Привести себя из прошлой жизни

Знаешь, до меня только что дошло, что я всё это время жила в ощущении беспомощности и страха того, что не могу себя как-либо защитить от них. Я поверила в то, что это моя участь – убегать и уклоняться от тех, кто словно захватил/завоевал, скорее обманным или угодническим путём, применив манипуляции, оказался в выгодном положении перед тем, кто является для меня доверенным лицом. Доверенным лицом по факту великого случая. Просто потому что мы оказались в одной лодке давно утонувшего корабля под названием «Моя семья». А была ли она мне на самом деле семьёй? Была ли в ней та защита и безопасность, которую я всегда искала и ожидала от близкого ко мне человека? Был ли кто-нибудь по-настоящему близок ко мне когда-либо?

Когда мне было три года, я чувствовала, что живу на «базаре». Правда, тогда я не знала, что это можно сравнить с базаром, спустя время понимаю, что атмосфера идентична. Это значит, что она была непостоянная, небезопасная. В ней всегда происходило какое-то движение, в ней происходили перемены, у меня было ощущение, что вот-вот придёт какой-нибудь удобный дядя, которому меня и отдадут, и я должна быть готова не потеряться среди других людей, не потерять сноровки, готовности выполнять команды и прелестного вида. Иначе меня понизят в должности и будут забирать у меня больше здоровья и благополучия за те же самые обязательства.

Ощущение, словно мне выдуло слёзы из глаз. Это вынужденные слёзы, я всячески старалась их сдержать, но тиран тиранил меня именно с той целью, чтобы у меня потекли слёзы. Он этого очень хотел. Наверное, только так он мог ощущать значимость и ценность своей жизни. Наверное, только так он мог ощущать, что победил своего внутреннего врага. Получается, моё желание ощутить боль за весь мир не было моим изначальным желанием. Я получила его тогда, когда прошла через ситуацию:

Когда мне было около 10 лет, моя мама избила меня, так как это было не в первый раз – я не заплакала, я смирилась с болью сразу. И когда она в порыве злости спросила меня: «Что? Не больно? Тебе добавить ещё?» – я подумала о том, что её главная цель – доставить мне боль.

Я почувствовала разочарование, страх, бессилие, беззащитность, изумление, тупик, любопытство.

Я ощутила себя Иисусом Христом, который делал как лучше из всего, что видел, а получал огромную жестокость. Я подумала, что меня ждёт такая же участь, и если я буду следовать Богу и его заповедям, то и окажусь примерно там же, где и Иисус. Потом я подумала о том, что я и не хочу поступать так, как будет против людей и против человечества. Я стала относиться со вниманием к чувствам других людей, посвятив себя тому, чтобы сдержать их гнев и надеясь на то, что избегая вспышек гнева и страха, я проживу спокойную и радостную жизнь. Я поступала так, как велело мне сердце и моё великодушие, но страх и предвкушение грандиозной и мучительной смерти поглощали меня изнутри. Когда я оставляла себе свою тишину и радость от того, что вокруг нет насилия, я ощущала, что скоро произойдёт наступление какого-то неминуемого события. Я не понимала, что могу сделать, чтобы предотвратить это и моя внутренняя система безопасности запускала аутоиммунную борьбу с «врагами», то есть против самой себя.

Я чувствовала себя неживой в родительской семье. Я чувствовала, что не жить – единственный способ выжить здесь. Я пробовала заниматься творчеством, музыкой, танцами. И, наверное, эти занятия помогли мне сократить моё время этой полной мучительных ожиданий жизни. Кажется, я потеряла свой безопасный мир. Не было такой ситуации, где мир разделился на «до и после», была скорее такая картина, когда у меня было всё, а потом самые близкие люди стали насильно отбирать то, что делало меня живой, то, что доставляло мне радость. Когда я завершала своё творческое занятие, я словно оказывалась в реальности ужаса и предательства. И каждый раз это было очень мучительно, словно я сама себе устраивала предательство тем, что каждый раз пыталась порадоваться и найти своё единение с собой и миром. Становилось так страшно, когда я получала то, что хочу, потому что рядом со мной в момент радости не было никого. Моя радость разбита где-то там, в одной ситуации, которую я ощущаю так, словно меня размазали по жизненному стеклу как паштет из коричневой массы.

«Ты не сможешь съесть торт, я намажу говном твои руки.»

Когда я росла и в нашей семье появился отчим, я столкнулась с тем, что моё мнение и мои чувства ни для кого не были важны. Раньше они никем и не были оспорены, а теперь они просто стали публично игнорироваться, обесцениваться, подвергаться насилию. Они были просто убиты. Убиты какой-то нелепостью.

Ситуация:

Мне было около 8 лет. Я жила у бабушки. Мама приехала из города с мужиком. Они привезли торт. Стали собираться вокруг стола, греют чайник. Разрезают торт. Кому-то отрезали кусочек, и я кричу: «А мне? И мне!» – я радостно кричу, потому что вижу, что, казалось, ничто не может мне помешать получить этот торт, ведь я нахожусь в семье. Но в этой семье был другой мужик. И он сказал мне: «А у тебя рука в говне».

Всё разбилось.

Чувства:

Неуверенность, ошарашенность, подавленность, печаль, скука, сожаление, отвращение, негодование, обида, вина, стыд, сомнение, отчаяние, унижение, неполноценность.

Мысли:

Всё разбилось. Больше ничего в моей жизни нет. Один мужик у мамы был алкоголиком, второй – идиотом. Неужели ничего другого нет? Неужели там так страшно, что кругом только одни выродки? Лучше не любить никого. В каждом новом идиоте внутри – какие-то неизведанные тараканы или болячки. И идти узнавать это – только рисковать тем, что найдётся что-то такое ошеломительно неожиданное.

Внутренний подросток:

Слушай, мне до его внутреннего критика никогда не вырасти… Я, конечно, буду стараться изо всех сил, но он – полный мудак.

Внутренний критик:

Вместе с мамой они меня прикончат, мир – отстой, некуда жить.

Внутренний ребёнок:

Я боюсь радоваться, я боюсь быть счастливым.

Любящий родитель:

Понимаю, принимаю, люблю и забочусь. Я с тобой. А он – не с тобой. Чувствуй себя, иди на тёплые ощущения во взаимодействиях с людьми и не выдумывай теплоту, когда есть закрытость и холодность.

Высшая сила:

Я принимаю твой путь так, как ты считаешь нужным и правильным, чтобы быть свободным и счастливым.

Черты, которые выработались у меня в этой ситуации:

3 – я сокрушаю людей своим гневом и мысленно унижаю из своей критикой

4 – я занимаю позицию сверху и бросаю тех, кто не успел бросить меня

6 – я безответственна и эгоцентрична. Моя гипертрофированная самооценка мешает мне видеть собственные ошибки и дефекты характера

10 – я отрицаю свои травмы и подавляю эмоции, ярко выражая лишь чувства, которые сама себе придумываю

11 – «Спасая» когда-то родительскую семью, я проиграла, и теперь пытаюсь защитить себя от самообвинения, проецируя ненависть к себе на других, наказывая их, чтобы не наказывать себя

12 – я справляюсь с ощущением потери, развившимся из состояния детской покинутости, убегая из отношений, которые угрожают моей «независимости» («только не слишком близко!»)

14 – я веду себя так, будто совсем не похожа на зависимых людей, которые вырастили меня

Черты обратного списка:

4 – я занимаю позицию сверху и бросаю тех, кто не успел бросить меня, или вообще не вступаю в отношения с зависимыми от меня личностями. Чтобы никто не мог причинить мне боль, я ухожу в изоляцию, отстраняюсь и тем самым покидаю сами себя

5 – я действую с позиции насильника, меня привлекают значимые отношения с людьми, которыми можно управлять и манипулировать

10 – я отрицаю свои травмы и подавляю эмоции, ярко выражая лишь чувства, которые сама себе придумываю.

13 – я отрицаю, что нахожусь под влиянием семейной дисфункции, или не признаю, что она вообще была. Я отказываюсь признать, что глубоко впитала в себя семейные деструктивные установки и привычки поведения.

14 – я веду себя так, будто совсем не похожа на зависимых людей, которые меня вырастили.

Механизмы покидания себя:

Изоляция, одержимость, наваждение.

Погрузившись сегодня в чувствования, я ощутила желание делать дела, которые являются также «хорошими для общего пользования». В моей родительской семье «принято» держать горы грязной посуды. И я, пока их не было дома, решила эту посуду помыть. Обычно посуду я здесь старалась не трогать и весь местный бардак оставляла жителям этого дома, как будто взяв на себя воспитательную функцию семьи и, как я ощущала, это должно было открыть им глаза на то, что у них в семье жуткие проблемы и взаимное насилие друг к другу. Но я ощутила этот импульс – помыть посуду, чтобы внести частичку своего тепла в это пространство. И… я ощутила боль. Я ощутила свою огромную покинутость в детстве и изоляцию, в которой я оказалась, не зная как.

В моём детстве мама однажды устроилась на работу в городе, в то время как мы – дети – жили в деревне. И когда она приезжала из города, она старалась вымыть и вычистить всё, что видит: полы, люстры, детей, которых удалось поймать, и прополоть огород. Мне это ощущалось как потерянная жизнь. Если вдруг я попадалась маме на глаза, я либо была вымыта, либо заставлена работать, либо подвергалась причитаниям о том, какой здесь невыносимый мир и как ей никто не помогает жить. Она подавала признаки жертвы, при том что насиловала меня своими терзаниями и принуждениями жить то же самое, что живёт она. Вне этого меня окружали сухие стены, ограничивающие мои слёзы. И сейчас я словно оказалась перед этими стенами, которые очень плотно прилегают к моим глазам, настолько плотно, что никто не видит моих слёз даже, когда находится рядом, между мной и стеной впереди. Часто стена находится ближе ко мне, и она намного стабильнее и спокойнее, чтобы принять меня и мои чувства. Но только перед стеной мне так же трудно раскрыться, так как у моего внутреннего ребёнка внутри нет любящей структуры, которая могла бы понять меня, принять и выслушать. А я по умолчанию и по привычке пытаюсь найти понимание у стены – всё ярче, красочнее и громче рассказывая о том, как я себя чувствую.

Когда рядом со мной та, кого я считала самым родным и близким человеком, которая мне поможет ощутить взаимосвязь с миром, я чувствую пустоту, тревогу и одиночество. Это как мёртвый человек, только он шевелится и что-то говорит и делает. И всячески изображает из себя живого. Я думала, что она делает усилия для того, чтобы мы вместе жили в заботе и взаимопонимании, а она просто выполняет «свою программу», о которой я ничего не знаю и никто мне не говорит.

Одиночество и тревога

Когда-то я обиделась на родственников и начала жить свою жизнь, как я её понимала. Но в моём арсенале не было способности ощущать близость, и всё, что создавало мою жизнь, я либо держала на расстоянии от себя, либо на расстоянии от ощущений держала свои эмоции.

Постоянно суетящаяся тревога – моя мать.Сегодня у меня разбилось одно из моих ожиданий – вера в то, что я останусь тем, кто на самом деле может принести самое огромное счастье моей маме. И тогда она даст мне внимания туда, куда я даже не знаю, оно мне требуется. Как будто есть что-то во мне, что знает и видит только мама, что исправляет и воспитывает только мама, и я без неё не справлюсь с тем, чтобы себя отцепить от претензий к себе, от критики к себе, от подавления себя, от большого напряжения, от этой самой дисфункции, которая «не разрешает» мне делать то, что мне кажется сделать правильно и нужно. Я боюсь, что меня некому будет покритиковать, и тогда я не смогу избежать наказания, и оно меня настигнет.

Бывает, что я проживаю некоторые крайне безжизненные, на мой взгляд, состояния и хожу чернее тучи, омрачая собой всё вокруг. А бывает же наоборот – я словно птица, парю над всеми и излучаю любовь и принятие. При этом мой внутренний голос может звучать интонацией человека, который озвучил последний просмотренный мною фильм, и его созидательный настрой переносится и на мою жизненную историю. В этом есть своя прелесть, в этом содержатся разные вкусы жизни. И я жду, когда наконец мне удастся услышать тот голос, который будет рассказывать только обо мне. Только обо мне, а не о том, какой я стала после этого случая или после того. О том, какой я была всегда, во что я всегда верила и о чём мечтала, что всегда брало меня в свои руки и двигало вперёд, двигало меня искать новое, лучшее, приятное. Пока я вдруг не поверила в то, что некоторое из происходящего является приговором для меня.

К этому ощущению у меня есть ситуация.

Что бы ни происходило, я всегда оказывалась дома. Как далеко бы я ни зашла в попытках куда-то себя спасти – я неизменно оказывалась дома и жила с чувством вины. Я не знаю, что именно меня ждёт в моём новом рывке, но то, что я всё ещё пытаюсь там найти, – это обрывки из моего прошлого. Я пытаюсь там просто почувствовать себя, будто не веря всё ещё в своё существование. А что если наоборот? Пришло время для того, чтобы остановиться в своём убегании? Для того, чтобы наконец наладить свой постоянный контакт с жизнью? Для того, чтобы всё-таки сделать то, о чём я мечтала всегда. Может быть, пора перестать бегать туда-сюда, думая, что это позволит мне прийти к моей цели быстрее? Может быть, самый короткий путь – не такой быстрый? Может быть, короткий путь – не такой импульсивный, а уверенный и определённый? В последнее время очень популярно достигать ясности, думая, что для этого стоит преодолеть огромный путь, сделать много продуманных шагов – назад чаще всего. Назад. Я думаю о том, что сильно убежала от того, кто я есть на самом деле. А знаете почему? Потому что я хотела догнать всех остальных. Я хотела догнать всех тех, у кого есть символы свободной жизни, например работу, которая приносит хороший доход – и нет особого значения, что именно на этой работе предстоит делать. Здесь именно сумма, которую человек прокручивает через свой кошелёк, я думала, что это важно и мне. Но, как показывает жизнь, пока не важно. Не знаю, станет ли когда-то таковым? Может быть, и да. Мне всегда казалось, что жизнь «красна» тем, насколько много у человека в ней друзей. Но как возможно создать столько дружбы, имея внутри себя всегда множество сомнений о том, что предстоит делать, стоит ли делать это, поискать ли варианты поинтереснее? В мире – куда ни глянь, везде что-то происходит, и оно будет крутить передо мной окружающую картинку до тех пор, пока я сама не решу это остановить. Я видела, как далеко заводит людей желание обрести дом. Я видела также, насколько он им неприятен, когда путь к нему был вытоптан из пренебрежения собой. Сейчас я вижу, как всё ещё пытаюсь найти спокойный угол в моём детстве, находясь уже давно во взрослой жизни, я вижу только те углы, за которыми прячется и ждет меня что-то большое и ждущее моего внимания, каждый раз.

Мне хочется поделиться своей болью с тем, кто, возможно, никогда её не сможет услышать. И никогда не будет готов услышать её и никогда этого не захочет. Мне хочется поделиться болью с кем-то другим. Наверное, мне бы стоило не делиться ею вообще ни с кем, потому что сама концепция – довольно насильственная. Возможно, там есть любовь к себе, но также там есть насилие к другим.

Но не ошибаюсь ли я?

Чем отличается изнасилование от занятия любовью?

Раньше я думала, что только тем, что насилуют детей – тех, кто ещё не способен здраво принимать решения, кто не способен отличать любовь от манипуляций, от использования людей в личных целях.

Я хотела показать своей маме фильм, в котором показано насилие – почти такое же, как это было в моём детстве – её надо мной. Я хотела ей всё это время показать, что жертвой являюсь я, а не она. Я хотела, чтобы она увидела, какой ущерб наносит тем, кто от неё зависит. Возможно, мне стоит увидеть, что она давно этого со мной не делает. А внутри меня есть насильник, который вещает: «Смотри, она всё ещё продолжает стоять на своём, смотри, она всё ещё это делает, смотри, даже сам факт того, что она это делает – не достаточен для неё. Я помню, она хотела, чтобы мне было больно.» Она спросила меня с удивлением и возмущением о том, не больно ли мне? Как же так, она прикладывает все усилия, делает всё так, как знает, как чувствует, и что же: мне не больно? Всё ещё? Она ведь так старается. А мне так стыдно. Я обесценила свою боль, свои чувства, высмеяла её старания. Я часто ощущаю, что буду выглядеть нелепо, если я что-то буду старательно делать. Я ощущаю, что это будет полным предательством меня, если я это буду делать настойчиво и с доверием, надеясь на результат, как когда я делаю что-то для своего блага и для своего результата, для той цели, которую я хотела бы достичь в жизни. Я живу в боязни что вот-вот придёт тот, кто просто любит делать больно и разрушит всё, что у меня есть. Оказывается, в моем мире нормально любить делать больно… грусть, печаль, одиночество…

Я хотела писать и чувствовать, чувствовать всё, что происходит со мной! А оказалось, что я просто чувствую. Все осознания идут прямо в голове и прямо в теле – я могу наблюдать, как выстраивается внутри меня огромный защитный мышечный корсет. Как в глазах появляются блики, мешающие мне видеть полную картину. Как снова я здесь, окружённая теми же триггерами, что и тогда в детстве, вокруг – куча людей, к которым я чувствую страх и жертвенное состояние – они якобы виноваты сразу в том, что не защитили меня от семейной жестокости, не спасли, проигнорировали и готовы сделать это снова, продолжая беспечно заниматься своими повседневностями.

И в мире, где каждый занимается своим делом, я чувствую, как все они игнорируют что-то очень важное – умирающих где-то маленьких детей, страдающих беззащитных людей, где-то в укромном месте от жестокого насилия, связанными родом. Да, некоторых вещей я не хочу видеть всё ещё, я не хочу принимать то, что такое есть в мире, такое было со мной и как минимум происходит с кем-то ещё.

Сейчас происходит что-то важное, кажется, я понимаю обидчика и нахожу себя в нём, нахожу в нём себя, и это помогает мне оправдывать и его и

меня и мне страшно открывать что там ещё у меня есть внутри, я обязана буду принять это фактом своего существования.

У меня бывают компульсивные действия, основания для которых я не замечаю, и от этого теряю доверие к своим действиям. Но рассматривая это в увеличенном варианте, я наблюдаю всё больше и больше, словно у меня появляется основание для того, чтобы больше разрешать себе в этой жизни.

Я сейчас смотрю фильм с мамой, который описывает травму, которую я от неё ощущаю, как я вижу и понимаю. И я чувствую себя так, словно я накурилась травы. Мой организм испытал настолько огромный стресс сейчас, что включил все защитные механизмы, которые у него были и применил все возможные опиаты для того, чтобы пережить эту ситуацию. Они включились у меня и тогда в далекой ситуации в детстве и через эти ощущения я, словно перенеслась во всё то, что меня тогда окружало, внешняя картинка другая, но я чувствую себя так, словно это происходит сейчас и мне так же знакомо ощущение того, что я ничего не могу с этим сделать. Я сама сейчас устроила эту ситуацию, но только лишь для того, чтобы забрать оттуда свои ощущения. Какими бы они ни были больными – они мои и я хочу их себе взять обратно, чтобы о себе позаботиться так, как никто другой.

Я чувствую, как крапивой кто-то стегал мне руки и ноги. Я чувствую, как моё лицо полно настороженности, безэмоциональности. В теле бурлит сильная боль, мурашки и напряжение, жар, немного слышно сердцебиение. Может быть, я смогу отсюда выбраться? Там и тогда мне нужна была вся моя оперативная память, вся моя способность чувствовать, я выключилась от перегруза, мой мозг не нашёл никакой надежды на спасение. Он много раз прошёлся своими импульсами по моему телу. Возможно, сейчас у меня есть больше времени для того, чтобы обработать всю эту информацию.

Всё это время я не ощущала чувственной свободы на то, что мне можно себя кормить, мне просто нельзя есть, потому что необходимые мне потребности были в то время перекрыты моим стыдом за своё пожелание: «лучше бы меня здесь никогда и не появлялось». И как я могу после этих слов с открытой душой позволять себе хотеть жить? Этих слов в себе – я испугалась сама. Но суть в том, что это были не мои слова…

Эти мысли помогают мне видеть следующие за ними. Сейчас я понимаю, что всё моё компульсивное поведение вызвано потребностью «уложить» в мозге прожитый опыт.

Во время просмотра моя мама просто сказала, что не воспринимает этот фильм как реальность.

Я помню, как ощутила апатию и подумала, что бессмысленно с ней говорить, она всё равно меня не услышит. Я не смогу заставить её остановиться. Я не способна спасти свою жизнь, я не способна заботиться о своей жизни, я не способна защитить себя, я не способна это прочувствовать в одиночку, мне нужен человек. Любой человек, кто-нибудь, но только не она.

Очень интересно показано в фильме, что человек, переживший огромную утрату, переместил свою жизнь в то, что ушло и с чем он не смог попрощаться.

Мне кажется, что я так долго не могу полноценно вступить в свою жизнь потому что не могу попрощаться со своей несоразмерно большой детской утратой – у меня украли моё имя.

Интересно, как во время просмотра воспроизводится боль, кажется, неизвестно откуда. Сейчас я чувствую такую боль, словно я ударилась переносицей об диван. Эмоциональное опьянение, в которое вводит меня восприятие этого фильма проецирует в моей голове ожидание того, что как будто бы происходящее там должно обязательно со мной случиться здесь и сейчас, так в теле нарастает боязнь и ожидание опасности.

Я замечаю компульсивное поведение у себя. Оно возникает в момент страха, я боюсь, что буду одержима идеей мести так же, как и персонажи в фильме и, делая паузу, я понимаю, что в моей голове эта идея уже есть и я могу от неё избавиться только – если приму её и свою огромную боль, прилагающуюся к ней. От дополнительных идей из фильма у моего внутреннего страха становится только больше возможностей быть реализованным, помогает ли мне это перестать чувствовать к этому страху интерес? Я думаю, что через персонажей в фильме я пытаюсь почувствовать себя, я пытаюсь использовать фильм, как дополнительную возможность усмотреть дополнительные варианты выхода из той своей ситуации, которая закончилась для меня давным-давно, но о которой я ещё гадаю – был ли у меня вариант в неё не попасть?

Я посмотрела этот фильм с мамой и, словно прожила ситуацию своего насилия ещё раз, только в этот раз я видела, как осталась жива, я чувствовала всё то, что попыталась описать здесь, в моём теле проигрывалось так же то, что я упустила из внимания тогда. Теперь оно восстановилось.

Я чувствую, что могу радоваться, я словно не так уж и вижу проблемы других людей. Я словно хочу закрыться и не чувствовать полностью проблемы других людей, я просто хочу радоваться своей жизни. Теперь я словно не понимаю этих грустных и уставших детей, утомлённых школьной жизнью и мамиными наказами. Теперь мне интересно, как мои действия повлияют на мою жизнь в будущем. Стану ли я её приятнее и радостнее ощущать.

Уход из дома

Я, похоже, немного опоздала с уходом из дома. Ощущаю, что когда из дома уходят, то нужно попрощаться с теми, кто остаётся. Но, похоже, в этом доме никогда и не жил никто. Я ощущаю, словно бросаю то, чего нет, и я не могу понять – на самом ли деле оно отпустилось.

Дом – это ведь не здание, в котором я живу. Дом – это состояние, которое я олицетворяю, это состояние, в котором я чувствую себя в спокойствии и безопасности, я чувствую себя, а не кого-то другого.

Бежать, когда мне угрожали, было верным решением. Возвращаться, когда хотелось есть, было верным решением тоже. Держать свои вещи там, где я нахожусь, было единственным возможным вариантом. Идти туда, где я знаю, что смогу опираться на то, что мне знакомо во мне, – было верным решением. Желание выстроить полноценную опору – смелое и трудное решение, путь к нему – не такой близкий, как этого хотелось бы мне.

Это путь для той, кому на самом деле важно, как идёт моя жизнь. И в походе по наитию своей души я не нашла ничего из того, что когда-то кто-то мне дал. И я не нашла того, во что кто-то когда-либо верил. Я нахожу лишь саму себя и не вижу к себе двери.

Каждый день я рою глубокую шахту, в которой однажды засыпало мою маленькую душу. Я помню, что была маленькой и невинной, не умеющей за себя постоять, не знающей, кто это – я, не отличающей сон от жизни, чувствующей, где еда, плачущей, когда одиноко и страшно. По-моему, такой я осталась и сейчас. А когда случился обвал, я взяла себя с собой сразу, просто забыла себе об этом сказать.

Когда мне было 9 лет, моя мама уехала на море с будущим отчимом. Она не попрощалась со мной, ничего особо не сказала о том, куда и когда вернётся, о том, почему не берёт нас с братом с собой, просто сообщила, что уезжает, и, будучи вся в делах, не стала растрачивать на нас свои эмоции. Мы остались у бабушки «одни», то есть в чувствах полного одиночества, брошенности и оставленности. В отсутствии какого-либо интереса к нам и желания разделить с нами что-то. Тогда я подумала, что мы – семья теперь только с братом. Мамин брак разрушился, и у меня не стало семьи. Появился брат, и я подумала, что и мама теперь от нас уедет, я стала вести себя очень контролирующе по отношению к своему брату, стала очень за него волноваться, потому что казалось, что он – последний родственник, который у меня есть.