Пропавший Пианист

И знаете… эта мелодия звучит во мне до сих пор. Я не могу заставить её умолкнуть.

– Так вы музыкант, – сказал старик с восхищением, но Юлиус вдруг усомнился – понял ли старик вообще, о чём шла речь?

«Похоже, ему просто нужно было с кем-то поговорить», – подумал он, отпив чаю. Он замолчал, решив больше не раскрывать душу.

Старик взглянул на его усталое лицо, затем мягко улыбнулся:

– Не печальтесь, Юлиус. Я слышал – вам было трудно. Но подумайте: если бы все люди мыслили одинаково, каков был бы этот мир? Даже цветы, животные, деревья – все они разные. Всё живое имеет свою форму, цвет, запах. И музыка – разве она всегда одинакова? Бывает быстрой, бывает тихой… Бывает яркой, а бывает тенью.

Запомните, Юлиус: во всём есть своё искусство. Даже наш глаз не способен различить все оттенки. Даже чёрный цвет иногда выглядит по-разному.

– Не стоит рассказывать мне всё это, старик, – устало произнёс Юлиус. – Кому, как не мне, знать об этом? С юных лет я встречал людей великих знаний и выдающихся профессий. Общался и с богатыми, и с влиятельными, и с бедняками, и с дряхлыми нищими. Но истину я узнал не от тех, кто казался безупречным, чья жизнь измерялась золотом и серебром, а от тех, кто жаждал…, кто искал. Я научился слушать не сильных, а голодных – голодных духом. Я видел, как живут те, чьи судьбы подчинены прихоти жестокого господина, и как каждый день они гадают: что их ждёт – милость или гнев…

Старик не стал отвечать пустыми утешениями. Он лишь спокойно задал вопрос, всё так же улыбаясь:

– И кого же вы вините во всём этом, молодой человек?

Вы знаете…, – продолжил старик, – зло на деле вовсе не то могущественное, непобедимое чудовище, каким его рисуют. Оно – просто зло. Да, оно существует. И, да, оно принимает разные обличья. Но всё же, человек сам выбирает – кем быть. Сам создаёт своих демонов. Зло не может подчинить волю. Оно только предлагает. А вы – либо соглашаетесь, либо отказываетесь. В этом и заключается свобода – свобода воли, свобода выбора.

Он умолк, налил себе ещё чаю – и жестом предложил пианисту. Но Юлиус отказался. Его стакан всё ещё был полон, да и душа его – переполнена. Он чувствовал, как тело вновь поддаётся усталости, боль в ногах усилилась, как старая, но не забытая рана. Встав, он почтительно склонил голову и поблагодарил старика за угощение и беседу.

Но тот опередил его.

– Уже уходите, молодой человек?

– Да, уважаемый. Поверьте, я бы остался, но мне действительно пора.

– Но вы так и не допили свой чай…

– Простите, мне больше не хочется, – мягко ответил Юлиус, с вежливой улыбкой.

Старик пожал плечами с лёгким удивлением:

– Ну что ж… тогда позвольте мне проводить вас.

Они вышли за порог. Пианист собирался попрощаться, но старик, всё с той же тёплой улыбкой, вдруг заговорил:

– Послушайте, молодой человек… Я вижу, что ваше сердце полно страха, грусти и воспоминаний. Из ваших слов я понял многое: вы любили – но вас обманули, вы доверяли – но вас предали.

Юлиус с удивлением смотрел на него. Во время их чаепития старик почти не говорил, но сейчас, в последний миг, он вдруг заговорил так, будто читал его душу. И несмотря на растерянность, пианист слушал его с вниманием, каким слушают лишь тех, в ком чувствуют силу – необъяснимую, древнюю мудрость.

Старик продолжал:

– Вот почему вы бежите. Прячетесь. Закрылись от мира. Остались наедине с музыкой – единственной, кто вас не предал. Но помните, Юлиус: как бы далеко вы ни бежали – от самого себя не убежать.

Если ты хочешь изменить мир и тех, кто в нём живёт – начни с себя. Не убегай. Преодолей.

Ты тот, кем всегда был… и кем быть тебе суждено.

Старик взял руку пианиста, крепко, но бережно, и добавил:

– Научитесь прощать. Прежде всего – самого себя.

Юлиус был потрясён. Слова старика проникли в него глубже, чем он мог ожидать. Он молчал, рот приоткрыт, не в силах подобрать ответ. В таком состоянии он не был уже много лет.

Наконец, собравшись с мыслями, он прошептал:

– Благодарю вас… от всего сердца. За слова, которые – не знаю как – но… принесли мне покой. Но… Мне пора…

Юлиус уже хотел было поклониться и уйти, когда старик вдруг приподнял палец, как бы услышав внутренний зов:

– Подожди… – прошептал он неожиданно серьёзным голосом, – одну минуту… не уходи, прошу.

Не объясняясь, он быстро обернулся и скрылся за дверью в глубину дома. Его лёгкие шаги затихли где-то в дальнем коридоре.

Юлиус остался стоять на пороге, обессиленный, будто прикованный к месту.

Прошло несколько мгновений, наполненных странным, почти мистическим молчанием. В воздухе стоял аромат сухих трав, свечного воска и времени.

Наконец, старик вернулся, держа в руках нечто, завернутое в тонкую ткань из выцветшего бархата. Он развернул её, и Юлиус увидел – это была Библия. Книга выглядела почти новой, хотя её страницы несли на себе легкий отблеск времени, будто ими пользовались бережно и с благоговением.

– Я хочу, чтобы ты взял её, – сказал старик, его голос был полон торжественной мягкости. – Эта книга принадлежала моему отцу, а до него – его отцу. Многие поколения держали её в своих руках. Но теперь… Я чувствую, что она должна быть у тебя.

Юлиус с изумлением взял её, словно опасаясь потревожить тайну, скрытую между строк.

– Я… не могу принять это, – прошептал он, – это ведь… святыня.

Старик едва заметно улыбнулся.

– Именно потому, что она святыня, – она должна быть там, где её будут читать… не глазами, а сердцем. А твоё сердце, Юлиус, давно ищет свет, хоть ты и прячешься в тени. Возьми её. Пусть она хранит тебя на дорогах, которые ты ещё не знаешь.

Старик ответил с той же доброй, светлой улыбкой:

– Благословляю тебя. Мир тебе и твоему дому.

Юлиус никогда прежде не встречал подобных людей. Лишь отец, покинувший его, когда он был ещё мальчиком, говорил так же – с любовью и глубиной. И сейчас он снова почувствовал себя ребёнком.

По дороге домой он плакал – впервые за долгие годы.

С малых лет Юлиус знал боль, как другие знают ласку. Его пальцы впервые коснулись клавиш не из любопытства – а в поисках тишины. Музыка стала его убежищем. Пока другие дети играли во дворе, он сидел у старого пианино и, не зная нот, заставлял инструмент плакать вместе с собой.

Отец его был человеком легендарным – адмиралом, грозой морей, героем Ост-Индской компании. Его имя произносили шёпотом в залах власти и громко – на палубах кораблей. Он командовал не только флотом, но и уважением самых влиятельных людей империи.

Мать же – его противоположность – была тиха, как лунный свет, и нежна, как запах жасмина в весеннем саду. Она говорила редко, но каждое её слово оставалось в памяти, как молитва. Вечерами, когда ветер бился в ставни, она сидела рядом с сыном и гладила его волосы, пока он играл.

Казалось, эта идиллия продлится вечно.

Но вечность была слишком хрупка.

Однажды пришла весть: флагман отца пропал в водах Цейлона. Неделю спустя – подтверждение: тело не нашли, но нашли корабль – опустошённый, выжженный, как предательство. Говорили – пираты. Говорили – измена. Никто не знал правду.

Мать, словно свеча на ветру, угасла. Она умерла в кресле, прижимая к груди орден мужа – как сердце, вынутое из груди.

Юлиусу было всего девять.

С того дня он играл каждый день – по десять, по двенадцать часов. Он вырос не под кровом семьи, а под тенью собственного рояля. К двадцати он стал знаменит, к двадцати пяти – велик. Его имя звучало в залах Лондона, Парижа и Неаполя.

А потом он полюбил.

Её звали Кэтрин. Она была блистательна, как янтарь в лучах заката. Её голос мог бы убаюкать бурю, а взгляд – разжечь войну. Они клялись друг другу в вечности. Но Юлиус не знал, что в её сердце любовь уступила место жадности.

Она подсыпала яд в его вино.

Цель была проста – его состояние, его имя, его будущее. Но судьба вмешалась: её плану помешала женщина, – Мередит, вместе с мужем, Энтони, который с юных лет был для Юлиуса почти братом. Именно они спасли его в ту ночь – быстро, решительно, без лишних слов. А наутро Кэтрин исчезла. Она бежала за границу, и её имя отныне не упоминалось.

Юлиус, раздавленный, но живой, принял решение: исчезнуть. Стереть своё имя. Отречься от прошлого. Он отказался от сцены, от титулов, от славы. Энтони помог ему всё организовать – новое жильё, новая биография, новое лицо для мира.

Так пианист стал тенью. Музыка осталась с ним, но публика – нет.

Он больше не Юлиус Бильвард Грейн – наследник великого адмирала, дар божественного слуха, гордость империи.

Он – просто Юлиус.

Всю дорогу он плакал, вспоминая жизнь, которую прожил. Но, держа в руках Библию, он смотрел на неё с надеждой, словно видя сквозь слёзы нечто большее – свет в конце туннеля.

Как только он переступил порог дома, то, не снимая пальто, бросился к роялю. Его пальцы нащупали клавиши, и мелодия, рождённая сердцем, зазвучала в тишине. Он назвал её «Ностальгия». Он играл, не переставая, пока не раздался стук в дверь.

Он подошёл, вытирая слёзы с лица. Внутренне он приготовился вновь увидеть Билла, но, распахнув дверь, замер – перед ним стоял Энтони.

– Добрый вечер, Юлиус.

– Добрый, – ответил пианист, всё ещё удивлённый.

– Ты ждал кого-то другого? – спросил Энтони с улыбкой.

– Нет… Честно говоря, я сегодня никого не ждал.

– Если тебе неудобно, я могу зайти в другой раз, – вежливо произнёс Энтони, собираясь уже отступить.

– Нет! – поспешно воскликнул Юлиус, жестом приглашая войти. – Милости прошу, не стой на пороге.

– Благодарю, – кивнул Энтони.

Он вошёл, сняв пальто, шляпу и перчатки.

– Не займусь у тебя надолго.

– Даже не думай об этом. Проходи.

Они вошли в полу мрачный зал, где окна были задёрнуты тяжёлыми шторами. Единственный источник света – свеча на рояле, отбрасывающая золотистый отблеск на полированные клавиши.

– Чем могу угостить тебя? Чаем? Или чем-то покрепче?

– Нет, благодарю. «Я пришёл обсудить с тобой один вопрос», —мягко произнёс Энтони, всё с той же спокойной улыбкой.

– Устраивайся поудобнее, – жестом указал Юлиус на диван, расположенный рядом с роялем.

Энтони сел, аккуратно положив рядом шляпу, пальто и перчатки. Юлиус расположился напротив, в кресле, и, немного волнуясь, спросил:

– Чем могу быть полезен?

– Я много думал. Мы с Мередит…

– Что? – спросил Юлиус, нахмурившись.

– Два дня назад наш сын Луиджи признался, что хочет научиться играть на рояле.

– Что?! – воскликнул Юлиус, расхохотавшись. – Я не расслышал? Неужели?! Не верю своим ушам!

– Почему нет? – удивился Энтони.

– О да… Я чувствовал это. Он идёт по стопам своего гениального деда.

– А я и не подозревал, что он когда-либо проявит интерес к музыке. Он всегда любил читать, писать, но музыка… она была ему чужда.

– Это вовсе не удивительно. Сегодня я встретился с этим юношей – умным, чутким и светлым. И понял, в нём живёт большая душа.

Юлиус говорил о Луиджи с таким восхищением, что даже Энтони удивился.

– Юлиус, – продолжил он. – Я пообещал Луиджи, что, если он на протяжении трёх дней не передумает, то я найду ему лучшего учителя.

– Поэтому ты здесь, не так ли?

– Именно. Я не мог бы доверить его никому, кроме тебя. Мы знаем тебя давно, и я доверяю тебе как никому другому.

Юлиус вздрогнул. Слово «доверие» прозвучало для него как удар сердца.

– Доверие?.. – прошептал он.

– Да, – твёрдо ответил Энтони. – Я доверяю тебе своего сына. И это многое значит.

Юлиус поднялся с кресла, взволнованный.

– Я готов. Я научу его. Обещаю оправдать твоё доверие.

– Я знал, что ты не откажешь, – с благодарной улыбкой сказал Энтони.

– Тогда давай выпьем за это, – торжественно произнёс Юлиус. Он взял с полки старую, покрытую пылью бутылку вина и направился на кухню, откуда вернулся с чистой бутылкой в одной руке и двумя хрустальными бокалами – в другой.

– Выпьем за твоего сына! – радостно воскликнул Юлиус.

Энтони не вполне понимал, что именно вызвало такую бурю радости у его старого друга, но сам был доволен – заразился этой искренней, почти детской эмоцией. Вставая с места, он взял свой наполненный бокал и с тёплой улыбкой произнёс:

– За Луиджи!

– За Луиджи! – повторил Юлиус.

Хрустальный звон бокалов стал как бы благословением на важный, почти судьбоносный шаг.

Глава 5.

Судья

Вот и настал тот самый день. День, когда Луиджи должен был дать окончательный ответ не родителям, а прежде всего самому себе. Ответ на вопрос, который давно поселился в его сердце, но до сих пор не осмеливался прозвучать вслух. День, когда мечта могла стать судьбой. Утро Луиджи встретил с открытыми глазами он не сомкнул их ни на минуту. С первыми лучами солнца он вскочил, оделся и почти бегом спустился по лестнице. Едва он достиг первого этажа, как услышал радостные, живые звуки, доносившиеся снизу.

Ускоряя шаг, он вошёл в гостиную и остановился как вкопанный. Перед ним возвышался какой-то массивный предмет, полностью накрытый белой тканью.

«Что это?» – подумал он, подходя ближе. Интуиция подсказывала, что под покрывалом скрывается нечто необычное. Он уже протянул руку, чтобы снять его, но вдруг почувствовал чьё-то присутствие позади. Он резко обернулся.

– Отец?

– Доброе утро, сын! – прозвучал голос Энтони с мягкой улыбкой.

– Доброе утро, отец, – почтительно отозвался Луиджи.

– Ну что же ты остановился? – с лёгким удивлением спросил Энтони, жестом приглашая его продолжить.

Луиджи, с выражением полного недоумения, вновь повернулся к загадочному предмету. Сжав ткань за край, он дёрнул – и белое покрывало мягко соскользнуло на пол, открывая взору нечто, от чего у юноши перехватило дыхание.

Перед ним стоял рояль – но не просто инструмент, а произведение искусства: корпус был выполнен в форме крыла, а вся его поверхность отдавала благородным блеском тёмного дерева.

Глаза Луиджи вспыхнули – в них появилась искра, способная озарить всё вокруг. В гостиную вошла Мередит, и, как и Энтони, замерла, заворожённая выражением лица сына. В объятиях друг друга, родители смотрели на сына, который словно окаменел от изумления и восхищения.

– Что… это?.. – почти заикаясь спросил он.

– Это инструмент! – вдруг раздался голос со стороны входной двери.

Все трое одновременно обернулись. В дверях стоял элегантный господин лет пятидесяти – в безупречном фраке, шёлковых панталонах, жилете, белоснежной сорочке и с роскошной шляпой в руках.

Увидев его, Энтони и Мередит расплылись в добрых, искренних улыбках. Луиджи же, напротив, замер с выражением крайнего замешательства. Он не сразу узнал этого благородного незнакомца, но, приглядевшись, наконец понял.

– Мистер Юлиус?.. – произнёс он почти шёпотом.

– Доброе утро, Юлиус! – весело приветствовали Энтони и Мередит.

Юношу словно пронзила молния. Всё в нём смешалось: эмоции, догадки, воспоминания. Присутствие Юлиуса, да ещё и этот великолепный инструмент – всё это обрушилось на него разом, заставив сердце колотиться как сумасшедшее.

– Луиджи?.. – мягко позвал отец. – Почему ты стоишь? Поприветствуй нашего гостя.

Луиджи, не говоря ни слова, опустил глаза и, собравшись с духом, подошёл к Юлиусу. Его походка стала ровной, осанка – выпрямленной, а лицо – серьёзным. Он протянул руку вперёд – так, как это сделал бы взрослый мужчина, осознающий важность момента. – Доброе утро, мистер Грейн! – произнёс Луиджи, стараясь, чтобы голос звучал ровно и не дрожал от волнения.

Пианист смотрел на будущего воспитанника с пристальным интересом.

«Сколько благородства, сколько силы духа – и всё это в столь хрупкой оболочке… Невообразимо!» – подумал он.

Юлиус протянул руку и крепко пожал ладонь мальчика, на мгновение забыв, что перед ним всего лишь ребёнок.

– Здравствуй, мой дорогой Луиджи! Надеюсь, ты чувствуешь себя хорошо?

– Благодарю вас, сэр, – ответил мальчик, слегка кивнув в знак признательности.

– Ну что же мы стоим? Пора за стол – всё уже готово! – радостно объявила Мередит.

– Готово к чему? – спросил Луиджи, слегка нахмурившись.

– Да-да! Сегодня у нас праздник. Мы ждём весьма уважаемого гостя, – с улыбкой ответила мать.

Луиджи удивлённо пожал плечами и, обернувшись, заметил инструмент, стоявший в углу комнаты. Осторожно прикоснувшись к нему рукой – так, словно это было нечто живое, он начал изучать конструкцию. Его глаза блестели от интереса, в то время как родители и Юлиус наблюдали за ним со стороны.

– Отец… не скажете ли вы, что это за устройство и почему оно здесь? – наконец спросил он, не отрывая взгляда от пианино.

– Думаю, будет справедливо, если на этот вопрос ответит Юлиус, – улыбаясь, произнёс Энтони, посмотрев в сторону пианиста. – А от себя добавлю: я лишь исполняю обещание, данное тебе, мой сын.

– Обещание? – переспросил Луиджи.

– Да, друг мой. Надеюсь, ты его не забыл?

– Нет, отец.

– Значит, ты по-прежнему не передумал? – с лёгким волнением спросил Энтони. Его голос дрогнул, а в лице Луиджи появилась тёплая, почти детская улыбка.

– Нет, отец моё решение твёрдо, – уверенно произнёс мальчик. – Я всё помню! Но прошу…

– Не нужно просить, – прервал Энтони. – Я чувствовал, что ты останешься при своём решении. Поэтому и велел принести это… чудо.

Луиджи ещё раз взглянул на инструмент, будто осознавая, что отныне это станет частью его жизни.

– Это ваше первое знакомство, – вмешался Юлиус, – и оно не забудется никогда.

– Луиджи, – продолжил Энтони, – с сегодняшнего дня ты переступаешь порог, ведущий в иной мир. И тот, кто поможет тебе пройти этот путь рядом с тобой.

С этими словами он положил руку на плечо пианиста:

– Луиджи, хотя вы уже знакомы, позволь мне официально представить тебе моего друга, легендарного пианиста нашего времени – Юлиуса Бильварда Грейна.

Мальчик замер. Его лицо побледнело, в глазах мелькнуло нечто, похожее на благоговейный ужас.

«Это невозможно… – пронеслось у него в голове. – Однорукий мастер?.. Легенда, которого считали исчезнувшей без следа почти десять лет назад? Как?..»

Он подошёл к Юлиусу, внимательно изучая его взглядом с ног до головы. Затем сделал шаг назад, выпрямился и, едва слышно произнеся:

– Простите меня… – и молча взбежал по лестнице, будто что-то вспомнив.

– Луиджи! – воскликнули одновременно Мередит и Энтони, бросившись за ним. Но мальчик не остановился и не обернулся. Энтони, покраснев, отвёл взгляд.

«Какой стыд…» – подумал он.

Юлиус, растерянный, медленно опустил взгляд. Он почувствовал, как в груди зашевелилось знакомое ощущение болезненное, жгучее, будто кто-то снова напомнил ему, что он чужой.

– Прости его, Юлиус, – с дрожью в голосе сказала Мередит. – Мы и сами не понимаем, что на него нашло…

– Я пойду за ним! – решительно сказала она и вышла из гостиной быстрыми шагами.

Она не успела ступить и на первую ступень, как увидела Луиджи, уже спускающегося сверху. Его лицо было сосредоточенным, но в глазах горел тот самый огонёк, который только что погас.

– И как прикажете это понять, молодой человек? – грозно спросила Мередит, сжав веер в руках.

– Пойдёмте в гостиную, я всё объясню, – сказал Луиджи, едва переводя дыхание, словно преодолел долгий путь не только телом, но и духом.

Они вошли в гостиную. Там Энтони и Юлиус увлечённо беседовали, пока не обратили внимание на вошедших. Когда Энтони увидел сына, его лицо вспыхнуло гневом.

– Луиджи?

– Прошу прощения, дорогой отец, – начал Луиджи, прерывая его голосом спокойным, но твёрдым. – Простите меня за мой поступок. Уверяю вас, уважаемые родители, и вас, господин Юлиус, я не хотел никого обидеть. Тем более оскорбить.

– Тогда объяснись! – холодно бросил Энтони, с ударением на последнем слове.

– Прежде всего, – продолжал Луиджи, доставая из кармана нечто напоминающее медальон, – отец, благодарю вас от всей души за подарок, который вы мне преподнесли. До недавнего времени рояль для меня был мечтой далёкой, почти недосягаемой. И лишь два дня назад я решился признаться… точнее, заявить вам о своём желании играть. Отец, – продолжил он, – но это только внешняя, материальная сторона моей мечты. И вы исполнили её.

Я не помню точно, сколько лет, но уже давно засыпаю под музыку… – здесь он на мгновение замолчал и взглянул на Юлиуса, – под вашу музыку, господин Юлиус.

Воцарилась тишина. Юлиус смотрел на юношу долгим, пристальным взглядом, в котором читалось и изумление, и нечто большее предчувствие.

– Я всегда мечтал узнать вас. Увидеть, как вы играете, как рождается музыка из-под ваших пальцев, – говорил Луиджи с такой искренностью, что даже Энтони, казалось, растерялся. – Я слушал вас по ночам, ждал с нетерпением ваших мелодий тех, что словно касались души. И не понимал тех, кто их отвергал таких, как Билл… и ему подобные.

– Луиджи! – резко прервал его Энтони. – Уже второй раз ты меня удивляешь! Что за речи?

– О, друг мой, – мягко вмешался Юлиус, – позвольте. А разве ваш сын сказал неправду?

– Но… уместно ли так высказываться?

– А вспомните себя в молодости! Разве вы не были таким же? Вы боролись за свободу воли и достоинство человека. Я знал вас в те годы, когда вы выступали против лжи и фальши. И вижу в вашем сыне то же пламя. Он молод, да. Но речи его полны смысла и благородства.

– Так вот каким ты меня помнишь? – проговорил Энтони с особой интонацией, в которой смешались и ирония, и уважение.

– Господа! – вмешалась Мередит, наконец усаживаясь рядом. – Позвольте. Мне всё же хотелось бы услышать, что именно говорит наш сын. Пусть объяснится.

– Мама, – почтительно склонился Луиджи, – всё, что я сделал, имеет объяснение. И очень скоро вы в этом убедитесь.

– Мы на это надеемся, – сказала Мередит, скрывая гордость за сына под строгостью лица, хотя глаза её светились особым материнским сиянием.

Луиджи вновь повернулся к Юлиусу.

– Господин Грейн, для меня великая честь если, конечно, я правильно понял слова отца быть вашим учеником. Учиться у вас искусству музыки это удача, о которой я и мечтать не смел.

– Да, мой друг, – ответил Юлиус с благородной торжественностью, в голосе которого звучало что-то большее, чем просто согласие – обещание.

На лице Луиджи мелькнула лёгкая улыбка, но вскоре исчезла. Впереди было сказано главное, и оно требовало всей серьёзности.

– Господин Грейн, – начал он вновь, – вы, вероятно, знаете: наша семья одна из старейших в Лондоне. Мы сберегли традиции, которым следуем со всей строгостью.

На лицах Энтони и Мередит появилось лёгкое волнение: они начали понимать, к чему клонит сын.

– Итак, – продолжил Луиджи, переводя взгляд на отца, словно ища его одобрения. Энтони, в ответ, одобрительно кивнул.

– Господин Грейн, как представитель моей семьи сын уважаемого отца, драгоценной матери, внук Виджеральта Дории и Агапе де Поле Ваппа, я преподношу вам этот скромный дар. Луиджи, с торжественным видом и изяществом красноречия, ошеломил всех присутствующих.

Энтони и Меридит смотрели на просветлённое лицо сына и невольно вспомнили почти забытую ими традицию. И устыдились. Устыдились в сердцах своих, что усомнились в Луиджи.

Юноша взволнованно выдохнул, едва сдерживая дрожь, охватившую его тело. В его ладони покоилась самая сокровенная, самая драгоценная для него вещь на тот момент нагрудный знак, вручённый ему самим директором школы, Самуэлем Вилдерспином.

Это была круглая медаль диаметром в 32 миллиметра, с выпуклым бортиком по обеим сторонам. На лицевой стороне атлас мира, эмблема школы и надпись:

«За хорошую учёбу».

На обороте – по окружности выгравирован девиз: