Минус отец

Доверителю Смирнов сказал не приходить в суд – он хотел без его присутствия оценить обстановку в начале процесса.

Но Рацимиров и не стремился лично присутствовать в заседании.

В зале стороны разместились напротив друг друга. Декаброва тоже явилась одна – без доверительницы.

Замок в двери совещательной комнаты щелкнул, секретарь произнесла: «Встать – суд идет!», все поднялись, и из кабинета вышла судья.

Смирнов слышал о ней, но в процессе у нее до этого дня еще не участвовал. Довольно высокая, дородная, с обесцвеченным светлым каре, неподвижно расположившимся на ее голове, она смотрела на всех присутствующих прямо, уверенно, с легкой усмешкой – и с явным превосходством. Он слышал, что она довольно уважительно относилась к участникам судебных процессов, но при малейшем промахе так выговаривала стороне или ее представителю, что слушать это было крайне неприятно.

Интуиция подсказала Георгию, что Декаброва уже участвовала в процессе у этой судьи.

Судья величаво прошла от двери кабинета, царственно расположила себя в судейском кресле, красивым жестом поправив складки мантии, милостивым движением рук медленно открыла папку дела и снисходительно посмотрела на всех присутствующих.

– Рассматривается гражданское дело по иску Рацимировой Дарьи Васильевны к Рацимирову Александру Сергеевичу об определении места жительства детей, определении порядка общения с детьми и взыскании алиментов. Кто явился?

– Адвокат Декаброва, представитель истца.

– Адвокат Смирнов, представитель ответчика.

– Так, стороны не явились, – задумчиво произнесла судья. – Ходатайства до рассмотрения дела есть? Сторона истца?

– Нет, – как бы нехотя ответила Декаброва.

– Сторона ответчика?

– Да, уважаемый суд! – сказал Смирнов, поднимаясь со скамьи. – У меня ходатайство об определении порядка общения моего доверителя с сыновьями сейчас, во время процесса.

Декаброва, даже не дожидаясь предложения судьи высказать мнение по заявленному ходатайству, выкрикнула:

– Ваша честь, ответчик бьет своих сыновей, его нельзя оставлять наедине с ними без присутствия матери!

О как! Смирнов понимал, что Декаброва может придумать все что угодно, но то, что она уже сейчас сообщала об этом, как бы раскрывая свои планы, показывало, что она абсолютно уверена в возможности доказать это утверждение. У него даже на пару секунд появились сомнения – не бил ли действительно его доверитель своих детей, но он волевым усилием отогнал эти сомнения. Что еще у нее заготовлено, раз она так спокойно раскрыла столь сильный довод?

Или она намеренно старается подавить его?

Примечательно, что судья не одернула Декаброву.

Но нужно было обязательно реагировать на этот выпад противника, хотя бы кратко. Смирнов подавил все сомнения и коротко сказал:

– Это бездоказательное утверждение.

Судья посмотрела на Декаброву:

– Сторона истца сможет доказать утверждение о том, что ответчик бьет своих детей?

– Да, уважаемый суд, сможем! – уверенно заявила Декаброва.

– Суд, совещаясь на месте, определил отложить рассмотрение данного ходатайства стороны ответчика до представления стороной истца доказательств, подтверждающих ее возражения. Еще ходатайства есть?

Вот так вот – круто.

На самом деле, Смирнов предупредил доверителя, что во время процесса рассчитывать на общение с сыновьями не стоит, предложил даже не требовать его. А заявление этого ходатайства он согласовал с ним лишь для того, чтобы воочию проверить настрой судьи.

Проверил.

Смирнов вновь поднялся:

– От имени ответчика заявляю встречный иск.

– Ответчик заявляет встречный иск?

В вопросе судьи звучало искреннее удивление. По-видимому, в ее практике отцы по таким делам нечасто заявляли встречные иски, или вообще не заявляли их.

– Да, уважаемый суд.

– Ну, посмотрим.

И судья, и Декаброва стали читать встречный иск, переданный Сминовым, судья – с явным любопытством, адвокатесса – с ухмылкой, и она лишь посмотрела просительный пункт иска – какие требования там написаны. Георгий понял, что именно такого хода она и ожидала от него, видя его решительный стиль защиты интересов Рацимирова – то есть она по-прежнему шла на шаг впереди него.

Ничего – догоним и опередим ее.

А вот судья читала внимательнее, явно просмотрела весь текст иска. Завершив прочтение, она спросила Смирнова:

– То есть вы предлагаете свой вариант общения, удобный отцу?

– Нет, уважаемый суд, удобный детям ответчика и истицы, чтобы общаться с отцом.

Судья, услышав это возражение, посмотрела на него с упреком – по-видимому, она не любила, когда с нею спорили. Но Георгий считал необходимым уточнить это обстоятельство.

– И в чем разница с вариантом истца?

– В том, что ответчик просит установить его общение с сыновьями без присутствия матери.

Декаброва фыркнула – да так громко, что судья с укоризной взглянула на нее. Но Декаброва и не думала извиняться – даже перед судьей:

– Но он же бьет своих сыновей! Нельзя оставлять детей с ним.

Судья посмотрела на нее, как показалось Смирнову, уже с укором:

– Возражений против принятия встречного иска нет?

– Нет.

– Встречный иск принят. Назначаем еще одну досудебную подготовку … на пятнадцатое марта в двенадцать пятнадцать.

– Уважаемый суд! – Георгий привстал. – Прошу назначить на другой день – в одиннадцать тридцать заседание в Замоскворецком суде.

Судья посмотрела на него молча – и он понял, что она размышляет, проявить ли неуступчивость. Он знал, что она, как некоторые судьи, могла бы даже сказать «Нужно меньше дел вести» – и оставить назначенную дату и время следующего заседания без изменения – а адвокат пусть крутится, как хочет, это его трудности. Могла же, напротив, как многие нормальные судьи, учесть занятость адвоката и предложить другую дату, понимая, что адвокат не злоупотребляет занятостью.

Смирнов понимал, что именно эти соображения сейчас судья взвешивала.

Все молчали. Даже Декаброва, что удивительно, решила в этот момент не вредничать и не встревать в размышления судьи.

Тишина затянулась. Секретарь ждала, какую дату впечатать в протокол.

Судья перевела взгляд на свой ежедневник, потом вновь внимательно посмотрела на Смирнова, затем снова обратилась к ежедневнику.

– Семнадцатое марта в двенадцать тридцать, – объявила судья.

И через секунду посмотрела на Смирнова:

– Удобно?

– Да, уважаемый суд. Спасибо! – с благодарностью в голосе ответил Георгий.

Если бы судья не изменила дату – никакой управы на это ее решение невозможно было бы найти.

– Другой стороне семнадцатое марта удобно?

– Да, – пожала плечами Декаброва.

– Да я не бил их вообще никогда!

Возмущение Рацимирова, когда Смирнов рассказал ему содержание состоявшегося заседания, было столь искренним, что Георгий впервые увидел его простым мужиком – не облеченным важными полномочиями самодовольным и самоуверенным должностным лицом, а простым мужиком, просто отцом, которого упрекают в том, чего он не делал.

Смирнов все равно не до конца доверял ему, потому что из своей практики знал, что этого делать нельзя. Адвокат знает, что до последнего момента общения с доверителем не может быть уверенности, что тот чего-то не скрыл или в чем-то не обманул. Но сейчас возмущение Рацимирова было абсолютно искренним – при всей своей недоверчивости к людям тут Георгий без сомнения поверил в его честность.

– Да что они такое говорят!

Рацимиров говорил так открыто, что деловой костюм и галстук на нем до сих пор не ощущались – он как будто был одет в джинсы, майку и куртку – то есть вел себя совершенно вне своего официального статуса. И что еще отметил Смирнов – в возгласах Рацимирова, возмущавшегося заявлениями бывшей жены и ее адвоката, не чувствовалось ожесточенности. Понятно, что она появится и проявится позднее, но пока он просто возмущался несправедливым обвинением, заявленным в суде в его адрес.

Справедливо возмущался.

– Будем ждать, когда начнутся судебные заседания, и готовиться к ним, – Георгий начал настраивать доверителя на участие в деле, когда эмоции того начали остывать – как раз пока у него еще не проявилась ожесточенность.

– Что нам нужно делать?

Смирнов порадовался такому настрою Рацимирова, тому, что тот готов и сам бороться – не «Что вы будете делать?», подразумевая – «А как вы будете выруливать эту ситуацию в мою пользу?», а – «Что нам нужно делать?»

– Вам нужно пройти собеседование с психологом, – сразу обозначил важный шаг Георгий. – Хорошо, если тот положительно оценит вас как отца.

Они подошли к одному из сложнейших моментов таких дел: необходимости обращения отца к психологу.

Вот вроде бы психолог – это специалист, помогающий людям преодолевать их внутренние проблемы и уверенно идти дальше, но многие страшатся обращаться к нему. Женщины все-таки легче решаются придти к психологу и охотнее посещают сеансы, ведь там можно поболтать, а это для женщин – истинное удовольствие: поговорить, рассказать и про свою жизнь, и про чужую жизнь, посплетничать, покритиковать, повосхищаться. В общем, женщины – идеальные клиенты психолога. Тому нужно только внимательно слушать, а когда посетительница задаст какой-то вопрос – после двухсекундного молчания спросить: «А вы сами что по этому поводу думаете?» – и женщина сама расскажет и что думает она, и что говорят подруги, и что считает мама, и что все они советуют ей сделать, и как она в итоге собирается поступать. Психологу остается только помочь ей расставить акценты – и то, если она сама не решит, как их расставить.

Правда, справедливости ради нужно отметить, что есть много женщин, которые НЕ любят болтать и сплетничать. Честь им и хвала.

Вот жена Георгия, Инна, например. Пустые разговоры она не выносит вовсе – с мамой долгих бесед не вела, с подружками по телефону часами не болтает, с коллегами по работе по несколько раз в день не чаевничает – да и вообще сторонится офисных разговоров. Инна и на работе, и дома всегда говорит все по делу – четко, коротко, иногда любезно, иногда строго, но все равно доброжелательно – однако довольно быстро становится понятно, что спорить с нею трудно, и чтобы ее убедить, нужно привести логичные аргументы – иначе она улыбнется и скажет «Нет, извините, но я с вами все-таки не согласна».

Мужчинам сложнее. Хоть и современное сейчас общество, и вместо охоты и сражений вроде бы сплошная цивилизация – а тысячелетиями сложившееся правило, что они должны сами решать свои проблемы, все равно сохраняется. И даже если мужчина не заявляет об этом громко – он все равно так считает. Как говорится в прекрасном стихотворении Юрия Левитанского:

Каждый выбирает для себя

Женщину, религию, дорогу.

И вот почти все мужчины выбирают такую дорогу, чтобы на ней не было даже поворотов к психологу. Сказываются и нежелание говорить о себе, раскрывая свои переживания перед чужим человеком, и опасение сказать что-то очень личное – «вдруг он своими вопросами узнает про меня все?», и неумение говорить о себе, и стыд – мол, «да пацаны засмеют меня, если узнают, что я к мозгоправу ходил!». А зря. Смирнов знал, что психолог может реально помочь разобраться в себе, понять свои мотивы и цели и после этого принять верные решения и наметить правильные пути – верные и правильные для самого мужчины. Никому говорить об этом обращении не нужно. Может быть, даже от самых близких стоит это утаить, если так будет проще решиться. Но обратиться к психологу, рассказать ему свои переживания, послушать его советы и с их помощью начать новую страницу жизни, уверенную и успешную, иногда бывает необходимо.

Но это Смирнов так думал. А практически каждого доверителя приходилось уговаривать идти к психологу.

Так вышло и в этот раз.

– К психологу? Нет, не пойду.

И все – по сухой интонации, с которой Рацимиров произнес эту фразу, уже четко ощущается, что он не в джинсах и майке, а по-прежнему в строгом деловом костюме, сорочке, застегнутой на все пуговицы, и галстуке, тугой узел которого тщательно размещен ровно посередине между краями воротника сорочки.

Но Смирнов не привык отступать. У него была цель – помочь вот этому конкретному отцу, быстро застегнувшемуся сейчас на все пуговицы своего должностного положения, добиться нормального общения с детьми. И ради достижения этой цели следовало сломить возражения самого отца.

Ну, не сломить – преодолеть.

– Значит, так! – по-деловому сухо начал речь Георгий. – Александр Сергеевич, вы будете делать то, что я предлагаю, потому что наша с вами общая цель – ваше общение с сыновьями – ради них.

Решительное начало – «Значит, так!» – он смягчил обращением к доверителю по имени и отчеству, принуждение – «вы будете делать то, что я предлагаю» – благом задачи, решаемой вместе – «наша с вами общая цель».

И главное – цель: ради детей.

Смирнов строил фразы коротко – так, чтобы быстро и результативно воздействовать на сомневающихся или даже возражающих доверителей.

Сработало.

Сомнения у Рацимирова явно оставались, но Георгий интуитивно понимал, что он их высказывает лишь для того, чтобы рассеять их с помощью ответов адвоката:

– Ну как же я пойду к психологу? Что он будет спрашивать? Он же станет задавать много вопросов обо мне? Нет, не пойду.

Адвокат понимал, что Рацимиров внутренне уже смирился с тем, что идти придется, поэтому более не давил:

– Александр Сергеевич, вопросы личные – да, будут. Но психолог станет спрашивать не вообще о вашей жизни, а только о вас как об отце.

И тут же Георгий использовал прием «выбор без выбора», как бы показывая, что считает вопрос об обращении к психологу решенным положительно:

– К какому психологу вам проще пойти – к мужчине или женщине?

Рацимиров задумался, потом сказал, хохотнув:

– Ну, наверное, к женщине. Может быть, окажется эффектная блондинка в белом халате – с ней мне, конечно, будет проще поговорить.

«Елки зеленые! – мысленно возмутился Смирнов. – Ему за детей нужно бороться – а он новую любовницу подыскивает!».

Может быть, он шутит?

Но Рацимиров, видя молчаливую, но явно неодобрительную реакцию адвоката, и сам понял, что сказал ненужное.

– Хорошо, пойду к психологу. Подскажете, к кому лучше обратиться?

Звонок от Декабровой сам по себе был неожиданностью. Но еще удивительнее прозвучало то, что в ответ на его приветствие собеседница сказала:

– Добрый день, Георгий Юрьевич.

(Смирнов вообще-то был уверен, что его оппонентка даже слов с корнем «добр» не знает. Подменили ее, что ли?).

Это насторожило.

– Слушаю вас, Элеонора Ивановна.

– Моя клиентка предлагает продолжить переговоры. И еще она предлагает вашему клиенту встретиться с детьми, в связи с днем рождения старшего сына.

«Точно ловушка!» – замигала у Смирнова внутренняя красная лампочка.

– Когда?

– Либо в ближайшую пятницу, либо в воскресенье.

– Хорошо, все передам доверителю. А с переговорами что?

– Ну, давайте встречаться и обсуждать, – ответила Декаброва. – Или ваш Рацимиров уже не готов договариваться?

Трудно было понять, чего в последней фразе Декабровой прозвучало больше – насмешки или надежды.

Но Рацимиров, конечно же, воспринял все по-своему:

– Как же их впечатлила наша победа!

– Александр Сергеевич, не обольщайтесь. Здесь явно какая-то ловушка.

– Да какая ловушка? – Рацимиров готовился праздновать победу. – Они поняли, что переборщили, что парням отец нужен, и решили договариваться.

И великодушно добавил подобревшим голосом кота, решившего помиловать мыша:

– Я пойду навстречу ее пожеланиям по дням общения.

Смирнов ощущал настороженность и тревогу. Ведь вот вроде бы все складывается, вроде бы намечается мирное решение этого спора, раз теперь сторона матери предлагает отцу договариваться – а он чувствует себя так, будто именно он собирается сорвать переговоры. Словно он единственный, кого намечающийся мир не радует, и кто собирается помешать его заключению. Вот Декаброва от имени Рацимировой позвонила, предложила отцу уже сейчас встретиться с сыновьями. Значит, Рацимирова согласна договариваться. Его доверитель только рад, уже готов проявить великодушие и согласиться на условия бывшей жены. Это же все замечательные! Тогда о чем беспокоиться?

Неприятное чувство – будто все считают, что адвокаты созданы для того, чтобы мешать другим людям быть счастливыми.

Рацимиров еще и уверен, что это его, Смирнова, работа привела к тому, что другая сторона сама пришла с миром. То есть адвокат хорошо повел дело, доверитель доволен. Что еще нужно?

Нужен результат. Он знал, что Декаброва не сдалась, – и что она последовательно ведет свою игру. Точнее, он не знал – он чувствовал, что будет подвох.

Один раз она его провела, как хитрый взрослый наивного ребенка – но больше он ей такой радости не позволит получить.

Какова ее цель? В чем подвох ее двойного предложения?

Но Рацимиров растаял. Смирнов понимал, что тот тяготился этим процессом – не подобает такому солидному менеджеру судиться с бывшей женой из-за детей, принято либо решить дело миром, либо просто забирать детей к себе, пусть даже силовым методом.

Георгий, к слову, предполагал, что Рацимиров может попробовать решить дело силой, использовав какие-то или свои личные ресурсы или возможности своей компании – его должность предполагала, что компания окажет ему содействие. Но Рацимиров об этом не заговаривал, к радости своего адвоката, очень не любившего применение всяких «левых» способов, а сам Смирнов, разумеется, не стал спрашивать.

Ничуть не удивительно, что Рацимиров изначально тяготился этим судебным процессом, но он смирился с его необходимостью, так как хотел видеться с детьми. И потом, это же бывшая жена начала войну, подав иск в суд – тут нельзя было бы отступиться. Но когда Смирнов стал настаивать на обращении к психологу – Рацимиров напрягся. Адвокат убедил его, конечно, что сделать это нужно обязательно, но внутренне Рацимиров с этим не смирился. Одно дело – судиться: иск предъявлен необоснованный, он как отец должен отстаивать мужскую правду, часто не учитываемую судами, к тому же иск нужно отбивать – нельзя отступать и сдаваться, нужно бороться. Да и для международного имиджа компании хорошо, если менеджер, который когда-то мог бы стать вице-президентом, не отнимает своих сыновей у их матери силой, а цивилизованно судится за возможность общения с ними.

Рацимиров поговорил с некоторыми старшими коллегами, которым более или менее доверял, они одобрили его строго законные действия. Те из них, кто когда-то работал заграницей, даже использовали новомодный в их кругах западный термин «совместная опека» для обозначения того, за что судились Рацимировы. Главное – что судебную борьбу одобрил вице-президент, курирующий его подразделение: именно на его место лет через десять-пятнадцать-двадцать, когда он уйдет пенсию, если все сложится удачно, могли назначить Рацимирова.

Но совсем другое дело – идти к мозгоправу: какому-то незнакомому человеку рассказывать о себе, о своих переживаниях, он будет задавать вопросы, на них нужно отвечать. Бррр! Смирнов понимал, что его доверитель мог бы согласиться на завершение дела миром хотя бы даже ради того, чтобы не идти к психологу – потому что не принято у правильных деловых мужчин что-то рассказывать о себе кому-то стороннему.

Он предупредил доверителя, чтобы тот был осторожен и опасался ловушек, но Рацимиров лишь отмахнулся:

– Георгий Юрьевич, ну какие ловушки? Все будет хорошо! Моя бывшая поняла, что она была не права и перегнула с запретом на общение. Она знает, что я нормальный мужик, нормальный отец. У каждого из нас теперь своя жизнь, но у нас общие дети, будем о них заботиться – вырастим их нормальными парнями! Все будет хорошо.

Пусть и впрямь все будет хорошо. Может, действительно сложится? Завершаются же иногда войны, едва начавшись.

Инна предложила поехать на выходные всей семьей в парк-отель, чтобы отдалиться от городской обстановки. Дочки поддержали идею, радуясь:

– Папа, мы там пройдем все вместе квест!

Но Георгий понял, что сейчас он хочет остаться дома и сосредоточиться. Поэтому он отговорился от поездки:

– Дочки, у меня много письменной работы.

Документы действительно нужно было готовить.

Смирнов оба выходных дня просидел дома, честно пытаясь готовить документы, раз уж отгородился ими от поездки. Но документы не сочинялись. Он закрывал ноутбук, брал книги почитать; на второй странице текст уплывал, и он засыпал. Тогда он, отложив книги, включал фильмы. Адвокатские сериалы в его внутренне-неуютном состоянии шли лучше, чем литература, но все равно он отвлекался размышлениями от сюжетов. Георгий старался не думать о деле Рацимировых, но как только он заставлял себя вытеснить мысли о нем – накатывали размышления о том, чего он добился и чего он не добился, и что он еще может сделать.

Один раз он даже не заметил, как завершилась очередная серия.

Хорошо, что телефон не звонил.

Когда вечером в воскресенье Инна с дочками вернулись домой, девочки наперебой рассказывали, какой классный квест они успешно прошли втроем с мамой.

И заодно выяснилось, почему не звонил мобильный телефон Георгия – он как выключил звук в пятницу вечером, так и забыл включить его, когда работал над бумагами, читал книги и смотрел фильмы.

Смирнов увидел девять пропущенных звонков от Рацимирова десять часов назад.

Он решил позвонить Рацимирову в понедельник утром, в девять часов, но тот опередил его – сам позвонил еще раньше. Георгий был готов к тому, что доверитель сразу начнет высказывать недовольство, которое не могло не возникнуть у него из-за девяти безрезультатных попыток связаться с адвокатом – и тем сильнее удивился, что в голосе Рацимирова звучали непривычные покорность и смирение.

– Можно я приеду?

Он приехал через пятьдесят минут. И рассказ его оказался грустен:

– Обыграли они меня. В пятницу я собирался ехать за Мишей и Ваней, когда оказалось, что по линии моего департамента в корпорации ЧП. И о нем курирующий вице-президент почему-то узнал даже раньше, чем я. Более того, даже Сам…

Рацимиров произнес это так, что было понятно – сам президент корпорации.

– … оказался в курсе. И досталось всем. Мне пришлось остаться на работе. Даше написал, что не смогу приехать, договорились перенести на воскресенье. И ведь к концу дня разобрались, что ложная тревога была. Пока выяснил это, пока сообщил вице-президенту, пока он доложил Самому – было уже десять часов.

Рацимиров перевел дыхание. Смирнов слушал молча – он понимал, что главное еще впереди.

Доверитель продолжил:

– Переписку пришлось вести всю субботу. В воскресенье приехал, парни вышли ко мне, смотрю, Ванька рад мне, а Мишка что-то насупленный, молчит, на вопросы мои огрызается. Спрашиваю, что случилось – молчит. Ну, я завелся. Я же на взводе еще с пятницы. Оказалось, мать заставила его пойти на встречу со мной, хотя он договорился отметить день рождения с друзьями в крутом двухуровневом лазертаге – они еще за неделю до этого договаривались. Вот он и недоволен был. И я на взводе. Слово мое, слово его – в общем, треснул я ему по башке.

Вот оно что. Треснул. По башке. Это подарок для Рацимировой и Декабровой.

– А он еще так повернулся, исподлобья смотрит зло и говорит: «Мама так и сказала, что ты ударишь». И что-то мне от этого совсем плохо стало. Накормил их обоих молча сладостями – и отвез домой. Старший так и смотрел зверьком. А вот младший все не хотел отцепляться от меня. А я стою как дурак, надо что-то сказать, а я только что не плачу, как баба.

Рацимиров грязно выругался в свой адрес.

Смирнов понял, что еще ни разу не слышал от него ругательств.

Потом Рацимиров добавил:

– Вы же предупреждали меня, что это ловушка. Зря я вас не послушал.

Смирнов молча кивнул. Сейчас точно не стоило подхватывать эту тему и говорить – мол, «да, Александр Сергеевич, я же вас предупреждал! да, зря вы меня не послушали!». Рацимирову сейчас и без того тошно было.

Выглядел он надломленным. Он вроде бы крепился (выругался он явно для того, чтобы взбодрить самого себя), но растерянность ему плохо удавалось скрыть. Он решает крупные проблемы на своем месте и оправдывает доверие руководства – а тут растерялся из-за проблем с малолетним сыном.

Смирнов понимал, что его доверитель всегда много работал и воспитанием детей не занимался. Строгие отцы, погруженные в воспитание сыновей, даже не замечают, когда прилаживают к макушке или затылку ребенка затрещину – а этот, в раздражении ударивший старшего сына, растерялся. И ведь он еще не знает, как его бывшая жена и ее адвокатесса собираются использовать случившуюся оплеуху против него; адвокат решил пока не говорить доверителю об этих последствиях, чтобы не добить его таким разъяснением.