Цена железа

Как же Алексу стало хорошо. Он сильный. Живой. Такой, каким был там.

Он повернулся к девушке. Она смотрела на него с ужасом, вжавшись в стул. Ее взгляд был таким же, как у тех, кто видел титанов. Взгляд жертвы.

– Пойдем, – хрипло сказал он ей.

Она молча, завороженно, кивнула и встала. Он взял ее за руку и повел к выходу, не глядя на окружающих. Бар замер. Даже Бульдог молча наблюдал, не вмешиваясь.

У выхода их перегородил дорогу Дизель. Он не выглядел злым. Скорее, заинтересованным.

– Жестко, – сказал он, глядя на Алекса. – Очень жестко. Мои ребята, конечно, идиоты, но ты их буквально разобрал на запчасти.

– Воспитательный момент, – бросил Алекс, пытаясь пройти.

Дизель посторонился.

– Не спорю. Они заслужили. Но учти, теперь у тебя есть враги. А враги – это проблемы. Мое предложение еще в силе. С нами ты будешь под защитой.

Алекс проигнорировал его и вывел девушку на улицу. Холодный воздух обжег легкие. Он отпустил ее руку и облокотился о свой мотоцикл, стараясь унять дрожь в коленях. Адреналин отступал, и на смену ему приходила пустота.

– Спасибо, – тихо сказала девушка. – Меня Зои зовут.

Алекс молча кивнул. Он смотрел на ее испуганное лицо и вдруг с абсолютной ясностью понял: она ему не нужна. Ему нужна была не она, а та ярость, тот выброс, который она спровоцировала. Он использовал ее, как повод для драки. Так же, как «Змеи» хотели использовать ее для своего веселья.

– Тебе… тебе надо ехать домой, – хрипло сказал он. – Сейчас же.

– А ты? Ты не проводишь? – в ее голосе зазвучала тревога.

– Нет.

Он видел, как ее лицо исказилось от обиды и разочарования. Она что-то еще сказала, но он уже не слушал. Он сел на байк, завел его и уехал, оставив ее одну на пустынной улице, у входа в бар, полного опасных людей.

Он гнал по ночным улицам, не разбирая дороги, пытаясь заглушить внутренний голос. Но он звучал все громче.

«Кем ты стал? – спрашивал голос. – Ты, который когда-то защищал слабых? Ты, которого в Пустошах называли Железным магом? Только что ты избил троих людей не для того, чтобы защитить ее, а чтобы выпустить пар. А ее использовал и бросил. Ты ведешь себя хуже, чем Дизель. Он хотя бы честен в своей мерзости».

Алекс резко свернул в темный переулок и заглушил мотор. Тишина ночи оглушила его. Он сидел в седле, сжав голову руками.

Перед ним вдруг встал образ Лиры. Не из кошмара, а живой. Как она смотрела на него с уважением и верой. Как говорила, что он лучше, чем о себе думает.

А теперь он избивал людей в баре и бросал испуганных девушек в ночи.

Его стошнило. Он свесился с мотоцикла, и его вырвало прямо на асфальт – виски, злостью и стыдом.

Когда спазмы прошли, он вытер рот рукавом и медленно поехал домой. Он чувствовал себя опустошенным и грязным. Гораздо грязнее, чем после любой драки в Пустошах. Там он убивал, чтобы выжить или защитить других. Здесь он калечил из-за собственной слабости.

Алекс загнал мотоцикл в гараж и поднялся в свою каморку. Он не стал пить. Он сел на кровать и уставился в стену.

На тумбочке лежала визитка Дизеля. Алекс взял ее в руки. Грязный, смятый клочок бумаги. Символ всего, во что он превращался.

Он не стал ее рвать. Повертел и положил обратно. Он упал на дно. И ударился о него лицом.

Где-то вдали проехала машина. Алекс закрыл глаза. Впервые за долгое время он не боялся кошмаров о Пустошах. Он боялся самого себя. И того, кем он продолжит становиться, если что-то не изменится.

Но что он мог изменить? Он загнан в ловушку. В ловушку мира, который ему не нужен, и собственной души, которую он растерял где-то между мирами.

***

Прошла неделя. Кошмары не отпускали, но теперь к ним добавилось и чувство стыда. Алекс почти не выходил из мастерской, выполняя лишь самые срочные заказы, избегая людей. Но одиночество сводило с ума сильнее любого шума.

В пятницу вечером он снова оказался у «Забытого поршня». На этот раз он не стал искать уединения. Он сел у стойки, прямо напротив Бульдога, и методично, стакан за стаканом, стал пить виски, стараясь добиться именно того состояния, когда мысли перестают больно ранить и просто плывут, как щепки по течению.

– Добавь. – Он постучал пальцем по пустому стакану.

Бульдог молча налил. Его бычьи глаза изучали Алекса.

– Твои друзья спрашивали о тебе.

– У меня нет друзей.

– Ну, те ребята, что на полу побывали. У одного сломанная рука, у второго – сотрясение. Клык ходит с синяком во весь глаз. Они не в восторге.

Алекс мотнул головой, отпивая.

– Пусть приходят. Поговорим.

– Сдались им твои разговоры, – предупредил Бульдог. – Дизель их пока сдерживает. Ему ты интересен. Но долго его щедрость не продлится.

– Плевать я хотел на них всех, – неуверенно пробормотал Алекс.

В этот момент он заметил ее. Рыжую. Яркую, как пламя, в узком платье, которое кричало на фоне унылого интерьера бара. Она смеялась слишком громко, слишком нарочито, и ее глаза были пустыми, как у пьяной куклы. Она была полной противоположностью той, тихой девушке с прошлого раза. И именно это привлекло Алекса. Он не хотел тишины. Он хотел оглушительного грохота, который заглушил бы все внутри.

Он подошел к ней, даже не думая, что сказать.

– Танцуешь? – выпалил он, перекрывая музыку.

Она обернулась, оценивающе окинула его взглядом – с головы до ног, задержавшись на замызганной рабочей куртке. Но в его глазах было что-то, что заставило ее кивнуть.

– А почему бы и нет?

Они двигались под музыку, тесно прижавшись друг к другу. Алекс чувствовал тепло ее тела, запах дешевых духов и алкоголя. Он не смотрел ей в глаза. Он просто закрыл глаза и позволял ритму и виски уносить себя. Она что-то говорила ему на ухо, смеялась, но он не слушал. Ее голос сливался с шумом, фоном.

Позже, в его каморке над мастерской, в темноте, он был груб и поспешен. Он искал не близости, а забвения. И она, кажется, тоже. Это был взаимный акт использования. Когда все кончилось, она сразу же заснула, свернувшись калачиком. Алекс лежал на спине и курил, глядя в потолок. Он чувствовал не удовлетворение, а горькую пустоту. Стало еще хуже, чем в одиночестве.

Утром Алекс разбудил ее.

– Пора.

Она потянулась, зевнула, без особого интереса оглядела комнату.

– Ну что, повезешь меня домой, герой?

Он кивнул. Ему хотелось, чтобы она просто исчезла.

Он довез ее до невзрачной пятиэтажки на окраине. Она вылезла, даже не поблагодарив.

– Ну, может, еще увидимся.

– Не думаю, – бросил он и уже собирался уезжать, когда из подъезда вышел парень. Молодой, не старше двадцати пяти, в спортивной кофте. Увидев ее, он ускорил шаг.

– Мэри! Где ты была? Я тебя полночи прождал! – в его голосе слышалась искренняя тревога.

Она пожала плечами, смотря куда-то в сторону.

– Отстань, Дойл. Гуляла.

Парень посмотрел на Алекса, на его мотоцикл. Понимание медленно проступило на его лице, сменяясь болью и гневом.

– С ним? – Он ткнул пальцем в сторону Алекса. – С этим дедом? Ты что, с ума сошла?

– А тебе какое дело? – огрызнулась она. – Мы же не вместе уже.

– Я за тебя волновался! Я думал, случилось что! А ты… – Он снова уперся взглядом в Алекса, и теперь в его глазах пылал вызов. – Ты, мужик! Это ты ее всю ночь таскал?

Алекс вздохнул. Усталость, похмелье и раздражение нахлынули на него одной волной.

– Пройдись, парень. Не твое дело.

– Не мое дело? – Парень резво шагнул к нему. Он был почти на голову ниже Алекса и щуплее, но его распирала ревность и обида. – Сейчас станет моим!

Он толкнул Алекса в плечо. Вышло как-то слабо, по-детски. Но Алексу хватило.

Злость на себя, на мир, на свое бессилие, всклокотала внутри Алекса, заставляя броситься.

Он ударил быстро и жестко, прямо в лицо. Парень отлетел к стене подъезда. Алекс наступил на него, схватил за майку.

– Я тебе сказал: пройдись! Понял?!

Он ударил его еще раз. И еще. Парень не сопротивлялся, он просто пытался закрыться руками, хрипя от боли и унижения. Кровь текла из его носа.

– Стой! – закричала девушка, но он ее не слышал.

Он видел перед собой не этого мальчишку. Он видел всех, кто стоял на его пути. Дизеля, Клыка, кошмарных титанов, саму Пустошь, которая отняла у него все. Он изливал на этого случайного парня весь свой гнев.

И вдруг Алекс остановился. Его кулак замер в воздухе. Он увидел лицо парня. Испуганное, окровавленное, по-детски беспомощное. В его глазах не было злобы. Только боль, предательство и слезы.

«Что я делаю?»

Мысль пронзила его, как удар током. Он отшатнулся, глядя на свои окровавленные костяшки, на распухшее лицо парня, на заплаканную девушку, которая смотрела на него с ужасом.

Он стал тем, кого презирал. Хулиганом, который избивает слабых из-за женщины, которая ему даже не нужна.

– Господи… – выдохнул он. – Прости…

Парень ничего не сказал. Он сидел, прислонившись к стене, и плакал, вытирая окровавленное лицо рукавом.

Алекс развернулся, сел на мотоцикл и уехал. На этот раз он не гнал. Он ехал медленно, чувствуя, как тяжесть содеянного давит на него, пригвождая к седлу.

Он вернулся в мастерскую, поднялся в свою каморку и, сев на диван, спрятал лицо в ладонях, сгорая от стыда.

Потом он сел на пол, прислонившись к стене, и долго сидел так, глядя в одну точку. Он вспоминал глаза того парня. В них был тот же укор, что и в глазах Лиры из его кошмарах. Укор за предательство. За то, что он стал тем, против кого всегда боролся.

Он подполз к тумбочке, взял визитку Дизеля. Он смотрел на нее, и она казалась ему пропуском в еще большие глубины ада. Но разница между ним и Дизелем стиралась. Он уже перешел грань.

Он сжал визитку в кулак, но снова не выбросил.

Снаружи пошел дождь. Капли стучали по железной крыше, отбивая похоронный марш по тому, кем он был когда-то. Алекс Стил, герой Пустошей, победитель титанов, сидел на грязном полу и плакал. Не от боли. От стыда.

Глава 3. Дно

Трое суток. Семьдесят два часа. Каждая капля, ударяющаяся о металл, была как удар молотка по наковальне его сознания. Алекс не выходил наружу. Он сидел на краю своей постели в полумраке каморки, прислушиваясь к этому стуку и к собственному сердцебиению – неровному, сбившемуся с ритма, как поврежденный метроном.

Он не мылся, не брился, почти не ел. Остатки заплесневелой пиццы валялись на полу рядом с пустыми бутылками из-под виски, образующими жалкий, хрустальный частокол. Воздух был спертым, густым, пропитанным парами алкоголя, потом и неподвижным отчаянием. Это был запах разложения. Не физического, а душевного.

Стыд от того, что он сделал с тем парнем, не отпускал его ни на секунду. Он видел его испуганное, окровавленное лицо каждый раз, когда закрывал глаза. Настоящий подлый поступок. Ритуальное убийство того, кем он был когда-то. Предательство самого себя, тех принципов, которые он, как ему казалось, выковал в огне Пустошей и пронес через все ужасы.

Он пытался заглушить голос совести алкоголем. Но теперь и это средство перестало работать. Виски обостряло чувства, делая воспоминания ярче, мучительнее, вытравляя из них все лишнее, оставляя лишь голую, невыносимую боль. Он пил до отключки, но просыпался через пару часов от тех же кошмаров, с тем же свинцовым комом вины в груди, с тем же вкусом крови и стыла на языке.

А кошмары… Кошмары менялись. Усиливались.

***

Сначала это были лишь тени. Смутные, неоформленные, пугающие своим масштабом. Теперь они обретали плоть.

Он стоял на знакомой площади Шестеренок. Той самой, где когда-то торговались за запчасти, где он впервые увидел Лиру. Вместо площади зияла воронка, заполненная обломками и ржавой водой. Воздух, всегда наполненный гулом моторов и голосами, теперь вибрировал от иного, низкого гула, исходящего от земли, из самых оснований мира. И тогда они пришли. Титаны.

Первый шагнул со стороны старого завода. Его нога обрушилась на крышу рыночного ряда, сминая стальные балки и деревянные настилы в лепешку. Сложная, чудовищная конструкция из полированной, темной стали была усеяна выступающими портами, щелями для орудий и слепыми сенсорными панелями, мерцающими багровым светом. Он двигался с невозмутимой, плавной медлительностью, абсолютно не замечая разрушений, которые причинял. Многогранный шар с единственным огромным объективом в центре медленно поворачивался, сканируя руины.

Второй появился со стороны каньона, его силуэт заслонил багровое солнце Пустошей. Он был другим – выше, тоньше, с длинными, шипастыми конечностями, заканчивающимися не ступнями, а острыми, копьевидными наконечниками, которые вонзались в землю с шипящим звуком. Он не крушил здания – он пронзал их, как иглой, и они рушились сами, не выдерживая собственного веса.

Алекс видел лица. Не в общем плане – вблизи. Он увидел старика-оружейника, который когда-то чинил его револьвер. Тот пытался вытащить из-под обломков свою внучку. Гигантская тень накрыла их. Нога первого титана опустилась… и не стало ни старика, ни девочки, ни самого дома. Только плоская площадка из щебня и чего-то мокрого. Он увидел Глитч. Повзрослевшую, с сумасшедшим блеском в глазах, с самодельным гранатометом в руках. Она кричала что-то своим бойцам, указывая на сустав ноги титана. Из ее груди внезапно вырвался сноп искр – кто-то стрелял сзади. Мародеры. Она упала, и ее тут же затоптала бегущая в панике толпа. Он увидел герцога Аргенталя. Старый воин стоял на баррикаде из перевернутых машин, с одним древним мечом в руке, лицом к приближающемуся исполину. Его поза была полна безумного, отчаянного достоинства. Он что-то кричал титану, бросая тому вызов. Багровый луч сенсора на секунду выхватил его фигуру. Титан не остановился. Он просто прошелся по баррикаде, как человек по муравейнику.

Алекс пытался кричать, бежать к ним, помочь – но был невидимым, бесплотным призраком. Он мог только смотреть. Смотреть и сходить с ума от бессилия. И тогда второй титан, высокий и шипастый, остановился и медленно повернул свой сенсор к нему. Объектив сфокусировался. Голос, холодный, металлический, лишенный всего живого, прозвучал прямо в его мозгу:

«Система обнаружила сбойный элемент. Носитель устаревших протоколов. Доступ отключен. Угроза отсутствует. Ценность отсутствует».

Багровый свет погас. Титан развернулся и двинулся дальше, оставляя после себя только грохот и всепоглощающее чувство абсолютной, тотальной ненужности.

***

Остаток ночи Алекс провел без сна, раз за разом прокручивая в голове сон.

Что это? Сновидение? Послание? Предупреждение? Или приговор?

Под утро ему стало очень плохо. Внутренности скрутило в полыхающий узел, спазмы сдавливали горло.

Он сполз на пол, и его вырвало – желчью и остатками алкоголя. Спазмы долго трясли его тело, пока он не остался лежать на холодном линолеуме, слабый и опустошенный.

На четвертый день дождь прекратился. В мастерскую сквозь запыленное окно пробился слабый, жидкий луч солнца, лег на пол и осветил весь масштаб запустения. Алекс сидел на краю кровати, смотря на свои руки. Руки механика. Руки, которые когда-то могли чувствовать душу металла. Теперь они были испачканы кровью невинного человека. Они были бесполезны.

Он должен был что-то сделать. Но что? Извиниться? Заплатить? Да и что изменит его извинение? Сломанная переносица и унижение никуда не денутся. Он стал монстром. Таким же бездушным и разрушительным, как титаны из его снов, только в меньшем масштабе.

Ему нужно было уезжать. Бросить все и просто исчезнуть. Но куда? Этот город был его тюрьмой, а мастерская – камерой смертника.

С грохотом опрокинув пустую бутылку, он спустился вниз. Холодный воздух мастерской немного протрезвил его. Он подошел к своему «Триумфу», провел рукой по бензобаку, чувствуя под пальцами холодный, немой металл.

– Прости, старик, – прошептал он, и его голос сорвался. – Я и тебя подвел.

Он знал, что должен есть. Тело требовало топлива, даже если душа его отвергала. Он нашел в холодильнике засохший кусок сыра и банку соленых огурцов. Поел стоя, глядя в запыленное окно на мокрые, блестящие улицы. Мир за стеклом казался ему чужим, нереальным, как декорация к плохому, заезженному спектаклю.

Ему нужно было выйти. Сделать хоть что-то, любой физическое действие, чтобы не сойти с ума окончательно. Он надел грязную куртку и вышел на улицу. Свежий, влажный воздух после дождя ударил в голову, та закружилась. Он брел, не зная куда, просто переставлял ноги, вдыхая запах мокрого асфальта, гниющих листьев и далекого дыма.

Он дошел до небольшого сквера неподалеку. Здесь уже возвращалась к жизни обычная, серая человеческая деятельность. Гуляли мамы с колясками, бегали дети, крича друг другу что-то о играх, пара стариков неподвижно сидела за шахматной доской. Нормальная жизнь. Та, из которой он выпал, как из поезда на полном ходу.

Он сел на скамейку вдалеке от всех и закрыл глаза, подставив лицо слабому, почти негреющему солнцу. На мгновение стало спокойно. Шум детских голосов, смех, щебетание воробьев – все это создавало иллюзию нормальности, тонкий мыльный пузырь, который вот-вот должен был лопнуть.

Мужчина и женщина шли по аллее, держась за руки. Он высокий, крепкий, в простой рабочей одежде, но с гордо поднятой головой. Она хрупкая, почти невесомая, с ярким платком на голове, который выделялся, как маяк, в серости дня. Они смеялись, и в их глазах, в сплетенных пальцах, в наклоне голов друг к другу светилось такое простое, такое бесхитростное и оттого настоящее счастье, что у Алекса внутри все сжалось в один тугой, болезненный узел.

Они напомнили ему кое-что. Вот, как все могло бы быть. Вот, что он потерял. Напомнили о Лире. О том, как они могли бы гулять по Оазису, смеясь над чем-то своим, никому не ведомым.

Он смотрел на них, пока его пронзала такая острая, нестерпимая боль потери, что он согнулся пополам, застонав тихо, по-звериному. Тоска по Лире, по тому чувству полной принадлежности и принятия, что было между ними, обрушилась на него с новой, сокрушительной силой. Он пытался заглушить ее алкоголем, случайными связями, драками – но она никуда не исчезала. Она ждала своего часа, затаившись в глубине, чтобы однажды вцепиться ему в горло и больше не отпускать.

Алекс вскочил со скамейки и почти бегом устремился прочь из сквера, от этого ядовитого напоминания о нормальной жизни, о счастье, которое было для него навсегда недостижимо.

Он шел быстро, не разбирая дороги, и ноги сами понесли его по знакомому, позорному маршруту. В тот самый район, где жила та рыжая девушка – Мэри. Он не планировал приходить, его сюда вело его же собственное саморазрушение.

И снова, как по злой иронии, ему «повезло». Из подъезда вышла она. И с ней тот самый парень. На его лице красовался огромный, цветущий всеми оттенками фиолетового и желтого синяк под глазом и белый пластырь на переносице. Они о чем-то спорили. Девушка что-то кричала, размахивая руками, ее лицо было перекошено злобой. Парень пытался ее успокоить, что-то говорить, но было видно, что он подавлен и несчастен. Он походил на побитого щенка, который не понимает, за что его ударили.

Алекс замер в тени соседнего подъезда, наблюдая за этой сценой с каменным лицом, за маской которого бушевал ураган стыда и ненависти к самому себе. Он видел, как больно этому парню. Видел, как он смотрит на девушку – с той самой преданной, глупой любовью, которую сам Алекс когда-то испытывал к Лире.

И тогда парень поднял голову и увидел его. Их взгляды встретились через улицу. Глаза Дойла расширились от чистого, животного страха и немой ненависти. Он резко отступил назад, инстинктивно заслонив собой девушку, как бы защищая ее от Алекса.

Этот жест – этот немой, инстинктивный жест защиты, несмотря на страх, обиду и унижение – добил Алекса окончательно. Этот мальчишка, этот юнец, которого он так легко избил, был в тысячу раз мужественнее, благороднее и человечнее его.

Алекс развернулся и быстро пошел прочь. Он слышал, как девушка что-то визгливо кричит ему вслед, но он не оборачивался. Почва уходила у него из-под ног, а мир превращался в зыбкий, болотистый туман.

Он не сразу отправился домой. Он бродил без цели, пока не оказался в заброшенном промышленном квартале, на окраине своего района. Здесь было грязно, пустынно и пахло остывшим металлом и разложением. Здесь обитали те, кто оказался ниже его по социальной лестнице. Местные отбросы, мелюзга, которая даже до уровня «Змей» не доросла.

Трое парней, лет двадцати-двадцати пяти, стояли у разбитой стены, о чем-то громко споря, размахивая руками. Один из них что-то крутил в руках – похоже, украденный из чьей-то машины бортовой компьютер.

Алекс остановился. Ярость, черная, слепая, беспричинная, поднялась в нем одним сплошным столбом. Ярость на себя, на свой стыд, на свою боль, на весь этот гребаный мир. Ему нужен был выход. Сейчас. Физический. Кровный.

Он направился к ним. Его походка была жесткой, целенаправленной. Парни заметили его, замолчали, почуяв недоброе.

– Чего надо, дед? – крикнул самый дерзкий, тощий пацан в кепке.

Алекс не ответил. Он подошел вплотную и без единого слова, со всей дури ударил того, что держал устройство, прямо в лицо. Тот с воем отлетел к стене, уронив свою добычу.

Остальные опешили на секунду, но затем с дикими криками набросились на него. Это была не драка. Это было избиение. Алекс двигался с холодной, отточенной жестокостью. Он бил точно, без размаха. Он ловил удары, блокировал их, отвечая втрое сильнее. Он не чувствовал их кулаков. Он чувствовал только свою ярость, выплескивающуюся наружу.

Один из пацанов, в кепке, оказался живее других. Он отскочил, и лезвие в его руке, которое он достал из кармана, блеснуло в тусклом свете.

– Я тебя размажу, ублюдок! – взвизгнул он и рванулся вперед.

Алекс увидел движение, но ему было все равно. Он встретил атаку, поймал руку с ножом и с силой провернул ее. Кость хрустнула неприятно. Парень закричал. Но лезвие, прежде чем выпасть, успело провести по ребру Алекса, разрезав куртку и кожу под ней.

Острая, жгучая боль пронзила его. Физическая боль. Реальная. Она на секунду вправила ему мозги. Он оттолкнул от себя воющего от боли подростка и отступил, тяжело дыша.

Алекс осмотрелся. Все трое лежали на асфальте. Один – без сознания, второй – с вывернутой рукой, третий – с разбитым лицом, рыдая, полз прочь. На боку у Алекса расплывалось темное, мокрое пятно.

Он посмотрел на свою окровавленную руку. Потом на них. На этих испуганных, избитых мальчишек. Он не чувствовал удовлетворения. Только пустоту. Еще более глубокую, чем прежде.

Он повернулся и пошел прочь, прижимая руку к ране. Он слышал всхлипывания и стоны позади себя. Но не оборачивался. Его трясло не от боли. От стыда, страха и отвращения к самому себе. Неужели это было необходимо? Вот так жестоко расправляться с этими дураками? Он просто в очередной раз дал выход своей злости и тоске.

Алекс дошел до своей мастерской, едва держась на ногах. Боль от раны была единственным, что связывало его с реальностью. Он забрался наверх, нашел старую аптечку. Руки сами сделали всю работу – очистили неглубокую, но болезненную рану, наложили повязку. Действия были автоматическими, выученными в другом мире, для других ран.

Когда он закончил, он сел на пол, прислонившись к стене, и закрыл глаза. Он ждал, что придут кошмары. Ждал, что нахлынет стыд. Но пришло нечто иное. Полная, абсолютная тишина внутри. Пустота. Как после бури, которая выжгла все дотла.

Алекс подполз к тумбочке, развернул визитку Дизеля. Он смотрел на нее, и теперь она не казалась ему ни искушением, ни пропуском в ад. Она была просто инструментом. Грязным, вонючим, позорным, но инструментом. Единственным, что у него был.

Он подошел к старому городскому телефону на стене, снял трубку. Его рука не дрожала, когда набирала номер.

– Алло, – ответил спокойный голос Дизеля.

– Это Алекс, – сказал он чужим – низким, ровным, безжизненным голосом. – Я в игре. Говори, где и когда.

Алекс стоял у таксофона, прижимая трубку к уху, и слушал ровное дыхание на том конце провода. Казалось, Дизель специально затянул паузу, наслаждаясь моментом.

– Ну что ж, Алекс… Рад, что ты наконец-то пришел в себя, – произнес он, и в его голосе слышалась довольная ухмылка. – Жди инструкций. Завтра. В это же время. Будь на месте и трезвым.

Щелчок отключения прозвучал как приговор. Алекс медленно положил трубку на рычаг. Его пальцы на мгновение задержались на пластмассе, будто ища какую-то опору в физическом мире, который окончательно уплывал из-под ног.

Рана на боку ныла тупой, назойливой болью, напоминая о его позоре. Он медленно поднялся по лестнице в свою каморку, двигаясь на автомате. Боль была… кстати. Она была реальной. Осязаемой. Она отвлекала от другой – той, что разъедала изнутри.