Минус отец

Рацимиров смотрел себе под ноги. Видя его смятение, Георгий достал бутылку коньяка, два бокала и спросил:

– Выпьете? Вы не за рулем?

Рацимиров поднял голову, сначала кивнул по поводу первого вопроса, потом помотал головой в ответ на второй. И Смирнов наполнил янтарной жидкостью оба бокала.

Пили молча. Когда Рацимиров уехал, Георгий тяжело опустился в кресло и, глядя в окно на стремящийся к полудню день, крепко задумался, как теперь выворачивать это дело, скатившееся в канаву обратно на ровную дорогу.

На следующий день Смирнов по приезде в офис сразу прошел в кабинет к одному из управляющих партнеров бюро, как тот накануне попросил.

– Георгий Юрьевич, наш клиент будет разводиться и делить имущество с женой. Активы там большие, нужно провести переговоры с ней и ее адвокатом.

– А известно, кто ее адвокат?

– Да, известно. Синегоров.

– Какой из них?

По характеру братья Синегоровы очень отличались и прежде часто выступали на разных сторонах. После того, как они помирились, московские адвокаты потеряли возможность наблюдать за стычками братьев, зато теперь обсуждали их совместную работу.

– Я так понял – Виктор Всеволодович.

– Это легче, – не стал скрывать Смирнов.

В отличие от крутого нравом и склонного к решительным действиям Владимира младший брат, Виктор, был вежливым и доброжелательным, настроенным на общение и обсуждение. Конечно, с ним тоже весьма непросто вести дела, ибо он сильный переговорщик, но хотя бы беседовать комфортно. Адвокатская деятельность и так трудна, а когда общение складывается напряженно, то все становится еще сложнее.

Смирнов приехал в офис Синегоровых. Навстречу ему шел старший из них – Владимир. Увидев Смирнова, он приостановился, явно вспоминая его. Смирнов тоже замедлился, увидев его, потому что понял, что управляющий партнер их бюро мог ошибиться и на самом деле переговоры нужно проводить со старшим Синегоровым – а встреча с ним явно требовала специальной психологической подготовки.

– Георгий … Юрьевич … Смирнов – так? – наконец проговорил Синегоров.

– Да, это я, – ответил Георгий, внутренне собираясь, как перед дракой.

Хоть он и был старше, чем Синегоров, тот был известен как человек резкий и прямолинейный, что заставляло быть осторожными в общении с ним.

– Здравствуйте! – неожиданно сказал Синегоров, решительно направляясь к нему и протягивая руку для рукопожатия. – Я – Владимир Синегоров.

– Здравствуйте, Владимир Всеволодович.

– Рад познакомиться.

Поздоровались. Рукопожатие у Синегорова было очень крепким – медвежьим.

– Знаю, что мой брат, Виктор Всеволодович, ждет вас.

– Да, жду, – проговорил младший Синегоров от двери переговорной. – Пропусти Георгия Юрьевича.

Старший Синегоров еще раз пожал Смирнову руку и пошел дальше по коридору.

– Общаться с моим братом непросто, да? – с улыбкой спросил младший Синегоров, явно заметив напряженность Смирнова.

– Да, – признался Георгий.

– Если бы вы только знали, сколько преград нам помогает преодолевать такая репутация Владимира Всеволодовича! – с улыбкой сказал Синегоров.

Смирнов посмотрел на него, удивляясь подобной откровенности – ведь они с Виктором Синегоровым, конечно, слышали друг о друге, но лично познакомились лишь сегодня.

Собеседник молча смотрел на него со своей фирменной широкой фамильной улыбкой – и Георгий почувствовал, что они с Виктором Синегоровым изначально относятся друг к другу со взаимным уважением. Он понял, что его собеседник доверяет ему, и был искренне благодарен за это.

Взаимное доверие способствовало успешному проведению переговоров. Правда, этому еще очень помогло то, что супруги, интересы которых представляли адвокаты, были настроены мирно разойтись: оба понимали, что озеро их семейного союза, к сожалению, уже высохло до последней капли, и поэтому не стремились сохранять брак. Конечно, у каждого имелись свои интересы и по имуществу, и по детям, которых было двое: подростки, мальчик и девочка. но когда супруги относятся друг к другу пусть уже без любви, но все еще с уважением, вопросы решаются без особых обострений.

Пока шли переговоры, Смирнов и Синегоров пили чай, Георгий с удовольствием отметил его насыщенный вкус. Он не любил кофе, пил его только при необходимости, рассматривая как часть церемонии знакомства, и при первой же возможности просил чай.

Поставив пустую чашку, он сказал, совершенно искренне радуясь:

– Как же хорошо, что мы с вами обо всем договорились. Но Наваровы молодцы, что не стали воевать, а поручили вам и мне обо всем договориться. И главное – дети защищены от дележа их в суде.

– Точно! – подхватил Синегоров. – Тягостно, когда родители, как безумные, воюют, не думая, что вредят своим детям!

– Да! – откликнулся, в свою очередь, Смирнов. – А хуже всего, когда матери запрещают отцам видеться с детьми.

– Это да, – согласился Синегоров. – И ведь не понимают они, что тем самым вредят прежде всего детям.

– Да!

Смирнов говорил очень воодушевленно:

– Правосудие у нас матереориентированное! Если за детей бьются и отец, и мать, и при этом оба родителя характеризуются положительно, в девяносто пяти случаях из ста суд оставит детей с матерью!

– Да! – согласился, в свою очередь, Синегоров.

Смирнов продолжал, так же горячо:

– Поэтому отец, не желающий терять связь со своими детьми, будет биться-биться, сначала в суде, потом у приставов-исполнителей, но никакое решение о порядке его общения с детьми не сможет смести преграды, возводимые матерями, ведь никак не преодолеть то, что ребенок вдруг, оказывается, заболел, или вдруг ушел на день рождения одноклассника, или бабушка – бабушка по маме, разумеется – вдруг именно на этот день взяла билеты в цирк и повезла туда внука.

Георгий говорил в таком запале, что непроизвольно начал сердиться.

– А если мать еще и настраивает ребенка против отца, говорит ему, что папа плохой – общения не будет. И отец отступится – ну невозможно биться в закрытую дверь вечно. И он создаст новую семью, и у него родятся новые дети – и он на них перенесет все свою заботу и внимание. А самое главное…

Георгий высказывался столь эмоционально, что для убедительности даже поднял указательный палец правой руки.

Синегоров внимательно слушал.

– А самое главное – он и все свое имущество завещает детям от нового брака, с которыми ему никто не мешал общаться. А имущество к концу его жизни может быть значительным, он и бизнес крепкий может создать, и недвижимость купить.

По устрожающейся интонации становилось понятно, что Смирнов даже начал немного раздражаться.

– И не нужно говорить, что отец предал своих старших детей, предпочтя им младших! Не надо было препятствовать его общению с ними, не надо было настраивать их против него – тогда он разделил бы наследство между всеми детьми. А так – женщина, поднявшая бурю, лишила своих детей наследства.

Георгий замолк – и даже сам удивился той горячности, с которой он это говорил.

Пару секунд они молчали, а потом Виктор Синегоров встал и решительно протянул Смирнову правую руку:

– Георгий Юрьевич, мы с вами мыслим одинаково! Вот прям одними и теми же словами!

Они молча крепко пожали друг другу руки. Смирнову было исключительно приятно единомыслие с таким человеком, как Виктор Синегоров.

Смирнов прошелся по своему небольшому кабинетику, приблизился к окну. На улице было неприглядно: заканчивающийся февраль, как взбалмошный монарх, сегодня замораживал снежной поземкой ту грязь, которая оставалась после предыдущих теплых дней распутицы и мерзослякотности. В такую погоду даже пейзаж старого московского района не радовал.

Не полегчало – не развеялось.

Накатило раздражение. Если бы практика шла на подъем, было бы проще. А так – практика стала буксовать, ибо молодые адвокаты уже поджимали – энергичные, современные, технически хорошо оснащенные.

Смирнов подошел к шкафу с делами, взял с нижней полки бутылку французского коньяка, которым угощал Рацимирова (до того она стояла там непочатой уже несколько лет – он даже не мог вспомнить, кто и по какому поводу подарил ее). Немного засомневавшись, Георгий полминуты вертел бутылку в руках, не решаясь откупорить, но потом уверенным движением открыл, достал рюмку, налил напиток. Еще двадцать секунд сомнений – и он одним глотком осушил рюмку.

Коньяк был хороший, но ему не полегчало.

А гори оно все синим коньячным пламенем! Смирнов повторил – теперь уже без секунд сомнения.

Шоколадно-ореховые конфеты были никудышной закуской под коньяк, но Георгий не задумывался об этом.

Третью рюмку он опрокинул в себя сразу после второй и закусил конфетой.

Какая гадость эта ваша шоколадная нуга.

Секретарь в конце рабочего дня, поняв, что адвокат Смирнов не выходит из кабинета, осторожно заглянула к нему, увидела, что он спит в кресле, и осторожно прикрыла дверь.

«Перетрудился», – подумала она.

Да – и перетрудился тоже.

Ничего другого Смирнов и не ожидал: Декаброва в тот же понедельник подала в суд ходатайство о запрете Рацимирову общаться с детьми, и уже во вторник оно было рассмотрено и удовлетворено судьей. Смирнов, узнав об этом, подал частную жалобу, но понимал, что теперь, после нанесенных отцом сыну «побоев» – она же представит ту оплеуху как побои – его жалоба будет отклонена, и в этот раз запрет вступит в законную силу.

Но – обжаловать определение все равно нужно.

Смирнов решил обратиться в органы опеки и попечительства, чтобы постараться хотя бы уравновесить то, что они по обыкновению настроены против отцов. У него давно был наработан такой прием: доверитель – борющийся отец – по его рекомендации сам обращался в орган опеки, как бы – посоветоваться. Когда сотрудницы видели нормального отца, который искренне хочет принимать участие в воспитании детей, то неприязнь к мужчинам нередко сменялась умилением при виде такого правильного папы, да еще и пришедшего к ним посоветоваться – к ним, а не ко всяким адвокатишкам, которые только и умеют, что деньги с клиентов тянуть да пустые скандалы в судах раздувать – так думают многие сотрудницы органов опеки, и их невозможно убедить в том, что они решительно не правы. В худшем случае они относились к такому отцу нейтрально, а в лучшем начинали ему помогать, иногда даже выступая против матерей. Однако отца нужно отправлять в орган опеки тогда, когда судебного процесса еще нет вообще, чтобы он обратился туда первым из двух родителей конкретных детей, вокруг которых сгущаются тучи судебного спора. А сейчас и процесс уже идет, и Рацимирова нельзя отправлять туда, потому что он привык командовать подчиненными, слушаться готов только своих руководителей, а с разными мелкими чиновниками – вроде тех самых сотрудниц органов опеки – вообще не умеет общаться. Он со всеми за пределами высоких кабинетов своей организации привык разговаривать высокомерно – а в органах опеки это не любят.

В общем, нельзя Рацимирова отправлять в орган опеки, нужно ехать самому.

Георгий даже и не думал, что может быть как-то иначе. Но Рацимиров, узнав о его намерении, вдруг твердо заявил, что поедет сам. Обосновал он это тем, что сам «накосячил» (необычно было слышать от такого статусного человека подобный просторечный глагол), поэтому сам будет исправлять свою ошибку.

Смирнов представил себе картину: к отделу опеки на дорогущей машине подъезжает очень важный господин в стильном костюме с портфелем ценой примерно в квартальную зарплату сотрудниц. Это мгновенно пробуждает взаимную классовую ненависть. Картина нарисовывалась грустная, а главное – бесполезная. Но Рацимиров настаивал на своей поездке – так велико было его желание самому исправить свой «косяк». Поэтому Смирнов уговорил его поехать хотя бы вместе. Он был уверен, что сможет, предъявив доверителя, отодвинуть его от общения с сотрудницами опеки и не дать ему навредить самому себе.

В назначенный день по времени все получалось хорошо. На десять часов утра у Смирнова было назначено заседание в Симоновском суде, а прием граждан в опеке шел с шестнадцати до двадцати часов.

Здесь очень подойдет мудрая присказка, которую часто напоминает себе автор: гладко было на бумаге – да забыли про овраги.

Когда Георгий подъезжал к Симоновскому суду, в чате адвокатов написали, что всех судей по гражданским делам сегодня срочно вызвали на совещание в Мосгорсуд, и рассмотрение дел начнется не ранее середины дня. Судьи вернулись около трех часов пополудни. Поскольку дело, в котором участвовал Смирнов, шло вторым по списку, он надеялся все успеть. Но первое дело было с участием прокурора, и чтобы лишний раз его не беспокоить, после заседания судья вызвала подряд три других дела, более поздних, в которых тоже требовалось участие прокурора – благо стороны и представители по всем делам, терпеливо ждали в коридоре, переполненном людьми, покорно смирившимися с потерей всего рабочего дня.

В половине пятого Рацимиров написал, что он уже приехал к зданию опеки. Смирнов позвонил ему, сообщил о непредвиденной задержке. Рацимиров был так вдохновлен своей готовностью героически лично выйти на фронт общения с органами опеки, что заявил: «Отложу все дела, буду ждать вас здесь хоть до восьми вечера».

Наконец, в половине шестого секретарь пригласила в зал дело, по которому должен был выступать Смирнов. Дело тянулось долго и нудно: уточненный иск, ходатайства сторон… Смирнов позвонил Рацимирову, и предложил перенести посещение органа опеки на другой день. По ответным репликам доверителя трудно было понять, что в его настроении преобладает – раздражение из-за потерянного времени или желание сегодня же героически совершить подвиг. Заседание закончилось только в начале восьмого, и Смирнов направился к органу опеки. По пути он звонил Рацимирову, но тот либо не отвечал, либо сбрасывал вызовы. Смирнов стал ждать звонка самого Рацимирова и через несколько минут дождался, но рассказ доверителя подтвердил самые худшие его опасения.