Бывший или чудеса Нового Года

И тут неожиданно Катя вплотную подошла к ней.

– Ну что, – прошептала сестра, сияя. – Признавайся. Он совсем другой, да? Я влюбляюсь в него за тебя!

– Кать, перестань, – буркнула Вера, но без прежней злости.

– Да ладно тебе! Посмотри на него! Он на тебя вообще по-другому смотрит. Не как раньше. Раньше он смотрел, как на красивую картинку. А сейчас… как на единственный источник воздуха в комнате. Это ж очевидно!

«Очевидно». Для всех, кроме неё самой? Или она просто отказывалась видеть?

Позже, когда мужчины вернулись, краснолицые и довольные, Артем прошёл мимо неё в прихожей снять куртку. От него пахло морозом, деревом и здоровым мужским потом. Он остановился, встретившись с ней взглядом.

– Не замёрзла ещё после нашей битвы? – спросил он тихо, только для неё.

– Я выносливая, – ответила она, и вдруг её язык будто отсох.

Он улыбнулся, и в этой улыбке была капля той самой, сегодняшней, мальчишеской дерзости.

– Я помню, – всё с тем же задором подмигнул он ей.

Он пошёл наверх, чтобы переодеться, а Вера осталась стоять, глядя ему вслед и чувствуя, как по её спине пробегает противный, сладкий холодок. «Я помню». Что он помнил? Их снежные бои пятилетней давности? Или что-то ещё?

Тётя Люба, вынырнув из гостиной как подводная лодка, прервала её мысли.

– Ну что, оттаяла немного? – спросила она, смотря на Веру оценивающе, – Он, конечно, мастеровитый. И харизматичный. Но не расслабляйся, племянница. Самые искусные ловушки всегда приправлены мёдом. А ты у нас… сладкоежка.

И с этими словами она удалилась, оставив Веру с неприятным осадком на душе и сбивающим с толку вопросом: «кто в этой ловушке – она? Или, может быть, они оба?»

Глава 9. Бабушкино предсказание

Ближе к обеду, предновогодний день принёс с собой не только ясное солнце, но и гостей. Особенных!

Пока Артем и Сергей пытались «прикурить» от «Нивы» внедорожник отца, занесённый по самые стёкла, к калитке, по едва расчищенной дорожке, осторожно ступая, приплелась пара. Дед Ефим, местный старожил, которого все звали просто Дедом, и его бойкая жена Марфа. В руках у них был увесистый глиняный горшок, из которого валил благоухающий пар.

– Слышали, у вас свет горел! – крикнула Марфа ещё с порога. – Думали, с ума сходим от радости! Принесли вам солянки, бабушкиной, чтоб сил на расчистку прибавилось!

Марфа была не просто соседкой. Она была местным оракулом, психологом и главным распространителем новостей в радиусе пяти километров. Её визит был событием.

Все столпились в прихожей, снимая с гостей верхнюю одежду. Марфа, маленькая, юркая, с глазами-буравчиками, сразу начала сканировать обстановку. Её взгляд, как радар, прошелся по довольному лицу Анны Петровны, по сияющей Кате, задержался на задумчивой Вере и… впился в Артема, который как раз спускался по лестнице, услышав голоса.

– О-о-ой, – протянула Марфа, и в её голосе зазвенели колокольчики самого живого интереса. – А это кто у нас? Новое лицо! Или… не новое?

Вера почувствовала, как её бросает в жар.

«Всё, – промелькнуло в голове. – Она помнит. Она всё помнит».

– Баба Марфа, дед Ефим, здравствуйте! – Артем, ничуть не смутившись, шагнул вперёд с той самой улыбкой «Арчи», открытой, дружелюбной, не оставляющей шансов для недоверия, – Я Артём. Друг Веры.

– Друг, значится, – повторила Марфа, изучая его с ног до головы.

Её взгляд задержался на его руках, на шраме над бровью.

– Друг, – сказала она ещё раз, но уже с такой интонацией, будто прочитала вслух целый роман, – Ну, раз друг, то проходи, садись, солянку пробовать будешь. У меня солянка, как лакмусовая бумажка. Кто её с душой ест, тот и сам с душой.

За столом, заваленным теперь пирогами и солянкой, Марфа развернула настоящее шоу. Она рассказала про то, как в 78-м году такая же метель была, так медведь к ним в сени зашёл погреться, про внука-программиста, который «в этих ваших интернетах невесту ищет», и про то, что нынешняя молодёжь дрова колоть разучилась, одни камины электрические.

Артем ел солянку с почтительным видом и вовремя вставлял реплики: «У вас, Марфа Семёновна, лавровый лист, наверное, особенный?» или «Это же, кажется, мясо по-охотничьи?». Он очаровывал её так же легко, как до этого очаровал её семью. Дед Ефим, молчаливый, лишь хмыкал и одобрительно кивал.

Но Марфа была не из тех, кого можно очаровать до потери бдительности. Когда женщины собрались мыть посуду, а мужчины пошли «глянуть на свечу в генераторе», она ловко приперла Веру к раковине.

– Ну-ка, девица, признавайся, – сказала она тихо, но так, что мурашки побежали по коже, – Это ж той самый? Который тогда, года три назад, сюда приезжал, красивый да беспокойный, как жеребёнок на привязи? Фотограф, кажись?

Вера, краснея, кивнула, не в силах лгать этому всевидящему взгляду.

– Та-а-ак… – Марфа проницательно щурилась. – А теперь он… «друг». Интересная дружба. У него на тебя глаза, как у пса, которого выгнали на мороз, а он в щёлочку в дом смотрит, где тепло и миска полная.

– Баба Марфа… – Вера неловко попыталась вставить реплику возмущения, да только та ей не дала перебив.

– Тихо, я не закончила. Он на тебя так смотрит… а ты на него… – она прищурилась ещё сильнее, – Ты на него смотришь, как на обледеневшую ступеньку. Боишься наступить, потому что поскользнёшься и расшибешься. Но и пройти мимо не можешь, дорога-то одна.

Вера открыла рот, чтобы возразить, но не нашла слов. Бабка била в самую точку.

– Я замужем пятьдесят три года, – продолжала Марфа, вытирая тарелку так энергично, будто скребла с неё старую краску, – И скажу тебе вот что, настоящую любовь от подделки, как настоящую солянку от магазинной, я с закрытыми глазами отличу. Он на тебя смотрит не как «друг». Он на тебя смотрит как на… ну, как я на свою квашеную капусту. Знаю каждую травинку в ней, каждую прожилочку. И люблю её не за то, что она идеальная, а за то, что она «моя», с душком, с кислинкой, с историей. И между вами… – она ткнула пальцем от Веры в сторону гостиной, где был Артем, – тишина не пустая. Она густая. От невысказанного. Это не игра. Это долечивание. Или докапывание до самого дна, чтобы совсем уж разбиться. Решай сама.

С этими словами Марфа вручила ей последнюю тарелку и, хлопнув по плечу, отправилась в гостиную:

– Чайку с твоей тётей Любой попить, покошевать.

Вера осталась стоять у раковины с мокрыми руками и головой, полной тревожного гула. «Долечивание». «Тишина не пустая». Бабка видела сквозь стены. Видела то, в чём Вера сама боялась себе признаться.

Ближе к вечеру гости ушли, унося с собой пустой горшок и полную голову впечатлений для будущих сплетен. Дом снова погрузился в свою внутреннюю жизнь. Но для Веры всё было уже не так.

Она ловила себя на том, что ищет взглядом Артема. И не просто ищет, а изучает. Как он сидит, как слушает отца, как перебрасывается шуткой с Сергеем. Она видела, как он поймал взгляд тёти Любы и выдержал его, не моргнув, с лёгкой, почти вызывающей улыбкой. Она видела, как он незаметно подложил дров в камин, когда мама пожалась от холода.

И каждый раз, когда их взгляды встречались, она вспоминала слова Марфы: «…как на обледеневшую ступеньку».

Да!

Она боялась. Боялась сделать шаг. Бояться было удобно и безопасно. Но рядом с этим страхом, как близнец, поселилось другое чувство. Острое, нетерпеливое любопытство.

А, что если? Что если сделать этот шаг? Что будет внизу: бездонная яма или твёрдая земля?

Она ушла на чердак, почти машинально, потому что нужно было что-то делать. Хоть что-нибудь. Спустить коробку со старыми ёлочными игрушками, стеклянными шарами из детства, и наконец закончить с этой ёлкой.

Будь она неладная.

Лестница-стремянка стояла неровно, качалась. Она уже почти дотянулась до коробки, как одна из ступеней под ногой со скрежетом подломилась.

Вера ахнула, почувствовав, как её опора уходит из-под ног. Падение в лучшем случае грозило синяками, в худшем – переломом. Но оно не состоялось.

Сильные руки схватили её за талию, грудь и спину, прижали к твёрдому, тёплому телу и аккуратно, будто что-то невесомое, спустили на пол. Это случилось так быстро, что она лишь успела вдохнуть запах его кожи и стирального порошка.

Они оказались в тесном пространстве у подножья лестницы. Он всё ещё держал, её спина была прижата к его груди, его дыхание горячими волнами накатывало ей на шею. Она замерла, боясь пошевелиться, боясь, что это ощущение – жар его ладоней сквозь тонкую ткань свитера, биение его сердца у неё за спиной – исчезнет.

– Всё в порядке? – его голос прозвучал у неё над ухом, низко, хрипло.

Она кивнула, не в силах вымолвить слово.

– Лестницу надо чинить, – сказал он чисто практическим тоном, но руки его не отпускали.

Она набралась смелости и медленно повернулась в его объятиях, чтобы лицом к лицу. В полумраке чердака, в пыльном воздухе, его лицо было так близко. Глаза, обычно такие насмешливые или закрытые, сейчас были тёмными, широко раскрытыми, полными такого голода, что у неё перехватило дыхание.

Он смотрел на её губы.

Она смотрела на его.

Мир сжался до размеров этой щели между лестницей и стеной, до тикающих секунд, каждая из которых тянулась, как резина.

И он поцеловал её.

Это не было похоже ни на что. Ни на их первый поцелуй в далёкой юности, ни на формальные «семейные» поцелуи последних дней. Это был поцелуй-признание. Поцелуй-вздох. Твёрдый и в то же время невероятно нежный. Он не требовал, он… предлагал. И в этом предложении была вся его тоска, всё его сожаление и вся надежда.

Длилось это несколько мгновений. Или целую вечность. Вера не могла осознать. Это было, как во сне.

Он оторвался первым, отстранился на полшага,