Полная версия
Именно этот решительный генерал взял командование главной группой заговорщиков. Были среди них и более знатные и в чинах и в статусе люди, но Леонтий Леонтьевич оказался наиболее собранным.
Группа должна была быть уже возле дворца, но… Такого в книгах не напишут, современники не вспомнят, стыдливо промолчав, но подобные случаи бывали часто во время судьбоносных событий. Заговорщики проблевались.
Первым, как только пьяные «вершители судеб» вышли из дома Ольги Жеребцовой, вырвало Дерибаса. Князь Яшвиль увидел этот процесс и… Через минуту рвало уже половину от всех двадцати трех заговорщиков. Беннегсен, старавшийся пить меньше остальных, оказался наиболее трезвым, если можно вообще говорить о трезвости в компании, где пили более шести часов кряду, причем много и разнообразных напитков.
Так что задержались. Пока испражнили, неестественным образом, желудки, пока обтерлись снегом и платками от всякого непотребства… Вот и гнал Беннигсен сотоварищей после конфуза, а те, вдруг резко протрезвев, стали судорожно заливать в себя все то вино, что несли с собой, но, казалось, что было мало. Убивать императора на трезвую большинство из заговорщиков не могли, установки о Божественном происхождении власти монарха все равно довлели.
На улице мела метель и Леонтий Леонтьевич, найдя себе помощников в лице Николая Зубова, чуть позже, после конфуза, Дерибаса, был словно пастух, который старается удержать, так и норовящих сбежать, строптивых быков.
Пока дошли до Зимнего дворца, несмотря на то, что Английская набережная была рядом с Дворцовой площадью, потерялись четверо человек. Были еще попытки сбежать, но Беннигсен следил за ситуацией.
Заговорщики шли, утопали в снежных сугробах, но шли, стараясь между собой перешучиваться, или же в очередной раз высказать возмущение несправедливости императора. Порой прибавляли к титулу приставку “бывшего”. Полностью мокрые, со снегом в сапогах, они еще и в этом винили государя. Правда! Неужели сам не может удавиться и приходится достопочтенной публике отвлекаться от пития и женщин, чтобы помочь свершиться предначертанному!
Леонтий Леонтьевич мог бы и свою историю рассказать, почему он тут. Но это опасно, так как в ходе повествования Беннигсен не может не высказаться негативно в отношении Суворова. Фельдмаршал мог бы поспособствовать тому, что генерала Беннигсена отстранили от службы. Нет, не отстранили, а лишь доверили заниматься комплектацией “второй волны мобилизации”. И откуда Суворов такие понятия взял? Ну да ему виднее. В любом случае, о фельдмаршале говорить вообще никто не решается, все понимают, что Суворов может развернуть армию на Петербург и армия за ним пойдет.
Беннигсен видел себя на поле боя, бьющего шведов, но… Вот тут генерал сильно терялся. В противостояние в его голове входили два явления: с одной стороны он прямо, без оговорок, любил Англию, считая эту страну эталоном и политического строя и культуры; с другой же стороны, Леонтий Леонтьевич любил и Россию, он ей служил, пусть и критиковал. И как быть, если войска, что могли бы состоять под командованием генерала встретятся в Швеции с английскими? Генерал был уверен, что не предаст Россию, но и сделает так, чтобы англичане не сильно пострадали.
– Господа! Господа! Стойте, господа! – кричал Аргамаков, бежавший навстречу группе заговорщиков.
Беннигсен чуть ускорился, опережая остальных подельников.
– Что-то не так, Александр Васильевич? – спросил Леонтий Беннегсен.
– Аракчеев в городе, его видели, он собрал офицеров и солдат до трех рот, из бывших гатчинцев. Еще смущал умы кавалергардов Саблуков, – Аргамаков явно слишком нервничал, того и гляди мог что-нибудь учудить.
– Подождите!.. – Беннигсен прищурился вспоминая. – Но полковник Саблуков еще больший англичанин, чем мы с вами.
– Но он оказался еще и любимчиком императора, он уже генерал-майор, – сказал Аргамаков и посмотрел на остальных заговорщиков. – Господа, может быть отложить все и посмотреть, что будет?
– Прекратите труса праздновать! – жестко потребовал Беннигсен и тряхнул Аргамакова за плечи.
В иной ситуации должен был последовать вызов на дуэль, но не сегодня.
– Да, да, конечно, Зимний дворец уже наш, вы правы, да. Семеновцы его высочества Александра Павловича взяли дворец по свою охрану, тут же господа офицеры из Преображенцев, есть с десяток измайловцев. Я вам не нужен, все посты уже наши, да, да, – плац-майор Аргамаков говорил и пятился.
– Вперед! – закричал Беннегсен, понимая, что все эти досужие разговоры только мешают делу, лишь только бросив Аргамакову. – Не увижу в спальне Павла, всего лишь вызовом на дуэль не обойдется!
Они задержались и вторая группа офицеров уже зашла в Зимний дворец. Но их не пустили к проходу в саму спальню императора. И не потому это сделали, что охраняют государя, а чтобы более родовитые и именитые люди совершили цареубийство.
Так что все идет нормально. Ну кто придет спасать императора, если Пален приказал всем войскам петербургского гарнизона оставаться на местах при любых обстоятельствах? Генерал-губернатор командует гарнизоном. Многие офицеры и сами заговорщики, часть командования “закроется” приказом, чтобы не участвовать ни на чьей стороне. А есть те, кто сейчас воюет, хотя гвардейские части почти что и не задействовали в военных действиях.
Во дворе Зимнего дворца творилась сущая вакханалия. Солдаты пили, офицеры пили, вокруг кричали “Виват”, вообще не понять по какой причине. Император жив, он может слышать, что твориться, несмотря на то, что возле его окон спокойно. Никакой организованности. Все должно было быть тихо, но так сложилось, не отступать же, уже невозможно без урона чести показать спину.
– Быстрее! – потребовал Беннигсен.
– Господа, мне нужно отлучиться, – неуверенно сказал немного протрезвевший на морозе вице-канцлер Панин.
– Господин вице-канцлер, поспешите все же с нами, чтобы уже завтра стать канцлером, – зло прошипел Беннигсен.
Леонтий Леонтьевич хотел сказать намного жестче, но статус Панина был слишком высок. Это сейчас многое позволительно и заговорщики показали свой истинный характер, поправ нормы морали. Но завтра наступит отрезвление и обиды могут вспомниться.
– Мы опаздываем. Если к Павлу зайдут офицеры… – Беннигсен хотел сказать, что они не решаться убить императора, но промолчал.
Даже сейчас такие слова не стоит говорить, по крайней мере, столь часто. Когда заговорщики шли по Английской набережной, криков было много, бунтовщики не стеснялись, храбрились, подбадривали друг друга. Но тут уже дворец и даже Беннигсен ощущал некий трепет.
Заговорщики подымались по центральной лестнице, на первом этаже дворца уже были офицеры-гвардейцы-заговорщики. Несмотря на то, что на караул заступил Семеновский полк, подчиненный наследнику, можно было увидеть и праздношатающимся офицерами из других подразделений.
“Что-то тут не так!” – подумал Беннигсен, но быстро прогнал эту мысль прочь.
Генерала смутило то, что вокруг было необычно много лакеев и разных слуг. Они подавали офицерам вино, везде, где только можно, на всех столах, стояли подносы с закусками, будто не заговор осуществляется, а нелепый светский раут с общением и весельем. Дам только не хватает. И эту идею опасно подавать в массы, офицеры на подпитье, так что могут и пригласить женщин, явно не своих жен. Все же устраивать из Зимнего дворца бордель, пусть и элитный, не стоило.
– Господа! – выкрикнул, неожиданно появившийся, Пален.
– А мы уже думали, что вы… – начал было Николай Зубов говорить, но сам осекся.
То, что хотел бы сказать Николай Александрович, могло рассорить его с Паленым, но сейчас не время для ссор между своими. И даже не время для того, чтобы размышлять: кто свой, а кто не очень. Так что обвинения с самоустранении генерала-губернатора не последовало.
– Он у себя. Я никого не пускал в эту часть дворца, но знаю, что император спать изволил, – сказал Пален, а после указал рукой. – Туда, господа! Очистите Россию от скверны! Но сперва…
Пален подал знак лакею и тот поднес ящик с шампанским.
– За нашу волю и честь господа! – провозгласил Пален.
Заговорщики выпили шампанского, а после пошли по анфиладе, к спальне императора. Вход в правое крыло дворца охранялся уже людьми Палена, но никого туда не пускали. То, что должно быть сделано, нельзя доверять ни солдатам, ни кому иному, кроме дворян, причем знатных.
В это время к дворцу уже начали стекаться люди, в основном это были те, кто считал себя заговорщиком, или тот, кто знал о заговоре и решил быть ближе к важным событиям, чтобы получить какие-то преференции. Во дворе и на первом этаже Зимнего становилось не протолкнуться.
Пален провожал взглядом решительно настроенных людей. Он видел, как, пошатываясь, заговорщики уходили в сторону расположения спальни государя.
– Бедный, бедный Павел, – сказал генерал-губернатор, после зловеще рассмеялся.
Пален так был увлечен собственными мыслями, упивался предвкушением уже скорого свершения правосудия, что не заметил, как лакей, только что державший на весу ящик с шампанским с уже опустошенными бутылками, поставил свою ношу, покопался в сене, которым был обложен ящик и достал от туда кистень с мешочком песка на конце.
Последовала безмолвная, лишь обозначенная жестами, команда и все лакеи со слугами, находящиеся на втором этаже дворца, сразу у лестницы, подобрались.
– Ух, – успел произнести Пален, перед тем потерять сознания от удара кистенем в голову.
Одновременно были нейтрализованы четверо солдат Семеновского гвардейского полка. Они так же не ожидали атаки, не успели среагировать и были оглушены.
– Убрать! – прошипел Степан, и двое других, якобы, слуг, оттащили Палена за дверь.
А в это время заговорщики, удивленно для себя не встретив никого у спальни государя, ворвались во внутрь.
– Где он? – закричал, будто разъяренный медведь, Николай Зубов.
Беннигсен подошел к ширме, которая закрывала походную кровать Павла, шатнул конструкцию и она с грохотом упала на пол. Часть заговорщиков вздрогнула, а Панин так и вовсе попробовал сбежать, но дорогу заградили иные заговорщики. Никита Петрович хотел прокричать о том, какой он важный и что его нужно пропустить, но не стал этого делать, а пошел в угол спальни, облокотился о стену и сел на корточки, начав тихо плакать. Он тихо причитал, говорил о том, что его подставили, что вообще ничего не хотел, прозвучало даже имя Сперанского. Но вице-канцлер делал это так тихо, что разобрать ничего было нельзя, да и не интересно. Панин был жалок и на него старались не обращать внимание.
– Гнездышко еще теплое, птичка не могла улететь далеко, – сказал Беннигсен, потрогав расстеленную постель походной кровати.
Заговорщики стали искать в этой небольшой комнате императора.
– Он за дверью! – сказал князь Яшвиль, когда поиск не увенчался успехом.
Все посмотрели на мало примечательную, сливающуюся с лепниной на стене, дверь. Не все знали, что это за проход, но уверились – император там.
– Прочь! – визгливый голос раздался из-под большой кровати с балдахином. – Пошли прочь, изменники!
Все опешили. Сам факт того, что император под кроватью, смущал, но давал осознание, что монарх слаб, он трус, он прячется. У многих отлегло, страхи уходили.
– А что с голосом, ваше величество? – язвительно спросил Беннегсен.
– Ваше величество, позвольте засвидетельствовать вам наши верноподданические чувства! – с усмешкой сказал Дерибас.
– Ваше величество, выходите оттуда! Вам помочь? – спросил Николай Зубов.
– И я засвидетельствую… ик… – разморенный в тепле, Яшвиль казался более остальных, пьяным.
– У меня револьвер, я буду стрелять! – раздался вновь голос из-под кровати.
– Голос… это государь? – спросил дрожащий от страха Аргамаков, который все же нагнал главных заговорщиков.
Но его не услышали, пьяные, а в тепле бунтовщиков еще больше развезло, заговорщики взяли ширму, сложили ее и попробовали провести под кроватью. Выгоняя государя, как словно кота шкодливого.
– Ты-тыщ! – прогремел выстрел и Зубов упал, но не сраженный пулей, она ушла в потолок, прошив кровать.
Николай Александрович рухнул от неожиданности, другие заговорщики попятились к двери.
– Ваше величество, а вы не думаете, что мы сейчас вас и пристрелим? Лучше выходите! Предстаньте перед нами, будьте мужчиной и рыцарем, не позорьтесь, – попятившись назад, говорил Беннигсен.
– Дрянь! Как смеешь ты? Вы зачем пришли, я аудиенцию не давал в столь поздний час. Завтра приму, – вновь раздался крик под кроватью.
– Это вообще он? – спросил Аргамаков, Беннегсен, до того мало общавшийся с императором, тоже задумался над звучанием голоса, но отринул сомнения.
Во время волнения у многих меняется и голос и сам человек перестает походить на себя прежнего.
– Зимний дворец под нашим контролем. Сейчас все посты занимают верные нам люди. Помощи не будет. Выходите, будьте же мужественны, мне стыдно, что вы были моим императором, – сказал Дерибас.
Беннегсен даже с уважением посмотрел на этого человека, ранее считав, что Осип Дерибас только и умеет, что воровать. Впрочем… не умеет, так как настоящий вор крадет тихо, а об воровстве Дерибаса знают многие. Но сейчас он все правильно сказал.
– Я вылезу. Но сперва ответьте, вы решили убрать меня и поставить Александра? Убить? – допытывался “голос” из-под кровати.
– Да, дьявол вас побери! Вы никчемный человек. И я буду стрелять, если вы не выйдете. Считаю до десяти! – кричал генерал Беннигсен. – Эн… до… куа…
* * *
Петербург. Английская набережная марта 23.30
Мы с Павлом Петровичем стояли за закрытой дверью, что вела в покои фаворитки, которой сегодня во дворце не было, и смотрели в обзорные глазки. Такие были тут ввинчены недавно, но ранее мной изобретены и уже готовится производства такого устройства. Ничего же сложного, лишь увеличительное стекло.
Мой человек, спрятавшийся под большой кроватью в спальне императора, пытался разговорить заговорщиков, Павел хотел убедиться, что заговорщики пришли именно убивать его, как будто и до того не было ясно. Но слово монарха – закон для меня.
– Начинаем? Пора, ваше величество! – сказал я с нажимом.
– Эн, до, куа, – отсчитывал на французском языке Беннигсен.
– Я убедился. Действуйте! – сказал император и я протянул ему затемненные очки, такие, как были у всех моих людей.
Павла Петровича аккуратно оттерли от двери и вперед вышла десятка бойцов, которых два года учили делать то, что нынче предстоит совершить.
– Вперед! – скомандовал я.
Дверь резко открылась, на пол полетели сразу пять шумо-световых гранат. Магний уже знали в этом времени, создать такое оружие оказалось не сложным.
– Ба-бах-бах! – прозвучали взрывы, оповещающие так же и вторую группу захвата, что нужно действовать и им.
Это оповещение для всех трех сотен стрелков, которые расположились во дворце и ждут своего часа. Они в комнатах, в подсобных помещениях, вся прислуга во дворце – это мои стрелки. Пора начинать контрреволюцию!
– Всем лежать, мордой в пол! Работает Императорская Стража! – закричал я, со всей свой дури влепив Николаю Зубову в челюсть, подбежал к уже стоявшему уже на коленях, Беннегсену, и с ноги прописал генералу в голову. – Это тебе еще и за моих калмыков, которых на убой послал.
Я попал в эпоху шагоходов и собираюсь спасти мир. Но в моём экипаже одни девушки! Отвлекают от миссии!
Боевые роботы, горячие красотки и улётный юмор! https://author.today/reader/393671/3650306
Глава 5
Глава 5
Петербург. Зимний дворец. 0:10
Павел Петрович бился в истерике. Слова “за что” и “как вы посмели” в разных предложениях прозвучали уже раз двадцать за полчаса. Император проходил между связанными заговорщиками и пробовал со всеми по очереди разговаривать, периодически требуя от приставленного к нему лакея, высунуть кляп изо рта очередного подлеца, а после заткнуть рот уже не самой чистой тряпкой.
Остановить это безумство было сложно, и я понимал, что начни я увещевать перепуганного, все лишь человека, которым и был Павел, бессмысленно. Ничего человеческого ему не чуждо, более того, у государя еще больше эмоций, чем у многих знакомых мне людей.
Заговорщики большей частью протрезвели, они просили сперва отношения по чести дворянской и не сметь вот так… мордой в пол и с грязной тряпкой во рту. Однако, уже начинали понимать, что на дворянские вольности всем тут наплевать, тем более императору, так что начинали клянчить снисхождения, мол не хотели, и вообще “мы же только поговорить”.
– Я тебе, дрянь, оставил все земли, не пожелал трогать, как зятя Суворова, оставил в покое, а ты… За что? Как ты посмел? – кричал Павел Петрович, склонившись над лежащим связанным Николаем Александровичем Зубовым.
Пнув тростью в бок Зубова, государь переметнулся к Дерибасу, в очередной раз пеняя тому, что не просто простил кражу полумиллиона, а и повысил в чине, дал большую должность. Осип Дерибас уже просил прощения, умолял, ссылался, что бес попутал. Вел себя униженно и недостойно, может, только чуть лучше, чем Никита Панин.
А вот Беннигсен… Скотина он. Когда император повелел вынуть у немца кляп изо рта, плюнул Павлу на сапоги. Это перебор по всем понятиям, просто урон чести для Леонтия Леонтьевича, однако, можно его уважать и даже смазать кол маслицем перед посадкой, от принципов, мерзавец, не отказался.
Диалоги с государем были столь эмоциональными и громкими, что я скоро прекратил это дело. Павел не возражал. Ему не нужно было слышать поверженных заговорщиков, ему необходимо высказать им, скрыть страхи за своими криками и обвинениями.
Это отнюдь не проявление слабости, это 0долгое ожидание смерти, заговора, разочарование в любви, нет, не к женщине, хотя и здесь не все хорошо. Павла предали почти все. Так что пусть бегает, пинает ногами, хоть плюет на этих заговорщиков, я надеюсь, смертников, но выплескивает негатив, чтобы с ума не сойти.
Еще одного товарища для “теплой дружеской беседы” с Павлом Петровичем пока не доставили. У Петра Алексеевича Палена нынче допрос с пристрастием. И государю не стоит видеть, что это такое. Правда, он может услышать, так как допрос происходит в комнате фаворитки Анны Гагариной. Но спальню государя и Аннушки разделяют три хорошо звукоизолированных двери. Да, и не должны давать возможность господину бывшему генерал-губернатору сильно кричать.
– Господин Сперанский, я к вам обращаюсь, – прервал мои размышления император. – Когда уже мы выйдем из этого заточения? Или вы думаете, что мне приятно смотреть на тех, кто шел меня убивать?
– Ваше величество, в таких обстоятельствах нельзя не спешить, не медлить. К вашему сведению, пойманы уже тридцать два заговорщика, не считая тех, кто находится в этой комнате, – сказал я, прислушался, услышал два негромких стука в дверь и добавил. – Уже тридцать четыре.
Император сам догадался, что происходит, вновь поменялся в лице, как в первые минуты после задержания главной группы заговорщиков.
Действительно, мы осуществляли «ловлю на живца». Не уверен, что именно это понял Павел Петрович, но по факту так и было. Заговорщики знали, где находится спальня императора, или же им любезно подсказывала прислуга дворца. Так что и одиночки, и сбившиеся в банды заговорщики второй и третьей волны устремлялись в царские спальни.
Отсутствие четкой организации, какого-нибудь координационного центра играло, конечно, не в пользу заговора. Так что всех, кто приходил к спальне, быстро вязали и оттаскивали в сторону, спускаясь через лестницу в помещения, доступ к которым был закрыт. Там и сбрасывали всех заговорщиков, чтобы позже увезти в Петропавловскую крепость и уже начать расследование.
Таким образом, предполагалось выбить из заговора наиболее активных его участников. Было бы у них централизованное управление, организация, уже бы давно узнали, что, не доходя до спальни императора образовалась черная дыра, всасывающая всех, кто входит в нее с дурными мыслями.
Небольшая дверь, ведущая к спальне фаворитки, отворилась и в ее проеме показался усталый Северин.
– Доклад! – потребовал я от казака, воспользовавшись моментом, что император заговорил с Паниным, в третий раз уже.
Пока Павел Петрович сетовал, насколько вице-канцлер неблагодарная скотина, что он вообще приблизил к себе Никитку лишь в память о Никите Ивановиче Панине, дядюшке этого олуха, я слушал доклад Северина.
– Сева, без подробностей. Он будет участвовать в спектакле? – перебил я своего наружного казачка.
– Просит сохранить жизнь себе и родным, – подытожил Северин.
Я не стал ему выговаривать, что Северин Цалко, в компетенции которого я не сомневаюсь, плохо поработал, что можно было дать испытать генерал-губернатору такую боль, страх перед которой заставил бы Палена сделать все, что от него просят, даже осознавая, что после этого будет казнен. Видимо, все же Петр Алексеевич оказался человеком с характером и лишь болью дело не обойдется.
– Иди к нему! Он может стать мелким чиновником где-нибудь в далеких далях. Но, при встрече с императором пусть говорит, что с самого начала со мной сотрудничал, иначе не спасу, – сказал я, подгоняя Северина.
Калифорния? Гаваи? Полинезия? Или Антарктиду открыть и назначить Палена генерал-губернатором Антарктической губернии? Открывать ее все равно придется, это будет следующим заданием для Крузенштерна, так что… Не время об этом думать, после иезуитские хода обмозгую.
Уже минут пять, как не было стука во входную дверь к императору, а это означало, что и поток желающих участвовать в цареубийстве иссяк. Либо же это признак, что не все идет не по плану.
– Расчетное время до следующего этапа! – выкрикнул я.
Степан, все еще одетый в форму лакея, ответил:
– Двадцать четыре минуты.
– Что за второй этап? Почему вы не держите меня в курсе событий и не докладываете? – спрашивал император, отвлекаясь от рыдающего во все горло Никиты Петровича Панина.
– Ваше величество, но вы же сами решили вывести своего сына на чистую воду. Это и есть второй этап, – солгал я, но лишь частично.
Император подошел ко мне ближе и почти шепотом, что бы точно не слышали пленники, сказал:
– А я уже не знаю, господин почти что канцлер, где мои мысли, а где и озвученные мной ваши слова. Помните о нашем уговоре, – Павел приподнялся на носочках, а я чуть присел и склонил ухо. – Конституции не потерплю. В ином, коли произвола не будете чинить, дам свое соизволение. Но на год, в чем слово я вам дал. Посмотрю, может из вас толк будет.
Напоминание не лишнее. Вот только второй этап – это уже не столько для заговора полезно, сколько для промывания императорских мозгов. Уже должны начинать действовать Кржыжановский, Бергман, Аракчеев. Рассчитываю, что это будет масштабно и познавательно.
Вместе с тем, частью плана, действительно, предусматривалось выведение на “чистую воду” Александра Павловича и, желательно, его братца с матушкой. Уже после того, что я сделал для императора, нельзя оставлять в покое таких потенциальных врагов, как Александр и Константин. Первый хитростью и подлостью, но обязательно нагадит. А вот Константин может додуматься и до попытки прямого моего устранения, хоть бы и на приеме в императорском дворце пристрелит, с него станется.
– Михаил Михайлович, я вот тут подумал, что сложно мне будет после всего того, что произошло и произойдет, жить в этом дворце, – грустно сказал государь.
Настроение императора менялось столь быстро и часто, от веселья до грусти, от крика до шепота, что было сложно уловить манеру поведения рядом с государем. Мало того, что я сам с трудом мог унять бушующие внутри меня эмоции, так еще и император своей нервозностью напрягал. Но, как говорят в народе, “взялся за гуж – не говори, что не дюж”.
– Достроите Михайловский и переедите туда, ваше величество, – сказал я.
– Быстрее бы. Но вы не отвлекайтесь, командуйте, заканчивайте уже пьесу.
– Степан, уточни, свободна ли дорога к наследнику, – приказал я, а Павел вздрогнул.
Павел Петрович застыл словно изваяние. Его глаза заблестели и стали быстро наполняться влагой. Самодержец сильнейшего в мире государства стоял и плакал. Одинокие две дорожки, прочерченные слезами, стекающими по глазам человека с тяжелой судьбой, говорили о предстоящем одиночестве того, в подданстве которого миллионы людей. Можно быть императором, являться богатейшим человеком, но при этом оставаться глубоко несчастным существом с поломанной судьбой.
Павел прекрасно понимал, что сейчас, как только он получит неопровержимое доказательство того, в чем признаться себе не может, образуется черта, что определит “до и после”. Он вновь, когда, по сути, от него отказалась мать, как после того, как была беспардонно отнята у него первая любовь, а после умрет от родовых мук первая жена, изменявшая с лучшим другом, обретя семью, он вновь остается один.
