Возвращение к Свету

Город постепенно раскалывался. Дома обрисовывали знаками – кто-то мелом рисовал круги, кто-то кресты, кто-то оставлял на стенах непонятные символы, будто шифры для посвящённых.

Однажды утром у западной стены стал развеваться новый флаг: чёрное распятие на фоне сияющей Сферы. Под ним была выведена углём надпись:

«Истина требует жертв.»

Люди останавливались, читали, молчали. Одни склоняли головы, другие плевали на землю. Но никто не осмелился снять флаг.

И город, ещё вчера живший под мерцающим куполом как в полусне, теперь дышал страхом. Юпитер светил красноватым светом, и казалось – он тоже стал свидетелем надвигающейся смуты.

Глава 8. Ночь. Старая мельница

Кривой Джо пришёл один. Ночь была влажной и пахла сырой землёй. Его тень двигалась вдоль стены, будто шепталась сама с собой, иногда подрагивала от колебаний фонаря у ворот. Старый ключ скрипнул в замке так громко, что Джо обернулся – ему почудилось, что звук услышали на другой стороне поля. Но вокруг стояла глухая тишина, только в камышах хлюпала вода.

Дверь поддалась, и он вошёл.

Внутри мельницы царил полумрак. Под потолком висел один-единственный фонарь – коптящий, янтарный, похожий на глаз зверя. Тени от перекрытий ложились крест-накрест, и от этого казалось, будто сама мельница держит в себе чью-то душу.

За тяжёлым деревянным столом сидели трое. Все – в сером, в одинаковых плащах, с капюшонами, скрывающими лица. На груди у каждого – знак круга, разорванного внизу. Метка тех, кто называл себя Орденом Разрыва.

– Вы хотели говорить? – хрипло спросил Джо, сдвигая плечо, на котором всё время болталась его старая сумка.

– Мы хотим слушать, – ответил средний из троицы. Пожилой мужчина с руками, похожими на корни вырванного дерева. Голос у него был сухой, как хворост. – А потом решать. Сферу нужно уничтожить. Это единственный путь. Пока не поздно. Пока она не разрослась.

Джо опустил взгляд на свои ботинки, в которых застряла пыль мельничного камня. Он медлил с ответом.

– А если Болтон прилетит с иным намерением? – наконец выдохнул он.

– Тогда мы его выслушаем, – старик кивнул. – Мы не глупцы. Но время уходит, Джо. Всё, что живёт, – уже дрожит. И не от страха, а от вибрации. Как перед землетрясением.

Молчание легло тяжёлым комом. Снаружи ветер ударил по стене, и мельница глухо застонала, будто подтверждая сказанное.

– Ты служишь своему богу, – снова заговорил старший, – но теперь пришло время служить Истине. Мы создаём новое устройство мира. Сильное. Закрытое. Чистое. Без храмов и идолов. Только разум и воля.

– А если мы ошибаемся? – тихо спросил Джо.

Старик наклонился вперёд, и тень его лица оказалась глубже, чем сам капюшон.

– Тогда погибнем. Но не как рабы.

Он протянул свёрнутый пергамент с печатью круга. На воске было видно: надлом внизу, будто знак раскола.

– Это начало. Прочтёшь. Поймёшь. Не сегодня – так завтра. А завтра скоро.

Джо взял свиток, хотя пальцы дрожали. Ему показалось, что пергамент тёплый – словно его держала в руках сама мельница.

Поздно вечером. Дом священника.

Священник сидел у окна. За стеклом тянулось поле, над которым висела луна – выщербленная, тусклая, словно старое серебро. Он пил тёплое вино из кубка и слушал, как ветер теребит ставни, будто чья-то рука осторожно проверяла замки.

Ужин был давно. Слуги разошлись. Тишина дома напоминала могилу.

Джо так и не вернулся.

Что-то начиналось. Священник чувствовал это кожей: воздух был густой, словно его можно было резать ножом. Даже свечи в комнате горели неровно, будто у них не хватало дыхания.

Он поставил кубок на подоконник, прижал пальцы к губам и долго всматривался в темноту, где трава качалась под ветром.

"Надо бы понять, чего хочет Болтон…" – мелькнула мысль, тяжёлая, как камень.

Но вслух он не сказал ни слова.

И ночь вокруг, как заговорённая, тоже молчала.

Глава 8.1 Послушник и телескоп

В подвале монастыря, за старыми сундуками и пыльными книгами, лежал телескоп. Железный, ржавый по краям, с тусклой линзой, покрытой тонкой паутиной. Когда-то им пользовались мудрецы, но потом о нём забыли.

Мальчишка-послушник, худой и светлоглазый, нашёл его случайно. В ту ночь, когда монастырь уснул и даже сторож задремал у ворот, он осторожно вынес телескоп на крышу и установил его, дрожа от волнения.

Небо было ясным. Звёзды горели тысячами огней. Он не отрывал глаз от трубы, поднимая её всё выше. Час за часом он смотрел, пока руки не замерзли, а дыхание не стало похоже на пар, в предрассветной мгле.

Под утро он вскрикнул.

– Я вижу его! Я вижу! Он летит!

Крик разнёсся над монастырём. Из окна своей комнаты выглянул священник. Его лицо побледнело, но он ничего не сказал. Только кивнул мальчишке и поманил рукой.

Вскоре послушник стоял перед ним, всё ещё сияющий от радости, с глазами, полными счастья.

– Что ты видел? – тихо спросил священник.

– Болтона! Его корабль! Он приближается!

Священник долго смотрел на мальчика, будто взвешивал каждое его слово. Потом прикрыл глаза, тяжело выдохнул и сказал:

– Никому. Слышишь? Никому не смей об этом рассказывать. Лукос не хочет, чтобы город знал, когда прилетит Болтон. Это опасно.

Послушник замер, растерянно кивнул.

– Чтобы унять свой язык, прочтёшь молитву во здравие святого Лукоса. Сто раз. – Священник поднял палец, подчеркнув строгость. – А чтобы не скучать, вот тебе награда.

Он протянул мальчику медную монету и большой кусок сахара, редкую сладость, которую берегли для праздников.

Глаза послушника засветились. Он прижал сокровища к груди и радостно убежал в свою келью. Уже по дороге он начал шептать молитву, не думая о том, что в его словах заключён приказ, а не вера.

Священник остался один. Он медленно опустился на стул у окна.

"Значит, скоро. Всё начнётся скоро."

Луна висела над монастырём, тонкая, как остриё ножа. И в её свете священник выглядел так, будто старел прямо на глазах.

Глава 9. Подготовка к Пришествию

Слухи стали ветром. Они гуляли по рынкам, стучали в ставни, вползали в дома и мастерские. Люди ещё не знали точного дня, но уже не сомневались: Болтон летит. Не «может быть», не «поговаривают», а точно – он в пути. День его прибытия приблизился, как жара перед грозой, когда воздух ещё держится неподвижно, но каждая клетка тела уже ждёт удара молнии.

Через неделю после ночной встречи совет собрался в спешке. Пришли торговцы, ремесленники, старейшины, даже те, кто давно не участвовал в делах города. Решили одно: отремонтировать амфитеатр на песчаном холме. Его давно никто не использовал – с тех времён, как вели войну с Храмом Великого Кольца, когда на холме собирали толпы людей, чтобы провозгласить о начале крестового похода, а затем по окончании возвестить о победе.

После известий о месте встречи Болтона, туда потянулись люди. Мужчины и женщины приносили пластиковые панели, кто-то вытаскивал из кладовок старые флаги, кто-то раздирал на полосы цветные ткани, превращая их в знамёна. Саморезы, найденные в ржавых ящиках, снова пошли в дело, они входили в конструкции под скрип отверток. Казалось, будто билось сердце города.

Дети рисовали на стенах углём и мелом: корабли с глазами, сияние вокруг фигур, похожих на крылатых воинов. На одной стене появилось «Он несёт знание», а чуть ниже кто-то перечеркнул и приписал: «И суд». Две надписи остались рядом, как спор, который невозможно разрешить.

У домов пахло дрожжевым хлебом. Женщины месили тесто, стараясь, печь больше, чем обычно, – «чтобы хватило, если он захочет попробовать». Молодёжь собиралась на площади, училась петь новый гимн, который придумали прямо на месте. Слова менялись каждый день, но суть оставалась: встреча, надежда, страх.

Орден Поиска Истины тоже не отставал. Их люди ходили в белых плащах, раздавали знаки – круг с точкой внутри, «внимание грани», как они объясняли. На их собраниях звучали речи:

– Болтон не просто гость. Он – вестник. То, что он скажет, решит нашу судьбу. Если примем его слова, мы выживем. Если отвергнем – исчезнем, как пепел на ветру.

Не все соглашались, но многие брали знак – кто из веры, кто из страха, кто просто «чтобы было».

Священник, напротив, молчал. Он не запрещал приготовления и даже сам вышел на холм, благословил строителей, но чем ближе становился день, тем чаще запирался в своей келье. Там, в тишине, он раскладывал перед собой карту звёзд, водил пальцем по линиям, будто искал тайный путь. В руках он держал серебряный медальон. Но внутри его не было ни иконы, ни образа. Только зеркало. И всякий раз, когда он смотрел в него, его взгляд становился ещё тяжелее.

В доме Джо тоже кипела жизнь. Его жена, села за шитьё. Она выбрала белую ткань – простую, но чистую, и сшила рубаху. Швы были кривыми, пальцы натёрты, но каждый стежок был сделан с упрямым старанием.

– Зачем? – ворчал Джо, сидя у окна. – Я не хочу туда идти. Пусть встречают те, кто ждал. Я держал город, когда он падал. Я кормил людей. Чего мне ещё?

Марта отложила иглу и посмотрела на него пристально.

– Ты не встретишь его как раб. Ты встретишь его как человек. Как свидетель. Ты видел больше, чем другие. Ты знаешь, что было, и знаешь, каково стало. А значит – твой взгляд важен. Даже если он не спросит, даже если не посмотрит в твою сторону.

Джо сжал губы. Он хотел возразить, но не смог. В глубине души он понимал: Жена права.

Вечером, когда рубаха была готова, она аккуратно сложила её и положила на стол. Джо долго смотрел на неё, будто в этой ткани уже было написано его будущее.

Над городом взошёл Юпитер. Его красное сияние легло на крыши, на амфитеатр, на стены с надписями. Город дышал ожиданием. Каждый знал: скоро.

Глава 10. День Пришествия

Утром вся природа застыла. Тишина стояла абсолютная, такая, что казалось – сами горы затаили дыхание. Ни шороха ветра, ни одиноких криков птиц. Даже собаки не лаяли в подворотнях, они притихли и настороженно чего то ждали, будто знали: наступил тот самый день, не похожий ни на один другой.

Город замер в ожидании. Люди встали раньше обычного, но никто не спешил не на рынок не в мастерскую. Не торговля, не работа, а лишь одно слово витало в воздухе – «Пришествие». От мала до велика все знали: сегодня он явится. Болтон. Тот, кого называли вестником с небес, и чьё имя теперь шептали так же осторожно, как молитву.

Старухи переговаривались у колодцев, стараясь не греметь вёдрами. Мужчины, обычно шумные , теперь молча подтягивали пояса, будто готовясь к суду. Дети не играли в привычные игры – они стояли группами и смотрели в небо, словно в любой миг ожидали увидеть на нём знак. Даже самые маленькие чувствовали, что день был особенный, и эта тишина – не пустота, а ожидание чего-то, что уже рядом.

Сначала померк свет. Не от облаков – от присутствия. Словно кто-то раскрыл над горизонтом незримую вуаль, и она начала медленно сползать, закрывая привычный мир.

Люди стекались к Песчаному холму. Женщины повязывали белые ленты на волосы и руки. Старики приходили в новых одеждах, которые берегли на случай похорон. Дети бежали вперёд, цепляясь друг за друга, с лентами на запястьях, с глазами, сияющими от любопытства.

Амфитеатр, долгое время пустой и заброшенный, теперь дышал снова. Его украсили тканями, флагами, символами. Круг, треугольник, звезда с пустым центром – всё это сплеталось в странном, древнем узоре. В центре возвышалась платформа, и на ней – символ Сферы. Он был начертан так, что взгляд скользил мимо, не задерживаясь. Он был невыразим, как сама грань.

Джо стоял в первом ряду. Рядом – Жена. Её лицо было спокойным, но ладонь, которой она сжимала его пальцы, дрожала. У Джо сердце билось гулко, словно внутри него звучал колокол.

Толпа гудела, создавая ветер над амфитеатром. Тысячи, людей, казались океаном, что готов сорваться в шторм.

И тогда это произошло.

Сначала – свет. Не вспышка и не молния. Он не пришёл извне – наоборот, будто зародился внутри мира, медленно нарастая, пока не стал сиянием, ярче, чем Юпитер. Он разлился в каждом человеке, в каждом камне, в каждой капле воздуха. Казалось, сама благодать нашла себе форму.

Люди замерли. У кого-то по щекам потекли слёзы, кто-то судорожно хватал воздух, будто дыхание сбилось. Один начинал смеяться без причины, другой – застывал с лицом блаженного, словно вдруг узрел утраченное и обретённое вновь.

А потом небо раскрылось.

Корабль. Старый. Израненный. Испещрённый знаками времён, о которых уже никто не помнил. Его корпус был похож на шрам, но в этом шраме светилось нечто живое. Он спускался без шума. Он не горел, не ревел, не дробил воздух. Он просто был. И этого хватало.

Он опустился на каменную площадку, подняв вокруг кольцо пыли. Пыль поднялась медленно, и в её танце всё замерло. Даже дыхание людей стало тише.

Дверь открылась. Тишина окрасилась шорохом механизма, который будто и не знал ржавчины. Изнутри вышел силуэт. Человек? Машина? Он был слишком прямой для плоти, слишком живой для металла. Болтон.

Он стоял на трапе, и время перестало течь. Никто не мог сказать, сколько прошло – миг или вечность. Пока он не сделал первый шаг.

И в тот миг толпа разделилась. Некоторые упали на колени – не из страха, а потому что ноги сами сложились под тяжестью присутствия. Другие сделали шаг вперёд – будто хотели коснуться света. А третьи – отступили, не выдержав этой близости.

Священник поднялся со своего места. Он держал жезл, но рука дрожала. Он хотел сказать слова приветствия, ритуальные, привычные. Но язык прилип к нёбу. Только мысль пронеслась, тяжелее молитвы:

«Если он спросит, скажет правду, мне придётся ответить».

И тогда Болтон заговорил. Его голос не звучал в воздухе – он был внутри каждого, как мысль, которую никто никогда не формулировал, но всегда носил в себе.

– Я пришёл не судить. Я пришёл – напомнить.

Эти слова не сопровождались эхом, но именно поэтому они стали эхом всего города. Толпа качнулась, будто кто-то снял с плеч невидимую ношу, а другим – наоборот – возложил.

Жена тихо выдохнула. Джо сжал её руку так, что ей стало больно. Священник закрыл глаза, и зеркало в его медальоне дрогнуло.

Никто ещё не знал, что именно напомнит Болтон. Но каждый понял: с этого дня всё изменится.

Глава 11. Речь Болтона

Болтон стоял перед толпой. Его облик, лишённый блеска и бронзы, казался скромным, почти земным. Он говорил без громкоговорителей, без эффектов. Просто – голосом.

– Мы живём не для наказания. Не ради кары. Мы живём, чтобы понять. Мир – это не арена для страха. Это поле для смысла. Бог не требует крови. Он требует мышления. Вы – не слуги, вы – носители света.

Толпа молчала. Женщина в переднем ряду нахмурилась. Мужчина в потрёпанной рубахе шепнул соседу:

– Он что, против Храма говорит? Или за?

Болтон продолжал:

– Грех – это не нарушение правила. Это отказ от понимания. Отказ от свободы выбора. Ваши дети должны учиться, не бояться, а исследовать. И Сфера – не карающая сила. Она зеркало. Что вы вложите – то и отразится.

Кто-то тихо хмыкнул. Другой, с морщинами и жёсткими руками, спросил шёпотом:

– А где про Суд? Про вечную печь? Про тех, кто не верует?

Речь длилась ещё пятнадцать минут. Болтон говорил о солидарности, о законах, записанных не в книгах, а в самой природе. Он не произнёс ни одного слова о наказании. Ни одного – о «истинной вере». Ни одного – о грешниках.

После выступления люди не аплодировали. Они молча разошлись. Джо шёл рядом с женой и тихо сказал:

– Он говорит правильно… но будто не нам. Как будто вообще не для людей нашего мира.

Жена кивнула:

– Может, это испытание. Может, он хочет увидеть, кто усомнится.

Старый священник молча смотрел вслед Болтону. И думал:

«Он не спаситель. Он – другой. Умный. Но слишком чужой.»

Толпа уже расходилась. В амфитеатре остались лишь тени – и разговоры. Те, что происходят всегда после важного, но непонятного события.

У входа в лавку пряностей сидела старая женщина с закопчённым чайником. К ней подошёл сосед, грузный, в поношенной одежде.

– Ты поняла, о чём он говорил?

– Про выбор вроде бы… И про мышление, – пожала плечами она. – Но как это связано с Великим кольцом? Где суд-то?

– Он ни разу не сказал «лукос», – хмуро добавил кто-то из-за спины. – Ни молитвы, ни страха… Только "свобода" и "понять". Это что, новый храм?

Чуть дальше, у стен караван-сарая, два торговца спорили шёпотом:

– Он что, намекает, что мы сами виноваты, что всё пошло не так? Что сами должны думать, что правильно?

– А что, не так? Сфера молчит, и он не принес весть от Лукоса. Может, он говорит – слушайте не бога, а меня?

– Ты молчи! За такие слова тебя самого в храм не пустят.

Рядом стояли дети. Один мальчик, лет десяти, спросил у отца:

– Пап, а почему он не кричал? Почему не говорил, что нас накажут?

– Потому что он, может, не бог вовсе, – глухо ответил отец. – А просто человек. Обычный, и чужой.

В трактире, где наливали разбавленное вино, хозяин сказал:

– А я-то думал, он молнию пустит, или глаза загорятся. А он… говорил, как учитель. Только ведь кому это надо?

Старый слесарь, сидевший рядом, выдохнул:

– Так-то правильно он всё сказал. Но мы к другому привыкли. Без страха – нет порядка.

В это время на задворках, в тени, священник встречался с людьми из Ордена Поиска Истины. Он молча кивнул после рассказа Джо.

– Мы подождём. Посмотрим, чего он хочет. А пока… тишина. Пускай думает, что его слушают.

Но сам он уже знал – народ не поверил. Народ ждал чуда. Или наказания. А получил… только слова.

Глава 12. Ужин. Спор. Сомнения.

В комнате было тепло и тесно. Жаровня у стены разгоняла прохладу ночи, сухие ветки трещали, бросая в воздух сладковатый запах смолы. С потолка свисали связки трав, оставленные сушиться, и при каждом порыве сквозняка они слегка шуршали, словно подслушивали разговор.

За тяжёлым деревянным столом сидели трое: священник, Джо и Болтон. На столе дымились глиняные чаши с густым супом, ароматным от тмина и кориандра; стояла тарелка с тушёным мясом и ломтями грубого хлеба. Свечи, установленные в железные подсвечники, отбрасывали на стены дрожащие, удлиняющиеся тени.

Некоторое время все ели молча. Слышался лишь стук ложек о стенки посуды да потрескивание огня в камине. Тишина была не мирной – настороженной. Джо чувствовал, как в груди копится напряжение, и всё чаще бросал взгляды то на священника, то на Болтона.

Наконец священник, сухой и прямой, как натянутая струна, отложил ложку. Его взгляд был направлен прямо на гостя, и в этом взгляде не было ни страха, ни почтения – только вопрос.

– Скажи, зачем ты это делаешь? – произнёс он негромко, но так, что слова прозвучали яснее удара в колокол. – Мы столько лет трудились, чтобы дать людям спокойствие. Построили единый мир. Убрали раздор. У нас никто не голодает, никто не спорит. Мы научили их жить с верой, не сомневаться. И вот приходишь ты – и говоришь о свободе, о выборе. Разве ты не понимаешь, что этим только сеешь хаос?

Слова священника словно ударили по воздуху. Джо вздрогнул, уткнувшись в свою миску, но перестал есть. Он украдкой посмотрел на Болтона. Тот не ответил сразу. Его лицо оставалось спокойным, но взгляд – глубоким, будто он видел не стены комнаты, а что-то гораздо дальше, чем позволял свет свечей.

– Вера, построенная на страхе, – это не вера, – наконец сказал Болтон. Его голос был ровным, но в нём звучала сила. – Это подчинение. Люди должны не бояться, а понимать. Осознанный выбор – вот что делает их людьми.

Джо почувствовал, как его ладони вспотели. Эти слова прозвучали слишком громко, хотя произнесены были тихо. В них было что-то опасное.

Священник криво усмехнулся. В его глазах мелькнула тень – не страха, а усталой решимости.

– Красивые слова, – сказал он. – Но ты не здесь вырос. Ты не видел, что было до нас. Ты не знаешь, как люди убивали друг друга за своё «понимание». Каждый, кто был сильнее, резал ближнего своего, более слабого, за право быть правым. Мы положили этому конец. Мы дали им покой. Ты хочешь вернуть их в ту тьму?

– Ты построил мир без боли, – возразил Болтон. – Но и без роста. Без движения. Ты заморозил человечество, чтобы оно не умерло. Но теперь оно и не живёт.

Между ними повисла тишина. Даже пламя свечей будто стало тише, осторожнее.

Джо сжал кулаки под столом. Внутри него боролось два чувства. Он понимал священника: жить спокойно, без голода и войн – разве это мало? Но и слова Болтона не отпускали: разве человек – это только сытость и покой? Он чувствовал себя раздавленным между двумя истинами, и это было мучительнее всего.

Священник, не сводя взгляда с Болтона, взял кувшин и налил в три кубка тёмного вина. Его движения были медленными, нарочито спокойными, как у человека, привыкшего к обрядам. Он протянул один кубок Джо, другой – Болтону.

– Тогда выпьем, – сказал он, – за то, что никто не прав. И всё равно кто-то победит.

Они выпили молча. Вино было терпким, обжигало горло, оставляло долгий вкус полыни. Джо вздрогнул – не столько от вина, сколько от слов.

За окном поднялся ветер. Он бился в ставни, выл, будто кто-то подслушал разговор, подхватил спор и вынес его в ночь. В этот миг Джо ясно понял: вечер не закончился за этим столом. Началось нечто большее. Мир, каким он был, уже треснул – и то, что придёт, никто из них не сможет остановить.

Глава 13. Утро

Наступило холодное и тяжёлое утро. В воздухе пахло прелым мхом и сырой землёй, будто сама ночь, оставила послевкусие. Туман стлался над крышами, пряча верхушки башен и делая город похожим на корабль, плывущий в молчаливом море.

Над улицами лежала тягостная тишина. Она не была полной – слышались шаги, бряцание ведер о камни, скрип ставен, – но всё это казалось приглушённым. Люди двигались осторожно, будто боялись нарушить невидимую границу между вчера и сегодня.

Священник стоял у окна своей кельи. Серый утренний свет падал на его лицо, обостряя черты, делая его старше. Он смотрел вниз, туда, где торговцы открывали лавки, выставляли товар корзины с хлебом, кувшины с молоком, резали сушёное мясо. Женщины тащили воду из колодца, дети гонялись за тощими собаками. Всё казалось привычным – и в то же время иным.

Все эти годы он создавал мир порядка. Не идеальный, но стабильный. Мир, в котором не было случайностей. Мир, где всё определялось заранее: о чем думать, что делать, и во что верить. Но теперь… Болтон. Его слова звучали, как камень, брошенный в воду: круги расходились всё шире.

Священник сжал руки за спиной.

«Он угроза. Но он и шанс. Орден Поиска Истины набирает силу. Их круги, их речи, их тайные собрания… Люди слушают их всё чаще, чем меня. Моё влияние слабеет. Надо менять вектор. Объединиться с ними? Возможно. Но не как равный – как глава. Надо дождаться момента, когда их идеология станет нужной. И тогда возглавить. Только так я сохраню власть. Только так сохраню лицо».

Он провёл пальцами по серебряному медальону на груди. Внутри – зеркало. Его собственный взгляд встретился с ним в тусклом отражении. Впервые за многие годы он позволил себе подумать: «А если он прав? Если вера действительно должна быть выбором?» Но тут же отогнал эту мысль, словно назойливую муху.

Болтон ушёл до рассвета. Никто не видел, как он покинул дом. Его шаги были лёгкими, и даже собаки не подняли лай. Он шёл в сторону старой свалки, за городскими стенами, там, где когда-то возвышался технопарк. Теперь там ржавели корпуса роботов, перевёрнутые платформы, облупленные панели, и трава пробивала асфальт.

Сырая утренняя мгла скрывала очертания, и Болтон двигался между металлическими скелетами, словно среди могил. Он останавливался, касался ладонью шершавых поверхностей, иногда нагибался, поднимал искорёженные платы. Его взгляд был внимателен и печален.

«Может быть, удастся восстановить хотя бы нескольких андроидов, – думал он. – Не ради силы. Ради примера. Пусть увидят: машины – не зло. Они – наше продолжение. Не враги, если вложить в них цель помогать. Если люди поймут это…. они осознают и другое. Что можно учиться. Можно развиваться. Можно верить – не по приказу, а потому что выбираешь сам».

Он остановился у ржавого корпуса, напоминавшего человека. Механическая рука манипулятор всё ещё тянулась вверх, будто пыталась достать небо. Болтон коснулся её пальцами.

– Я дам тебе голос, – тихо сказал он. – Если смогу.

А Джо в это утро копал в огороде. Земля была влажной, лопата вязла, но работа отвлекала. Сухие верёвки, натянутые между столбами, были увешаны бельём – рубахи, штаны, старое полотнище. Из дома доносился голос Марты: она звала детей завтракать, посуда гремела о деревянный стол.