Тени Логоса: след забвения и магии

Авелий откинул занавесь и вошёл.

Помещение представляло собой единое пространство, объединявшее мастерскую, библиотеку, лабораторию и жилые апартаменты. Книги лежали не только на полках, но и грудами на полу, образуя каньоны и тропы. Столы были заставлены приборами немыслимого назначения: стеклянные сферы с плавающими внутри искрами, медные спирали, обвивающие куски темного камня, аквариумы, где в вязкой жидкости переливались фантомные образы. В центре, в кресле, напоминавшем трон, сделанный из сломанных шестерен и старых переплетов, сидела она.

Ариа Тес. Ей на вид было лет двадцать пять, но глаза выдавали куда больший возраст опыта, боли и насмешки над миром. Темные, почти черные волосы были коротко и неровно острижены, будто она сделала это сама, без зеркала. Одежда – практичные штаны и туника из простой ткани, запачканные химическими пятнами и следами пайки. На её тонких, подвижных пальцах мерцали несколько простых серебряных колец. И глаза… глаза цвета старого золота, как и вспоминал Авелий, смотрели на него с таким всевидящим, оценивающим спокойствием, что стало не по себе.

– Ну? – она откинулась в кресле, скрестив руки. – «Умирающие воспоминания». Драматично. Клише. Но, признаю, цепляет. Объясни. И не начинай с оправданий за то, что не являлся пять лет.

Авелий вздохнул, отбросил попытку найти чистый стул и сел на ящик с фолиантами.

– В Нижних Террасах появился архетип. Или след архетипа. Он стирает память. Сначала события целого дня. Сейчас уже имена, названия. Распространяется от эпицентра. Магическая полиция слепа. Академия безмолвна. Я видел его отпечаток. Это не демон. Это… идея в чистом виде. Идея Забвения.

Ариа не шевельнулась, но в её глазах вспыхнул острый, хищный интерес.

– Описание. Детально. Не как полицейский протокол. Как поэт. Как сумасшедший.

Авелий закрыл глаза, снова вызвав образ.

– Он висит на стене, но его нет. Это не дыра, это… отрицание пространства. Форма – вытянутая, с ответвлениями, как дерево, но дерево, которое растёт внутрь, а не наружу. Оно пульсирует. Каждый импульс вытягивает из окружающего мира не цвет, не эмоцию, а… семантику. Значение. Оставляет пустую оболочку. От него идут нити. Тысячи. К людям, к книгам, к записям. Он питается фактами. И учится. Сначала пожирал сырые события, теперь перешёл на ярлыки.

Он открыл глаза. Ариа смотрела на него не мигая. Её лицо стало маской сосредоточенной мысли.

– Ты говоришь об Отпечатке Первичного Акта. О том, что архетип оставляет в момент своего максимального проявления, когда его действие ещё резонирует с тканью реальности. Это… редкость. Большая редкость. Большинство архетипов оставляют лишь эхо эмоций, вырванных клочья памяти. Ты говоришь о следе хирургической операции, проведённой на самой реальности.

– Ты знаешь, что это?

– Гипотезы. – Она встала, начала расхаживать по комнате, её движения были резкими, порывистыми. – Ты прав, это не демон. Демон – это уже проявление, искажение. Это – чистый принцип. Архетип, близкий к Истокам. Такие редко просыпаются. Для этого нужен… катализатор. Мощный, резонансный всплеск именно того, что является их пищей. Голод по забвению, Рейн. Массовый, отчаянный. Или… – она остановилась, повернулась к нему, – …или сознательное приглашение.

– Приглашение? Кто может пригласить такое?

– Глупец. Или гений. Кто-то, кто верит, что можно стереть боль, грех, ошибку, не просто из памяти, а из самого бытия. Кто верит, что можно начать с чистого листа, отмотав время назад. Но чистыми листами не бывают, Рейн. Бывают сожжённые архивы. И в пепле могут остаться угли, которые сожгут всё остальное.

– Можешь ли ты его прочитать? Этот отпечаток? Не просто увидеть, а… понять его источник? Намерение?

Ариа усмехнулась, но в усмешке не было веселья.

– О, могу. Ценой. Для этого нужно будет не наблюдать со стороны, а… настроиться. Войти в резонанс с его пустотой. Рискуя тем, что эта пустота потечёт внутрь. Что ты забудешь что-то своё. Что-то важное. Готов ли ты заплатить такую цену, детектив? И готова ли заплатить её я?

– У нас нет выбора. Город теряет себя на глазах.

– Город, – она презрительно фыркнула. – Логос со своими формулами и законами сам создал эту болезнь. Он так стремился всё классифицировать, оцифровать, сохранить, что превратил память в товар, в ресурс. Он создал голод. Я лишь удивлена, что это не случилось раньше. – Она подошла к одному из столов, начала рыться в ящике, доставая кристаллы странной формы и тонкие серебряные иглы. – Я помогу. Не ради Логоса. Не ради твоей полиции. Ради знания. Такой шанс выпадает раз в жизни. Увидеть Первичный Архетип… это как увидеть Бога до того, как ему придумали имя.

– Что нужно делать?

– Тебе – быть якорем. Твоё восприятие уже настроено на него. Ты видел его глубже, чем любой сенсор. Ты будешь моим проводником. Я же построю мост и загляну туда, откуда он пришёл. – Она собрала инструменты в небольшую сумку из грубой кожи. – Предупреждаю: если я начну терять себя, если мои слова станут бессмысленными, ты должен будешь разорвать контакт. Физически, если понадобится. Понял?

– Понял.

– И ещё одно. – Она остановилась прямо перед ним, её золотые глаза буравили его. – Твой внутренний призрак. Учитель. Он молчит сейчас, но он здесь. Скажи ему… чтобы он был готов. Возможно, ему придётся заплатить часть твоей цены.

Авелий внутренне содрогнулся. Как она знала? Но вопросов не последовало. Кивок Кассия в его сознании был красноречивее любых слов.

Они вышли в переулок. Вейн напряглась при виде Ариа, но та проигнорировала её полностью, как проигнорировала бы уличный фонарь.

– В архив, – коротко бросила Ариа, садясь в экипаж. – И пусть ваши люди оцепляют район в радиусе двух улиц. Не впускать и не выпускать никого. Особенно тех, кто будет казаться абсолютно нормальным, но не сможет назвать сегодняшнее число.

Обратная дорога прошла в гнетущем молчании. Ариа смотрела в окно, её губы шевелились, будто она вела беззвучный диалог с тем, что видела. Авелий чувствовал, как связь с отпечатком – тот холодный, болезненный крюк, вонзенный в его восприятие, – снова начинал тянуть его.

У архива было ещё страшнее. Оцепление полиции держалось, но внутри периметра люди уже почти не говорили. Они сидели на земле или стояли, уставившись в пространство. Их лица были гладкими, пустыми. Испуг, гнев, отчаяние – всё это, казалось, уже было стёрто. Оставалась лишь апатия – предвестник полного нуля.

Отпечаток на стене архива для обычного взгляда по-прежнему был невидим. Но Авелий видел, как он раздулся, стал плотнее, активнее. Нити-щупальца теперь пронизывали не только здание, а уходили далеко за его пределы, в город, становясь прозрачными, но оттого не менее жуткими.

Ариа, войдя в здание, замерла на пороге. Она не закрывала глаза. Она дышала глубоко и медленно, как ныряльщик перед погружением в бездну.

– Он… прекрасен, – прошептала она, и в её голосе была жуткая смесь ужаса и восхищения. – Такой чистый. Такой голодный.

– Что делаем? – тихо спросил Авелий.

– Ты – смотришь. Держи фокус на его ядре. Я… присоединюсь.

Она вытащила из сумки два кристалла – один тёмный, как ночное небо, другой молочно-белый. Приложила их к своим вискам, не закрепляя – они как будто прилипли к коже. Затем взяла тонкую серебряную иглу и, не колеблясь, проколола мочку своего левого уха. Не кровило. Из прокола потянулась блестящая, как ртуть, капля. Она упала на пол, и от неё побежал слабый серебристый узор, соединивший её ноги с точкой на полу прямо под отпечатком.

– Теперь, – сказала она Авелию. – Дай мне руку.

Он протянул руку. Она схватила её, её пальцы были ледяными. И в тот же миг мир рухнул.

Он не потерял сознание. Наоборот, его сознание взорвалось, умножилось на тысячу. Он был одновременно собой, стоящим в архиве, и каждой из тех тысяч нитей, тянущихся от отпечатка. Он чувствовал смутную, размытую боль старика Сола, пытавшегося вспомнить запах утреннего кофе; замешательство женщины, не узнающей своего ребёнка; холодную пустоту в месте, где у сотен людей было воспоминание о вчерашнем вечере.

И в центре этого паутиного мозга – пульсирующая черная звезда Отпечатка. Теперь он видел его не как форму, а как уравнение. Бесконечно сложное, бесконечно простое уравнение стирания. И сквозь него, как сквозь линзу, он видел… другое место. Тёмное, бесформенное. Не пространство, а состояние. Состояние не-бытия-в-памяти. И там, в глубине, что-то шевелилось. Что-то огромное, спящее и вечно голодное. Это был не сам архетип, а его тень, его корень, уходящий в самые основы мира.

Голос Ариа прозвучал не в ушах, а прямо в этой сверх-реальности, тихий и чёткий:

– Источник… не здесь. Это эхо. Мощное, но эхо. Кто-то… пробил брешь. Здесь. В архиве. Совсем недавно. Искал что-то… и нашёл не то. Разбудил эхо… Покажи мне… пробившего…

Видение дернулось, поплыло. Картинки замелькали, как обрывки сожжённой пленки. Кабинет архива ночью. Тот же стол. Не Сол. Другой человек. Молодой, нервный. Формулист низкого ранга. Он что-то искал в архивных ящиках, лихорадочно листал папки. Нашел одну. Старую, с особым знаком на обложке – стилизованное пламя, заключенное в круг. Его эмоции – страх, торжество, жадность. Он открыл папку… а внутри была не бумага. Тёмный, мерцающий слиток, похожий на обсидиан, но поглощающий свет. Он коснулся его…

И вспышка. Не света. Вспышка забвения. Мгновенная, локальная. Она стёрла сам момент касания, стерла его память об этом вечере. Но также… она стала сигналом. Приглашением. Пробудила эхо, которое начало расти, питаясь сначала памятью этого человека, потом – памятью места, потом – всем вокруг.

– Он нашёл Реликварий Забвения, – голос Ариа прозвучал с трудом, будто её душили. – Древний артефакт… думали, уничтожены… Охотники за секретами… глупцы… Кто он? Лицо… покажи лицо…

Видение сфокусировалось на лице молодого человека в последний момент перед касанием. Авелий узнал его. Это был Элиас Трен, помощник хранителя, скромный, незаметный работник. Он приходил к Авелию полгода назад с параноидальными опасениями, что за ним следят. Тогда Авелий счел это обычной тревожностью. Ошибка.

– Элиас… – успел прошептать Авелий.

И в этот момент Тень в глубине видения шевельнулась. Она почуяла наблюдение. Чёрная звезда Отпечатка в архиве сжалась, а затем ударила обратной волной – не по памяти, а по самому каналу их восприятия.

Боль была не физической. Это было чувство стремительного растворения. Авелий почувствовал, как из него вырывают… что-то. Воспоминание. Конкретное. Утро его седьмого дня рождения. Запах жареных яблок, которые пекла мать. Тёплое пятно солнца на полу. Счастливое, безмятежное чувство… оно потекло, как вода сквозь пальцы, уносясь в черную пустоту.

НЕТ.

Голос Кассия грянул, как удар гонга. Не в защиту Авелия, а как щит, подставленный под поток. Воспоминание дернулось, часть его унеслась, но ядро – ощущение того счастья – осталось, хотя и помутнело, лишившись деталей. Цена была уплачена.

Но Ариа получила удар напрямую. Она вскрикнула – коротко, резко. Серебряная нить, связывавшая её с полом, порвалась. Кристаллы с её висков отлетели и разбились. Она рухнула на колени, трясясь.

Авелий, освободившись от видения, бросился к ней, подхватил.

– Ариа!

Она смотрела на него, но её взгляд был пустым, чужим. Губы шевелились.

– …тишина… так много тишины… кто… ты?…

Она забыла. Забыла его. Забыла, где она. Часть её самой была вырвана.

– Ариа, это я, Авелий. Мы в архиве. Ты со мной.

Её глаза медленно прояснялись. В них вернулся ум, но также вернулась и новая, глубинная трещина ужаса.

– Авелий… – она произнесла его имя, как выучив заново. – Я… видела корень. Он… не просто голоден. Он обижен. Его разбудили насильно. И теперь он будет пожирать, пока не насытится… или пока его не убьют в самом начале. Элиас… он ключ. Найди его. Он либо уже пустая оболочка, либо… стал чем-то другим.

Она попыталась встать, пошатнулась.

– А отпечаток? – спросил Авелий, поддерживая её.

– Это только начало. Ранка. Через неё течёт яд. Чтобы остановить, нужно… найти тот Реликварий. Или понять, кто хотел, чтобы его нашли. Это не случайность, Авелий. Это… охота.

Снаружи послышались новые крики. Но теперь это были не крики растерянности. Это были крики ужаса. Настоящего, чистого, животного ужаса.

Авелий и Ариа, поддерживая друг друга, вышли на площадь.

Там, в центре, стоял Элиас Трен. Или то, что от него осталось. Он был бледен как смерть, его глаза были широко открыты, но в них не было ни мысли, ни чувства. Из его рта, из его глаз, из кончиков пальцев струился тот же черный, поглощающий свет туман, что составлял суть Отпечатка. Он медленно поворачивался, и куда падал его взгляд, люди не просто забывали – они замирали, впадая в полный, кататонический ступор, их разум стирался до белого шума.

Он больше не был человеком. Он стал проводником. Порталом. Тень архетипа Забвения смотрела через него прямо в мир Логоса.

– Святилище… – прошептала Ариа, сжимая руку Авелия до хруста. – Он превратил себя в живое Святилище. Чтобы тому, что там, было легче войти. Мы опоздали на первый акт. Начинается второй.

Вейн, с жезлом наготове, подбежала к ним, её лицо искажено борьбой с ужасом, который рвался наружу.

– Рейн! Что это?!

– Это причина, – сказал Авелий, глядя на пустые глаза Элиаса, из которых лилась тьма. – И это только начало. Теперь мы знаем, что искать. Но чтобы остановить это, нам придётся войти туда, откуда эта тьма пришла. В самое сердце Забвения.

И над площадью, над застывающим городом, медленно спускались первые, холодные Тени Логоса.

Глава 2: Уравнение пустоты

Тишина, воцарившаяся на площади, была хуже любого крика. Она была тяжёлой, вязкой, как смола. Люди, на которых упал взгляд Элиаса – или того, что в нём обитало, – не упали. Они застыли в неестественных, полузаконченных позах: один замер, подняв руку, чтобы поправить очки, другой – с полуоткрытым ртом для возгласа, который так и не прозвучал. Их глаза были открыты, но взгляд был направлен внутрь, в абсолютную, белый шум пустоту. Они дышали, но дыхание было механическим, как у автоматонов. Из их ушей и ноздрей струился лёгкий, едва уловимый пар – визуальное эхо выжженной памяти.

Авелий, Ариа и Вейн стояли, прижавшись к стене архива, за массивным каменным парапетом. Ариа, всё ещё дрожа, жестами показала им молчать и не смотреть прямо на Элиаса.

– Прямой зрительный контакт – это канал, – прошептала она, голос был хриплым, но уже обрёл остроту. – Он усиливает связь. Вы видели, что происходит.

– Что с ними? – прошипела Вейн, сжимая жезл так, что костяшки пальцев побелели. – Они живы?

– Тела – да. Личности… – Ариа покачала головой. – Стерты до чистого листа. Мозг работает на базовом поддержании жизнедеятельности. Всё остальное… ушло в ту черную дыру, что сейчас смотрит на мир его глазами. Это уже не Элиас Трен. Это – Аппарат. Живой якорь для Архетипа.

– Как его остановить? – Авелий наблюдал за существом из-за уступа. Оно медленно поворачивалось, его движения были плавными, лишёнными всякой человеческой суетливости. Черный туман, источаемый им, не рассеивался, а стелился по земле, как тяжёлый газ, постепенно покрывая площадь призрачным, светопоглощающим покрывалом. Куда ступала его нога, каменные плиты на мгновение становились идеально гладкими, будто стирались все следы времени и эрозии. – Обычные формулы Праксиса могут сработать?

– Сомневаюсь, – Ариа быстро рылась в своей сумке, доставая мел, странный компас со стрелками из застывшего света и небольшой кристалл, испещренный трещинами. – Праксис работает с материей и энергией. Это – работа с информацией, с самой тканью факта. Атаковать его физически – всё равно что пытаться затушить огонь, подливая в него масло из воспоминаний. Нужно… разорвать уравнение.

– Объясни проще, – потребовала Вейн.

– У каждого архетипа, особенно такого фундаментального, есть внутренняя логика. Своя «формула». Забвение – это не хаос. Это процесс. Упорядоченное стирание. Мы видели его этапы: события, имена, понятия. У Элиаса… у Аппарата, должна быть цель. Фокус. То, ради чего его разбудили. Реликварий был ключом. Теперь Аппарат – проводник. Он не будет бесцельно бродить и стирать всё подряд. Он пойдёт туда, где концентрация «пищи» максимальна, или туда, куда его направят.

– Архив? – предположил Авелий.

– Слишком просто. Архив – это склад. Мёртвая, каталогизированная память. Аппарат теперь питается живым, текучим – сознанием. Но… – её золотые глаза сузились. – Архив мог быть не целью, а средством. Что, если Элиас искал в архиве не Реликварий случайно? Что, если он искал конкретный документ? А Реликварий был… стражем? Ловушкой?

Голос Кассия прозвучал в голове Авелия, тихий и чёткий: Логично. Реликварии Забвения в древности использовались для защиты тайн величайшей важности. Тот, кто хранит секрет, который нельзя уничтожить, заключает его в оболочку из не-памяти. Прикосновение к секрету без должного ключа активирует Реликварий и стирает не только секрет, но и самого искателя, а зачастую и всё связанное с ним.

Авелий передал мысль учителя вслух.

Ариа кивнула, её лицо просветлело.

– Значит, Элиас был не охотником за сокровищами. Он был вором. Или шпионом. Он работал на кого-то, кто искал эту конкретную тайну. И попался в ловушку, которую не смог обойти. Но ловушка сработала не до конца. Она не стерла его полностью – она сделала его дверью.

– Куда? – спросила Вейн.

– К той самой тайне, – ответил Авелий. – Или к тому, кто её охраняет. Архетипу.

На площади Аппарат завершил медленный круг. Его головы-глаза, пустые и всевидящие, остановились на здании архива. Он сделал шаг в его сторону. Затем ещё один. Его движение было неотвратимым, как движение ледника.

– Он идёт внутрь, – прошептала Вейн. – Что нам делать? Приказы… протоколы… в них нет ничего подобного!

– Забудь протоколы, сержант, – резко сказала Ариа. – Сейчас есть только три варианта: бежать, наблюдать и умереть от забвения, или попытаться изменить переменные в уравнении. Я выбираю третье. Рейн, ты – якорь. Твоя связь с отпечатком ещё держится?

Авелий сосредоточился. Да, он чувствовал его. Холодный крюк в сознании, тянущий к той черной звезде на стене внутри здания. Теперь она пульсировала в унисон с шагами Аппарата.

– Держится.

– Отлично. Ты будешь моим проводником. Мы не будем атаковать Аппарат. Мы попробуем… переписать его цель. Создать шум в канале.

– Как?

– Воспоминанием. Но не любым. Ярким, сильным, переполненным смыслом. Таким, которое Архетип Забвения, по своей природе, должен будет попытаться стереть в первую очередь, если почует его рядом. Это отвлечёт его. Заставит сфокусироваться на новом, более «вкусном» куске, а не на изначальном пути. Дай мне своё самое сильное, самое светлое воспоминание.

Авелий замер. Его самое светлое воспоминание… оно уже было повреждено, когда Кассий защитил его ядро. Оно было туманным, лишённым деталей. Осколком.

– Оно… неполное. Его уже тронули.

Ариа посмотрела на него с внезапным пониманием, а затем с холодной яростью.

– Твою память уже кормили этому паразиту? И ты молчал?!

– Было не до того. И это сработало. Спасло нас в видении.

– И ослабило тебя сейчас! – она выругалась сквозь зубы. – Тогда моё. У меня есть… подходящее. – В её глазах мелькнула тень боли, но она мгновенно взяла себя в руки. – Вейн, твоя задача – обеспечить нам тишину и безопасность. Никто не должен нам мешать. И если увидишь, что из наших ртов или глаз начинает идти чёрный туман – бей нас жезлом по голове. Сильно. Поняла?

Вейн, бледная, кивнула.

– Что вы будете делать?

– Небольшой сеанс коллективного безумия, – усмехнулась Ариа без юмора. – Рейн, садись напротив меня. Закрой глаза. Не сопротивляйся. Я подам воспоминание через наш контакт, а ты, используя свою связь с отпечатком, как рупор, усилишь его и направишь прямо на Аппарат. Будет больно. Обоим.

Они сели на холодный камень спиной к парапету, скрытые от прямой видимости. Авелий закрыл глаза. Ариа положила свои ледяные ладони ему на виски. Её прикосновение было не физическим, оно сразу ушло вглубь, в тот слой сознания, где живут не мысли, а чистые, необработанные переживания.

– Готовься, – прошептала она.

И влила в него память.

Это не было видением в привычном смысле. Это была симфония. Воспоминание Ариа.

Она, лет девяти, стоит в огромном зале Храма Памяти, куда детей послушников пускают раз в год, в Праздник Первого Слова. Высокие своды, расписанные фресками, изображающими рождение языка из хаоса. Воздух дрожит от тихого, полифонического пения сотни голосов – не слов, а чистых гласных звуков, сливающихся в гармонию, которая вибрирует в костях. Она в простом белом платье, держит в руках зажжённую тонкую свечу из воска, смешанного с пылью древних свитков. Перед ней – Чаша Молчания, огромная чаша из чёрного обсидиана, наполненная не водой, а чем-то вроде жидкого серебра. Ритуал требует опустить свечу, потушив её, и принять первое осознанное воспоминание для запечатления. Но она не тушит. Она смотрит на отражение сотен огоньков в мерцающей поверхности Чаши. И в этот миг она не просто видит отражение. Она понимает . Понимает, что каждое пламя – это чья-то жизнь, чья-то память, и все они отражаются друг в друге, создавая бесконечно сложный, живой узор. Это не магия формул. Это магия связей. Чистый, незамутнённый восторг открытия, ощущение прикосновения к самой сути вещей. И глубокая, тихая любовь к этому хрупкому, сияющему полотну смыслов, которое люди называют миром.

Воспоминание обрушилось на Авелия с такой силой, что у него перехватило дыхание. Оно было огненно-ярким, насыщенным, переполненным смыслом и чувством. Именно то, что архетип Забвения, питающийся пустотой и рассеянием, должен ненавидеть всей своей сутью.

– Теперь! – мысленно крикнула Ариа. – Выпусти его! Направь по связи!

Авелий, стиснув зубы, ухватился за тот самый холодный крюк отпечатка. Он не сопротивлялся ему. Он обернул вокруг этой ледяной нити пылающую ленту воспоминания Ариа и толкнул .

Эффект был мгновенным и ужасающим.

На площади Аппарат, сделавший уже полпути к дверям архива, вдруг замер, как бык, учуявший запах крови. Его голова резко повернулась в их сторону, хотя физически он не мог их видеть. Пустые глаза сузились. Из его открытого рта вырвался не звук, а волна тишины , которая погасила все фоновые шумы – далёкие крики, шум города. Он почуял вызов. Яркую, кричащую память, брошенную ему прямо в лицо.

Он изменил направление. Медленно, но неотвратимо начал двигаться к их укрытию.

– Он идёт, – сквозь стиснутые зубы прошептала Вейн, поднимая жезл. Голубая искра пробежала по его длине – боевая формула Праксиса, заряженная на разрыв материи.

– Не атакуй! – резко сказала Ариа, не открывая глаз. На её лбу выступил пот. – Это и есть цель. Он отвлёкся от архива. Рейн, держи канал! Не давай памяти рассыпаться!

Боль нарастала. Передача такого концентрированного воспоминания через связь, которая сама по себе была инструментом забвения, была как попытка протолкнуть раскалённый шар через игольное ухо. Авелий чувствовал, как границы его собственного «я» начинают размываться. Воспоминания Ариа смешивались с его обрывками. Он видел лицо матери Ариа (незнакомое), чувствовал восторг от ритуала (чужой), и в то же время к этому примешивались обрывки его собственных утраченных воспоминаний – смутный образ женщины с печальными глазами (его жена?), запах гари (пожар?).

Аппарат был уже в десяти шагах. Черный туман от него накатывал волной, холодной и беззвучной. Вейн стояла перед ними, жезл дрожал в её руке, но она не отступала.

В пяти шагах.

Авелий понял план Ариа. Это была ловушка. Аппарат, сфокусировавшись на яркой памяти, должен был подойти вплотную. И в этот момент…

– Теперь! – крикнула она мысленно. – Резкий обрыв! Сожми воспоминание до точки и… отпусти! Сымитируй стирание!

Это был безумный трюк. Нужно было не просто перестать транслировать, а создать иллюзию, что сама память была мгновенно «съедена», стерта архетипом. Заставить его поверить, что добыча исчезла, совершив акт забвения здесь и сейчас.

Авелий, на грани потери сознания, собрал последние силы. Он представил сияющее воспоминание Ариа не как поток, а как сверкающий кристалл. А затем, используя саму связь с отпечатком, как пресс, сжал его. Не передавая, а уничтожая в канале.

В его сознании раздался беззвучный хруст. Ощущение потери было таким же острым и реальным, как если бы он сам лишился этого воспоминания. Рядом Ариа ахнула, и по её щеке из угла глаза потекла единственная слеза – физическое эхо стёртого чувства.