Бывший или чудеса Нового Года

Эти слова задели сильнее, чем прямой вопрос.

– Ты хорошо держишься, – добавила мама после паузы, – Всегда умела. Даже когда больно.

Вера опустила взгляд.

– Это просто праздники. Семья. Удобно, когда рядом кто-то есть.

Анна Петровна посмотрела на неё внимательно.

– Возможно.

– Но я вижу, как он на тебя смотрит.

– Он же фотограф, – резко сказала Вера.

– Нет, – покачала головой мама, – Фотографы смотрят на публику. А он смотрит так, будто боится тебя потерять ещё раз.

Опять!

Снова это замечание, о том, как он смотрит… вначале тётя Люба, теперь мама…

Вера внутренне чертыхнулась, и сжала губы.

– Людям свойственно переигрывать, когда хотят понравиться.

– Да, – согласилась Анна Петровна, – Но переигрывают жестами. Словами. А не тем, как молчат рядом.

Она не стала продолжать. Не дожимала. Просто вернулась к разделочной доске.

– Я не буду тебе советовать, Вер, – сказала она уже тише, – Я просто хочу, чтобы ты помнила, если ты решишь, что это ошибка, ты не обязана её исправлять. А если вдруг окажется, что нет… – она пожала плечами, – я тоже буду рядом.

Вера ничего не ответила.

Но внутри что-то дрогнуло. Не сломалось, наоборот, как будто лёд, который она годами держала намеренно, дал крошечную трещину.

И стало страшно не от боли.

А от тепла.

***

Идиллия спокойствия, скреплённая ложью, продержалась ровно до вечера. А потом небо разверзлось.

Сначала это были просто тяжёлые, мокрые хлопья, лениво облепляющие стекло. Потом ветер завыл в печной трубе так, будто решил сорвать крышу и забрать дом с собой. Вера стояла у окна и смотрела, как мир за его пределами растворяется. Сначала в белой дымке, потом в яростной, слепящей круговерти.

– Ничего страшного, – сказал отец, включив телевизор. – Сейчас прогноз посмотрим.

Телевизор захрипел, поморгал и погас. Одновременно щёлкнуло и погасло всё остальное – люстры, гирлянды на ещё не наряженной ёлке, тихое гудение холодильника. В доме воцарилась гулкая, давящая тишина, нарушаемая только воем ветра.

– Трансформатор, наверное, – констатировал Сергей, тыча в безжизненный экран телефона. – И связи тоже нет.

Паника, тихая и липкая, поползла по стенам. Семеро взрослых людей, запертых посреди метели. Без света. Без отопления… электрический котёл замолчал первым.

Без возможности позвонить кому бы то ни было.

И тогда встал Артем.

Он сделал это не как герой, а как человек, знающий, что делать. Без лишних слов. Без суеты.

– Николай Иванович, дрова же есть в сарае, – его голос в темноте звучал спокойно и чётко.

– Есть, – отозвался отец, – ты же сам их и наколол вчера вместе с Сергеем.

– Ну вот, – многозначительно провозгласил Артем и лукаво подмигнул будущему свояку, – Сергей, поможешь прочистить путь до сарая и притащить? Катя, Вера, свечи, фонари, всё, что светится, собирайте сюда. Анна Петровна, тётя Люба, одеяла, пледы, всё тёплое, давайте в гостиную, к камину.

Его уверенность была заразительной. И все подчинились. Паника отступила, уступив место движению. Он стал центром, вокруг которого закрутилась спасательная операция. Через десять минут в гостиной уже трещал, разгораясь, камин, отбрасывая на стены гигантские, пляшущие тени. На столе горели свечи в подсвечниках и одна походная керосиновая лампа, которую Артем достал из своего вездесущего рюкзака.

– О, романтика! – попыталась шутить Катя, кутаясь в плед, но голос её дрожал.

Тётя Люба, восседая в кресле поближе к огню, провозгласила:

– Это всё из-за глобального потепления. Я же говорила. Или из-за плохой работы коммунальщиков. Артем, ты не из коммунальщиков, часом?

– Нет, тётя Люба, – он не отрывался от камина, подкладывая поленья. – Я из выживальщиков. По необходимости.

Вера наблюдала за ним, сидя в кресле-качалке. Он двигался в полумраке с грацией крупного хищника, экономично, целесообразно. Свет огня золотил его профиль, подчёркивал напряжение мышц на спине, когда он наклонялся. От этого вида в груди что-то сжималось… болезненно и сладко одновременно. Она ненавидела себя за то, что не могла отвести глаз.

Кроме дров из сарая, Артём с Сергеем занесли в дом старый генератор, который упорно не желал включаться. Но мужчины настойчиво старались его завести.

Артём склонился над генератором, и рукав его куртки задрался, обнажив запястье. Когда-то она знала это место на его теле лучше, чем собственное дыхание…

Иногда память била током. Не картинкой, а ощущением. Вот и сейчас, глядя, как он уверенно разбирается с генератором, Веру пронзило воспоминанием…

Тогда, года три назад, он тоже уезжал «спасать проект». Патагония. Ледник, который должен был растаять.

«Вера, это шанс раз в жизни! Ты же понимаешь?» – его глаза горели азартом, в них не было ни капли сомнения.

А она стояла в дверях их тогдашней квартиры, сжимая в кармане халата положительный тест, который купила по дороге из клиники. Хотела сделать сюрприз.

Но глядя на его торопливые сборы, растерянно смогла лишь промямлить: «Артем, подожди. Мне нужно тебе сказать…»

А он уже натягивал куртку, ловил такси в приложении.

«Дорогая, всё расскажешь, когда вернусь! Три месяца, и я весь твой!»

Он поцеловал её в щёку, пахнущий свежим кофе и дорогой в аэропорт, и выскочил за дверь.

Она так и не произнесла слова вслух…

– Сейчас заведётся, – внезапно вырвали её слова Артема из воспоминаний прошлого.

Он выпрямился, вытер ладони о джинсы и шагнул к камину, оставив Сергея добивать упрямый механизм.

А Вера вздрогнула и резко вдохнула. Слишком знакомый тон. Слишком спокойно.

Чтобы передохнуть и разрядить обстановку, Сергей предложил:

– А давайте в «Крокодила» сыграем! При свечах!

Идея была идиотской и гениальной одновременно. Взрослые люди, попавшие в форс-мажор, стали показывать друг другу «ёжика в тумане», «депрессию» и «тётю Любу на рыбалке». Получилось до абсурда смешно. Даже тётя Люба фыркнула, когда Николай Иванович с невозмутимым видом изобразил «внезапно отключившийся интернет».

Вера смеялась, и этот смех был первым по-настоящему лёгким за эти двое суток. Она поймала на себе взгляд Артема через комнату. Он не улыбался. Он просто смотрел на неё, как на что-то драгоценное и хрупкое, что вот-вот может погаснуть, как свеча. И в его взгляде не было игры.

Но, в этот момент, память вновь накрыла Веру…

… как через две недели, после его срочного отъезда в Патагонию… глубокой ночью, острая боль скрутила её в пустой, тёмной спальне. Сквозь туман паники и ужаса она набирала его номер. Раз. Пять. Десять.

«Абонент временно недоступен».

Затем скорая… холодные стены больницы, лицо усталой врачихи: «Сочувствуем. На таком сроке… часто бывает. Стресс?»

Стресс.

Одиночество.

Ощущение, что твоя жизнь, твоё счастье, это чья-то второстепенная, отложенная опция. Когда он наконец дозвонился, она уже лежала дома, выписавшись.

Его голос в трубке был далёким, переполненным восторгом от удачных кадров: «Вер, ты не представляешь, тут такие краски!»

Она лишь сказала: «У меня был выкидыш. Я была одна».

Тишина в трубке длилась вечность. Потом: «Я… я вылетаю первым рейсом».

Но эти слова уже ничего не значили. Они были лишь признанием того, что «первый рейс» существует, а значит, мог существовать и тогда, две недели назад. Но его не было…

Развод был формальностью.

Она не кричала, не бросала вещи. Просто сказала, когда он, бледный и потерянный, стоял на пороге: «Ты выбрал ледник. Он был важнее. Я не хочу быть твоей запасной площадкой на случай плохой погоды в твоих экспедициях».

Он пытался говорить, что-то объяснять, но она уже закрылась. Поставила на сердце тяжёлый, ледяной замок. Любовь никуда не делась. Она просто стала слишком болезненной, чтобы к ней прикасаться.

И теперь этот человек, источник самой жгучей боли в её жизни, стоял в её доме и чинил генератор, а её предательское сердце сжималось не только от обиды, но и от забытого чувства, как хорошо, когда в доме есть мужские руки, которые всё могут починить.

Позже, когда все немного успокоились и стали готовить ужин на газовой плите, слава богу, она была независимой, случилось первое маленькое чудо. Вера тянулась за кружкой на верхней полке, её босые ноги замерзали на каменном полу кухни.

– На, – его голос прозвучал прямо за спиной. Он протягивал ей её же собственные тёплые носки, – Пол ледяной.

– Откуда ты их…? – опешила Вера.

– Увидел в сушилке. Догадался, что понадобятся.

Она взяла носки. Их пальцы не соприкоснулись, но близость была такой, что она почувствовала исходящее от него тепло. Он уже разворачивался, чтобы уйти, но она, движимая внезапным порывом, сказала:

– Тебе не холодно? Ты же в одной футболке.

Он остановился, обернулся. Огонь свечи играл в его глазах.

– Я привык. В палатках в горах бывало и холоднее.

– Тогда… возьми свитер. Из того сундука наверху. Там должны быть старые вещи.

Он кивнул, и в его взгляде мелькнуло что-то тёплое, почти благодарное.

– Спасибо, – хрипло прозвучал его голос.

И вдруг Вера с пугающей ясностью поняла, что она не мёрзнет, стоя рядом с ним…

Не впервые за вечер… а впервые за годы.

Ни телом. Ни сердцем.

Потом случилась катастрофа с тортом. Тётя Люба, решив продемонстрировать своё хладнокровие, понесла испечённый мамой бисквит к столу в гостиную. В полутьме она не заметила брошенный Катей на пол плед, споткнулась и с изяществом падающего слона приземлилась прямо на торт, который несла перед собой, как поднос.

На секунду воцарилась мёртвая тишина. Потом Катя фыркнула. Сергей приглушённо кашлянул. Отец отвернулся к камину, но плечи его дёргались. А Вера, глядя на тётю Любу, с ног до головы вымазанную кремом и крошками, не выдержала. Она рассмеялась. Звонко, истерично, до слёз. За ней загрохотали все. Даже тётя Люба, отряхиваясь с царственным видом, буркнула:

– Ну, хоть торт мягкий оказался. Уже плюс.

Этот смех, общий, очищающий, стёр последние границы. Они были не семьёй и приглашённым актёром, а кучкой людей, переживающих абсурдное приключение.

К полуночи все устроились спать в гостиной, на матрасах и диванах, под грудами пледов. Артем вызвался дежурить у камина, подбрасывать дрова. Вера сказала, что не может уснуть, и осталась сидеть в кресле, кутаясь в плед.

Все затихли. Только треск поленьев и вой метели за окном были их аккомпанементом.

– Страшно? – тихо спросил он, не глядя на неё, глядя в огонь.

– Нет, – ответила она честно, – Странно. Но не страшно.

Он кивнул. Потом встал, снял с вешалки у камина тот самый старый свитер, огромный, потрёпанный, когда-то его. Подошёл и накинул его ей на плечи поверх её пледа.

– Артем, не надо… – смутилась Вера.

– Молчи, – мягко пресёк он. Его руки на секунду легли ей на плечи, ощутимо, тяжело, – Это не флирт. Это здравый смысл. Ты мёрзнешь. А я отвечаю за тепло в этом секторе.

Он мягко улыбнулся, совсем как раньше… и вернулся на своё место. Свитер пах дымом и чем-то неуловимо его… лесом, снегом, воспоминаниями…

Тепло от него разливалось по телу, согревая куда сильнее, чем плед.

Она смотрела, как Артём сидит, освещённый огнём, его лицо в профиль было серьёзным и усталым. И вдруг её пронзила мысль, острая и ясная:

«Он вернулся не того мальчишку играть. Он вернулся мужчиной. И этот мужчина в метель заботится о моих родителях, смешит мою сестру и следит, чтобы я не замёрзла…»

И это было страшнее любой его попытки поговорить о прошлом. Потому что против таких простых, настоящих вещей её броня из сарказма и обид была бессильна.

От этих пронзительных ощущений, с растрёпанными чувствами, Вера заснула в его свитере, в кресле, под мерный звук того, как он подкладывал в огонь поленья. И ей снилась не метель, а тишина. И тепло.

И он…

Еще до того, как он стал жить второпях, в бегах и погонях за идеальной картинкой… не тот, кто однажды ушёл.

А тот, кто в метель остался, чтобы держать огонь.

И это было куда опаснее, чем любой его побег.

Глава 7. Ночной дозор

Вера неожиданно проснулась от тишины.

Не от резкого звука, наоборот, от его отсутствия. Вой ветра стих, и дом, будто устав бороться, погрузился в глубокое, густое молчание. Осталось только убаюкивающее потрескивание дров в камине. Такое редкое, тёплое, почти интимное.

В гостиной, освещённой лишь тлеющими углями камина, царил хаос спящих тел: Катя свернулась калачиком на руках Сергея, уткнувшись лицом ему в грудь, отец храпел в такт с тётей Любой, мама тихо посапывала, укрывшись до носа, будто пряталась от мира.

Вера моргнула, пытаясь понять, что вырвало её из сна.

И тогда увидела.

Артем сидел у камина, неподвижный, как изваяние, его лицо было обращено к угасающему огню. Но он не спал. Его глаза, отражавшие багровые блики, были широко открыты и полны такой бездонной, одинокой тоски, что у Веры ёкнуло сердце. Это было то самое лицо, без маски «Арчи», без уверенности «спасателя». Это было лицо человека, который потерял что-то самое важное и до сих пор не может найти.

Его настоящее лицо.

Без улыбки.

Без роли.

Он не заметил, что она проснулась. Она наблюдала за ним, затаив дыхание, чувствуя себя шпионом в его внутренней крепости. Вдруг Катя во сне что-то буркнула и повернулась, чуть не скинув плед. Артем мгновенно отреагировал, встал, поправил на ней покрывало с неожиданной нежностью, потом так же тихо подошёл к тёте Любе, с которой сползло одеяло, и укрыл её. Его движения были бережными, почти отеческими. Он заботился о её семье… как о своей.

Не напоказ. Не ради роли.

Просто, потому что не мог иначе.

Вера почувствовала, как что-то внутри неё дрогнуло. Она не выдержала, тихо встала и на цыпочках пробралась к нему. Ноги затекли, пол был холодным, но она не обратила внимания. На ней всё ещё был его свитер, слишком большой, сползавший с плеча, но тёплый и пахнущий… им…

– Ты не спишь, – прошептала она, садясь на пол рядом с камином, оставляя между ними осторожную дистанцию.

Он вздрогнул, но не обернулся.

– Дежурство, – ответил он тихо.

– Все спят. И метель кончилась.

– Значит, дежурство удалось.

Он подбросил в огонь пару щепочек, они вспыхнули, осветив его профиль. Линию носа. Щетину. Тень под глазами. Усталость, которую он весь день не позволял себе показать.

Тишина между ними была густой, тягучей, но уже не враждебной.

– Спасибо, – неожиданно для себя сказала Вера, – За сегодня. За… всё это.

– Не за что. Это входит в стоимость, – он ответил автоматически, голосом «Арчи», но тут же смягчился, как бы сожалея о фальши, – То есть… я рад, что мог помочь.

Они снова помолчали. Где-то скрипнула половица.

– Раньше ты ненавидел такие вещи, – тихо проговорила она, глядя на огонь, – Семейные посиделки, быт, эту дачу. Ты называл её «муравейником мещанского счастья».

Он усмехнулся, но в усмешке не было веселья.

– Раньше я был идиотом. Я думал, что счастье, это что-то грандиозное. Вспышка молнии на фоне водопада Виктория. Лицо снежного барса в объективе. А оказалось… – он повернул голову, и его взгляд встретился с её, – Оказалось, счастье – это тишина. Тишина в доме, где спят люди, которых ты любишь. Тепло от камина. И запах чая, который заварит утром… тот самый человек.

Он чуть не сказал «ты». Она это поняла. Воздух между ними снова наэлектризовался.

– Ты многое понял за эти пару лет, – сказала она, и её голос прозвучал хрипло.

– Мне пришлось. Когда ты остаёшься один в палатке в сотнях километров от любого жилья, и единственное, что у тебя есть, это мысли… они либо съедают тебя, либо перемалывают во что-то новое. Мои перемололись.

Их глаза вновь встретились. Сцепились на долю секунды. Но, которые казались вечностью.

– Во что? – она не удержалась от вопроса.

– В понимание. Что самое важное всегда было не там, куда я бежал. Оно было там, откуда я сбежал, – он посмотрел на спящих, – Самое красивое, что я снял за эти годы, это не пейзажи. Это лица стариков в горных деревнях, которые прожили вместе всю жизнь. Они смотрели в камеру, а видели друг друга. И в их взгляде была… вся вселенная. Я понял, что профукал свой шанс на свою вселенную.

Вера не знала, что сказать. Его слова падали в тишину, как камни в гладкую воду, и расходились кругами по её душе, взбаламучивая всё, что она так тщательно успокоила.

– Почему ты вернулся сейчас? – спросила она, уже не в силах терпеть, – Не ври про контракт.

Он долго молчал, глядя, как рассыпается в пепле головёшка и тяжело выдохнул. И вновь слова били прямо в цель.

– Потому что наконец набрался смелости. И потому что… я устал быть призраком. Я хотел стать снова человеком. Плотью и кровью. Даже если эта плоть будет тебе ненавистна.

«Ненавистна».

Слово резануло.

Она ненавидела его?

Да. За ту боль. Но сейчас, глядя на его сгорбленные плечи в полумраке, она не чувствовала ненависти. Она чувствовала… щемящую смиренность. И что-то ещё, тёплое и опасное, что начинало пробиваться сквозь лёд.

Вдруг Катя громко и членораздельно проговорила во сне:

«И все помидоры… в вязаных шапках!»

Затем всхрапнула и затихла.

Артем и Вера переглянулись. И одновременно… рассмеялись. Тихо, подавленно, но искренне. Этот нелепый момент сломал ледяную серьёзность их разговора.

– Видишь, – выдохнул Артем, вытирая ладонью глаза, – даже во сне твоя сестра создаёт абсурд. Это хорошая семья, Вера. Настоящая. Ты должна была видеть семьи, которые я встречал… где тишина, это не мир, а могила. А у вас… здесь жизнь.

– Да, – просто согласилась она. И вдруг осознала, что он говорит «у вас», а не «у нас». Он всё ещё чувствовал себя чужаком. И от этой мысли стало нестерпимо грустно.

– Иди спать, – мягко сказал он. – Утро будет тяжёлым, придётся расчищать заносы. Всем понадобятся силы.

– А ты?

– Я ещё посижу. Досмотрю.

Она встала, её тело заныло от неудобной позы. Свитер сполз с одного плеча. Она поправила его и, сделав шаг, нечаянно задела его колено. Контакт был мимолётным, но оба замерли. Она посмотрела на него сверху. Он поднял на неё глаза. В тусклом свете они казались тёмными, бездонными.

– Спокойной ночи, Арчи, – прошептала она, назвав его псевдонимом, но вложив в это имя что-то новое, почти нежное.

Уголки его губ дрогнули в ответ:

– Спокойной ночи, заказчик.

Вера вернулась в своё кресло, завернулась в плед и свитер, закрыла глаза. Но спать не могла. Она чувствовала его взгляд на себе. Тяжёлый, тёплый, полный немого вопроса. И понимала, что та стена, которую она выстроила между ними, дала первую, опасную трещину. Не от его напора. А от его тишины. И от его правды, которую он, наконец, начал ронять, как редкие, ценные монеты в темноте.

А он сидел у огня и думал о том, что даже если это всё закончится завтра, этой ночи хватит, чтобы жить ещё сто лет воспоминаниями. О её лице при свете углей. О том, как она назвала его «Арчи» без сарказма. И о тепле её колена, которое обожгло его через джинсы, как раскалённое железо.

Снаружи, в выбеленном метелью мире, занималась новая заря. А внутри их маленького, тёмного, тёплого мира что-то необратимо сдвинулось с мёртвой точки.

Глава 8. Утро. Испытание снегом и здравым смыслом

Следующее утро пришло хрустальное и ослепительно белое. Метель отступила, оставив после себя сугробы по пояс и мир, застывший в немом, сверкающем великолепии. И первое, что увидела Вера, выглянув в окно, это спину Артема. Он уже был на улице, в старой куртке и шапке-ушанке, с лопатой в руках, и методично, с той же хищной экономией движений, пробивал тропу от крыльца к калитке.

Она быстро оделась и вышла. Морозный воздух ударил в лёгкие, заставив её вздохнуть полной грудью.

– Ты мог и разбудить кого-то на помощь, – сказала она, подходя.

Он обернулся, его лицо было румяным от холода, изо рта шёл пар.

– Утро доброе. Не стал. Вы все крепко спали. Да и работа не пыльная.

«Не пыльная» – он выгребал снег, который намело почти до ручки калитки. Мускулы на его спине играли под курткой. Вера почувствовала нелепый прилив гордости.

«Её» мужчина…

Нет, не её.

Бывший.

Наёмный актёр. Чёрт подери!

– Дай-ка, – она протянула руку за второй лопатой, прислонённой к стене.

Он удивлённо поднял брови.

– Ты уверена?

– Что, по-твоему, я за эти годы без тебя разучилась снег кидать? – она фыркнула, выхватывая инструмент.

Они работали молча, бок о бок, в ритме, который нашёлся сам собой. Он пробивал, она откидывала. Работа согревала лучше любой печки. И была на удивление… приятной. Простой. Ясной.

Из дома высыпали остальные. Николай Иванович, увидев расчищенную уже наполовину дорожку, одобрительно крякнул:

– Молодец, Артём. Серёга, пошли, генератор посмотрим, может, оживить всё же получится сегодня.

Сергей, ещё сонный, покорно поплёлся за отцом. Катя, захватив с собой фотоаппарат, принялась снимать зимнюю сказку, периодически требуя, чтобы Вера и Артем «встали в кадр, это же так мило!».

И тут Вера совершила ошибку. Она послушно повернулась к Артему, улыбаясь для сестры, а он в этот момент откидывал ком снега. Ком рассыпался, часть попала ей прямо за шиворот. Ледяная крошка проскользнула по позвоночнику.

– Ай! – вскрикнула она больше от неожиданности, чем от холода.

– Ой, прости! – мгновенно среагировал Артем, отбрасывая лопату.

Но Вера уже наклонилась, собирая с лица снег, и её взгляд упал на идеальный, нетронутый сугроб у забора. Детская, забытая за долгие годы серьёзности мстительность вспыхнула в ней.

Она не сказала ни слова. Просто зачерпнула две пригоршни снега, стремительно скомкала и запустила в него с расстояния двух метров. Шар угодил ему прямо в грудь, с глухим «буфф!».

На его лице отразилось чистейшее изумление. Затем, медленная, хищная улыбка. Очень «артемовская», та самая, от которой у неё когда-то подкашивались ноги.

– О, так значит война? – лукаво прорычал он.

– Это возмездие! – парировала она, уже лепя следующий снаряд.

Что было дальше… мама, дорогая!

Вера потом вспоминала, как в тумане счастья. Они забыли про всё: про контракт, про обиды, про тётю Любу, выглядывающую из окна. Просто носились по двору, как подростки, швыряясь снежками, смеясь до слёз, спотыкаясь о сугробы. Он ловил её, легко поднимал и угрожал сбросить в самый глубокий сугроб, а она визжала и цеплялась за его шею, чувствуя под пальцами твёрдые мышцы и смех, вибрирующий у него в груди.

– Сдаёшься? – дышал он ей в лицо, держа на весу.

– Никогда! – задыхалась она, но её протест тонул в смехе.

Это была не игра на публику. Это было настоящее. Простое, дикое, радостное.

Их шаткое перемирие прервал Сергей, выглянувший из сарая.

– Артём, ты к электричеству имеешь отношение? Отец не может разобраться, что там с контактами.

Артем немедленно отпустил её, поставив на ноги, и его лицо снова стало сосредоточенным и взрослым.

– Иду.

Он кивнул ей, всё ещё улыбаясь глазами, и ушёл к сараю.

Вера стояла, переводя дыхание, с мокрыми от снега волосами и горящими щеками. Она видела, как Катя подмигивает ей с крыльца. Видела, как тётя Люба качает головой, но в уголках её губ тоже дрожит подозрительная складочка. И чувствовала, что её сердце колотится не только от бега.

Через полчаса из сарая донёсся победный рёв, и в доме замигали, а потом загорелись лампочки. Всеобщее «ура!» вырвалось даже у тёти Любы.

За завтраком царствовал дух победителей. Николай Иванович хлопал Артема по плечу:

– Молодец, сынок. И лопату в руки взял, и с электричеством разобрался. Настоящий мужик. Не то что нынешние…

– Папа! – предупредительно сказала Вера, но отец лишь махнул рукой.

– Что «папа»? Говорю, как есть. Руки у человека золотые. И голова на месте.

Артем скромно потупился, но Вера видела, как он доволен. Ей и самой было… приятно. Странно приятно слышать, как отец хвалит его.

Потом Артем предложил расчистить дорогу к бане и наколоть свежих дров «про запас». Николай Иванович и Сергей с готовностью пошли с ним. Через открытое окно кухни Вера слышала обрывки их мужского разговора у поленницы: отцовские рассказы про «дерево-дуреха», советы Сергея «более равномерно распределять нагрузку» и короткие, дельные замечания Артема. Они смеялись. Её отец смеялся с её бывшим мужем.

Мир словно перевернулся.

Просто фантастика какая-то!

Она помогала маме мыть посуду, которая лишь качала головой и подозрительно поглядывала то на неё, то на Артёма все эти дни, при этом, не вмешиваясь и не делая каких-либо замечаний. Она явно понимала, что Верочке и язвительных тирад тёти Любы вполне предостаточно.