Цена равновесия или рождение души

– Он жив. Но он ушёл ещё дальше. Теперь он не просто отключен. Он… заблокирован.

В подвале, наполненном призраками открытия, повисло тяжёлое, горькое понимание. Они не вернули ему душу. Они лишь показали ему, насколько безвозвратно она потеряна. И этот урок стоил им последней надежды. Теперь они знали наверняка – они имеют дело не с поломкой, которую можно починить, а с катастрофой, последствия которой могут быть необратимы. И где-то в городе, в своих стерильных офисах, сотрудники «Ноотехники» ждали их ответа. Ответа, которого у них теперь не было.

Глава 12: Катастрофа

Тишина после вспышки была хуже любого грохота. Она висла в воздухе тяжёлым, звенящим полотном, пронизанным остаточными разрядами случившегося. Маргарита всё ещё чувствовала на языке привкус статики и чего-то горького, металлического – как будто она лизнула батарейку. Её руки, только что державшие Сергея Петровича, онемели и холодели, словно энергия ушла из них вместе с тем последним отчаянным импульсом.

Сергей Петрович лежал неподвижно. Слишком неподвижно. Его грудь равномерно поднималась и опускалась, сердце билось – датчики показывали стабильный, монотонный ритм. Но было ясно – это работа автомата, биологической машины, выполняющей свою программу.

– Сергей Петрович? – тихо позвала Маргарита, снова касаясь его руки.

Его веки медленно приподнялись.

И они увидели.

Это была не пустота. Пустота – это отсутствие чего-либо. То, что они увидели, было присутствием абсолютного Ничто. Глаза Сергея Петровича были открыты, зрачки реагировали на свет, но за ними не было ни мысли, ни чувства, ни воспоминания, ни самого факта существования «Я». Это были окна в дом, из которого не просто вынесли всю мебель, а стерли с лица земли сам фундамент. Взгляд был направлен в потолок, но казалось, что он пронзает его, уходя в бесконечную, лишённую координат пустоту.

– Вот и всё, – его губы шевельнулись, издав ровный, безжизненный звук. Голос был тем же, но в нем не осталось и намека на интонацию, на личность. Это был голос текстового синтезатора. – Контакта нет.

И в тот же миг экраны томографов и мониторов Виктора агонизировали.

Яркие, переплетающиеся паттерны, ещё секунду назад мерцавшие сложными узорами, не стали блекнуть или расползаться. Они схлопнулись. Мгновенно и безвозвратно. Словно невидимая рука сжала их в бесконечно малую точку и погасила. На экранах осталась лишь ровная, бездонная чернота. Не цвет отсутствия сигнала, а активная, поглощающая всё чернота. Одновременно все датчики, отслеживавшие тонкополевую активность, зашкалили на мгновение и затем опустились до нуля. Абсолютного нуля. Не шума, не помех – полного, безмолвного покоя.

Гул аппаратуры стих. Лампочки на приборах продолжали гореть, но казалось, что они освещают уже не лабораторию, а склеп.

Глеб отшатнулся от своего монитора, лицо его побелело. Он смотрел на неподвижную фигуру на кушетке, на эти глаза-пустыни, на ровную линию его губ. Он слышал тиканье часов на стене – навязчивое, громкое. Оно отсчитывало время для них, троих живых. Но для человека на кушетке…

– Время… – прошептал Глеб, и его голос был полон ужасного, леденящего душу прозрения. – Время для него остановилось.

Он медленно повернулся к Виктору и Маргарите, его взгляд был потерянным.

– Носитель… исчез. Тот самый аккумулятор. Тот, что давал течение его личному времени. Его нет. Осталась… оболочка. Биологический хронометр, тикающий в пустоте.

Маргарита не могла оторвать взгляд от Сергея Петровича. Её сердце сжалось от леденящего ужаса. Это было не вегетативное состояние в медицинском понимании. Это было нечто гораздо более страшное. Тело жило. Мозг, возможно, обрабатывал какие-то базовые сигналы. Но жителя не было. Дом был пуст. Навсегда.

– Мы убили его, – выдохнула она, и в её голосе зазвучала паника. – Мы своими руками…

– Нет, – голос Виктора прозвучал резко, но без сил. Он сидел, ссутулившись, и смотрел на свои дрожащие руки. – Мы не убили. Мы… спровоцировали окончательный обрыв. Связь и так висела на волоске. Наша попытка её восстановить стала последней каплей. Она не выдержала.

Он поднял голову, и в его глазах стояла невыразимая скорбь.

– Мы стали свидетелями не смерти. Мы стали свидетелями… исчезновения. Исчезновения души. Теория подтверждена. Носитель времени-жизни – реальность. И его можно потерять.

В подвале воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь ровным, механическим дыханием Сергея Петровича. Они достигли цели. Они получили доказательство. Но цена оказалась непомерной. Они смотрели на живой труп, на ходячее свидетельство своей правоты, и это зрелище было страшнее любого поражения.

И где-то в этом тяжёлом молчании начало вызревать новое, ещё более жуткое понимание. Если это можно случайно спровоцировать… то этому можно и научиться. И тогда «Ноотехника» получит в свои руки не просто инструмент для создания идеальных солдат. Она получит оружие, стирающее саму суть человека. Оставляющее от него лишь пустую, дышащую оболочку.

Они перешли Рубикон. И на том берегу их ждал не триумф, а ледяной ужас от открывшейся бездны.

Глава 13: Осознание

Шок был подобен ледяной воде, выплеснутой в лицо. Секунду, другую, они просто стояли, не в силах пошевелиться, загипнотизированные ровным дыханием пустой оболочки, что когда-то была Сергеем Петровичем. Воздух в «Ковчеге» застыл, тяжёлый и неподвижный, словно время и впрямь остановилось, затронув и их. Тиканье часов на стене звучало теперь как насмешка, отсчитывая секунды в мире, где для одного из людей его течение прекратилось навсегда.

Первым очнулся Глеб. Он медленно, с трудом отвел взгляд от неподвижной фигуры и посмотрел на экраны. Чернота. Ноль. Прямая линия на энцефалограмме, показывающая лишь базовые, вегетативные ритмы. Ни всплесков, ни сложных паттернов. Мозг работал, как отлаженный механизм, поддерживающий жизнь биологической единицы. Но дирижер исчез. Оркестр играл в пустом зале.

– Это не смерть мозга, – его голос прозвучал хрипло и непривычно тихо. Он говорил больше для себя, пытаясь на ощупь, словами, выстроить новую, чудовищную реальность. – Мозг… функционирует. Сердце бьется. Лёгкие дышат. Но… его нет. Нет никого внутри.

Маргарита, всё ещё державшая холодную руку Сергея Петровича, содрогнулась. Её профессиональное сознание, воспитанное на строгих медицинских парадигмах, отчаянно сопротивлялось.

– Клиническая смерть… кома… мы знаем эти состояния. Но это… это иное. Здесь нет даже потенциала к пробуждению. Это… – она искала слово, и оно пришло, холодное и точное, – опустошение.

Виктор, до этого молчавший, тяжело поднялся и подошел к центральному столу, где лежала его схема. Он взял карандаш. Его рука дрожала.

– Мы были слепы, – прошептал он. – Мы думали о поломке, о нарушении связи. Но мы не понимали масштаба. – Он ткнул карандашом в центральное ядро, в тот самый «источник», «аккумулятор». – Мы стали свидетелями не поломки. Мы стали свидетелями отключения носителя. Той самой субстанции, что даёт не просто энергию, а саму возможность быть. Возможность ощущать время, чувствовать, хотеть… быть собой.

Он посмотрел на них, и в его глазах горел странный огонь – смесь ужаса и торжества первооткрывателя, нашедшего пропавший континент, который оказался кладбищем.

– Личность… – продолжил он, – это не продукт мозга. Это сложнейшая сборка. Многоуровневая архитектура. Физический план – основа. Ментальный – процессор и память. Астральный – интерфейс, преобразующий данные в переживания. Но все это – лишь периферия. А центральный процессор, система, которая запускает всю эту машину в работу, придает ей уникальность и цель… она находится за пределами. Она – тот самый носитель времени-жизни. И мы только что видели, как этот процессор… извлекли. Забрали назад. Оставив лишь пустой корпус.

Глеб кивнул, его научный ум, наконец, сдался под натиском неопровержимых доказательств. Он подошел к монитору, показывающему полное отсутствие тонкополевой активности.

– Феномен распада субстанции, – произнес он, давая имя тому, что видели. – Полный распад. Не разрушение, а… разборка. Разъединение планов с последующим изъятием ключевого компонента.

Слово «феномен» повисло в воздухе, холодное и безличное, как сам процесс, который оно описывало. Оно не передавало ни ужаса, ни трагедии. Оно лишь констатировало факт, как физик констатирует результат эксперимента.

Маргарита отвернулась. Её плечи содрогнулись от беззвучного рыдания. Она думала о жене Сергея Петровича, о его детях. Как им объяснить, что их муж и отец не в коме, а… разобран? Что от него осталась лишь биологическая кукла?

– Мы не можем никому об этом сказать, – тихо, но твердо сказал Глеб, словно читая её мысли. – Нас поднимут на смех. Обвинят в ненаучности. А если… если «Ноотехника» догадается, что мы не просто теоретизируем, а видели это своими глазами… они сожрут нас. Они поймут, что мы нашли не просто ключ к сознанию. Мы нашли выключатель.

Виктор мрачно кивнул.

– Глеб прав. Наше открытие слишком опасно, чтобы быть обнародованным. Теперь мы хранители не просто тайны, а страшного знания. Знания о том, как можно уничтожить человека, не тронув его тела.

Он посмотрел на пустые глаза Сергея Петровича.

– Мы должны понять, как это предотвратить. И как… как противостоять тем, кто захочет это использовать. Наш «Ковчег» больше не просто лаборатория. Он стал убежищем для самой опасной истины в мире.

Они стояли втроём среди гула ожившей аппаратуры, чувствуя тяжесть этого знания на своих плечах. Они пересекли границу не только науки, но и этики, и самой человечности. И обратной дороги не было. Только путь вперёд, в туман, где их ждало либо спасение, либо окончательная гибель. А тень «Ноотехники» за стенами подвала становилась всё ощутимее, превращаясь из угрозы в неминуемую судьбу.

Глава 14: Тени сгущаются

Утро пришло хмурое и нерешительное, затянутое одеялом низких свинцовых туч. Город просыпался медленно, и свет, пробивавшийся сквозь туман, был бесцветным и печальным. Глеб шёл к университету, вороча в голове обрывки вчерашнего кошмара. Образ пустых глаз Сергея Петровича стоял перед ним как клеймо. Он чувствовал себя причастным к убийству, хоть и понимал, что вина лежала не только на них.

Подойдя к старому корпусу, он сразу почувствовал неладное. Дверь в подвал, которую Виктор всегда тщательно запирал на массивную железную задвижку, была приоткрыта. Не взломана, не выбита – просто приоткрыта, словно кто-то вышел и небрежно притворил её за собой. По спине Глеба пробежал холодок.

Он толкнул дверь, и она бесшумно отъехала. Воздух, ударивший в лицо, был неподвижным и мёртвым. Лаборатория была осквернена.

Беспорядка не было. Ничего не было разбросано, не перевернуто. Стеллажи стояли на своих местах, приборы – на столах. Но каждый ящик был выдвинут. Каждый шкаф – распахнут. Папки с данными, аккуратно рассортированные Виктором, лежали в стопках на центральном столе, и было видно, что их перелистывали, изучали. Самые современные жёсткие диски, на которых Глеб хранил первичные данные экспериментов, исчезли. Были вынуты даже блоки памяти из старых аналоговых приборов.

Это был не грабеж. Это был тотальный, методичный обыск. Действие профессионалов, которые знали, что ищут, и не тратили времени на лишние движения.

Глеб застыл на пороге, ощущая, как у него подкашиваются ноги. Он окинул взглядом опустошённое пространство. Его взгляд упал на стол Виктора. Там, под пресс-папье, лежал чистый лист бумаги. На нем кто-то аккуратно, каллиграфическим почерком вывел всего одну фразу:

«Сорок восемь часов истекли. Ждём полный отчет. Вместе с оригиналом.»

Сердце Глеба упало. Они не просто следили. Они были здесь. В их святилище. Они дышали этим воздухом, касались их инструментов, ворошили их мысли. Чувство нарушения, поругания было настолько острым, что Глеба чуть не стошнило.

Он почти бегом бросился к выходу, на ходу набирая номер Маргариты.

– Они были здесь, – выдохнул он, едва она взяла трубку. – В «Ковчеге». Все данные украдены.

Из трубки донёсся короткий, подавленный вздох.

– Виктор знает?

– Я сейчас ему позвоню. Встречаемся у меня дома. Только осторожно, кажется, за мной следят.

Час спустя они сидели в гостиной Глеба, зашторенной от безрадостного утра. Маргарита выглядела бледной и осунувшейся. Виктор, появившийся последним, вошёл молча, его лицо было каменной маской. Он опустился в кресло, положив руки на колени.

– Они забрали всё, что можно было унести, – глухо сказал Глеб. – Все цифровые копии. Все распечатки.

– Но они не нашли главного, – тихо произнесла Маргарита.

Все посмотрели на неё.

– Они не нашли того, что осталось в нас, – она провела рукой по виску. – Они забрали данные, но не понимание. Они прочитают цифры, увидят графики… но они не видели его глаз. Они не чувствовали того… схлопывания. У них есть карта, но нет компаса.

Виктор медленно кивнул.

– Она права. Они получили сырье. Но алгоритм, ключ к его осмыслению… он здесь. – Он постучал пальцем по своей седой голове. – И здесь. – Перевел взгляд на Глеба и Маргариту. – Они знают, что мы что-то нашли. Но они не знают, что именно. И это наше единственное преимущество.

– Но они теперь знают о Сергее Петровиче, – мрачно заметил Глеб. – Они забрали его историю болезни, все мои записи по сеансу. Они поймут, что он – ключевой свидетель. Или объект.

В воздухе повисла тяжёлая пауза. Они представили, что «Ноотехника» может сделать с человеком, находящимся в состоянии «распада субстанции». Изучить. Разобрать на части. Попытаться повторить.

– Мы не можем оставаться здесь, – решительно сказала Маргарита. – Они вскрыли одну лабораторию. Вскроют и квартиры. Нас вынудят к сотрудничеству.

– Или устранят, как ненужных свидетелей, – добавил Глеб.

Виктор поднялся. В его глазах горел странный огонь – не страха, а решимости.

– Значит, мы уходим в тень. У меня есть… одно место. Старая обсерватория в горах. Заброшенная. Там есть что-то вроде лаборатории. Более примитивной, но безопасной.

– А Сергей Петрович? – спросила Маргарита. – Мы не можем бросить его.

– Мы его не бросим, – Глеб сжал кулаки. – Мы оформим его перевод в частный исследовательский стационар. Под вымышленным диагнозом. Сделаем это тихо, через доверенных людей. Если, конечно, они ещё не забрали его.

Они переглянулись, понимая, что каждая минута промедления может стоить им свободы, а Сергею Петровичу – и без того урезанного существования.

– Собирайте только самое необходимое, – распорядился Виктор. – Никаких электронных устройств. Они могут быть метками. Встречаемся на вокзале в шестнадцать ноль-ноль. И будьте осторожны. Отныне мы не учёные. Мы – цель.

Они вышли из квартиры Глеба по одному, с интервалами. На улице моросил холодный дождь. Глеб, выходя последним, окинул взглядом улицу. Темного седана на привычном месте не было. Но это не значило, что за ними не следят. Это значило, что слежка стала тоньше, невидимее. Тень сгустилась, впиталась в самые стены города, в каждый его уголок. Бегство начиналось. Но бегство не от ответа, а к нему. Им предстояло не просто скрыться. Им предстояло найти способ противостоять силе, которая хотела превратить величайшую тайну человечества в орудие власти. И время, текущее сквозь пальцы, становилось их главным врагом.

Эпилог: Тень у порога

Они встретились на заброшенной смотровой площадке на окраине города, куда ветер приносил запах дождя и далеких заводов. Город лежал внизу, как усыпанное драгоценными камнями логово, прекрасное и опасное. В его огнях тонули миллионы судеб, каждая со своей тайной, своей болью, своим уникальным узором времени. Воздух здесь был холодным и чистым, он обжигал легкие, возвращая к реальности.

Молчание нарушил тихий щелчок. У всех троих одновременно на телефонах появилось сообщение. Неизвестный номер. Текст был лаконичным и безличным, как официальное уведомление:

«Ваши исследования представляют стратегический интерес. Ждем вас с полным отчетом.»

Ни угроз, ни обещаний. Только констатация факта и требование. Это было страшнее любой агрессии. Сила, стоящая за этим сообщением, была настолько уверена в своём праве, что не считала нужным объясняться или убеждать.

Глеб медленно опустил телефон. Он смотрел на город, но видел не его, а схему Виктора, пустые глаза Сергея Петровича, мерцающие паттерны на экране томографа.

– Я всю жизнь искал сознание в нейронах, – его голос прозвучал приглушенно, словно он говорил сам с собой. – Я вскрывал черепные коробки, сканировал мозг, искал малейшую зацепку. А оно… его просто нет? Или оно везде? Не внутри, а… вокруг? Как воздух, которым мы дышим, но который нельзя удержать в руках?

В его словах не было былого цинизма. Лишь горькое прозрение и смирение перед непостижимым.

Маргарита обняла себя за плечи, пытаясь согреться. Её взгляд был прикован к району, где в частной клинике под вымышленным именем теперь находился Сергей Петрович.

– Мы не можем остановиться, – сказала она твердо. – Даже сейчас. Даже понимая, что за нами охотятся. Мы должны понять, что это было. Что мы сделали не так. Ради него. – Она кивнула в сторону невидимой клиники. – И ради всех, кто может повторить его судьбу, если мы не разгадаем эту загадку.

Виктор стоял, опираясь на перила, его седые волосы развевались на ветру. Он смотрел в ночь, и в его глазах отражались далекие огни.

– Они думают, что мы что-то изобрели, – произнес он тихо. – Создали инструмент, оружие, технологию. Они хотят чертежи. Рецепт. Они не понимают. Мы ничего не изобрели. Мы просто… заглянули в бездну. Подняли край завесы. И бездна посмотрела на нас. Теперь мы в ответе за это знание. За то, чтобы оно не стало инструментом в руках слепцов, которые захотят с его помощью ослепить весь мир.

Они стояли плечом к плечу – циничный учёный, сострадающий психолог и мудрый теоретик. Разные дороги привели их к одной точке. Теперь их пути слились в одну тропу, уводящую прочь от привычного мира, в неизвестность. Они больше не были соперниками или случайными знакомыми. Они стали заговорщиками, хранителями страшной и прекрасной тайны о самой сути человеческого бытия.

Их молчаливое единство было нарушено движением внизу. В потоке машин, медленно ползущих по ночным улицам, зажглись фары. Две одинаковые черные иномарки, до этого неподвижно стоявшие в тени, плавно тронулись с места. Они не спешили, их движение было выверенным и неотвратимым, как течение времени. И направлялись они в сторону того самого дома, где всего час назад трое учёных строили свои планы. Охота началась.

Книга 2: «Анатомия Субстанции»

Часть 1: Новые Рубежи

Глава 1: Убежище и Чертежи

В обсерватории пахло пылью веков и свежераспиленным деревом. Сквозь громадный купол, местами утративший остекление, лился лунный свет, превращая центральный зал в подобие гигантского каменного цветка, тянущегося к звёздам. По стенам, словно заснувшие драконы, высились старые телескопы, их латунные трубы покрылись благородной патиной времени. В центре этого забытого богами пространства царил странный симбиоз прошлого и будущего: на грубо сколоченных столах из сосновых досок стояло современное оборудование, мерцали экраны, тихо гудели серверы, привезённые с огромным риском.

Глеб провел рукой по холодному металлу главного телескопа. Его пальцы, привыкшие к стерильным поверхностям лабораторий, с удивлением ощущали шероховатости и следы времени. Здесь, на высоте полутора тысяч метров, время текло иначе. Оно не бежало, как в городе, а струилось медленно и величаво, как горная река. Каждая секунда была наполнена шёпотом ветра в щелях купола и тихим потрескиванием дров в железной печурке, которую они установили для обогрева.

«Совсем иная физика, – поймал он себя на мысли. – Возможно, именно здесь, вдали от электромагнитного смога городов, мы сможем разглядеть то, что ускользало от нас внизу».

Маргарита устраивала быт в небольшой боковой комнатке, когда-то служившей кабинетом директора обсерватории. Она расстилала на походной кровати шерстяное одеяло, привезенное из дома. Её движения были точными и экономными, но в глазах стояла тревога. Каждый скрип половиц, каждый порыв ветра заставлял её вздрагивать. Она ловила себя на том, что прислушивается к ночным звукам, пытаясь отличить естественные шумы старого здания от возможных шагов непрошеных гостей.

«Они найдут нас, – шептал ей внутренний голос. – Обязательно найдут. Но мы должны успеть. Мы должны понять, что с нами сделали, и как это обратить вспять».

Виктор, казалось, меньше всего волновался о безопасности. Он бродил по залу, как ребёнок в огромной песочнице, его глаза блестели от восторга. Он то заглядывал в окуляр древнего телескопа, то проверял показания портативного генератора, то что-то бормотал себе под нос, строя в уме новые теоретические выкладки.

– Идеальное место! – воскликнул он, обращаясь к обоим. – Вы только представьте! Эти стены десятилетиями впитывали в себя чистый свет звезд. Здесь нет искажающих полей, нет городской суеты. Здесь сама материя дышит иначе. Если где-то и можно заглянуть за завесу, так это здесь!

Глеб кивнул, подходя к одному из своих ящиков с оборудованием. Он достал папку с чертежами, которые успел забрать из старой лаборатории. Бумага была помята, некоторые листы порваны по краям – следы поспешного бегства.

– Нам нужно усовершенствовать томограф, – сказал он, расправляя листы на самом большом столе. – В городе мы регистрировали лишь отголоски. Здесь, я уверен, мы сможем увидеть саму ткань.

Маргарита подошла к ним, завернувшись в плед. Ночной холод пробирался даже сквозь стены обсерватории.

– А что, если они уже знают о этом месте? – тихо спросила она. – Виктор, вы уверены, что никто не следил за нами?

Старый учёный пожал плечами, но в его глазах мелькнула тень сомнения.

– Дорогая моя, в нашем положении нельзя быть уверенным ни в чём. Но мы приняли все меры предосторожности. И потом, – он обвёл рукой громадный зал, – даже если они найдут обсерваторию, у нас есть преимущество. Мы знаем эти катакомбы лучше них. А главное – мы знаем, что ищем. Они же охотятся вслепую.

Глеб внимательно изучал чертежи, его лицо озарялось отблесками экранов.

– Мне нужна ваша помощь, – обратился он к обоим. – Виктор, ваши расчеты по резонансным частотам. Маргарита, ваши наблюдения за паттернами сознания. Если мы соединим наши данные, я смогу настроить аппаратуру на регистрацию не нейронной активности, а того, что вы называете жизненной силой.

За пределами обсерватории ветер усиливался, с воем огибая древние стены. Где-то внизу, в долине, мерцали огни далеких деревень. Трое людей, затерянных в горах, стояли на пороге величайшего открытия, чувствуя на своих плечах тяжесть не только научной ответственности, но и страха перед невидимой угрозой. Они были одновременно и охотниками, и добычей, и единственной надеждой на спасение того, что делало человека человеком.

Луна, плывущая в прорехе купола, освещала их лица – уставшие, но полные решимости. Первый шаг в новой реальности был сделан.

Утро в обсерватории началось с пронзительной тишины, нарушаемой лишь мерным стуком капель о металлический подоконник – ночной дождь отступал, нехотя уступая место бледному солнечному свету. Глеб разложил на большом деревянном столе, сработанном ещё советскими мастерами, несколько листов ватмана. Чертежи выглядели чужими в этом пространстве, где каждая пылинка хранила память о звездах.

Он чувствовал странное волнение – не то предвкушение, не то тревогу. Его пальцы, привыкшие к точности, провели по изгибам схемы, и ему показалось, что бумага отзывается едва уловимым теплом. Или это было его воображение?

Маргарита и Виктор собрались вокруг стола. Виктор с любопытством наклонился, его седые волосы падали на лоб. Маргарита стояла чуть поодаль, скрестив руки на груди, как бы защищаясь от чего-то.

– Я назвал его резонансный томограф, – начал Глеб, и его голос прозвучал громче, чем он ожидал, разорвав утреннюю тишину. – Но это не совсем томограф в привычном смысле. Он не сканирует плотность тканей.

Он указал на центральный узел схемы – сложное переплетение катушек и сенсоров.

– Он настроен на регистрацию энергетических паттернов. Того, что мы условно называем жизненной силой. Основа – теория Виктора о многоуровневой структуре человека. Если каждое из тел – физическое, эфирное, астральное – имеет свою уникальную частоту вибрации, то их можно зафиксировать.

Виктор одобрительно хмыкнул, доставая из кармана свитера очки в старой оправе.

– Интересно… Очень интересно. Ты используешь принцип интерференции? Чтобы выделить сигнал из шума?