуны какие-то! Хватай их! – прорычал один из «спортсменов», опомнившись первым. Они бросились вперед.

Инстинкт у трио взял верх над осмыслением, поскольку осознавать что-либо не было времени.

Шаги. Близко. Оливер, действуя на чистом бессознательном порыве, вытянул перед собой руку, даже не понимая, что делает. К головорезам, уже почти настигшим их, волной хлынуло теплое золотое ощущение спокойной умиротворенности, блаженной беззаботности. Они вдруг застыли, как вкопанные, и с замешательством на лицах стали моргать, оглядываясь вокруг. Иллюзия была недолгой, но ее хватило, чтобы переломить ситуацию.

Леопольд, оценив произошедшее, резко ткнул пальцем в стену рядом с собой, представляя, как в ней открывается проход. Камни в том месте вдруг замерцали и стал прозрачными, как запотевшее стекло. В воздухе запахло озоном. Настоящего прохода не возникло, но мощная магическая иллюзия возможности была шокирующе реальной.

Колетт в это время отводила зловещие "щупальца" преследователей от себя и своих спутников, из-за бандиты вдруг перестали на несколько мгновений их замечать. “Щель!” – мелькнуло в воспаленном сознании головорезов. На долю секунды их мозг, подготовленный ко всему, кроме этого, купился на обман. Они инстинктивно рванули к тому месту в стене, где, как им показалось, зиял выход и куда, по их убеждению, ускользнуло трио.

Этими несколькими мгновениями их дезориентации Колетт и воспользовалась. Ее новый магический дар, пока сырой и необузданный, как и дар Леопольда, охватил ее сознание, и она стала искать вокруг что-то важное. И вдруг она увидела то, чего подсознательно искала – слабую световую траекторию движения кошки, совершенно невидимую простому взгляду. Незадолго до их появления здесь животное, видимо, прошло этим путем, спасаясь от собаки или просто проходя по своим делам тайными тропами.

– Сюда! – произнесла на выдохе Колетт, схватив Оливера и Леопольда за рукава и потянув не к миражу прохода, об который уже бились преследователи, а к реальной небольшой арке, скрытой плющом и тенью выступающей над ней крыши. Эта “дыра в мироздании”, а точнее небольшой проход в планировке дома, и стал путем их спасения.

Они нырнули в темноту, оставив бандитов в тупике перед мерцающей стеной, проклинающих все на свете и бьющих уже израненными до крови кулаками по камням в том месте, где все еще действовала иллюзия пролома, созданная спонтанным выбросом магической силы Леопольда.

Вскоре, пройдя по темному узкому переулку, друзья живыми и невредимыми снова оказались на оживленной улице, что позволило им затеряться в толпе горожан и туристов. Оглянувшись, они не увидели погони. Недалеко от них изящно высилась Голубая мечеть.

Трио остановилось и, опираясь о стену, стало переводить дыхание. Они ничего друг другу не говорили, так как было и без слов понятно, что произошло что-то невероятное. Они лишь смотрели друг на друга широко раскрытыми глазами, в которых читался один и тот же немой вопрос, смешанный с восторгом и ужасом: “Это что вообще было?!”

Они теперь владели невероятными способностями, предоставлявшими им “ключи” если не от всех “дверей” мира, то от очень многих. Это осознание было слишком мощным, чтобы сразу начать озвучивать его словами. И поэтому герои лишь молча побрели по улицам, но не к своему хостелу, а в район Балат, куда их повлекло какое-то бессознательное чувство.

Глава 11. Освоение обретенной магии

Вскоре, незаметно для себя, трио оказалось в районе Балат. Здесь, среди покосившихся выкрашенных в синий, желтый и терракотовый цвета домов им было проще затеряться. Они нашли небольшую, почти игрушечную площадь с видом на Золотой Рог, уселись на низкую парапетную стенку и начали понемногу собираться с мыслями.

Окружавшая их тишина была густой и звонкой, как воздух после грозы. Каждый переваривал случившееся в одиночку, боясь озвучить вслух то, что могло оказаться коллективным помешательством.

Первым заговорил Леопольд. Не с восторгом, а с сухой клинической констатацией, словно составлял отчет о финансовой сделке или научном эксперименте.

– Итак… Мы подверглись воздействию неизвестного энергетического феномена. В результате, судя по субъективным ощущениям, мы приобрели… расширенные когнитивно-перцептивные возможности. – Он посмотрел на кисти своих рук, повернул их ладонями к себе. – У меня, например, в сознании появилось четкое тактильное воспоминание о фактуре турецкой визовой марки образца 2022 года, которую я видел мельком у того армянина в Ереване. И я… я чувствую, что могу ее воспроизвести. Не нарисовать, а именно воспроизвести.

Оливер тихо рассмеялся. Смех был сдавленным, нервным, но в нем уже пробивалась та самая витальность, что только что спасла им жизнь.

– А у меня в груди как будто светит маленькое солнце, Лео. И я уже не просто чувствую, а четко вижу твою ауру, которая представляет собой сложный узор из стального серого анализа и… переливчатого фиолетового, указывающего на твое дикое любопытство. Раньше я бы просто предположил: «Ты задумался». А теперь у меня в этом нет сомнений, ибо я это вижу.

Колетт вообще ничего не говорила. Она сидела, обхватив колени руками, и смотрела вдаль на проплывающие по Золотому Рогу паромы. Ее взгляд был остекленевшим, направленным внутрь себя.

– Колетт? – осторожно позвал Оливер.

– Я слышу площадь, где мы находимся,– прошептала она. – Не звуки, а отголоски. Два часа назад здесь плакал ребенок, он уронил шарик. Час назад целовалась парочка у того фонаря… они думали о свадьбе, но боялись сказать это вслух. – Она резко моргнула и потянулась к вискам. – Голова… гудит. Как после двенадцатичасовой журналистской деятельности.

– Ага, значит всемогущими мы не стали, – задумчиво произнес Леопольд. – Значит применение наших новых способностей тоже требует энергетических затрат и, похоже, немалых…

– Нам нужно их протестировать, – заявил он, вставая. – Контролируемо. Безопасно. Пока мы не знаем ни правил, ни лимитов. Ошибиться – значит, возможно, потерпеть фиаско в схватке с противником, например, в лице тех безжалостных амбалов…

Они сняли на сутки комнату в самой невзрачной гостинице, какую смогли найти. Комната была тесной, с одним окном, выходящим в глухой дворик, и пахла пыльным ковром и кальяном. Но в качестве лаборатории по исследованию магических способностей она вполне годилась.