Минус отец

– А получится? – с явным сомнением спросил Рацимиров.

– Не могу обещать, – честно ответил Смирнов. – Но раз договорились о переговорах – нужно использовать их.

– Ну, будь как будет, – проговорил Рацимиров.

Георгию показалось, что доверитель несколько легкомысленно оценивает ситуацию, мол, раз договорились о переговорах – значит, все получится. Поэтому он добавил так, чтобы Рацимиров четко услышал его:

– Александр Сергеевич, я должен сказать вам, что может произойти все что угодно. Я нисколько не доверяю той стороне.

Георгий говорил максимально уверенно.

– Да что теперь может случиться?

Рацимиров под впечатлением того, что начались переговоры с другой стороной, явно расслабился.

– Все что угодно, – еще более сурово повторил Смирнов. – Вас могут вообще лишить общения с сыновьями. Ваша жена и ее адвокат явно настроены серьезно.

– А как же быть? – несколько подрастерялся доверитель.

– Если что-то случится – сразу звоните мне: будем разбираться.

Смирнов, сам к тому не стремясь, оказался провидцем.

Через несколько дней, будучи в судебном заседании по одному из своих дел, он вынужденно пропустил восемь звонков от Рацимирова. Когда заседание завершилось, он тут же набрал его номер. Говорил тот быстро, громко и возбужденно:

– Георгий Юрьевич! Вы оказались абсолютно правы! Я хотел встретиться с детьми, написал Даше, а она вместо ответа прислала мне какое-то судебное определение! Сейчас я отправлю вам его.

Рацимиров так был огорчен и вместе с тем возмущен этим определением суда, что даже не догадался заранее направить его своему адвокату.

Через минуту это определение пришло в мессенджере.

Георгий вчитался: «рассмотрев иск Рацимировой … к Рацимирову … об определении места жительства несовершеннолетних детей … Михаила … года рождения и … Ивана … года рождения… с матерью, об определении порядка общения с ними, о взыскании алиментов … принимая во внимание … руководствуясь… суд определил: удовлетворить ходатайство истца, Рацимировой Дарьи Васильевны об обеспечении иска, запретить ответчику, Рацимирову Александру Сергеевичу, общение с несовершеннолетними детьми сторон Михаилом … года рождения и Иваном … года рождения… до вынесения решения и вступления его в законную силу».

Круто. То есть отца до конца процесса лишили общения с детьми. Надо бороться.

Через полминуты уже звонил Рацимиров. Сказать, что он был гневен – это выразиться очень мягко. Он просто метал молнии в адрес своей бывшей жены:

– Да как она смеет такое просить суд?! Как можно отца вообще лишить общения с детьми? Это же невозможно! А суд? Почему он повелся на ее доводы? Что это за суд такой?!

Георгий довольно быстро подустал слушать эти громовые раскаты, один ярче другого, поэтому вернул разговор в юридическую плоскость.

– Александр Сергеевич! Александр Сергеевич!

Со второй попытки ему удалось вклиниться в грозовой поток возмущенной речи своего доверителя.

– Я считаю, что определение незаконное, будем его обжаловать. Надеюсь, Мосгорсуд отменит его.

– Конечно, надо обжаловать! Разумеется!

Рацимиров произнес это так, будто иначе и быть не могло.

Потом он продолжил:

– Я алименты перестану платить! Я у нее заберу наших парней! Сыновья должны жить с отцом!

Георгий счел нужным обязательно прояснить:

– Александр Сергеевич! Напомню, что алименты вы обязаны платить, если только место жительства детей не определено с вами.

Он сказал это – и тут вспомнил поговорку про тушение костра бензином, потому что Рацимиров лишь еще больше воодушевился в своем гневе и распалился:

– Так давайте заберем у нее моих сыновей!

Георгий отметил, что в запале Рацимиров стал говорить о сыновьях «мои» – хотя раньше говорил о них «наши».

И он не унимался:

– Да! Помогите мне забрать сыновей! Она не должна их воспитывать, раз так поступает со мной!

Смирнова откровенно утомил затянувшийся эмоциональный разговор. Поэтому он решительно закончил его:

– Александр Сергеевич, я все обдумаю и напишу вам.

Георгий размышлял об ударе, нанесенном Декабровой. Очевидно, она подготовила его заранее. Теперь ясно, что не просто так, договариваясь с ним в понедельник о встрече, она сразу предложила пятницу – значит, она в первый же день недели подала иск, и ей нужно было убедиться, что тот принят судом.

Что ж, это было ожидаемо, противостоять этому он все равно не имел возможности.

Но неприятно осознавать, что тебя обхитрили, однако винить в этом можно лишь самого себя – что не проявил достаточно той настороженности, с которой нужно общаться с людьми, ничуть не доверяя им.

Георгий давно уже не надеялся на честность и порядочность в общении между адвокатами. И к тому же интересы доверителя – превыше всего, и адвокатская тайна их защищает, поэтому Декаброва в любом случае не должна была сообщать ему о подаче иска. Поэтому он злился на себя – за свою непредусмотрительность.

Растерянности у него не было – соперник сделал ход конем, нужно продумывать ответный удар. Скорее имелось раздражение после того, как в ответ на его шахматный ход противница выстрелила из ружья, да еще из-за угла.

Смирнов с грустью видел в подобных ситуациях, что враждующие родители зачастую ничуть не жалеют своих детей, не берегут их от психологических травм, которые неизбежны при втягивании их в борьбу. Хотя бы ради детей нужно сделать все, чтобы мирно договориться! Поэтому он и предлагал всегда переговоры. Но тут согласие Декабровой на встречу, как выяснилось, стало лишь прикрытием для успешной подачи иска, да еще с требованием запретить отцу видеться с детьми на время процесса.

Ну как же так можно поступать? Ладно, удар по бывшему мужу, но по детям – зачем?

Георгий вздохнул. Он слишком давно уже вел практику, поэтому знал, что такими вопросами не озадачивали себя ни родители, ни их адвокаты.

Смирнов подал частную жалобу на это определение. Декабровой он более не звонил, понимая, что ее согласие на переговоры изначально являлось уловкой. Конечно, он с досадой осознавал, что в этом раунде она обыграла его вчистую.

Да не просто обыграла – обхитрила, как опытный юрист «на раз-два» обманывает молодого начинающего «зеленого» юриста. И он понимал, что это его злит. Ну как он, с его опытом, мог так довериться другому адвокату? Потому что она женщина? Нет, он знал, что женщины обманывают еще изощреннее, чем мужчины. Тогда что – порадовался, что удастся все решить миром? Наверное, да; хорошо, когда так, ведь худой мир всегда лучше доброй ссоры.

Ну, ладно, есть так, как есть. Все предусмотреть невозможно. Хотя, конечно, он в силу своей порядочности зря не подстраховался – не посмотрел сайт суда. Впрочем, информация там все равно не сразу появилась бы.

В общем, Декаброва сейчас обыграла его. Ну да ничего, проиграно сражение – но еще не проиграна вся война.

Определение суда было отменено. Но процесс уже начался не слишком удачно. И он пошел сразу в пользу матери детей – судья явно проявила понимание к ней. И переговоры теперь бесполезны.

И очень неприятно было осознавать, что весь негатив связан с нею – с Декабровой.

Остросрочных дел не было, и Георгий предложил жене всей семьей вместе с дочерьми поехать на выходные куда-то, где еще по-зимнему снежно. Выбрали Ярославль, все организовали и утром в пятницу уже были там.

Древний город, поднявшийся на месте встречи знаменитого мудрого князя и дикого медведя и возвышающийся на пригорке под ясным зимним солнцем, сиял бликами на куполах старинных храмов, и множество отдельных снежинок мерцало алмазиками на прекрасно выметенных дорогах и чистых сугробах.

Спасо-Преображенский монастырь строгим белокаменным кремлем возвышался над мостом, по которому Московский проспект приводил гостей в исторический центр этого прекрасного волжского города, рядом с ним краснокирпичная Богоявленская церковь радушно приветствовала их изумительными изразцами, а далее уже памятник Ярославу Мудрому, будто сам князь, радушно приглашал их посетить его город.

Смирновы наметили культурную программу, но за три дня выполнить удалось от силы половину ее, да и то Георгий с женой один раз оставили дочерей в номере отеля и поехали смотреть достопримечательности вдвоем, но зато они провели прекрасные выходные вместе. Истинное счастье.

А вот теперь начиналась настоящая борьба.

Но решительно начать контрнаступление Смирнову помешал удар с тыла.

То, что Рацимиров чрезвычайно вдохновился одержанной победой, стало понятно уже по его приветствию в телефонной беседе через два дня.

– Здравствуйте, Георгий Юрьевич. Мы можем встретиться в ближайшие дни?

В голосе доверителя адвокат чувствовал претензию, но несущественную. Больше всего ощущалось горячее желание любой ценой добиться победы.

Нет, не так: больше всего ощущалось горячее желание разгромить врага.

Рацимиров явно жаждал мести.

Они встретились в офисе на следующий день.

– Я хочу, чтобы сыновья жили со мной. Я не желаю, чтобы они оставались с ней.

Понятно. Узнав о победе в Мосгорсуде и отмене незаконного определения, Рацимиров приободрился и отбросил охватившее его уныние. А затем он захотел мести за пережитое унижение и страх лишиться общения с сыновьями. И теперь он был готов не просто воевать – он жаждал сокрушить и разгромить свою бывшую жену.

Хорошо, что крушить хотя бы только в судебном процессе.

– Вы обязаны выиграть это дело. Сыновья должны жить со мной.

Надо же, как даже небольшой успех меняет людей. Еще недавно Рацимиров благоразумно понимал, что добиться проживания детей с ним невозможно – не присуждают российские судьи детей отцам, оставляют их с матерями, если только мать не опасна для них. А вот теперь он приосанился, почувствовав свою силу – и вновь включенным хорошо поставленным начальственным голосом стал требовать победы.

– Александр Сергеевич, мы с вами говорили…

– Да, я помню, вы мне говорили, что судьи оставляют детей матерям, – несколько нетерпеливо прервал Смирнова Рацимиров. – Но вы и про обжалование того определения в Мосгорсуде говорили, что мы можем проиграть – а мы выиграли.

Смирнова уже давно не удивляло то, что когда дело идет хорошо, доверители говорят «мы» – мол, «мы же вместе побеждаем», а когда все складывается неблагоприятно, то они как бы отстраняются, давая понять адвокату, мол, «это вы виноваты, это ваша проблема, и вы должны ее решить».

Важнейшее правило, которому старшие товарищи, опытные адвокаты, научили Георгия в первые дни в адвокатуре: главный враг – клиент. Слово «клиент» устарело, его заменили благозвучным «доверитель», но суть опасений ничуть не поменялась.

Услышав интонации Рацимирова, Смирнов сосредоточился: выпад доверителя оказался неожиданным, но в целом не удивил.

– Александр Сергеевич, победа с отменой запрета видеться с сыновьями на время процесса – это одна небольшая битва, а впереди еще много тяжелых сражений.

Он чувствовал себя в окружении. Впереди – сильный противник, Декаброва, беспринципная, жесткая, готовая наносить и прямые рубящие удары, и колотые раны исподтишка, и явно уже наметившая план кампании против него и его доверителя – стратегию, о деталях которой он может пока лишь догадываться. А в тылу – тот самый доверитель, Рацимиров, на которого не приходится полагаться, потому что этот самоуверенный и самодовольный человек может осложнить ему ведение дела.

Нужно придавить доверителя правдой юридической жизни, чтобы он спрятался в укрытие и не мешал вести дело в его интересах.

– И нет даже уверенности, что суд определит порядок вашего общения с сыновьями так, как просите вы.

– Не надо просить, надо требовать!

Елки зеленые! И зачем он только взялся за это дело – чтобы выслушивать от чересчур вдохновившегося небольшой победой доверителя эти лозунги?

Но у адвоката есть одно сильное оружие.

– Александр Сергеевич, я уже говорил и повторю еще раз: я не вижу возможности добиться решения суда о том, чтобы сыновья остались жить с вами. Если вы на этом настаиваете, давайте расторгать соглашение, и пусть другой адвокат, который увидит такую возможность, ведет ваше дело.

Это был ультиматум. Крайнее средство в общении с непонятливым доверителем.

Смирнов произнес это негромко, но очень твердо. Он сухо чеканил каждое слово, глядя прямо перед собой на стол.

Закончив фразу, посмотрел на доверителя. Рацимиров молчал – но на лице его смешалось несколько эмоций. Смирнов видел, что ультиматум оказался неожиданным, задел Рацимирова, и тот совсем замкнулся в себе от обиды, густо смешанной, как настоящий венгерский гуляш, с острым раздражением. Будь у него иной собеседник, доверитель наверняка сказал бы что-то неприятное или даже угрожающее, если он, конечно, умел угрожать. Но, помимо обиды, и другие эмоции отражались на его лице, хотя он и старался изобразить невозмутимость. Смирнов видел, что уверенность, с которой он озвучил свой ультиматум, подействовала на доверителя – он засомневался и был уже не так самоуверен, как в начале беседы.

– Мне рекомендовали обратиться именно к вам, – после некоторого молчания глухо произнес Рацимиров, как бы закрывая обсуждение темы расторжения соглашения и прекращения совместной работы.

Смирнов понял: Рацимиров не уйдет, будет держаться за его помощь, но и нервы ему трепать не прекратит – такой уж у него характер.

Однако за этими внешними чувствами на лице доверителя – обидой, раздражением, вынужденным смирением – адвокат разглядел и еще одно: беспокойство за детей. Это удивило его с самого начала – впечатлило и сейчас вновь. Удивительно: при всей своей напыщенности и высокомерности Рацимиров был любящим отцом, опасающимся потерять возможность общения с сыновьями. И вопреки всему – в первую очередь самому Рацимирову – адвокату хотелось помочь ему сохранить это общение.

Через два дня доверитель вновь попросил Смирнова о встрече.

– Георгий Юрьевич, все понимаю, но, может быть, все-таки попробуем побороться за то, чтобы Миша и Ваня жили со мной?

Георгий удивился. Прежде доверитель говорил о детях просто «мои сыновья», а тут назвал их по именам. И к тому же они изначально обсудили, что с учетом реалий судебной практики бороться нужно лишь за определение порядка общения его с сыновьями. Видимо, после отмены запретного определения Александр Сергеевич действительно почувствовал себя в силах добиться полной победы.

Смирнов был спокоен. Доверители – как дети, им все нужно разъяснять по нескольку раз. Потом возникают вопросы, надо обязательно ответить на них. После этого доверитель удалялся обдумывать все, что сказал адвокат. Потом приходит вновь – иногда ровно с тем же, о чем говорили изначально, либо не понимая аргументов адвоката, либо надеясь переубедить его – ведь многие считают, что они и их адвокаты одинаково хорошо знают юридическую материю. Тогда приходилось разъяснять все заново.

Именно так получилось и в этот раз.

Смирнов в подобных случаях обсуждал с отцами, которые решали бороться за проживание детей с ними, ряд непростых тем.

Его вопрос прозвучал неожиданно и довольно резко:

– Вы готовы обойтись без личной жизни?

– А зачем? – явно растерялся Рацимиров.

– Чтобы каждый день заниматься детьми, – сухо прокомментировал Георгий.

И вновь спросил, еще строже:

– Вы готовы обойтись без личной жизни?

– Ну… да…

Рацимиров заметно подрастерялся, услышав такой вопрос.

– Сколько?

– Ну… год… наверное… да…

И уверенно повторил:

– Да, год точно.

С его стороны это прозвучало как готовность к подвигу. Он явно ощущал себя настоящим героем, способным ради сыновей год обходиться без личной жизни.

Любуясь своей жертвенностью, он добавил:

– Ну и вопросы вы задаете, Георгий Юрьевич.

– Это еще не все, – так же сухо, как и раньше, ответил Смирнов.

И сказал:

– Год – мало. Не меньше пяти лет.

И, не давая Рацимирову оправиться от этого неожиданного заявления, нанес удар с фланга:

– Вы готовы каждый день отводить их в школу, а потом ходить туда по вызову директора, если дети что-то натворят? На допзанятия их возить? В поликлинику с ними ездить или ждать врача дома, если они заболеют? Каждый день кормить и одевать их, покупать им все нужное? Или пригласите няню и повесите на нее заботы о своих сыновьях? Не получится – вы за них будете ответственны, если они будут жить с вами.

Рацимиров сник. Георгий увидел, что ровно в этот момент тот как раз собирался сказать о няне – но понял, что теперь не стоит этого делать.

И он добавил, добивая возможные возражения доверителя:

– А ваша бывшая жена и ее адвокатесса будут все это контролировать, стремясь подловить любой ваш промах.

Смирнов нередко применял такую методику – напугать отцов всяческими лишениями, с которыми они должны будут смириться, если получат к себе детей – чтобы они сразу представляли все эти сложности и ограничения. И если, представляя их, они соглашаются продолжать борьбу за то, чтобы не просто встречаться с детьми, а чтобы те жили у них – тогда Смирнов брался за ведение дела.

Рацимиров выглядел озадаченным. Георгий понял, что к таким лишениям и трудностям он не готов.

Он оказался настолько растерянным, что даже не стал возмущаться – мол, да как такое возможно?! да что вы такое говорите?! да я пойду к вашим руководителям! Если доверитель позволял себе подобное, Смирнов без сомнений расторгал с ним соглашение и отказывался далее вести его дело. Подобные отказы происходили уже дважды. Руководители бюро кривились, но из уважения к стажу Смирнова молчали и отправляли доверителей, с которым он отказался работать, к другим адвокатам – более молодым и менее самостоятельным.

Но Рацимиров молчал. Чувства, которые отражались на его лице, были слишком противоречивы, чтобы сейчас их озвучивать.

Георгий видел, что доверитель балансирует между двумя равновеликими соображениями.

С одной стороны – дети. Сыновья. Продолжатели рода, если для него это значимо. Парни, которые вырастут и станут ему друзьями, ну или хотя бы младшими товарищами, или просто вырастут – но ведь они его дети. Нужно не потерять связь с ними, потому что если дать ей прерваться, восстановить ее потом, когда сыновья станут взрослыми, очень сложно – если вообще возможно – потому что для выросших без него сыновей он будет уже чужим человеком. Надо сберечь связь с ними. То есть – надо впрячься и все вынести.

Сам Смирнов как отец двух дочерей мог лишь предполагать, как важны для мужчин сыновья – но понимал это.

С другой стороны – ограничения, тяготы, хлопоты, беспокойства. Зачем? Ну есть и есть сыновья, если они его забудут, у него в новом браке когда-нибудь все равно родятся новые дети. И потом, было бы наследство, а кому его наследовать – всегда найдутся. Зачем лишать себя возможности нормально жить? Да и потом, на детей только лишние расходы – учебу оплачивать, квартиры покупать, на свадьбы подарки делать. Ему нужен этот балласт, в ущерб самому себе?

Нужен. Смирнов увидел, что в какой-то миг лицо Рацимирова будто бы прояснилось. Адвокат не раз видел у доверителей такое озарение – мимолетное, тут же тщательно не просто скрываемое, а прятаемое мужчинами, стесняющимися проявлять родительскую любовь к своим детям, и как будто бы краснеющими за то, что отцовство для них важно. Но он, Смирнов, успевает уловить этот миг понимания ими, отцами, что своих детей они любят, и несмотря ни на что готовы потерпеть тяготы ради того, чтобы хотя бы не потерять связь с ними. Именно поэтому они принимают решение бороться за детей – и обычно идут до конца.

Те, кто хочет «насолить бывшей», на какой-то стадии теряют интерес к судебному процессу – они либо просто устают от него, уже насладившись тем, как потрепали нервы «бывшей», либо не хотят нести расходы, которые требуется оплачивать по ходу судебного разбирательства, либо опасаются, что дело станет известным и это навредит им, либо забывают о «бывшей», утешившись в объятиях «нынешней».

Те же, кто борется за своих детей, потому что действительно любит их, не отступаются. Они ходят сами в судебные заседания, они отвечают на неприятные вопросы другой стороны, судей, прокуроров, сотрудниц опеки, они собирают документы, они, смущаясь, рассказывают, как учатся заботиться о своих детях, они переживают – потому что любят своих детей и боятся потерять их.

Рацимиров наконец сказал:

– Мне нужны мои сыновья. Мне важно не потерять общение с ними. Даша хорошо заботится о них, но я хочу всегда видеться с ними. Я хочу оставаться им настоящим отцом.

И добавил:

– И алименты платить буду.

Честь и хвала таким настоящим отцам, для которых дети – главное в жизни.

Смирнов, конечно, видел, что успешность обжалования запрета на общение его с детьми чересчур воодушевила Рацимирова. Тот решил, что его адвокат сметет все препятствия и преодолеет любые уловки его бывшей жены и ее адвокатессы, и ради этого стоит потерпеть ограничения. Но с другой стороны, он понимал, что нужно быть реалистом и твердо помнить все, что говорил адвокат. Если можно сохранить настоящее общение с сыновьями и тем самым остаться в их жизни – он сделает это.

Так что плодом этого разговора стала промежуточная победа: Рацимиров наконец-то поверил в своего адвоката.

Других заседаний в эти дни не было, поэтому можно было, ни на что не отвлекаясь, сосредоточиться на подготовке к встрече с Декабровой. Да и нужно было основательно разработать и позицию по делу: Георгий привык всегда выступать в правовом всеоружии.

Ничто в этом деле не радовало – ни доверитель, до их пор неприятный адвокату своей самоуверенностью, ни представительница другой стороны, отталкивающая его своим неприязненным отношением. И зачем он взялся за ведение этого дела? Он же вполне мог отказаться от него. Взялся ради того, чтобы защитить интересы детей, о которых в пылу взаимных нападений в подобных процессах забывают их собственные родители? Да, похоже, что только ради этого. Но кто он такой, чтобы вмешиваться и защищать чужих детей? Кто он такой, чтобы упрекать родителей в том, что они своей взаимно-ожесточенной борьбой вредят собственным детям? Он – всего лишь адвокат, к нему обращаются за помощью в трудной ситуации, и он либо помогает, если видит основания, либо отказывается помогать, если считает пожелания обратившегося человека незаконными или безнравственными.

Но семейные споры всегда с трудом балансируют на краю допустимой грани, потому что либо один супруг, либо – весьма нередко! – оба супруга так ненавидят друг друга, что стремятся как можно больнее ударить по бывшему любимому человеку. Тут они все средства заранее считают допустимыми, кроме, может быть, убийства – и то лишь потому, что отбывать наказание в тюрьме не хотят. Бывшие супруги зачастую так изощренно стараются подавить друг друга, будто каждый из них прошел курсы психологического уничтожения противника и теперь защищает дипломный проект, стремясь показать госкомиссии, что превосходно освоил все, чему его научили, и получить диплом. И споры вокруг детей – прекрасная площадка для демонстрации этих навыков, поэтому на ней бывшие супруги уже напрочь не заморачиваются нравственностью и безнравственностью: главное – побольнее ударить.

А вправе ли он оценивать нравственность? И что есть нравственность? Что – нравственно, а что – безнравственно? Каждый определяет по-своему, и планку ставит сам, причем, обычно для себя – пониже, а для других – повыше. Многие бывшие супруги даже не задумываются над тем, что поступают плохо, либо в принципе не видя этого, либо настолько зашориваясь ненавистью, что становятся неспособными увидеть переход ими грани.

Так и почему он должен оценивать это? Кто дал ему такое право?

Вот уж точно: работа есть работа, и ее нужно воспринимать просто как способ зарабатывания денег. А он уже вполне может позволить себе не браться за любое обращение – он уже заработал вроде бы довольно денег, чтобы не соглашаться работать по любому обращению – не хвататься за каждого клиента.

Так что же сподвигло его все-таки взяться за дело Рацимирова? Наверное, то, что ему показалось искренним стремление этого отца не потерять общение с сыновьями. А если он обманулся в нем? Если у Рацимирова на самом деле другие мотивы? Ведь после отмены запрета встречаться с детьми на протяжении процесса Рацимиров изменился – Смирнов отчетливо вспомнил, какой ненавистью к бывшей жене он стал пылать, требуя от своего адвоката судебной расправы над этой стервой. Лишь профессионализм Смирнова помог переубедить раздухарившегося доверителя, вдохновленного этой промежуточной победой.

В общем, подготовка к суду шла невесело – в непростых раздумьях. Но за день до суда Георгий смог собраться и заглушить все эти размышления. Поручение на ведение дела принято, общение с доверителем построено так, как надо, и детям действительно нужно помогать – стремясь хоть как-то защитить их на линии боевых действий между родителями.