Когда город снова дышит

Внутри тумана вспыхивали бледные отблески, как слабые отражения. Лея вгляделась – и с ужасом поняла: это не просто свет. Это кусочки чьих-то лиц. Чьи-то глаза, улыбки, брови, силуэты. Всё перемешалось в странную, лишённую формы массу.

– Фу… – прошептал Артём. – Как будто кто-то собрал все «ничьи лица» в одну кучу.

Туман поднимался выше. Он больше не стелился по земле, как раньше. Он рос. Вытягивался. Собирался. И через несколько мгновений над площадью уже возвышалось… нечто.

Огромное.

Не как монстр из страшной сказки, с клыками и лапами. Безлик был страшен по-другому. У него не было чётких очертаний. Он был как столб густого, плотного тумана, в котором иногда проступали размытые контуры – то голова, то плечо, то рука. Но всякий раз, когда форма почти складывалась, она тут же растворялась, словно сам он не хотел иметь вид.

И всё же он был. Мощный, тяжёлый, уверенный в себе – как грозовая туча, которая точно знает, что дождь будет.

Где-то наверху, там, где у людей бывает лицо, клубилась гладкая, почти зеркальная поверхность. Лея увидела в ней своё отражение – маленькое, испуганное, но упрямое. Рядом – Артёма. Чуть дальше – тусклый свет фонаря-стража. Все они отражались, но как будто… ненастоящие.

– Это он, – одними губами сказала Лея.

– Заметно, – так же тихо ответил Артём. – Раньше он хотя бы делал вид, что прячется. Теперь – вообще не стесняется.

Туман внутри колосса заколебался. И в следующую секунду раздался голос.

Он не гремел. Не рычал. Не был похож на шёпот из кошмаров.

Он был спокойным.

Слишком спокойным.

– Наконец-то, – сказал Безлик. Но это не было «сказал». Голос звучал одновременно в воздухе, в мостовой, в стенах домов и где-то глубоко в груди у каждого. – Те самые дети. Я ждал вас.

В его голосе не было насмешки. Была… уверенность. Та, от которой хочется спрятаться, даже если тебе ничего плохого не говорят.

– Мы тоже тебя помним, – ответил Артём. Он стоял прямо, хоть плечи у него и были чуть напряжены. – Ты тогда пытался превратить всё в пустоту. Мы не дали. Помнишь?

– Тогда, – мягко повторил Безлик. – Тогда я был слабее. Я был всего лишь тенью чужих страхов. Шёпотом, которому ещё не слишком верили. Теперь… вы сами помогли мне вырасти.

Лея вздрогнула.

– Мы? – возмутилась она, но голос прозвучал тише, чем она хотела.

– Не вы вдвоём, – уточнил Безлик. – Вы – как раз те, кто мешает. Но вы – из мира, который меня создал. Каждый «не выдумывай», каждый «будь как все», каждый «мечты – глупость» – это был мой маленький шаг. Каждый раз, когда кто-то выбирал серость вместо света, я становился сильнее. Теперь я – не просто туман. Я – выбор. Выбор большинства.

Он сказал это без гордости. Просто как факт.

У Леи внутри всё сжалось. Слова про «выбор большинства» звучали так логично, что захотелось закрыть уши.

Фонарь-страж дрогнул, его свет стал меньше, тоньше.

– Ты… пользуешься тем, что люди устали, – хрипло сказал он. – Ты влезаешь туда, где им больно.

– Я предлагаю облегчение, – спокойно возразил Безлик. – Мир устал от света. Свет – это ответственность. Если ты видишь, значит, должен что-то сделать. А в серости можно просто… быть. Без лишних вопросов. Люди сами выбрали. Я лишь подарил им то, о чём они давно просили.

Лея стиснула зубы.

Потому что в этих словах было… слишком много правды. Или почти правды. Она вспомнила родителей, учителей, прохожих, соседей. Столько раз она слышала: «Мне уже не до мечтаний», «главное – стабильность», «я просто хочу тишины». Они не просили Безлика. Но они как будто звали его.

– Неправда, – тихо сказала она, хотя себе самой казалась очень маленькой на фоне гиганта из тумана. – Не все так выбирают.

– Нет, не все, – согласился Безлик. – Вы, например, всё ещё цепляетесь за свои огоньки. Заметно. И город… цепляется. Но посмотрите вокруг.

Туман вокруг них чуть расступился, открывая вид на улицы. Пустые дома. Тусклые фонари. Полупрозрачных жителей, почти исчезнувших. Пятна «ничего», там, где когда-то кипела жизнь.

– Это результат выбора, – продолжил Безлик. – Ваши люди устали от расстройств. Им надоело надеяться и терпеть поражения. Им надоело верить. Они сами отказались от света. Я не пришёл к ним с войной. Я пришёл как ответ на их просьбы: «Сделай так, чтобы не было больно». И я делаю. Стираю то, что ранит. Вместе с тем, что делает живыми. Их выбор. Не мой.

Эти слова резали больнее, чем любое «я вас уничтожу». Потому что звучали… разумно. Иногда взрослые говорили почти то же самое, только другими словами: «зачем пытаться, если всё равно не получится», «надо быть практичнее», «лучше не начинать, меньше разочарований».

– Если бы им… нужен был свет, – продолжал Безлик, – почему же они сами его гасят? Почему смеются над теми, кто мечтает? Почему первым делом учат детей «быть как все», а не «быть собой»? Почему каждый, кто зажигает огонёк, слышит: «Ты ещё поймёшь, что это глупо»? Я всего лишь… помог их словам стать реальностью.

Артём сжал кулаки так сильно, что костяшки побелели.

– Хватит, – выдавил он. – Ты говоришь так, будто все люди одинаковые. Будто никто не пытается. Будто… мы вообще ничего не стоим.

– Я не говорю «никто», – отозвался Безлик всё так же мягко. – Я говорю – большинство. Мир… не плохой. Он просто устал. Я – не монстр. Я – тишина, которую они хотят. Без ожиданий. Без срывов. Без надежд. Надежды – слишком острые. На них легко порезаться.

Лея suddenly почувствовала, что хочет… согласиться. Только на секунду. Было в этой идее что-то очень заманчивое: представить жизнь, в которой не надо рваться, стараться, ждать, верить. Просто плыть. Просто быть одной из многих. Без страха ошибиться.

«Ты ведь и сама иногда этого хочешь», – прошептал внутренний голос. Очень тихо. Но она его слышала.

Она вспомнила вечера, когда хотелось выключить сердце, чтобы не болело, когда папа говорил: «Будь разумной», мама – «так жизнь устроена», одноклассники – «чего ты переживаешь, всё уже решено за нас». В такие моменты мысль «может, и правда не мечтать?» казалась не такой уж глупой.

Именно поэтому слова Безлика попадали так точно.

– Видишь? – он словно услышал её мысли. – Ты не плохая. Ты просто… уставшая. Вы оба. Вы хотите спасти город. Но за что вы боретесь? За мир, в котором вас всё равно назовут странными? За людей, которые предпочтут безопасность чуду? Разве свет нужен там, где все закрыли глаза?

Он не кричал. От этого становилось только хуже.

Жители вокруг, и так еле живые, начали гаснуть ещё сильнее. У кого-то потускнели глаза. У кого-то осыпались последние цветные детали. Бумажная девочка чуть сжалась, её строки «я боюсь, но всё равно пойду» поблекли, словно их полили водой. Мальчик с ниточными волосами опустил голову.

– Может, он… прав, – прошептал кто-то из них.

– Может, стоит… отпустить, – хрипло сказал другой. – Так… не будет так больно.

Туман вокруг Безлика заволновался, как довольный зверь, которого погладили.

– Я не заставляю, – произнёс он мягко. – Я предлагаю. Серость – не зло. Это просто… отсутствие лишнего. Вы перестанете рваться. Перестанете надеяться. Перестанете разочаровываться. Зачем вам этот город, если он приносит вам только боль и страх? Зачем вам свет, если от него устают глаза?

Слова падали медленно. Каждое – как капля, вымывающая цвет.

Лея стояла, чувствуя, как внутри всё раскачивается. Её свет – тот, о котором говорил Мистер Секунда, – мерцал, колебался, как маленький фонарик на сильном ветру. Часть её души шептала: «Нет, он неправ», другая – тихо признавалась: «Иногда я тоже так думала».

И именно от этого становилось страшнее всего.

Некоторое время после его слов никто не говорил.

Тишина стала ещё плотнее. Не та, в которой комфортно посидеть и подумать, а та, которая давит на плечи и шепчет: «Сдавайся, так легче». Лее казалось, что даже Город перестал дышать – ждал, что они ответят, или… промолчат.

Внутри у неё всё спорило. Одна часть хотела закричать: «Ты врёшь!», другая – осторожно признать: «Часть из этого правда». Она вспомнила, как сама иногда думала: «Лучше не надеяться, чем потом разочароваться». И то, что эти слова теперь звучали из уст Безлика, было особенно неприятно.

– Смотри, – мягко продолжил он, словно почувствовав её сомнения. – Ты же знаешь, как это. Ты мечтала, тебя не понимали. Ты задавала вопросы, а тебе говорили: «Будь серьёзной». Ты верила в чудеса, а вокруг считали это детством, от которого надо вырасти. Разве не было моментов, когда ты хотела просто… перестать чувствовать?

Лея резко вспомнила вечер, когда мама устало сказала: «Я больше ни во что не верю, кроме отчётов и зарплаты». Вспомнила, как папа закрыл ноутбук и тихо произнёс: «Надо просто жить, а не надеяться». Вспомнила, как одноклассники хохотали, когда она рассказала свою «слишком сказочную» идею для проекта.

Конечно, такие моменты были.

Это и было самым страшным.

– Да, – хрипло призналась она. – Были.

Безлик не обрадовался вслух. Но туман вокруг него стал плотнее, увереннее. Как будто его подлили в чашку.

– Вот видишь, – произнёс он. – Ты – не плохая. Ты просто устала. Все устали. Мир не хочет света, который постоянно требует сил. Мир хочет спокойной серости, где никто ни от кого ничего не ждёт. Я лишь… делаю то, что людям давно нужно.

– Неправда, – вдруг сказал кто-то очень тихо.

Все обернулись. Это был мальчик с ниточными волосами – тот самый, который помогал людям делать первый шаг. Сейчас он казался ещё прозрачнее, чем минуту назад, но в глазах у него сверкнул тонкий, упрямый огонёк.

– Людям не нужна серость, – продолжил он, словно удивляясь тому, что осмелился перебить самого Безлика. – Они просто боятся света. Он слишком яркий. В нём видно, где ты сам повернул не туда. Но то, что они боятся, не значит, что им нужно отсутствие.

Безлик повернул к нему гладкую, чуть блестящую «поверхность-лицо».

– Страх – тоже выбор, – спокойно сказал он. – Никто не мешает им идти вперёд. Но большинство… останавливается. И каждый, кто останавливается, делает меня сильнее.

– Значит, дело не в тебе, а в них, – медленно произнёс Артём. – Но ты всё равно пользуешься этим, как будто это оправдание.

Он говорил спокойно, почти по-взрослому. Лея удивилась: этот тон совсем не походил на его обычные шуточки. Но Секунда всегда говорил, что смех и серьёзность в нём живут рядом. Похоже, сейчас серьёзность вышла вперёд.

– Ты говоришь умно, – продолжил Артём. – И половина того, что ты говоришь, правда. Люди устают. Люди сдаются. Люди выбирают «так легче». Но вторая половина – ложь. Ты делаешь вид, что раз многие сдались, значит, так и должно быть. Словно те, кто не сдаются, не в счёт.

Безлик помолчал. В тумане пошли лёгкие, едва заметные круги, как на воде.

– Меня создала не вера тех, кто не сдаётся, – наконец произнёс он. – А привычка большинства опускать руки. Я – отражение средних. Серость – безопасна.

– Серость – мертва, – неожиданно резко вмешался Мистер Секунда.

Его голос прозвучал отчётливо, звонко, даже чуть громче, чем раньше. Как будто разговор с Безликом разозлил даже время.

– Ты прав в одном, – продолжил он. – Люди действительно устают. Они часто потворствуют твоему туману. Они сами дают тебе силы своими «не получится», «не хочу пытаться», «всё равно не выйдет». Но ты забываешь, Безлик: Город Чудес родился не из большинства. Он родился из тех немногих, кто шёл против привычки. Не «все» сделали его живым. Несколько. Но по-настоящему.

Лея почувствовала, как внутри откликаются эти слова. Не обязательно, чтобы все верили. Достаточно, чтобы кто-то продолжал.

– Мир… – она вскинула голову и посмотрела на гиганта из тумана, – может и устал. Но это не значит, что ему не нужен свет. Это значит, что ему тем более нужен тот, кто напомнит, зачем он вообще когда-то зажигал огни.

Безлик молчал. Его «лицо» едва заметно наклонилось, словно он всматривался в неё.

– Ты слишком мала, чтобы нести такую ношу, – мягко сказал он. – Ты хочешь помочь всем, но никто тебя об этом не просил. Если ты останешься… просто ребёнком, ты будешь жить тихо. Без лишнего боли. Зачем тебе быть надеждой для тех, кто даже не знает, что ты за них борешься?

Эти слова били по самому больному.

Лея иногда и сама так думала. Особенно, когда смотрела на взрослых, которые жили «как принято», и на детей, которых уже учат не верить в чудеса. Казалось несправедливым, что две пары детских рук должны удерживать целый умирающий город.

Только… дело было не в справедливости.

– Не потому, что нас просили, – тихо сказала она. – А потому что мы не можем иначе. Если я вижу, что кто-то тонет, я не буду думать: «Ну он же сам полез в воду». Я всё равно протяну руку. Даже если он меня не знает. Даже если потом скажет, что я была глупой.

– А если он утянет тебя за собой? – уточнил Безлик. – Если в попытке спасти его ты утонешь сама? Вот о чём я. Свет – это всегда риск. Серость – никогда.

– Тогда я хотя бы буду знать, за что боролась, – вмешался Артём. – Если всё равно болеть, я выбираю боль за что-то живое, а не пустоту без чувств. Знаешь, что по-настоящему страшно? Не ошибаться. А прожить так, как будто тебя никогда не было.

Слова получились корявыми, не как в книжках про героев. Но в них было что-то такое, от чего несколько серых фигур вокруг выпрямились. Кто-то поднял голову. У кого-то дрогнула ладонь.

Бумажная девочка, которую Лея заметила раньше, медленно расправила плечи. Одна из строк на её платье снова стала ярче: «Я боюсь, но всё равно пойду» перестала быть мокрым, расплывшимся силуэтом, а стала чёткой, как только что написанной.

– Видишь? – тихо сказал Мистер Секунда. – Пока хотя бы кто-то выбирает свет, ты не можешь быть единственной правдой.

Туман вокруг Безлика немного заволновался. Совсем чуть-чуть. Как будто в идеально спокойное озеро бросили маленький камушек.

– Вы… упрямы, – наконец произнёс он. И в первый раз в его голосе прозвучало что-то вроде раздражения. – Упрямство – забавный вид света. Очень недолго горит.