Русы. роман

Да, хорошее было время. Всё рухнуло, всё оборвалось внутри него, когда после долгих уговоров монаха Бенедикта, тягостных сомнений и раздумий, как поступить с мятежниками, он принял решение. Целый год он не решался переступить черту. Бенедикт говорил: «Это же бунт против королевской власти. Они достойны смерти». Другой его товарищ юности, священник Элизахар, глава канцелярии, вторил ему: «Есть закон, ваше величество, и по закону они должны быть казнены». «А как же милосердие? – взывала к нему его совесть. – Как же быть с идеалами справедливости и добра, которые ты исповедуешь?»

Спустя год, мучительный год сомнений, он сдался. Почему? Устал слушать свою совесть или посчитал, что негоже проявлять слабость? Он сам не знал, почему. Заговорщики были казнены или сосланы в монастырь, сводные братья пострижены в монахи, Бернар, их предводитель, был ослеплен, да так неумело, что мучился два дня, а потом умер. Он был еще совсем молод, почти мальчик. Почему-то именно страдания Бернара и его мучительная смерть особенно потрясли Людовика. Сломалось душевное равновесие. Ушли в прошлое походы, пиры и охота, осталась пустота и вопли совести, взывающие к покаянию. Он сделался мрачен, неразговорчив, больше времени проводил в уединении, молотом стучало в голове и болью отдавалось в сердце: «Mea culpa!»» – «моя вина». Не оставляла мысль о том, что кровопролитие можно было избежать, что жестокость его обрушилась на людей безвинных. Кое-кого он приказал вернуть из ссылки, сводным братьям подарил аббатства. Этот разлад между его необычной набожностью, природным миролюбием и необходимостью наказывать и казнить разрывал сердце. Он считал своим призванием заботиться о нравственности и справедливости, а вынужден был убивать. Про него говорили, что он не скор на гнев, но быстр на милость. Сам он считал себя мягким и добрым человеком. Что же случилось, как такое могло произойти? Зачем нужны были эти казни? Эти мысли мучили его несколько лет. По ночам ему снился Бернар с выколотыми глазами, из которых сочилась по щекам кровь. Бернар протягивал к нему руки и всё приближался к нему, неуверенно, наощупь, как делают слепые. Людовик всё больше приходил к пониманию, что только публичное покаяние в содеянном может облегчить его душевные страдания. Тогда он сам, без принуждения, по собственной воле и по велению совести, лишавшей его покоя, при большом стечении вельмож, светских и духовных, покаялся в грехе кровопролития. Этого тогда не понял никто. В этом покаянии увидели слабость, недостойную государя.

Вспомнился отец. Его никто бы не посмел назвать слабым государем. Людовик был совсем маленьким, когда отец возвел его в титул короля Аквитании, отправил жить в этот удел и на долгие годы забыл о нем. Детство и юность, проведенные в Аквитании, Людовик всегда вспоминал с умилением. Он любил учиться, изучал богословие, греческий и латынь, много читал, много гулял по окрестным лугам и лесам. Душевный покой с тех пор соединялся в его сознании с тишиной церкви на утренней молитве и с безмятежным мечтательным созерцанием природы. Воспитывали его монахи и священники. Там он познакомился и сдружился с королевским библиотекарем Эббоном, ныне архиепископом Реймским, монахом Бенедиктом и священником Элизархом, которых позже сделал своими советниками.

Отец вспомнил о нем, когда Людовик вошел в возраст мужчины. Наверное, раньше он был ему не интересен. Людовик стал жить при королевском дворе в Аахене и пристрастился ходить с отцом на охоту. Он был высок, крепок телом, хорошо стрелял, и, видимо, отцу это нравилось, хотя особой любви к сыну никогда не высказывал. Для Людовика же он был всё же в большей степени императором, нежели отцом. В скором времени отец женил его на красавице алеманке* и заставлял каждый год участвовать в военных походах и принимать посольства. Хотя внутренне Людовик так и не изменился. Не влекли его ни звон оружия, ни пиры, ни пышность государственных собраний. Ему претило, что при дворе кормились проститутки, содержанки и даже мальчики для придворных утех. Ему было стыдно за своих сестер, меняющих любовников словно гардероб. А отец на это смотрел сквозь пальцы и сам, помимо жен, заводил и наложниц.

Сейчас, спустя многие годы, Людовик понимал: они с отцом просто были очень разными. Отец в отличие от него никогда не сомневался в правильности своих решений, никогда не копался в своей совести, а считал, что, если что-то сделано, значит так тому и быть, и уж конечно не каялся никогда. Отец был верующим человеком, но всегда ставил интересы государства выше церковных. Людовик умом понимал всё это, но сердцем не мог отречься от того, что он называл в человеке нравственным и богоугодным.

Да, отец. Когда отец умер, а Людовик взошел на престол, он выгнал из столицы всех блудниц, сестер отправил в монастырь, их любовников выслал на окраины империи, вычистил от скверны королевский двор в Аахене. Да только Град Божий, страну, где процветают человеколюбие, милосердие и справедливость, так и не выстроил. Наверное, легче собрать по кускам великую империю, как отец, чем привести людей к богу. В этом и была его цель: объединить людей не в границах империи, как делал его отец, а духовно – в их вере, в стремлении к любви и к Господу. Жаль, что этого никто не понял. И становилось на душе горько и стыдно от своего бессилия.

Людовик прислушался. Архиепископы, зачитывающие его прегрешения, замолчали в ожидании. «Виновен», – выдохнул он и снова погрузился в воспоминания.

Дети собрали войско и пошли войной на отца. Как же так? Грех ведь какой. «Прости их, Господи, ибо не ведают, что творят. Меня суди. Я виновен. Моя вина», – шептал Людовик. Кто-то в толпе услышал последние слова и жалостно вздохнул.

Всё началось после смерти жены. Людовик женился во второй раз – на Юдифь* из баварского клана Вельфов. Выбор пал на нее, когда по примеру византийских императоров он устроил смотрины невест среди самых знатных красавиц королевства. В 819 году Юдифь стала императрицей. Говорят, что с этого времени не он, а она управляла государством. Пусть говорят. Конечно, он исполнял ее прихоти: возвышал ее родственников и друзей, раздавал им земли, должности и привилегии. Как же иначе? – он любил ее. Он приблизил ко двору ее любимца и близкого друга графа Бернарда Септиманского. Пусть за его спиной шептались, что друг этот слишком близкий к императрице. Он никогда не верил этим слухам.

Через четыре года у них родился мальчик. Его назвали Карлом – в честь деда. И снова встал вопрос о переделе наследства, о новом разделе империи. И снова были сомнения, и опять с разных сторон близкие люди давали ему советы. Бенедикт и Элизар уже не пользовались прежним влиянием, но Людовик выслушивал и их. «Новый раздел империи погубит королевство. Всё, что собрал войнами, переговорами и посулами Карл Великий, будет разрушено. Не будет больше единого христианского народа», – говорили они. «Ты хочешь обделить нашего сына? Ты хочешь лишить его наследства?» – шептала, внушала, кричала чуть ли не каждый день императрица. Порой Людовику казалось, что он сходит с ума от этой неопределенности, непонимания, что же важнее, от этого противоречия между самим собой, отцом и государем, от необходимости выбора. Так продолжалось несколько лет, но, чем старше становился Карл, тем сильнее Людовик привязывался к нему. Отцовскую любовь, недополученную от своего отца и недодаденную старшим сыновьям, он всю, целиком, с избытком, без остатка перенес на младшего сына Карла.

Было объявлено о новом разделе империи: Швабию, северную провинцию Италийского королевства, Людовик передал Карлу. Это вызвало возмущение старшего – Лотаря, посчитавшего, что у него отнимают собственность, и вокруг него тут же сплотились все недовольные. Снова были заговоры, мятежи, суды и наказания бунтовщиков. Людовик больше никого не казнил, лишь отправлял в ссылки. Нарыв на теле империи зарубцевался на время, но не исчез, а вызревал, чтобы прорваться в любой момент гноем.

Спустя два года этот момент настал. Бунтовал Лотарь, подняли мятеж младшие сыновья – Пипин и Людовик Юный. Дело дошло до открытого противостояния. Войска императора и войска его сыновей встретились на Красном поле. Но сражение не состоялось. Когда утром, в день предстоящей битвы, Людовик вышел из своего шатра, его лагерь оказался пуст: все его сторонники ушли, кто на противоположную сторону, кто прятаться по домам. Кого-то перекупили, кто-то просто ушел, – Людовика предали все. Он огляделся и пошел сдаваться в лагерь своих сыновей. Больше других неистовал Лотарь. Он перевез отца в Компьен, затем в Суассон, где и состоялся показательный суд над поверженным императором.

Накрапывал осенний дождик. Толпа расходилась, судилище было закончено. Людовика под стражей отвели в темницу.

Мытарства продолжались. Людовика держали в каменном мешке как опасного преступника. Меж тем, в разных частях империи объединялись его сторонники. Унизительное судилище вместо того, чтобы, как задумывалось, опозорить короля, создало ему ореол мученика, жертвы неблагодарных сыновей. Растоптанный король не внушал уважения, но вызывал жалость и сострадание. Большинство прелатов не приняли свержение короля, помазанного Папой. Опасаясь усиления власти старшего брата, младшие тоже перешли на сторону императорской партии. И снова люди были готовы взяться за оружие, и снова Людовик остановил их, отвергнув возможность своего освобождения через насилие. Он словно дал себе зарок больше не проливать кровь.

Лотарь бежал в Италию. Людовик был торжественно коронован в Сен-Дени, а затем повторно помазан на царствие в Меце. Семь архиепископов пели псалмы, а Эббон Реймский во всеуслышание объявил, что Людовик был смещен незаконно. От преследования своих врагов он отказался.

Вроде бы всё успокоилось и вернулось на круги своя. Только в душе короля была пустота. Он чувствовал себя старым и никому не нужным.

*Карл Великий – король франков, основатель империи Каролингов, охватывавшей территории нынешней Франции, Германии и Италии, правил с 768г. по 814г.

*алеманка – уроженка германского народа

*Юдифь – супруга Людовика Благочестивого, императрица с 819г. по 842г.

III

– Вам не повезло, князь, – продолжал митрополит Феодосий. – Принимать нас будет император, а решает всё теперь его супруга. Король Людовик, как я слышал, сильно сдал за последние годы и со всё большей апатией относится к власти. Практически он перестал заниматься государственными делами и переложил их на Юдифь и своих приближенных. Всё свободное время он посвящает молитве и пению псалмов. И еще много времени проводит со своим младшим сыном Карлом. Мне кажется, все его неосуществившиеся мечты о Граде Божьем, вся его любовь к людям, нерастраченная и непонятая, обратились теперь на этого мальчика. Возможно, это его единственная радость в жизни.

Борислав впервые задумался о том, что власть может не только возвысить человека, но и раздавить его. Он думал о том, что предать могут самые близкие люди, о том, что чем выше поднимается человек, тем больше становится вокруг него зависти и лицемерия. Он не понимал, как можно пойти против родного отца из-за каких-то обид, как можно поднять руку или, тем более, оружие против того, кто тебя породил, из-за того, что недодали, обделили или недолюбили.