Сакральное слово

«Блять… Я… стрелял? – мысль запоздала на секунду, и её обогнала новая, леденящая. – А вдруг это свои? А я, сука, по своим же и луплю?»

– Огонь! Огонь, чёрт возьми! – кто-то снова заорал слева, и этот крик вернул его в адскую реальность.

«Ага, щас, шеф, – мысленно, с истерикой, отбрил Юра. – Я, блять, гуманитарий! Я в жизни из водного пистолета только целился!»

Он начал лихорадочно ощупывать оружие, пытаясь понять, как оно вообще работает. Какая-то скоба, какая-то рукоятка. Его пальцы скользили по холодному металлу, ладони были настолько мокрыми, что он боялся уронить винтовку. Рефлексы рефлексами, но его собственный мозг, привыкший оперировать цифрами и договорами, беспомощно буксовал перед примитивной железкой, от которой зависела его вторая жизнь. Он чувствовал себя идиотом. Полным идиотом с заряженной винтовкой в трясущихся руках.

Рядом с ним упал другой солдат, тяжело и неловко. И больше не двигался.

«Отличный напарник, – оценил Юра. – Молчаливый. С распросами не полезет».

Свист повторился, на этот раз ближе. Юра вжался в землю так, что, казалось, станет её частью. Взрыв оглушил его, ослепил на секунду. В ушах стоял оглушительный звон, заглушающий всё. Он почувствовал, как что-то горячее и мокрое брызнуло ему в лицо. Он провел по щеке рукой и посмотрел на неё. Алая, липкая жидкость. Но боли не было.

«Наверное, не моя, – с облегчением подумал он. – Хотя… а чьё тогда?»

Он глянул на того самого плаксу. Тот лежал на спине, смотря в небо. На его груди зияла рваная дыра, из которой что-то тёмное и густое медленно растекалось по шинели.

«А… вот чьё…» – Юра с отвращением вытер руку о шинель, но липкое ощущение никуда не делось. «Ну что же. Коллега ушёл в вечный отпуск, а его выходное пособие теперь размазано по моей шинели…».

Он отполз от тела подальше, стараясь не смотреть на это месиво. Его трясло от страха и от холода. В сапоге по-прежнему мерзко хлюпало с каждым движением. Раздражало осознание полнейшего бессилия. Он был просто живой мишенью. Дорогой мишенью, которую привезли на самый дешёвый и жестокий в мире тир.

«Так, Юра, соберись, блять! – приказал он сам себе. – Ты же лучший продажник! Продай им что-нибудь! Да хоть… свою жизнь!»

И тут пришло озарение. Информация! У него же столько информации и знаний о второй мировой…

Он сделал глоток воздуха, пытаясь заглушить адреналиновую дрожь, и крикнул, вкладывая в слова всю оставшуюся силу и надежду:

– Слушайте! Я сдаюсь! – Его голос сорвался, но он продолжил, отчаянно пытаясь докричаться до них поверх грохота. – У меня есть данные! Важные данные!

И тут его осенило. Я же кричу по-немецки. Ебучий случай. Они же не понимают!

– Kamerad! – снова вырвалось у него против воли. – Nicht schießen!

В ответ просвистела пуля, срикошетив от брони сгоревшего неподалёку грузовика.

«Бля, – подумал Юра, снова ныряя в укрытие. – Клиент не готов к диалогу. Надо поработать над переводом коммерческого предложения».

Грохот стих так же внезапно, как и начался. Словно кто-то выключил адскую колонку. В ушах ещё стоял оглушительный звон, но теперь его пробивали другие звуки: стоны, приглушённые крики «Санитары!» и навязчивый, шипящий звук, доносящийся откуда-то справа, и тот самый звук падающих капель, которые теперь капали прямо на его шинель. Юра осторожно поднял голову над краем воронки.

«Тихо. Что, уже всё? – его мозг, отвыкший от тишины, судорожно пытался перезагрузиться. – Не может быть. Со мной так не бывает. Значит, это затишье перед тем, как мне окончательно и бесповоротно наступит полный пиздец».

Он огляделся. Пейзаж окончательно преобразился в инсталляцию современного искусства под названием «Апокалипсис». Дым, гарь, искорёженное железо и неестественно раскиданные тела. Тот самый шипящий звук издавал раненый солдат, сидевший прислонившись к колесу подбитого грузовика. Он шипел через дыру в горле, из которой пузырилась алая пена.

«Бля, – отстранённо подумал Юра. – Неповторимый перформанс. Жаль, нет зрителей».

Адреналин начал отступать, и его место заняла пронзительная, ясная мысль: «СИДЕТЬ ЗДЕСЬ – ЗНАЧИТ ПОДПИСАТЬ СЕБЕ ПРИГОВОР». Его сверхпамять услужливо подсказала, что затишье на передовой – это самое опасное время. Сейчас либо новая атака, либо зачистка окопов.

«Надо думать. План "А" – сдохнуть как герой – не катит. План "Б" – сдохнуть как трус – тоже не вариант. Остаётся план "В" – не сдохнуть. А для этого нужно сделать то, что я умею лучше всего. Договориться».

Он представил себя на переговорах. Серые стены, стол, важные лица, а его кейс – это его собственная жизнь.

«Так, Юра, ты – уникальный товар. Опытный переговорщик из будущего. Предложение: ты сдаёшься в плен. Выгода для клиента: ты можешь рассказать кучу полезного. Ну или просто посмешить их историями об айфонах. Соглашайтесь, пока товар живой!»

Он сгрёб в охапку свою винтовку – визитную карточку врага, которую нужно было обязательно спиздить. Его тело, измотанное и дрожащее, ломило так, будто его и впрямь переехал грузовик, а сапог с водой и кровью отяжелел и подчинялся неохотно. Он выбрался из воронки и, почти не дыша, пополз на голос. На русскую речь.

–Товарищи! Не стреляйте! Я свой! Сдаюсь! Веду переговоры о капитуляции!Ползя по мёрзлой земле, он мысленно лихорадочно перебирал варианты исхода. «Господи, только бы не попить ихнего чаю, а потом не отправиться в Сибирь делать мебель. Я, блять, за всю жизнь молоток в руках ни разу не держал!» Поднявшись на колени и закинув винтовку за спину, он сделал последний рывок – крикнул, вкладывая в слова всю оставшуюся надежду:

Но его речевой аппарат, эта тупая, неотключаемая прошивка в новой жизни, снова сыграла с ним злую шутку. Вместо чистого русского из его горла вырвался гортанный, искажённый страхом немецкий крик, единственное чёткое слово в котором было: «…Kamerad…»

И этого было достаточно…Молодой красноармеец в потрепанной гимнастёрке, с лицом, почерневшим от копоти и усталости, увидел перед собой поднимающуюся из дыма фигуру в серо-зелёном. Услышал вражескую речь. Увидел движение. Его пальцы, привыкшие за последние месяцы к одному единственному действию, сжались и нажали на спусковой крючок.

Выстрел был одиноким и оглушительно громким в стоявшей тишине.

Удар в грудь отбросил Юру назад. Он не почувствовал боли, только глухой удар, как от молота, и странную лёгкость. Он снова лежал на снегу, глядя в белое, безразличное небо. Хлюпающий звук в сапоге наконец прекратился.

«А… вот и ответ на моё коммерческое предложение, – промелькнула в голове последняя, кристально ясная мысль. – Отказ. Без объяснения причин».

Его взгляд зацепился за подошву своего же сапога. Он лежал в неестественной позе, и ему вдруг стало смешно. «Как же нелепо… Я заключал сделки на миллионы… не смог продать даже собственную жизнь… Всего за одну пулю…»

Сознание поплыло, и тьма на краю зрения стала смыкаться…

Глава 3. Римские бани

Сознание вернулось к Юре. Последнее, что он помнил – ледяной снег и удар в грудь. А теперь… тепло.

«Заебись, – медленно проползла первая связная мысль. – Хоть не воняет говном и смертью».

Он лежал на чем-то упругом и мягком. Пахло сладковатым дымом благовоний, кожей и чем-то цветочным. Он осторожно приоткрыл один глаз.

Оштукатуренный потолок с небрежным, но явно дорогим орнаментом. Солнечный свет, мягкий и рассеянный, лился откуда-то сбоку.

«Охуеть. Я… в номере люкс? – его внутренний циник, оглушенный переменой декораций, попытался поднять голову. – Что, за проявленный героизм на фронте меня отправили в пятизвездочный рай?»

Он попытался сесть, и тело отозвалось привычной, чужой ломотой. Но не от холода, как в прошлый раз, а скорее от усталости. Он глянул на свои руки. Молодые, тонкие, с длинными пальцами. Чистые, без мозолей. На нём была простая, но чистая льняная туника.

В этот момент сбоку раздался нежный, серебристый смех.

– Смотри, Лея, он проснулся. И глаза у него, как у побитого щенка.

Юра резко повернул голову. В двух шагах от ложа стояли две девушки. Обе в легких, подпоясанных под самой грудью хитонах, откровенно подчеркивающих их формы.

«Твою мать… – мысленно выдохнул Юра. – А вот это уже серьёзное улучшение условий содержания. Где тут, простите, ресепшен? Я готов остаться здесь навсегда».

– Доброе утро, господин, – сказала темноволосая, ее голос был бархатным и насмешливым. – Наш господин Луций велел тебя разбудить и привести в порядок.

«Господин? – Юра внутренне подобрался. – Настолько люкс, что даже обслуга вызывает меня "господином"? Или это такая римская ирония?»

Он попытался ответить, но его горло издало лишь хриплый звук. И тут снова случилось странное. Его губы и язык сами сложились в слова, а в сознании всплыли обрывки фраз, как будто он всегда это знал. Язык был чужим, но память тела – отточенной и послушной, совсем как с немецким в прошлый раз. Слова текли легко, как будто он доставал их из глубин чужой, но уже своей памяти.

– Воды пожалуйста… – выдавил он на чистейшей, певучей латыни и сам удивился.

Светловолосая, Лея, тут же поднесла ему глиняную чашу с прохладной водой. Он жадно глотнул, и вода показалась ему нектаром богов.

– Господин Луций вчера заплатил за тебя целых пятьсот денариев на невольничьем рынке, – болтливо сообщила темноволосая, пока Лея поправляла складки его туники. – Говорит, увидел в тебе потенциал. Что ты не простой раб, а чуть ли не философ.

Вот тут всё окончательно встало на свои места. Удар был почти физическим. «Раб с невольничьего рынка. Пятьсот денариев. Ахуеть!»

Весь его прошлый триумф, вся боль от гибели в снегах, сменились новым, изысканным видом унижения. Его, Юру, того, кто покупал и продавал целые правительства, купили. Как говорящего попугая. За пятьсот ебучих денариев!

Его лицо, не слушаясь, расплылось в вежливой улыбке. Мышечная и ментальная память прошлого владельца сработала без сбоев.

– Благодарю за заботу, – выдавил он, и его собственный, подобострастный тон вызвал у него рвотные позывы.

– О, он еще и вежливый! – рассмеялась темноволосая, и её грудь соблазнительно колыхнулась. Юра поймал себя на том, что смотрит туда, и тут же мысленно выругался. «Соберись, дебил! Твои личные сиськи сейчас принадлежат какому-то Луцию!»

В этот момент в помещение вошел рослый раб с лицом боксера-неудачника.

– Грек! Хозяин зовет на завтрак. Быстро, не заставляй господина ждать.

Юру подняли и легким, но недвусмысленным толчком в спину направили к выходу. Он шел по прохладному мраморному коридору, и его внутренний монолог выл от бешенства.

«Пятьсот денариев… Знаешь, Юра, твои акции пиздец как обвалились. В прошлой жизни тебя убили свои же, а в этой купили за горсть монет. Что дальше? Меня обменяют на осла или три амфоры дешёвого вина?»

Он видел роскошь вокруг – фрески, статуи, драпировки. И это лишь усиливало ярость. Он был внутри этого богатства, но не его хозяином, а гребаным рабом!

«Ну ничего, – подумал он, цинично оскалившись. – Я ведь гениальный продажник. Я впаривал пшеницу людоедам. Уж какому-то древнеримскому лоху я смогу впарить себя подороже. Сейчас я покажу им, что такое настоящее античное собеседование».

Его подвели к резным дверям, из-за которых доносились голоса и смех.

«Шоу начинается, – мысленно прошептал Юра, делая шаг вперёд. – Надеюсь, у этих уёбков хорошее чувство юмора».

Двери распахнулись, и Юру окатила волна звуков, запахов и света. Просторный триклиний, залитый утренним солнцем. Вокруг низких столов на ложах возлежали несколько римлян в белых тогах. В воздухе витал аромат жареного мяса, свежего хлеба, оливок и дорогого вина.

«Ну вот, – мгновенно оценил обстановку Юра. – Шведский стол. Только ложек, блять, почему-то нет и вилкой никто не пользуется. Дикари».

В центре, на самом почетном ложе, полулежал мужчина лет сорока с умными, пронзительными глазами и легкой улычкой на усталом лице. Наверное тот самый Луций, который купил его за пятьсот денариев.

– А вот и наш новый грек! – провозгласил Луций, жестом приглашая Юру подойти ближе. – Не правда ли, у него вид настоящего мудреца? Особенно когда он только проснулся.

Гости вежливо засмеялись. Юра почувствовал, как его лицо само собой складывается в почтительную маску. «Рабская натура, блять, включилась на полную». Промелькнула мысль, когда тело автоматом согнулось в поклоне: Может, сказать им «Я из будущего, приматы»?

– Подойди, юнец, – сказал Луций. – Мои друзья слышали, что я приобрел не просто раба, а человека с необычным умом. Они не верят. Убеди их.

Один из гостей, толстый, с лицом заправского бюрократа всех эпох, скептически хмыкнул.

– Все эти греки – болтуны, Луций. Наговорят с три короба, а толку – ноль. Мой собственный ритор вчера доказывал, что добродетель заключается в воздержании. А вечером я видел его в таверне с двумя девками…

– В том-то и дело, Марк! – перебил Луций, и в его глазах блеснул азарт. – Этот – не такой. Поговори с ним.

Все взгляды устремились на Юру. Внутри у него всё сжалось в комок. Подступила паника топ-менеджера перед важнейшими в жизни переговорами. Его мозг лихорадочно работал.

«Так, спокойно, Юра. Ты на питче. Нужно продать им идею, что ты – гениальная инвестиция». Он сделал шаг вперед.

– Господа, – начал он, и его голос, к его удивлению, звучал спокойно и уверенно. – Вы говорите о добродетели. Но что есть добродетель для голодного? Еда. Для страждущего? Вода. Для вас? Власть и богатство. Всё остальное – слова, которыми сильные убаюкивают слабых, чтобы те не мешали им наслаждаться их добродетелью.

Толстый Марк сел прямо, его маленькие глазки сузились.

– Ты называешь нас лицемерами, мальчишка?

– Я называю вещи их именами, – парировал Юра, чувствуя, как входит во вкус. Это была его стихия. – Разве ваш ритор, рассуждающий о воздержании, откажется от кубка лучшего вина? Нет. Он просто назовет это «умеренностью». А содомию с рабом – «заботой о ближнем». Вся ваша философия – это один большой и красивый ценник на самые низменные человеческие инстинкты.

В триклинии повисла тишина. Один из гостей, молодой аристократ с надменным лицом, сглотнул. Луций смотрел на Юру, как загипнотизированный.

– А любовь? – вдруг спросил молодой аристократ, вызывающе глядя на Юру. – Или ты и её сведешь к цене?

Юра улыбнулся своей коронной, обезоруживающей улыбкой.

– Конечно. Любовь – самый дорогой товар. Потому что её нельзя купить напрямую. Её можно только обменять. На внимание, на подарки, на статус, на ложь. И самый выгодный обмен— это брак. Вы ведь не по любви женились, а ради политического союза или приданого? Поздравляю, вы – лучшие покупатели на рынке чувств.

Раздался громкий, раскатистый хохот. Это смеялся Луций. Он смеялся так, что слезы выступили у него на глазах.

– Слышите?! – воскликнул он, обращаясь к гостям. – Он низверг его доводы, словно буря соломенное чучело! Я же говорил! Он великолепен! Он как ковш ледяной воды, вылитый на головы наших разжиревших философов!

Атмосфера в зале мгновенно переменилась. Гости наперебой стали задавать вопросы, подкидывая темы, и Юра парировал, сыпля цитатами и язвительными комментариями. Он говорил о политике, о деньгах, о войне, сводя всё к простым, грубым и невероятно убедительным формулам.

«О да, – ликовал он про себя. – Вот он, мой конёк! Я не умею ковать мечи или строить акведуки, но я, блять, мастерски разбираю любое дерьмо на молекулы и подаю его под соусом из горькой правды!»

Луций смотрел на него, как на редкую диковинку.

– Ты останешься со мной, грек, – заявил он, когда шум стих. – Будешь моим… собеседником. Моим живым талисманом от скуки. Ты будешь говорить мне правду, какую никто другой не посмеет.

Юра почтительно склонил голову, скрывая торжествующую ухмылку.

«Вот и договорились, уёбок. Я тебе – правду, а ты мне… пока что просто жизнь. Но это только начало».

В этот момент его взгляд упал на молодого раба, который, стоя у стены, с ненавистью смотрел на него. И Юра с абсолютной ясностью понял, что его только что вознесли на самую вершину, а этот раб с ему подобными попытаются скинуть…

После завтрака Луций, окрылённый успехом, решил продолжить представление. Он вёл Юру вместе с гостями через перистиль – внутренний двор с колоннадой, фонтаном и ухоженными клумбами.

«Экскурсия по владениям нового «работодателя», – язвительно размышлял Юра. – Интересно, будет ли у меня соцпакет?»

– Ну что, философ, – обратился к нему Луций, – твои слова за завтраком были подобны освежающему ветру. Но ветер – это одно, а реальные финансы – другое. Вот скажи, как повысить доход с моих виноградников в Кампании?

Юра едва не поперхнулся собственным цинизмом. «Боже правый, да они все одержимы эффективностью! Вчера – пшеница африканцам, сегодня – виноградники Кампании. Все мои воплощения – сплошная ебучая агропромышленная конференция!»

Он глянул на группу рабов, вкалывающих в саду. Их согнутые спины, потные лица и пустые глаза, быстро опустили его на землю.

– Всё просто, господин, – выдавил Юра. – Стимул рабов должен быть осязаем. Объяви им, что тот, кто выполнит норму, получит на ужин не похлёбку, а кусок мяса. Или, что ещё эффективнее, – в два раза меньше ударов плетью в конце дня. Отрицательный стимул – тоже стимул.

Луций рассмеялся, одобрительно хлопнув Юру по плечу.

– Гениально! Просто и цинично! Я назову этот метод «принципом греческого цинизма»!

В этот момент из-за колонны появился тот самый молодой раб, что с ненавистью смотрел на Юру за завтраком. За ним шел пожилой мужчина в дорогой, но неброской тунике, с лицом, исполненным собственного достоинства. Учитель? Ритор?

– А, Критолай! – воскликнул Луций без особой радости. – Ты как раз вовремя. Познакомься с моим новым приобретением. Он, как я погляжу, ставит под сомнение всю твою философию.

Критолай, ритор, холодно окинул Юру взглядом, полным профессорского снобизма.

– Я слышал, господин. Дикие и безосновательные высказывания. Без опоры на труды великих предшественников.

«О, вот и защита диссертации намечается», – мысленно усмехнулся Юра.

Луций, явно желая позабавиться, устроил импровизированный диспут прямо у фонтана.

– Ну, Критолай, попробуй-ка опровергнуть нашего циника. Говори о добродетели! – вспомнив вчерашнюю тему обсуждений ритора Марка.

Критолай надменно выпрямился и завёл свою шарманку.

– Добродетель, о Луций, есть высшее благо, к коему должна стремиться душа, отвергая низменные страсти и…

– Ага, – перебил его Юра, сделав на лице выражение неподдельного интереса. – А скажи, уважаемый, твоя душа, стремящаяся к добродетели, сильно страдает, когда ты пьёшь дешёвое вино вместо дорогого, что пьёт твой хозяин? Или она уже достигла такого просветления, что не замечает разницы?

Критолай покраснел от наглости раба, и да, он действительно пил дешёвое вино.

– Это… это не имеет отношения к…

– Или вот, – не отступал Юра, чувствуя запах крови. – Добродетель – это все сказки о воздержании и умеренности. А почему тогда твой взгляд только и скользит по груди служанок моего господина? В чём твоя добродетель? В том, чтобы хотеть, но не иметь? Это не добродетель, уважаемый. Это – импотенция. Духовная, разумеется.

Критолай издал звук, будто его ударили под дых. Он беспомощно захлопал глазами, его лицо побагровело от унижения и бессильной ярости. Гости Луция, следовавшие за ними, сдержанно хихикали.

– Ты… ты невежественный щенок! Ты оскорбляешь… – начал было Критолай.

– Я называю дерьмо дерьмом, – парировал Юра. – А вы его заворачиваете в свиток и называете философией. Разница лишь в упаковке.

Луций хохотал до слёз. Критолай, бросив на Юру взгляд, полный смертельной обиды, развернулся и удалился, волоча за собой свой разбитый авторитет.

«Отлично, Юра, – сказал он сам себе. – Ты только что приобрёл первого влиятельного врага. Поздравляю! Карьерный рост начался».

Триумф был сладким, но недолгим. По пути назад они проходили мимо хозяйственных построек. Надсмотрщик, мускулистый детина с бычьей шеей, избивал плетью старого раба, который что-то пролил.

– Неуклюжий пес! – рычал надсмотрщик, и удары со свистом опускались на согнутую спину. – Всю работу испортил!

Луций равнодушно скользнул взглядом по сцене и прошёл мимо. Для него это было так же привычно, как шум фонтана.

Юра же застыл на мгновение. Его взгляд встретился с взглядом старика. В этих выцветших, наполненных болью и пустотой глазах не было ни ненависти, ни надежды. Только бездонная усталость. И этот взгляд, как раскалённый гвоздь, пронзил всё его циничное нутро, весь сарказм, и больно кольнул где-то глубоко внутри.

Он отвернулся и пошёл за Луцием, но язвительная реплика так и застряла у него в горле. Впервые за этот день ему было не до шуток.

День, начавшийся с триумфа, неумолимо катился к вечеру. И с каждым часом Юра чувствовал, как почва под ногами становится всё зыбче. Его поселили в маленькой, но отдельной комнатке рядом с покоями Луция – неслыханная честь для раба. Но чем больше знаков внимания он получал, тем острее чувствовал себя дрессированной обезьяной.

«Прекрасно, – размышлял он, глядя на подаренную ему глиняную лампу. – Мой личный кабинет. Вид, не на Москву-сити конечно, но и не блиндаж уже хорошо. Ну и косяк, что дверь не запирается, и в любой момент могут вломиться с предложением «поговорить»».

Его «слава» быстро разнеслась по дому. Одни рабы смотрели на него со страхом, другие – с подобострастием, третьи – с плохо скрываемой ненавистью. К нему подошёл вилик, управляющий имением, сухопарый мужчина с лицом, не выражавшим ровным счётом ничего.

– Хозяин доволен тобой, – безразличным тоном констатировал он. – Продолжай в том же духе. Но запомни: ты всё ещё раб. Один неверный шаг – и твоё место в каменоломнях.

«О, спасибо за коучинг, дружок-пирожок, – мысленно парировал Юра. – Напомни-ка мне, кто тут вчера пятьсот денариев на меня потратил? Кажется, не ты. Так что заткнись и не сотрясай воздух своими угрозами».

Но вслух он почтительно ответил:

– Я понимаю, господин.

Вечером Луций устроил ещё одно застолье, менее формальное, а точнее алкогольное. Юру усадили на низкое ложе у ног хозяина. Ему подали ту же еду, что и гостям, но в глиняной посуде, в то время как все пили из серебряных кубков. Эта мелкая, но унизительная деталь больно ударила по самолюбию.

«Сука, – думал он, сжимая в пальцах свою чашу. – Я сижу с ними, я их развлекаю, я заставляю их смеяться, а они мне – отдельную посуду, как прокажённому. Интеллектуальный шут, сука… Говорящая обезьяна».

Пир набирал обороты. Вино лилось рекой. Луций, раскрасневшийся и довольный, положил руку на плечо Юры.

– Ты сегодня был великолепен, мальчик мой, – проговорил он. – Ты разбил в пух и прах этого напыщенного Критолая! Я давно не получал такого удовольствия! Такой ум, такая живость мысли – редкость.

Гости гулом одобрения поддержали его слова. Юра натянуто улыбнулся, но внутри его заедала эта двойственность: его превозносили, но рука на плече, напоминала о его истинном статусе.

– И за такие заслуги, – продолжил Луций, и его тон стал доверительным, а рука легла на плечо Юры и осталась там, тяжелая и влажная, словно присвоив себе его, – я приготовил тебе награду. Сегодня ночью ты удостоишься особого внимания. Ты сопроводишь меня в термы. Мы продолжим наши беседы… наедине. Без этих условностей. – Он сделал паузу. – Я хочу обсудить кое-что важное, не для посторонних ушей. Твоя проницательность мне в этом пригодится.

В голове у Юры щёлкнуло в ожидании профита, и его циничный ум тут же начал просчитывать варианты диалога.

«Важные разговоры наедине? – мысленно приподнял он бровь. – Интересно. Значит, я всё же не просто шут. Возможно, он хочет посоветоваться о своих делах, а это возможность».

– Я… я польщён доверием, господин, – выдавил он, и на этот раз в его голосе прозвучала искренняя надежда.

– И правильно, что польщён! – весело воскликнул Луций, убирая руку. – Немногие удостаиваются такой чести. Уверен, наш диалог будет плодотворным.

«Да, – подумал Юра, с новой силой ощущая прилив азарта. – Вот он, мой шанс подняться. Нужно только не облажаться».

Его отпустили «приготовиться». В своей каморке он стоял, глядя в стену, но теперь его мысли лихорадочно работали. К нему зашли те самые служанки. Они, сияя, принесли ему чистую, на удивление дорогую тунику из тончайшей шерсти.

«Надо же, – с удовлетворением отметил он. – Дресс-код для важных переговоров. Статус растёт прямо на глазах».

– Хозяин приглашает тебя в личные термы, – сообщила темноволосая, помогая ему облачиться в новую одежду. – Уделил целый вечер! Таким вниманием могут похвастаться немногие.

Они улыбались, искренне радуясь за него. Они видели в этом милость хозяина, высшую форму одобрения.