Сакральное слово

Роб Берт

Сакральное слово

Глава 1. Супер сделка

Дверь переговорной захлопнулась. Овации остались внутри. Юра остановился в коридоре и улыбнулся. Впервые за последнее время. Эта сделка забрала много сил и эмоций, но он снова победил…

«Сработало… Идеально сработало», – пронеслось в голове. Его память, этот дар и проклятие – гипермнезия, – срабатывал всегда. Он помнил всё, что когда-либо видел, читал или слышал. Прямо сейчас перед его внутренним взором всплывали страницы десятилетней давности. Биографии партнёров, расшифровки их старых интервью, отчёты об их первых сделках, даже обрывки их выступлений на студенческих конференциях… Мать в детстве боялась, что раз он всё помнит, то рано или поздно его башку разнесёт к хуям собачьим. Но этого, конечно же, не случилось, и от суперпамяти была одна польза. Он знал о своих визави всё: их тайные амбиции, невысказанные страхи, старые обиды и затаённые мечты. Он стал суперпродажником, потому что мог становиться отражением клиента и говорить с ним только о самом важном для него. Чужая психология – это самый ликвидный товар.

Сделка была адская…гениально пройденная на грани фола, но состоялась… Его кейс теперь будут разбирать на бизнес-курсах, а акционеры следующие полгода будут купаться в деньгах, как и он сам, конечно.

Из-за закрытой двери всё же доносился взволнованный гул голосов. Акционеры открывали шампанское и обсуждали гениальность Юры. Он поймал себя на том, что ловит каждое слово, и тут же спохватился. Сентиментальность – это удел лузеров. Он выпрямил спину, с наслаждением потянулся, заложив руки за голову. Костюм от Brioni сидел на нём безупречно.

На пути к его угловому кабинету с панорамой на пол-Москвы сидела Лена, бухгалтер. Молодая и глупая, но с фантастическими данными, которые она сама, кажется, ещё не до конца осознала. Она что-то увлечённо печатала, склонившись над клавиатурой.

– Леночка, не усердствуй так. Это ж не диссертация, а обычный отчёт, – бархатный голос Юры заставил её вздрогнуть.

–Юрий Сергеевич, поздравляю! Все в офисе только о Вас и говорят!Лена подняла на него сияющие глаза,и на её лице расплылась восторженная улыбка:

– Говорить – мало, делать надо, – он легко, без намёка на пошлость, шлёпнул её по спине, проходя мимо. Жест был одновременно отеческим и владельческим. – К концу дня жду сводный отчёт по Ближнему Востоку. И чтоб без ошибок, как в прошлый раз, хорошо?

–Конечно, Юрий Сергеевич!Девушка тут же закивала,стараясь выглядеть максимально серьёзной:

«Умница», – мысленно бросил он, уже заходя в свой кабинет. Секунда и его палец набрал номер на огромном сенсорном экране телефона.

– Алё, солнышко? – его голос мгновенно приобрёл интимные нотки. – Слушай, насчёт вечера… У меня тут ЧП федерального масштаба, я просто в шоке. Нет, нет, всё в силе. Просто встретимся не в восемь, а в десять. Да, я помню, что у тебя съёмки в шесть… Сорвусь с совещания ради тебя, всё решу. Жди смс с адресом. Целую.

Он бросил трубку, не дожидаясь возражений. На другом конце была топ-модель, чьё лицо смотрело с половины билбордов города. Но Юре всегда было похеру на других, его время всегда будет стоить дороже.

Спуск с 72-го этажа башни «Федерация» в роскошном лифте… Он ощущал, как вся Москва раскинулась где-то внизу, и он, хозяин, спускается в свои владения. Сейчас он выйдет на улицу, и город, как всегда, прогнётся под него.

У подъезда его уже ждал чёрный Maybach. Его корпоративный автомобиль с личным водителем.

– В «Гараж», Саныч, – бросил он, опускаясь в мягчайшую кожу заднего сиденья.

Машина тронулась с места, заставляя откинуться на спинку. Он закрыл глаза, пытаясь поймать ускользающую волну триумфа. Но внутри уже копошилось что-то другое – пустота, которую не заполняли ни цифры на счетах, ни восторги коллег, ни тело очередной красотки. Он грубо отогнал эту мысль. «Херня, – определил он её. – Надо просто развеяться».

Бар «Гараж» был его отдушиной. Никакого пафоса и стеклянных небоскрёбов. Простое дерево, запах калёного дыма, приглушённая музыка и… Женька. Его друг детства, застрявший где-то на уровне начальника отдела в какой-то районной управе. Без амбиций, без блеска, но зато свой.

Женька сидел уже в их привычном углу, с тоской разминая в пальцах салфетку. Перед ним стоял нетронутый бокал пива.

– Ну что, министр еще нераспиленных бюджетов, как жизнь? – Юра грохнулся в кресло напротив, привлекая внимание официанта. – Виски. Macallan. Двойную. И неси сразу бутылку, чтобы не бегать.

Женька вздохнул.

– Привет, Юр… Живём потихоньку. Бюджет режем, отчёты пишем. Мечтаю о выходных.

– Выходные? Это для тех, кто не знает, куда девать время и деньги, – Юра получил свой бокал и сразу отхлебнул изрядную порцию. Огонь разлился по жилам, прогоняя остатки странной тоски. – А у меня, брат, событие. Только что мир спас. И заработал на этом, – он щёлкнул пальцами, – три сотни процентов.

Женька скептически поднял бровь.

– Снова кому-то что-то впарил?

– Вообще-то моим новым африканским друзьям, – поправил Юра, наслаждаясь моментом. – И не впарил, а закрыл их потребность в пшенице. Они аж всплакнуть готовы были от благодарности.

– И не стыдно? – Женька отодвинул своё пиво. – Ты же в курсе, что у них там не то что голод, там уже, говорят, до людоедства кое-где доходит. А ты им зерно по цене икры осетровой впариваешь.

Юра фыркнул так, что чуть не поперхнулся виски.

– Ой, да ну тебя нахуй с этим людоедством! Это их разводка для лохов, чтобы скидку выбить! Все эти разговоры про гуманитарку – сказки для бедных, чтобы им не так обидно было, что они нищие и слабые. А моя работа – делать деньги. И я её сделал. Блестяще. Пока они там в своих песках молиться будут на мою пшеницу, я уже следующий контракт готовить начну.

–Слушай, Юр… Это ведь не работа. – Он произнёс это тихо, но с надрывом. – Это же просто аморальный пиздец! Наживаться на чужой беде – как вообще можно?Женька покачал головой, его лицо исказилось от отвращения.

– На чужой беде? – Юра с силой поставил бокал, звонко стукнув им по столу. – Это они на моей, блять, беде наживаются! Пока они тусуются в своих оазисах, я тут, простите, реально пашу, как ебучий раб на галерах, чтобы их накормить!

Он ядовито усмехнулся, и его взгляд стал пристальным, как у следователя.

– А ты-то сам, святоша? Вот ты меня сейчас обвиняешь, что я чужих африканцев обокрал. Они чужие! А ты помнишь, как хвастался, что «на топливо не тратишься», потому что бюджетное сливаете? С водилой своего управления колымнули на тракторе и попилили? Или как списанные стройматериалы на дачу увез? Ты ведь не забыл, я-то уж точно нет. Так кто кого грабит, а? Я каких-то чужаков за тридевять земель, или ты бюджет, который на наши с тобой дороги и больницы предназначен! Кто тут аморальнее, блядь? Пират в открытом море или карманник в родном дворе?

– Я… это совсем другое, – смутился Женька, покраснев. – Это мелочи, суета…

– Ага, мелочи! – торжествующе перебил Юра. – Для тебя воровство у своих – мелочи, а моя честная, прописанная в контракте работа – преступление? Ты просто завидуешь, что у меня масштаб больше. И совесть твоя, как дешёвый wi-fi. Ловит только на моих грехах, а на своих – пропадает.

– Ты ничего не понимаешь, – пробормотал Женька, отводя взгляд.

– Я-то? Я всё понимаю! – рявкнул Юра. – Я – бля, международный благотворитель! Медаль мне давай, а не нотации! Ты думаешь, они святые? Да они друг друга за копейку режут, а ты мне про мораль…

Он замолчал, поймав на себе взгляд бармена. Снизил тон, но ядовитость в голосе только возросла.

– Ты всё про карму, про совесть… А я тебе начистоту, что человек – это эгоистичная и жадная мразота. Все эти разговоры про добро и зло – пыль в глаза, чтобы слабые не бунтовали. Нет никакой кармы. А всё вокруг – это один большой, ёбаный базар, где каждый продаёт и покупает. И я – просто лучший продажник на этом базаре.

– Ну, а если ты ошибаешься? – Женька смотрел на него с непонятной Юре жалостью. – Если однажды за всё это придётся ответить? По полной.

Юра засмеялся. Громко, искренне, от души.

– Отвечу! Обязательно, блять, отвечу! В аду, в раю или в следующей жизни – не важно. Меня хоть на сковородку, хоть под пиво. Но, Жень… – он снова поднял бокал, и его глаза стали холодными, как лёд, – это будет о-че-нь не скоро. А сегодня… сегодня мы бухаем! За успех!

Он допил свой виски до дна. Женька так и не притронулся к своему пиву.

– Ты так и не понял, да? – Женька вдруг заговорил с непривычной для него твердостью. – Речь не в том, ответишь ты или нет. Речь в том, что ты уже сейчас за это платишь. Посмотри на себя. У тебя есть всё. А ты сидишь тут, в этом баре, и злишься на весь мир. Где твоя радость, Юр? Где тот пацан, с которым мы в детстве картошку на костре запекали, который мог из-за одной взятой без спроса конфеты всю ночь не спать? Его уже нет. Его съел этот твой «базар».

Юра налил себе ещё виски, его лицо исказила гримаса раздражения.

– О, началось! Ностальгия по совковому детству! Слушай, если тебе так нравилось жевать картошку с кожурой, я тебе хоть завтра вагон могу привезти. За свои, кстати. А тот пацан был лохом. Он не понимал, как устроен мир, а я понял. И знаешь, что я понял? Что все эти «духовные догмы» и «нравственность» – это оправдание для неудачников. Сильный человек сам для себя решает, что хорошо, а что плохо.

– Сильный? – Женька горько усмехнулся. – Ты не сильный, Юр. Ты просто испуганный. Ты до смерти боишься оказаться там, внизу, среди тех, кого ты презираешь. Поэтому ты и построил вокруг себя эту крепость из денег, понтов и цинизма. Но в этой крепости ты один. И тебе там чертовски тоскливо. Я это по твоим глазам вижу.

– Да иди ты нахуй со своим психоанализом! – рявкнул Юра, и несколько человек за соседними столиками обернулись. – Ты меня за слабака держишь? Меня? Я могу купить тебя, твою контору и весь этот блядский район, который ты курируешь! Тоскливо мне? Да я сожгу эти деньги, чтобы развлечься, если захочу! А тебе что, ахуенно в твоей однушке в Химках, с вечно ноющей женой и кредитом за тачку? Вот это ты называешь счастьем? Нет, брат, это ты испуган. Ты боишься высунуть нос из своей норки и признать, что мир – это джунгли.

– В джунглях есть своя красота, – тихо сказал Женька. – А в твоём бетонном мире её нет. Ты променял душу на цифры на банковских счетах. И ты пытаешься меня и всех вокруг убедить, что это крутой обмен. Потому что если все вокруг согласятся, что это круто, то, может быть, и тебе станет легче. Но не становится.

– Душа… – Юра с отвращением произнёс это слово, будто пробуя на вкус что-то кислое. – Это такой же товар, как и всё остальное. Её можно выгодно продать. А можно неудачно придержать, и она сгниёт. Я свою продал. И знаешь что? Отлично выспался в первую же ночь. А те, кто её бережёт, спят на хуёвых матрасах и молятся, чтобы цены на бензин не выросли. Нет, уж, увольте.

– Хорошо, допустим, ты прав, – не сдавался Женька. – Допустим, всё есть товар. Любовь, дружба, совесть. Но тогда ответь мне на один вопрос: а зачем тогда жить? Если в конце концов ты остаёшься один на один с этими самыми цифрами? Что они тебе дадут, когда ты будешь умирать? Ты хоть раз был по-настоящему счастлив за все эти годы?

Юра хотел было тут же выдать язвительный ответ, но запнулся. Пауза затянулась. Он отхлебнул виски и пару минут просто молчал.

– Счастье… Это как оргазм. Короткий всплеск, дофамин, и всё. А потом снова надо работать. А то, о чём ты говоришь… Эта идеалистическая картинка с семьёй, детьми, шашлыками на даче… Это счастье для тех, у кого нет амбиций. Для тех, кто смирился. Я не смирился. Я всегда хочу больше. И в этом моё, блять, счастье – в самом процессе. В погоне. В победе.

– В погоне за чем? – мягко спросил Женька. – Ты же сам сказал, что у тебя уже всё есть. Бежать дальше некуда. Ты достиг потолка. И что теперь? Бегать по кругу, продавая песок в пустыне и гордясь тем, какой ты крутой продажник? Это не цель, Юр. Это белка в колесе. Ты просто не можешь остановиться, потому что боишься посмотреть в ту пустоту, которую сам и создал.

– Заткнись! – прошипел Юра. Его лицо покраснело. – Ты ни хуя не понимаешь! Ты живёшь в своём уютном, предсказуемом мирке, где главное – не высовываться. А я каждый день бросаю вызов всему миру! Я меняю правила игры! Эти самые «людоеды», которым я впарил пшеницу, теперь у меня в кармане! Они от меня зависят! Я их создал! Я – бог в их мире! А ты сидишь и трясёшься над своим клерковским стульчиком! Кто из нас живёт полной жизнью, а?

Женька посмотрел на него с бесконечной усталостью и печалью.

– Ты прав, Юр. Я не понимаю. И слава богу, что не понимаю. Потому что я бы не хотел оказаться на твоём месте. Ни за какие деньги. Мне жаль тебя.

Эти слова прозвучали как пощёчина. «Мне жаль тебя». Не «ненавижу», не «завидую», а «жаль». Это было хуже любого оскорбления. Юра почувствовал, как ярость закипает у него внутри, но вылить её на Женьку он уже не мог. Тот был неуязвим в своей жалкой, как казалось Юре, праведности.

– Иди к чёрту, – глухо сказал Юра, отворачиваясь. – Иди к своему убогому счастью. И не лезь ко мне со своим нытьём.

В этот момент к их столику подошли две девушки. Яркие и смеющиеся, явно под градусом. Их появление было как глоток свежего воздуха.

– Извините, а не подскажете, как пройти в… ну, вы поняли, – хихикнула одна из них, блондинка с дерзким взглядом, скользнувшим по дорогому костюму Юры.

Женька смутился и опустил глаза. Юра же мгновенно преобразился. Его лицо озарила обаятельная, чуть нагловатая улыбка. Это был его способ дать отпор всем этим сложным, неприятным мыслям, которые нагнал Женька.

– В туалет? А зачем он вам? Там скучно. А вот здесь, – он жестом пригласил их за стол, – как раз интересно. Садитесь, я угощаю.

Через полчаса он уже вовсю флиртовал с обеими, мастерски разводя их на откровенности и щедро заказывая им коктейли. Женька сидел, словно пришибленный, и пялился в свою пивную кружку. Ещё через час он поднялся.

–Юр, я пойду, – сказал он без выражения, глядя куда-то в сторону.Женька тяжело вздохнул, отодвинул свой нетронутый бокал и медленно поднялся.

– Ага, давай, старик, – Юра даже не повернулся к нему, увлечённо что-то нашептывая на ухо блондинке. – Не скучай.

Женька ушёл. А ещё через час Юра вышел из бара, крепко держа под руку обеих девушек. Ночь была холодной, с неба падала противная моросящая изморось. Тротуар блестел под жёлтыми фонарями, как отполированный лёд.

– Так, девочки, а теперь я покажу вам свой ночной вид на Москву… с высоты, – говорил он, шатаясь от выпитого и захлёбываясь собственным остроумием.

В этот момент у него в кармане завибрировал телефон. Он достал его, и на ярком экране заулыбалось знакомое лицо с билбордов. Юра закатил глаза и одним движением большого пальца сбросил вызов. Его пальцы привычно выдали на ходу:

"Привет, завал, совещание до поздна. Завтра позвоню. Целую"

Он сунул телефон обратно в карман, даже не задумавшись. Пусть подождёт. Сейчас у него были другие планы. Он пытался заглушить внутренний голос, который настойчиво повторял: «А ведь этот унылый гавнюк был прав насчёт одного – в крепости чертовски тоскливо».

Он не смотрел под ноги. Он не увидел ту самую предательскую плитку, припорошенную влажным снегом и оттого невероятно скользкую. Нога подкосилась с комичной внезапностью. Он нелепо взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие, но его понесло вперёд, вырывая из рук взвизгнувших девушек.

Мир опрокинулся. Асфальт летел навстречу с дурацкой неизбежностью. Его внутренний монолог, всегда такой развёрнутый и язвительный, вывернулся наизнанку, оставив лишь единственную паническую мысль – последнюю вспышку осознания перед темнотой.

«Блять…»

Его висок со всей дури встретился с острым краем чугунного столбика, ограждавшего тротуар. Раздался короткий и влажный хруст… И всё.

Глава 2. Штурм

Холод. В ногах, в груди, в окоченевших пальцах, везде… Он пришёл в сознание от всепроникающего, тотального холода. Тело ломило, будто его переехал грузовик, а потом ещё и попинали по почкам.

Он попытался пошевелиться, и спина в ответ заныла от контакта с чем-то твёрдым и шершавым. Мозг, ещё затуманенный, пытался осознать происходящее. «Что за хуйня?»

Вместо привычного кожаного салона «Майбаха» – какие-то ебучие доски, промёрзшие насквозь.

И запах. «…Блядь. А почему вокруг воняет сапожной ваксой, горелым мясом и говном?» Эта вонь била по ноздрям, как кулаком. И ещё он интуитивно почувствовал, что пахло смертью.

Он заставил веки разлепиться, и перед ним проплыл полумрак, прорезанный тусклым светом из щелей в потолке. Земляные стены, подпертые кривыми брёвнами, сырость. Горькая усмешка вырвалась наруку. «Блиндаж, как в кино… Только дерьмовом».

Он был одет в грубую, промокшую шинель. Руки сами собой потянулись к лицу – большие, красные, с облупленной кожей. Это были чужие руки, не его…

–Ты жив, старина? Выглядишь хуже, чем после вчерашних залпов русской «Катюши».Прямо над ухом раздался голос:

Он дёрнулся и увидел мальчишку. Лет восемнадцати, с прозрачной кожей и огромными глазами, в которых застыл немой ужас. Его пальцы судорожно сжимали приклад винтовки.

Юра и сам не понял, что его испугало больше? Вид немецкого солдата или то, что он понял каждое слово с пугающей отчётливостью. «Как так? Я знаю немецкий? Что за хуйня тут происходит?»

Он попытался ответить. Хотел закричать: «Кто ты?». Но его горло сжалось, и вместо этого он сипло выдавил:

– Всё в порядке. Просто отходняк.

Его собственные губы растянулись в слабую улыбку. Это было жутко. Он не управлял своей мимикой. Паника ударила в голову. Он отшатнулся, ударившись затылком о бревно.

– Русские… они близко, – прошептал мальчишка, и его голос сорвался. – Говорят, наш полк в окружении. Мы все…

«Окружение. Русские. Зима». Память, его проклятый дар, в одно мгновение воскресила всё, что он когда-либо знал о войне. Школьные учебники, документальные фильмы, случайные статьи… всё это сложилось в единую, безжалостную картину. И мозг выдал диагноз: «Юра… тебе пизда».

Это был ужас, помноженный на полное знание истории человека будущего. Он знал, чем это кончится. Зна́л, как именно будут умирать люди вокруг. И знал, что его собственная смерть уже прописана в учебниках, которые он когда-то пролистал.

Он сжал эти чужие, неслушающиеся пальцы в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, пытаясь болью вернуть себя в реальность – любую, только не эту. Ладони были липкими от пота, и от этого ему стало ещё противнее. Но боль была чужой, приглушённой, как сквозь вату. Откуда-то сверху, сквозь брёвна, доносилось навязчивое кап-кап – талая вода просачивалась в блиндаж. Где-то вдали загрохотало, и заскулил пёс, и этот звук был почему-то страшнее всего. Его собственные зубы стучали так, что казалось – вот-вот раскрошатся. Его сознание, всегда такое острое и язвительное, отчаянно металось, натыкаясь на стены сюрреализма происходящего. «Это галлюцинация. ЛСД в виски подсыпали. А может, инсульт». Он мысленно представил свой кабинет, панорамные окна, ощущение власти – и тут же его взгляд наткнулся на капли пота, замерзающие в щетине на его же, но не его, запястье. И стало хуже. Потому что его безупречная память, этот предатель, услужливо подсказала: при инсульте тактильных ощущений во время галлюцинации не бывает. Значит… Значит, это по-настоящему. Его, Юру, того, кто мог купить и продать всё что угодно, просто… подменили. Выдернули из его жизни и вставили в этот готовящийся к смерти мешок из мяса и костей. И что самое ебанутое – это то, что с этим знанием, с этой проклятой энциклопедией ужаса в голове, он не мог сделать абсолютно ничего. Он был не солдат, а обычный испуганный человек, понимающий, что умрёт в ближайшее время. И эта мысль, полная бессилия, была страшнее любого снаряда.

– Aufstehen! Alle raus! Sofort! – рёв где-то у входа в блиндаж пробил густой воздух, как нож масло.

Юру подбросило на нарах. Его новое тело, не дожидаясь команд из мозга, уже стояло на дрожащих ногах. «Что за крик? Меня зовут?» – пронеслось в панике. Но мозг с опозданием понял смысл сказанного: «Встать! Все наружу! Немедленно!»

Его затолкали в общий поток. Он вынырнул из блиндажа, и его ударило в лицо слепящей белизной, смешанной с едким дымом. Мороз обжёг лёгкие. Он стоял по колено в снегу, перемешанном с чем-то тёмным и плотным. Земля. Воздух, кроме гари и смерти, теперь явственно пах немытыми телами и прокисшими портянками.

«Охуенно. Почти курорт из рекламы в стиле "Посетите Подмосковье", – его внутренний голос, сорвавшийся с катушек, пытался шутить. – Только вместо шашлыка – снаряд в ебало, а вместо гида – какой-то пиздобол с орлом на фуражке».

Тот самый «пиздобол» – тощий лейтенант с перекошенным лицом – выкрикивал команды, тыча пальцем в сторону леса. Юра смотрел на него и понимал, глядя на лицо этого человека, что он уже мёртв, просто ещё не лёг в землю.

– Эй, ты! Вперёд, шевелись, мешок! – чей-то сорванный крик пробился сквозь гул в ушах. В следующий миг приклад врезался Юре в спину, и тупая, унизительная боль отозвалась в почках. Его тело, не дожидаясь команд, дёрнулось вперёд. «Ага, щас… Я двигаюсь… Я вообще в танце, блять», – мысленно простонал он, спотыкаясь о замёрзший труп в такой же серо-зелёной шинели. Труп лежал, уткнувшись лицом в снег, и выглядел на удивление аккуратно. «Наверно, быстро помер. Повезло, уёбку».

Его колонну погнали вперёд, к чёрной полоске леса. Снег хрустел на зубах. В левом сапоге отчаянно хлюпало – то ли вода, то ли кровь, разбираться было некогда. Рядом шагал тот самый мальчишка. Он непрерывно что-то бормотал: «Мама… пожалуйста… я хочу домой…»

«И я хочу, дружок. И я хочу. Только мой дом – это семьдесят второй этаж, а до него, блять, ещё лет восемьдесят…» – думал Юра, с завистью глядя на мальчишку. Тот хотя бы понимал, чего хочет.

Внезапно где-то впереди, в лесу, что-то щёлкнуло. Звук был негромкий, сухой. Как ломающаяся ветка. Но его тело среагировало раньше сознания. Оно само пригнулось, вжав голову в плечи.

– Снайпер! – закричал кто-то рядом.

И тут мальчишка, который только что молился о доме, перестал бормотать. С его головы слетела каска, отскочила и покатилась по снегу, оставляя за собой алый, парящий след. Он сам качнулся и мягко, почти нежно, повалился в сугроб. В его огромных, всё ещё испуганных глазах ничего не осталось. Ни дома, ни мамы.

Юра застыл, не в силах отвести взгляд. Его мозг, тот самый «идеальный жёсткий диск», тут же выдал справку: «Снайпер. Вероятность выживания ноль целых хуй десятых». Он чувствовал, как его язык прилип к пересохшему нёбу, а винтовка в его вспотевших ладонях заскользила, норовя вырваться.

«Спасибо, кэп, – прошипел он про себя, чувствуя, как по ногам разливается предательская мокрая теплота. – А теперь, блять, сделай что-нибудь!»

Но делать было нехуй. Только бежать. Впереди рванула мина. Его тело рефлекторно швырнуло в ту же воронку, где уже сидел, зажмурившись, другой солдат. Тот смотрел на Юру пустыми глазами и беззвучно шевелил губами.

«Ну здравствуй, новенький, – подумал Юра, отряхивая с лица снег с землёй. – Добро пожаловать в ад. Здесь хуёво, но есть и плюс – кондиционер не нужен».

Свист. Нарастающий и разрывающий барабанные перепонки. Казалось, сама воздух вопит от ужаса.

– Ложись! – заорал кто-то рядом, но Юра и так всё понял. Его новое тело, не дожидаясь мысленных команд, плюхнулось в воронку, прижавшись к ледяной земле. Взрыв грохнул где-то сзади, и на него обрушился град комьев мерзлой грязи.

«О, началось! Салютики! – его внутренний циник, доведенный до состояния постоянной истерики, завывал от восторга. – Только я хочу умереть в борделе, а не в этой ебаной мясорубке!»

Он лежал, вжавшись в землю, и слушал адскую симфонию. Свист снарядов, треск пулеметных очередей, разрозненные выстрелы, чьи-то монотонные, надрывные стоны на одной ноте, как будто кто-то завел сломанную шарманку, и… тихий, навязчивый плач. Он повернул голову. В двух шагах от него, свернувшись калачиком, лежал тот самый солдат из воронки и тихо, по-детски, всхлипывал.

«Ну вот, – с раздражением подумал Юра. – Коллега по несчастью. И, похоже, он уже мысленно написал заявление по собственному желанию».

– Заткнись! – рявкнул он. – Сейчас рванет – и твои сопли разлетятся по всему окопу!

Солдат поднял на него мокрые, безумные глаза.

– Я не хочу умирать… – простонал он.

– А кто, блять, хочет?! – огрызнулся Юра. – Я вот, например, планировал сегодня двум красоткам присунуть, а не жрать эту ебучую землю! Но, как видишь, планы поменялись!

Его собственный голос, сиплый и чужой, резал слух. Внезапно над краем воронки промелькнула тень. Юра инстинктивно, повинуясь рефлексам чужого тела, вжался в землю, и палец сам нажал на спуск. Оружие дёрнулось, отдачей вгоняя ему в плечо осознание: он только что выстрелил. В кого? Зачем?