Последняя константа

Но Северин знал этот прибор. Он не давал ложных показаний.

Что-то произошло в тот момент, когда фаг перешёл в суперпозицию. Что-то, чего не должно было быть.

Выброс энергии? Откуда? Система была изолирована – полностью, абсолютно. Никакой энергии не могло входить или выходить.

И всё же.

Северин запустил анализ аномалии. Компьютер думал несколько секунд – долго по его меркам, – а потом выдал результат.

ЭНЕРГЕТИЧЕСКАЯ АНОМАЛИЯ ВЕЛИЧИНА: 1.7 × 10⁻²⁵ Дж ИСТОЧНИК: НЕ ОПРЕДЕЛЁН НАПРАВЛЕНИЕ: ВЫБРОС ИЗ СИСТЕМЫ

Выброс. Не ввод – выброс. Что-то покинуло систему в момент создания суперпозиции.

Но что?

Северин перечитал данные. Величина была ничтожной – меньше энергии одного фотона видимого света. Практически неизмерима. Наверняка ошибка прибора.

И всё же.

Он сохранил данные в отдельный файл, пометил его как «требует анализа» и закрыл. Потом посмотрел на часы.

18:32.

Четыре часа назад мир изменился. А он сидел здесь, в пустой лаборатории, глядя на непонятную аномалию величиной в одну стомиллиардную часть джоуля.

Завтра, – подумал он. – Разберусь завтра.

Он встал, выключил терминал, направился к двери. Из комнаты отдыха доносился смех – приглушённый расстоянием, но различимый.

Северин остановился у порога. Обернулся, посмотрел на лабораторию – на ряды оборудования, на экраны, на камеру изоляции в центре зала. Всё было тихо, спокойно, обыденно.

Никаких признаков того, что здесь произошло нечто невозможное.

Мы переступили границу, – снова подумал он. – Что найдём на той стороне?

Вопрос остался без ответа. Северин вышел из лаборатории, закрыв за собой дверь.

В изоляционной камере, в абсолютном холоде криостата, бактериофаг Т4 ждал. Он больше не был в суперпозиции – квантовая магия рассеялась, оставив только обычную материю, подчиняющуюся обычным законам.

Но где-то – в структуре реальности, которую люди ещё не научились измерять, – что-то изменилось.

Крошечный сдвиг. Почти незаметный.

Первая трещина.

Той ночью Северин всё-таки уснул – впервые за трое суток.

Ему снилась лаборатория. Снилась интерференционная картина на экране – только она была другой, неправильной. Кольца расходились не от центра, а словно стекались к нему, сжимаясь всё теснее и теснее, пока весь экран не превратился в одну точку – ослепительно белую, невозможно яркую.

И в этой точке было что-то.

Что-то смотрело.

Северин проснулся рывком, с бешено колотящимся сердцем. В комнате было темно – часы показывали 03:17. Он лежал на узкой койке в комнате отдыха, глядя в потолок, и пытался вспомнить, что ему снилось.

Но сон ускользал, растворялся, как утренний туман.

Осталось только ощущение.

Что-то смотрело.

Северин сел, протёр лицо ладонями. Это было абсурдно – он не верил в предзнаменования, в вещие сны, во всю эту мистическую чушь. Сон был просто сном. Результатом стресса и недосыпа.

И всё же.

Он встал, вышел в коридор. Холодный воздух обжёг лёгкие – кондиционер работал на полную мощность.

Лаборатория была в конце коридора, за двумя поворотами. Северин шёл туда, не зажигая основного света, – аварийных ламп было достаточно.

У двери лаборатории он остановился. Приложил ладонь к замку, дождался, пока система распознает отпечаток.

Дверь открылась.

Лаборатория была пуста и тиха. Экраны погашены, только дежурные индикаторы мерцали в темноте – зелёные, красные, жёлтые.

Северин подошёл к центральному терминалу. Включил его, дождался загрузки. Открыл файл с аномалией, который сохранил вечером.

ЭНЕРГЕТИЧЕСКАЯ АНОМАЛИЯ ВЕЛИЧИНА: 1.7 × 10⁻²⁵ Дж ИСТОЧНИК: НЕ ОПРЕДЕЛЁН НАПРАВЛЕНИЕ: ВЫБРОС ИЗ СИСТЕМЫ

Он смотрел на эти строчки – долго, неподвижно. Потом закрыл файл.

Завтра, – снова подумал он. – Всё завтра.

Но где-то в глубине сознания – там, где рациональность уступала место чему-то более древнему, – голос шептал:

Уже не завтра. Уже сегодня.

Уже началось.

Северин выключил терминал. Вышел из лаборатории. Вернулся в комнату отдыха, лёг на койку, закрыл глаза.

До рассвета оставалось четыре часа.

Он не знал, что за эти четыре часа в далёком космосе – там, где никто ещё не смотрел, – звёзды начали менять цвет.

Часть I: Открытие

Глава 1. Неправильные звёзды

Станция «Предел», 120 а.е. от Солнца. 7 октября 2142 года. 03:17 по бортовому времени.

Спектрометр лгал.

Мира Чен смотрела на экран, и экран смотрел на неё в ответ – холодным голубоватым светом, в котором плавали линии поглощения водорода. Серия Бальмера: H-альфа, H-бета, H-гамма. Знакомые пики, которые она видела тысячи раз за двадцать шесть лет работы в астрофизике.

Только сейчас они были не там, где должны были быть.

Она потёрла глаза. Три часа ночи по бортовому времени – хотя здесь, на краю Солнечной системы, понятие «ночь» было чистой условностью. Солнце отсюда выглядело просто яркой звездой, не ярче Венеры с Земли. Никакого дня и ночи – только бесконечная темнота, расчерченная далёкими огнями.

И спектральные линии, которые сместились на 0,003 нанометра.

Мира встала из кресла, прошлась по обсерватории. Небольшое помещение – шесть метров на восемь, – заставленное оборудованием: главный спектрограф, массив детекторов, терминалы обработки данных. Единственное окно – вернее, иллюминатор – выходило на внешнюю антенну, но Мира давно перестала смотреть в него. Там не было ничего, кроме звёзд.

Звёзд, которые вели себя неправильно.

Она вернулась к терминалу, запустила повторную калибровку. Это было первое, чему учили на первом курсе: если данные не сходятся – проверь прибор. Спектрометр на «Пределе» был одним из лучших в Солнечной системе: разрешение 0,0001 нанометра, криогенное охлаждение матрицы, автоматическая компенсация доплеровского сдвига. Ошибка была маловероятна.

Но возможна.

Калибровка заняла двенадцать минут. Мира ждала, глядя на индикатор прогресса и слушая тихое гудение вентиляции. Станция «Предел» никогда не была по-настоящему тихой – всегда что-то работало, жужжало, щёлкало. Шесть человек экипажа, восемнадцать месяцев до смены, сто двадцать астрономических единиц от Земли.

Край обитаемой Вселенной. Почти.

Калибровка завершилась. Мира посмотрела на результат.

Спектрометр работал идеально. Погрешность – в пределах заводских допусков. Никаких сбоев, никаких аномалий в самом приборе.

Значит, проблема была не в приборе.

Она снова вызвала спектр Бетельгейзе. Красный сверхгигант в созвездии Ориона, шестьсот пятьдесят световых лет от Земли. Один из самых изученных объектов на небе – тысячи статей, миллионы наблюдений, каждая спектральная линия каталогизирована и описана.

И сейчас эти линии были смещены.

Не сильно. Не так, чтобы кричать о революции. Но достаточно, чтобы Мира почувствовала, как что-то холодное шевельнулось в груди.

Она открыла архив наблюдений – данные за последние три месяца. Вызвала спектр Бетельгейзе месячной давности. Наложила на сегодняшний.

Смещение было очевидным.

Два месяца назад. То же самое. Смещение меньше, но есть.

Три месяца. Ещё меньше. Но всё равно заметно, если знать, куда смотреть.

Мира откинулась в кресле. Сердце билось чуть быстрее обычного – она чувствовала пульс в висках, в кончиках пальцев.

Дрейф, – подумала она. – Спектральные линии дрейфуют.

Но этого не могло быть. Спектральные линии определялись фундаментальными константами – постоянной тонкой структуры, массой электрона, зарядом протона. Вещами, которые не менялись. Не могли меняться. На этом держалась вся физика, вся химия, вся Вселенная.

И всё же.

Она потянулась к клавиатуре, чтобы вызвать спектры других звёзд, – и замерла.

За стеклянной перегородкой, отделявшей обсерваторию от коридора, кто-то стоял.

Юрий Волков. Бортинженер. Сорок два года, коренастый, с вечно усталым лицом и руками, которые, казалось, могли починить что угодно. Он стоял в коридоре и смотрел куда-то сквозь неё – не на неё, а именно сквозь, словно видел что-то за её спиной.

Мира встала, подошла к двери, открыла её.

– Не спишь?

Юрий моргнул. Его взгляд сфокусировался на ней – медленно, словно он выплывал из глубокой воды.

– Нет. Ты тоже.

Это не было вопросом.

– Калибрую спектрометр.

– В три ночи?

– Не спалось.

Юрий кивнул. Он выглядел… странно. Мира не могла подобрать слова. Не больным – скорее потерянным. Как человек, который вышел из дома за чем-то важным и забыл, за чем именно.

– Что-то случилось? – спросила она.

– Нет. – Он помолчал. – Не знаю. Просто…

Он не закончил. Посмотрел вдоль коридора – в сторону жилого блока – с тем же странным выражением.

– Просто что?

– Ничего. – Юрий потёр лицо ладонью. – Проснулся и не смог уснуть. Такое бывает.

– Бывает, – согласилась Мира.

Они постояли в молчании. Коридор тянулся в обе стороны – узкий, с низким потолком, освещённый тусклыми панелями. Стандартная архитектура дальних станций: минимум пространства, максимум функциональности. После полутора лет здесь Мира знала каждый сантиметр этих стен.

– Что-то не так со звёздами, – сказала она.

Сама не знала, зачем. Слова вырвались раньше, чем она успела их обдумать.

– Со звёздами всегда что-то не так, – ответил Юрий. – На то они и звёзды.

Он попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой, ненастоящей. Потом кивнул ей – коротко, почти механически – и пошёл дальше по коридору.

Мира смотрела ему вслед. Что-то в его походке… Он шёл медленно, словно каждый шаг давался с усилием. И несколько раз оглянулся – не на неё, а на двери кают, мимо которых проходил.

Словно искал кого-то.

Мира вернулась в обсерваторию, закрыла дверь. Село обратно в кресло. Посмотрела на экран, где всё ещё висел спектр Бетельгейзе с его неправильными линиями.

Потом, – подумала она. – Разберусь с Юрием потом.

Сейчас были вещи важнее.

К пяти утра Мира проверила спектры двадцати трёх звёзд.

Все показывали смещение.

Не одинаковое – величина варьировалась от звезды к звезде, – но направление было одним и тем же. Линии серии Бальмера сдвигались в синюю сторону. Линии серии Лаймана – в красную. Закономерность, которая не могла быть случайной.

Мира сидела перед терминалом, глядя на таблицу с данными. Двадцать три строки. Двадцать три звезды. Двадцать три подтверждения того, что мир вокруг неё сходил с ума.

Или она сама.

Она встала, подошла к иллюминатору. За толстым стеклом – точнее, многослойным композитом, способным выдержать микрометеорит, – висела бесконечность. Звёзды не мерцали здесь, на краю системы, – атмосферы не было. Они горели ровно и холодно, как светодиоды на панели приборов.

Бетельгейзе была там, где и должна быть, – яркая оранжевая точка в Орионе. Только теперь Мира знала: она была слишком оранжевой. Чуть-чуть. На долю процента. Недостаточно, чтобы заметить глазом.

Достаточно, чтобы изменить всё.

Постоянная тонкой структуры, – думала она. – Альфа. 1/137. Число, которое определяет, как свет взаимодействует с материей.

Если альфа менялась – даже на миллионную долю, – это означало, что менялись правила. Те самые правила, на которых держалась Вселенная. Электромагнитное взаимодействие, химические связи, сама структура атомов.

Бред.

Мира отвернулась от иллюминатора. Прошлась по обсерватории – три шага в одну сторону, три в другую. Тесно. Здесь всегда было тесно, но сейчас стены давили особенно сильно.

Нужно было поговорить с кем-то. Рассказать о том, что она нашла. Услышать, что это ошибка, что она упустила что-то очевидное, что спектрометр всё-таки барахлит.

Но кому?

Игорь Марков, командир станции, был администратором, не учёным. Хороший человек, надёжный, но он не отличил бы серию Бальмера от серии Фурье. Елена Ким, врач, – то же самое. Юрий… Юрий был инженером, но в его глазах сегодня ночью было что-то такое, что Мира не хотела к нему идти.

Оставались двое: Сергей Павлов, планетолог, и Анна Рейес, специалист по космическому излучению. Оба – учёные. Оба поймут, о чём она говорит.

Мира посмотрела на часы. 05:23. Рано. Но не слишком.

Она вызвала на экран расписание. Анна должна была дежурить в отсеке мониторинга с шести. Сергей – в геологической лаборатории с семи.

Анна, – решила Мира. – Сначала Анна.

Она сохранила данные на личный носитель, выключила терминал. Постояла ещё секунду, глядя на тёмный экран.

Что-то менялось. Она чувствовала это – не разумом, а чем-то более древним, глубинным. Тем же чувством, которое заставляло предков вздрагивать при звуке треснувшей ветки в ночном лесу.

Опасность.

Мира вышла из обсерватории.

Станция «Предел» была построена двенадцать лет назад – амбициозный проект Международного космического агентства, призванный раздвинуть границы человеческого присутствия. Сто двадцать астрономических единиц от Солнца – дальше, чем «Вояджеры», дальше, чем любой пилотируемый аппарат в истории.

Здесь, на самом краю гелиопаузы, солнечный ветер встречался с межзвёздной средой. Здесь можно было изучать космос без помех, создаваемых Солнцем. Здесь шесть человек жили и работали восемнадцать месяцев подряд, прежде чем их сменяла следующая команда.

Мира была здесь уже четырнадцать месяцев. До ротации оставалось четыре.

Она шла по коридору жилого блока, мимо закрытых дверей кают. Маркова. Ким. Павлова. Рейес. Волкова. Своя собственная.

И ещё одна дверь – в самом конце коридора.

Мира остановилась.

Она проходила мимо этой двери каждый день. Дважды, трижды, десять раз. Никогда не обращала внимания. Дверь как дверь – такая же, как остальные, с номером и табличкой.

Только сейчас что-то царапнуло сознание. Что-то неправильное.

Она подошла ближе. Посмотрела на табличку.

Каюта 7.

Шесть членов экипажа. Шесть кают. Номера с первого по шестой.

Откуда взялась седьмая?

Мира стояла перед дверью, чувствуя, как холодок пробегает по позвоночнику. Это было абсурдно. Она жила на этой станции четырнадцать месяцев. Проходила этим коридором сотни раз. Почему она только сейчас…

Потому что не смотрела, – подсказал голос в голове. – Потому что не было причины смотреть.

Она протянула руку к панели замка. Пальцы дрожали – едва заметно, но она чувствовала эту дрожь.

Не сейчас, – сказала она себе. – Сначала Анна. Спектры. Потом разберёшься с дверью.

Но рука уже легла на панель.

Замок мигнул красным. Доступ запрещён.

Мира отдёрнула руку, словно обожглась. Постояла ещё секунду, глядя на дверь с номером семь. Потом развернулась и быстро пошла прочь.

Потом. Всё потом.

Анна Рейес была невысокой женщиной лет тридцати пяти, с короткими тёмными волосами и вечно прищуренными глазами – следствие многолетней работы с мониторами. Когда Мира вошла в отсек мониторинга, Анна сидела перед стеной экранов, на которых ползли графики космического излучения.

– Рано, – сказала она, не оборачиваясь. – Ещё полчаса до твоей смены.

– Не моя смена. Мне нужно показать тебе кое-что.

Анна повернулась в кресле. Посмотрела на Миру – внимательно, оценивающе.

– Ты в порядке? Выглядишь…

– Я не спала. Неважно. Посмотри на это.

Мира протянула ей носитель данных. Анна взяла его, вставила в терминал. На экране появилась таблица со спектрами.

– Что я должна увидеть?

– Смещение линий поглощения. Серия Бальмера, серия Лаймана. Все звёзды, которые я проверила.

Анна склонилась к экрану. Прокрутила таблицу вниз, потом вверх. Нахмурилась.

– Это… много.

– Двадцать три источника. Все показывают один и тот же паттерн.

– Ты проверила калибровку?

– Дважды. Спектрометр в норме.

Анна помолчала. Вызвала на экран один из спектров – Бетельгейзе. Наложила на него эталонный спектр из базы данных.

Смещение было очевидным.

– Чёрт, – сказала она тихо.

– Да.

– Это не может быть…

– Я знаю.

Они смотрели на экран вместе – две женщины перед стеной данных, которые не должны были существовать.

– Доплер? – предположила Анна. – Движение источников?

– Нет. Смещение не соответствует доплеровскому эффекту. Разные линии сдвигаются по-разному.

– Гравитационное красное смещение?

– То же самое. Паттерн не тот.

Анна откинулась в кресле. Потёрла виски.

– Тогда что?

Мира не ответила. Она знала ответ – единственный ответ, который объяснял все данные. Но произнести его вслух означало признать, что мир, в котором она жила сорок восемь лет, был не тем, чем казался.

– Константы, – сказала она наконец. – Фундаментальные константы. Если они дрейфуют…

– Константы не дрейфуют, – перебила Анна. – На то они и константы.

– Я знаю.

– Это основа физики. Основа всего. Если константы меняются…

– Я знаю.

Тишина. За стеной экранов тихо гудело оборудование. Где-то в глубине станции что-то щёлкнуло – автоматика, переключающая системы.

– Нужно больше данных, – сказала Анна наконец. – Независимые измерения. Другие методы.

– Согласна.

– И нужно сообщить на Землю.

Мира кивнула. Сообщить на Землю – это означало восемь часов задержки в одну сторону. Шестнадцать часов на ответ. Если им вообще поверят.

– Сначала – проверка, – сказала она. – Собственные измерения. Потом – отчёт.

– Хорошо.

Анна встала, подошла к другому терминалу. Начала вводить команды.

– Я подниму данные по космическому излучению, – сказала она. – Если константы меняются, это должно отразиться на энергетических спектрах частиц.

– Я проверю химические эксперименты. Реакции в лаборатории.

– Сергей?

– Разбужу его.

Мира направилась к двери. Остановилась на пороге.

– Анна.

– Да?

– Никому пока. Только мы трое.

Анна кивнула. В её глазах было что-то новое – то же самое, что Мира чувствовала сама. Страх. Понимание того, что они, возможно, стоят на пороге чего-то огромного.

И, возможно, ужасного.

Сергей Павлов отреагировал так, как Мира и ожидала: скептически.

– Ты хочешь сказать, что фундаментальные константы Вселенной… просто меняются?

– Я хочу сказать, что данные показывают смещение спектральных линий, которое невозможно объяснить иначе.

– Всегда есть другое объяснение.

– Тогда найди его.

Они стояли в геологической лаборатории – тесном помещении, заваленном образцами межзвёздной пыли и оборудованием для их анализа. Сергей был крупным мужчиной с седеющей бородой и руками, привыкшими к тонкой работе с микроскопами.

– Хорошо, – сказал он наконец. – Допустим, ты права. Допустим, константы дрейфуют. Что это значит?

– Не знаю. Пока – не знаю.

– Но у тебя есть теория.

Мира помолчала. Теория у неё была – смутная, недооформленная, больше похожая на интуицию, чем на научную гипотезу.

– Если постоянная тонкой структуры меняется, – сказала она медленно, – это влияет на всё. Атомные спектры. Химические связи. Ядерные реакции.

– Звёзды.

– Да. Звёзды.

Сергей нахмурился.

– Звёзды светят миллиарды лет. Если бы константы менялись, мы бы заметили это давно.

– Может, изменения начались недавно.

– Насколько недавно?

– Не знаю.

Снова молчание. Сергей подошёл к своему рабочему столу, порылся в бумагах. Достал планшет с какими-то графиками.

– Вот, – сказал он. – Я делал изотопный анализ пыли из облака Оорта. Смотри на соотношение углерода-12 и углерода-13.

Мира взяла планшет. Графики ничего ей не говорили – это была не её специальность.

– И что?

– Соотношение аномальное. Я списал это на локальные условия, но если константы меняются… – Он замолчал. – Ядерные реакции, которые создают эти изотопы в звёздах, зависят от тех же констант. Если они дрейфуют…

– Соотношение изменится.

– Да.

Они посмотрели друг на друга. Трое учёных на краю Солнечной системы, держащих в руках данные, которые не должны были существовать.

– Нужно сообщить на Землю, – сказал Сергей.

– Я знаю. Но сначала…

Дверь лаборатории открылась. На пороге стоял Игорь Марков – командир станции, невысокий человек с военной выправкой и аккуратными усами.

– Доброе утро, – сказал он. – Рано вы сегодня.

Мира и Сергей переглянулись.

– Работа, – сказала Мира.

– Работа. – Марков кивнул. – Мира, зайди ко мне после завтрака. Есть вопрос по расписанию.

– Хорошо.

Марков ушёл. Дверь закрылась за ним.

– После завтрака, – повторил Сергей. – Думаешь, успеем?

– Придётся.

Завтрак на станции «Предел» был коллективным ритуалом – единственным временем, когда весь экипаж собирался вместе. Шесть человек за одним столом в небольшой кают-компании, пакеты с регидратированной едой, разговоры ни о чём.

Мира сидела на своём обычном месте, механически ковыряя что-то, что предположительно было омлетом. Аппетита не было. Мысли крутились вокруг спектральных линий, изотопных соотношений, констант, которые не должны были меняться.

– Ты в порядке?

Елена Ким, врач, сидела напротив. Она смотрела на Миру с профессиональным беспокойством – тем самым взглядом, который означал: «Я вижу, что что-то не так, и я подожду, пока ты расскажешь».

– Не спала, – ответила Мира. – Работала допоздна.

– Это я заметила. Что-то интересное?

– Возможно.

Елена кивнула, не настаивая. Она была хорошим врачом – и ещё лучшим психологом, хотя официально на станции не было штатного психолога. На дальних станциях каждый выполнял несколько функций.

На другом конце стола Юрий молча ел свою порцию. Он выглядел ещё более потерянным, чем ночью, – тени под глазами, взгляд, блуждающий по комнате.

– Юрий, – позвала Елена. – Ты тоже не спал?

Он поднял голову. Посмотрел на неё – секунду, две – словно не сразу понял вопрос.

– Плохо спал, – сказал он наконец. – Снилось что-то.

– Что?

– Не помню. – Он вернулся к еде. – Просто… пустота.

Мира заметила, как Елена нахмурилась. Врач что-то записала в планшет – наверняка пометку для личного дела. Бессонница, странные сны, рассеянность. Симптомы, которые могли означать что угодно – от банального стресса до начала космической депрессии.

Или что-то совсем другое.

– Игорь, – сказала Мира, поворачиваясь к командиру. – Ты хотел поговорить о расписании.

– После завтрака, – ответил Марков. – Не срочно.

Но было срочно. Мира чувствовала это – давление времени, которого становилось всё меньше. Хотя она не знала, времени на что.

Завтрак закончился. Экипаж разошёлся по рабочим местам. Мира задержалась в кают-компании, дожидаясь, пока Марков освободится.

– Ну, – сказал он, когда они остались одни. – Расписание.

– Да?

– Мне нужно перенести твоё наблюдательное время на следующую неделю. Анна просит дополнительные часы для калибровки детекторов.

– Нет.

Марков поднял бровь.

– Нет?

– Мне нужно это время. Сейчас. Сегодня.

– Мира…

– Игорь. – Она посмотрела ему в глаза. – Я нашла что-то. Что-то важное. Мне нужно время, чтобы проверить.

Он помолчал. Марков был неплохим командиром – не гением, но достаточно умным, чтобы понимать, когда учёным нужно дать свободу.

– Насколько важное?

– Не знаю пока. Но если я права… – Она замолчала. – Если я права, это может изменить всё.

Марков смотрел на неё долго. Потом кивнул.

– Хорошо. Твоё время – твоё время. Но я хочу знать, что происходит.

– Узнаешь. Как только у меня будут данные.

Она вышла из кают-компании и направилась в обсерваторию.

День прошёл в работе.

Мира, Анна и Сергей собирали данные – независимо друг от друга, разными методами. Спектры звёзд. Энергетические распределения космических лучей. Изотопные соотношения в межзвёздной пыли. Три разных подхода, три разных набора измерений.

И все они показывали одно и то же.

К вечеру – по бортовому времени – они собрались в обсерватории. Три человека перед экраном, на котором были сведены все данные.

– Это реально, – сказала Анна. – Я не нашла ошибки.

– Я тоже, – подтвердил Сергей.

Мира молчала. Смотрела на графики, на цифры, на кривые, которые расходились там, где должны были совпадать.

Константы менялись. Не быстро – на миллионные доли процента в год. Но менялись. Дрейфовали.

Словно кто-то крутил регуляторы Вселенной.

– Нужно сообщить на Землю, – сказала Анна.