Полная версия
– А вы проверьте, ваше высочество! Или не слышали, как отзывался о принце Вюртембергском ваш батюшка. А мне говорил и того больше, – с ухмылкой сказал Пален. – Этого юнца он пророчит в наследники, государю вы не угодны тот, кто выражает чаяния дворянства к возвращению к порядкам великой бабки вашей.
Здесь и сейчас главный заговорщик проверял, насколько он сможет управлять будущим императором. Вот он, Александр, ходит, а будущий канцлер в присутствии сидит, прямо не Пален, а Потемкин, многое позволявший в присутствии Екатерины Алексеевны в лучшие для Светлейшего времена.
Вдруг, Александр Павлович остановился, уставился в окно и, не поворачиваясь к Палену, спросил:
– Петр Алексеевич, а каково вам предавать?
Пален задумался, но не нашел внутри себя глубоких душевных терзаний, так… легкое покалывание совести и то, на краю сознания.
– Я не предаю, ваше… высочество, я верен вам и России, – ответил Пален.
– Я не задерживаю вас, граф, – на последнем слове, на титуле, Александр акцентировал свое внимание.
Пален недавно стал графом, этот титул ему даровал император Павел. И посыл был услышан Петром Алексеевичем. Получалось, что Александр презирает предательство Палена, ставшего неблагодарным подданным.
“Ты предаешь еще больше!” – подумал граф, при этом слащаво улыбаясь и подобострастно раскланиваясь.
Все, та работа, что должна была быть проделана с членами императорской семьи, осуществлена в полном объеме. И Пален раздражался тем, что ему нужно еще что-то делать. Он считал, что кроме его никто не сможет управлять заговором, что напьются офицеры и обиженные императором люди, и удачно забудут, по какому поводу собирались. Так что лучше поспешить в дом к Ольге Жеребцовой, чтобы направить гнев разъяренных людей в нужную сторону.
Вельможа шел по анфиладам Зимнего дворца на выход, и размышлял. Куда же запропастился англичанин? Когда Джон Спенсер не вышел на связь, Пален заволновался. Даже показалось, что заговор раскрыт. Но прошел день, второй, а все вокруг чинно и спокойно, только и разговоров, что о скорой войне, а после о приезде королевы Швеции Александры Павловны. Кстати, последний факт Пален не одобрял.
А после заговорщик встретился с вице-канцлером Паниным и тот заверил своего соучастника преступления, что англичанин сделал свое дело, англичанин может удалиться. В этом вся Англия – чужими руками горящие угли доставать, когда сами англичане раздувают огонь.
Так что подобное объяснение исчезновения англичанина, вполне удовлетворило Палена. Вот только, Никита Петрович Панин был на встрече излишне нервным, но что взять с труса. И ранее Панин проявлял излишек эмоций. Однако, такой вице-канцлер Палену и нужен: бесхребетный, внушаемый, трусливый, не способный затмить гений его, канцлера Петра Алексеевича Палена.
– Ваше сиятельство, ваше сиятельство! – шепотом позвали Палена, когда он уже брал свою верхнюю одежду у лакея. – Поговорить нужно.
Пален посмотрел на слугу, тот выглядел невозмутимо и отворачивал свои глаза в сторону, как и полагается. А ведь генерал-губернатор почувствовал на себе внимательный взгляд лакея, оценивающий. Показалось… Петр Алексеевич сильно устал, вот и чудиться всякое.
– Александр Васильевич, я, признаться сильно спешу. Столь ли важен наш разговор? – любезно Пален давал понять Аргамакову, что он неуместен.
– Боюсь, что да, ваше сиятельство, важен, – настаивал Аргамаков, несмотря на то, что понял и оценил, как изящно был послан к черту.
Посмотрев на невозмутимого лакея, Пален отошел чуть в сторону.
– Ну же! – с раздражением в голосе потребовал Пален.
– Дежурный офицер утверждает, что видел в Петербурге Аракчеева, – шепотом сказал Аргамаков.
Пален задумался. Конечно, Алексей Андреевич Аракчеев может несколько осложнить осуществление заговора. Но не слишком ли поздно прибыл государев пес? Поздно, причем для всех: и для заговорщиков и для тех, кто может им противостоять. Аракчеев смог бы, если знал о заговоре. А так… Где кровь одного, там кровь и второго. По Аракчееву вообще мало кто плакать станет, если он встанет на пути заговора и будет убит.
– Не забивайте свою голову ненужными страхами, Александр Васильевич. Выпьете перед вечером для храбрости, если вам ее не достает в трезвом виде, – сказал Пален и спешно направился прочь.
“Сколько трусов вокруг? Как измельчали люди, жаждущие перемен!” – думал, выходя из дворца, Пален.
Генерал-губернатор сел в карету выделки мануфактуры Сперанского и сразу же задумался. Почему мозг так тщательно цепляется за это имя? Вот где темная лошадка. Но Сперанского никто не видел, а его жена и он сам уже давно уехали из Петербурга. Были странности этого путешествия. Пален узнавал, что две почтовые станции были пропущены Сперанским. Пусть у него неизменно лучшие кони, не только красивые, сколько мощные и выносливые, но почему бы не погреться, испить чаю на станции? Хотя, этот Сперанский… Причудливый он. Пусть пока радуется жизни, Пален рассчитывал не только отстранить поповича ото всюду, но и отобрать хотя бы два завода Сперанского себе.
– Куда едем, ваше высокопревосходительство? – спросил кучер у задумчивого Палена.
– К дому госпожи Жеребцовой, – приказал заговорщик.
* * *
Ольга Жеребцова сегодня ночью собиралась отправиться в сторону Риги, где рассчитывала либо сесть на корабль до какого-либо прусского порта. Ну это, если получается проломить лед и судоходство в Риге все еще не началось. Если не получается сбежать таким маршрутом, то придется ехать на карете дальше. Но то, что она сбежит из России, это женщина для себя решила. Кто и как ей заплатит два миллиона рублей за участие и организацию заговора, она знает. И не рубли это будут вовсе, а фунты, что еще лучше.
Женщина почти что до конца выполняет роль возбудителя, как бы пошло это не звучало, для заговорщиков. Ну как же перед дамой, например, дать заднюю? Тут перед другим мужчиной сложно отказаться идти в императорский дворец, а перед женщиной?.. Стоит ей воззвать к мужским качествам собравшихся заговорщиков, и они побегут исполнять все ранее взятые на себя обязательства.
Сегодня она сидит в компании тех, кто и должен стать карающей дланью для позорного сына Великой Екатерины. Столько власти было у братьев, столько сил и энергии. До сих пор не расследовано покушение на Платона Александровича Зубова, любимого братца Ольги, умершего в мучениях и позоре. Все это он – жалкий Гамлет!
– Жженку несите! – кричал двадцатидвухлетний полковник Иван Федорович Янкович-де-Мириево.
Полковник в двадцать два года! Чем же ему не угодил император? А тут не так много было людей, которым, действительно, государь насолил и с кем он был явно несправедлив. Может только гордый сын Кавказа, грузинский князь Яшвиль, которого Павел Петрович огрел палкой по горбу, потому что тот не знает службы.
– Рано жженку еще! Давайте вина выпьем! – сказала Ольга Александровна, которая управляла всеми собравшимися мужчинами.
– Любезнейшая Ольга Александровна, вы говорите – ангел говорит! – князь Владимир Михайлович Яшвиль подошел и поцеловал ручку Жеребцовой.
Ольге Александровне стоило усилий удерживать улыбку на своем, не лишенном очарования лице, в тот момент, когда уже несколько выпивший грузинский князь Яшвиль, или как при рождении, Иашвили, лобызал ручку Жеребцовой. Князь всерьез подумывал уже отвести дамочку в какой закуток и задрать ей юбку. Про сестру Зубовых ходили разные непристойные слухи, и все они только возбуждали знойного сына Кавказа.
– Никита Петрович, вы чего тут скучаете? – Ольга подошла к вице-канцлеру Панину. – Не пьете? Что-то случилось?
Жеребцова говорила с некоторым нажимом и Панин чуть было не стал говорить все, что знал о Сперанском, но вспомнил то, что увидел в подвале обер-гофмаршала и, уже было раскрывшийся, рот не смог произнести ни звука.
– Вот, Никита Петрович, возьмите! – Жеребцова подала бокал с абсентом, нынче входящим в моду, напитком.
Панин с жадностью выпил весь стакан, глаза его округлились, лицо покрылось красным пятнами, а после он закашлялся, на радость собравшихся мужчин, каждый из которых считал, что может хоть бы и бутылку абсента выпить залпом. Знал бы Никита Петрович, где именно производится этот напиток, что пока что в мире абсент лишь у Сперанского выходит, да вроде бы по слухам, в Швейцарии. Но оттуда товары до России пока не доходят.
– Ну вот, и хорошо! Настойка смелости и решительности, господа, Никитой Петровичем употреблена со стойкостью и присущим ему мужеством! – Жеребцова подняла наполовину полную бутылку с абсентом.
– А мне, господа, и любезная сестрица, говорили, что этот напиток делают в имении поповича, Сперанского, если не все поняли о ком я говорю, – сказал Николай Александрович Зубов.
– С паршивой овцы, хоть шерсти клок, господа, – в зал зашел Петр Алексеевич Пален.
Все замолчали. О том, что генерал-губернатор так же участвует в заговоре знали немногие, а тут присутствовали больше двадцати мужчин. Пожалуй, что только Зубов, Жеребцова и Панин, из взирающих на ухмыляющегося генерал-губернатора и знали о роли Палена.
– О, господин де Рибас? Рад вас лицезреть. Вы все-таки с нами? И повышение никак не сказалось на решении быть на стороне справедливости и чести? – деланно удивился Пален, сразу же захвативший всеобщее внимание всей разношерстной подвыпившей компании.
Как же? Больше, чем появление Палена, присутствующие удивились только что Кутайсову. Но генерал-губернатора уважали и даже побаивались, а вот брадобрея… еще до утра, сразу после того, как решиться вопрос с престолонаследием, заговорщики потрусят Кутайсова, весьма вероятно, что и пограбят, под шумок.
– О каком назначении вы говорите? – заинтересованно спросил де Рибас.
– Не стоит об этом, все уже не важно, кроме нашей цели, – подняв бокал с вином на вытянутую руку, Пален выкрикнул. – Долой сумасшедшего с трона! Александр Павлович наш император!
Некоторые с опозданием, иные, так и сразу, но все повторили лозунги Палена, а генерал-губернатор, чуть пригубил вина и отставил бокал.
– И все же, господин Пален, извольте ответить мне! Какое назначение я получил? – не унимался де Рибас. – Вы что, придержали указ императора?
Пален вновь упивался своей властью. Он знал, что Осип Михайлович Дерибас, как звали этого человека в России, высочайшим указом стал полным адмиралом и назначен генерал-кригскамиссаром флота. Должность очень даже денежная, так как в последнее время много средств идет на флот, там есть что воровать и не в меньших объемах, чем при строительстве Одессы.
Указ о назначении Палену, действительно, удалось придержать. Генерал-губернатор достаточно знал одного из инициаторов заговора, де Рибаса, и понимал, что тот недолюбливал императора Павла только потому, что считал себя обделенным милостью монаршей персоны. А вот с такими назначениями, Осип Михайлович первым же делом побежал бы рассказывать все про всех своему возлюбленному монарху.
– Я скажу вам, господин Дерибас, кем станете уже завтра, – усмехаясь говорил Пален, а после шепотом, но так, чтобы было слышно и остальным. – Полным адмиралом и генерал-кригскамиссаром.
Глаза де Рибаса округлились. После некоторой опалы и разбирательства по делу, воровал ли он пятьсот тысяч, или воровал, но меньше, такое назначение – это огромный успех.
– Долой узурпатора на троне! – закричал де Рибас.
Пален улыбнулся. Как же приятно играть людьми! Петр Алексеевич, чаще всего в своей жизни делавший то, что сдерживался и умеренно угождал, сейчас упивался своей значимостью.
* * *
Петербург. Зимний дворец 18.20
Я тайно прибыл в Зимний дворец. Время Истины настало. Волнения полные штаны, но я кое-как справлялся. Помогали навыки из прошлой жизни, но до конца отринуть эмоции не получалось. Понятно же, что сегодня лишь за одну ночь можно сделать так, что вся история России пойдет иначе, другим путем.
Уже не размышлял, правильно ли поступаю, все ли продумал и насколько выверенные решения принял. Много рисков сохранялось, как я их не пытался минимизировать. Если решился на дело, нужно реализовывать план со всем тщанием, с полной отдачей.
Насколько это получалось, пока не могу судить. Много частных мероприятий в рамках большого плана были отданы на откуп членам моей команды. Но я проверил этих людей во многих делах, поздно сомневаться в лояльности, или же в профессиональных качествах.
Уже скоро, примерно к двум часам ночи следующего дня, Петербург начнет бурлить. Криминальные элементы, подчиненные моей воли, проводимой через Яноша Кржыжановского, начнут подымать людей для «освобождения» императора. Задачей Барона станет создать управляемую толпу, которая может или же просто высыпать на улицы, или же прийти к Зимнему дворцу, заполняя собой всю Дворцовую площадь и набережную.
Бергман занимается иными действиями – он уже должен везти к Петербургу не менее трех сотен телег, груженных мужиками из крестьян. Это так же массовка, которая должна высказать императору свою верность. Прибыли и уже расселились в Ухтынской слободе пять сотен моих людей. По большей степени – это стрелки. И у них у всех будут револьверы. Боевая часть массовки – важное дело. Может дойти и до стрельбы.
И даже это не все, что было сделано, или, что в процессе исполнения. Например, большая часть рабочих с Екатерининской верфи должна будет выйти на улицы и просто скандировать «За императора!», там же служащие кулинарной школы, все работники петербургского общепита, рабочие с Каретного завода… И ряд иных товарищей. Не хватает, наверное, броневика, чтобы провозгласить курс на социалистическую революцию.
И, нет, революции я не хочу. Есть одна цель – показать аристократии такую массовость «народных монархистов», чтобы те, зная какие события случились во Франции, утихли и приняли многие из новшеств, которые я хочу привнести, тем более, что часть из них – это прогрессивные, просвещенные реформы.
Остается самое сложное – это разговор с Павлом «по душам». Убийство императора я могу и сам совершить, для этого у меня возможностей кратно больше, чем у тех же заговорщиков. Так что важно, как именно пройдут переговоры мои и Павла. Если выйдет так, что он не внемлет моим словам, то…
Под видом поставщика дров во дворец, я спокойно прошел два поста гвардейской охраны, которая пока что еще была во дворце, и дальше, через хорошо мне знакомые проходы и переходы, попал в комнату к Анне Лопухиной, уже в замужестве Гагариной. Самой дамы не было на месте. Она, якобы, уехала проведать родню мужа, но это родня настояла, зная, что именно может случиться. В Петербурге многие знали, но молчали… «Хатаскрайники».
Из спальни, где не так часто Павел пользует Аннушку, а все больше с ней болтает, я поднялся по лестнице и уперся в дверь. Все, – дальше спальня императора. Павлу сегодня не здоровится, и он даже отказался от ужина. Но, нет, государь должен выйти к семье, пусть ужин и состоится позднее обычного.
Просунув ключ в дверную скважину, я с легкостью провернул замок. В конце концов, именно я тут «завхоз», должен иметь ключи от всех дверей.
«С Богом!» – подумал я, перекрестился, сделал несколько глубоких вдохов-выдохов и шагнул в спальню к императору.
– Вы? Тут? – всполошился государь, неловким движением сметая со стола для письма бумагу и разливая чернильницу.
В одной ночной рубашке со смешливый чепчиком, государь казался невинным и слабым.
– Тут Ваше Императорское Величество. Прошу простить меня за неурочный визит, будто тать ночной, но дело не терпит отлагательств. И еще, прошу выслушать меня, не кричать, – мне все же пришлось добавить в свой голос металла.
– Я требую удалиться! – все же закричал государь, но лакей не открыл дверь в его спальню, никто не слышал криков императора.
Я ранее проверял звукоизоляцию, а кое-где и усиливал ее. Так что могу убить Павла, уйти прочь и выехать со дворца так же, как сюда и приехал. Может так и поступить?
Глава 3
Глава 3
Петербург. Зимний дворец
1 марта 18.20
– Ваше величество, этот разговор нужен не мне, по большому счету, даже не столько вам. Он нужен династии Романовых, он нужен Отечеству, – сказал я, вновь совершая несколько глубоких вздохов.
Говорить с монархом тяжело. Я тоже внушаемый человек, сильно меньше, чем многие мои современники, но достаточно, чтобы ощущать нечто сродни трепета перед монаршей особой. Даже если эта особа вот такая: низенькая, курносая, нервозная, в ночной рубашке и со смешным чепчиком. Поэтому говорить с императором, требовать от него что-либо – это переступать через какие-то психологические препоны, установки, закладки. Так что было нелегко.
– Громкие слова, как же я устал от них! По вашему, что, больше никто не заботился о чести императорской фамилии? Или вокруг одни враги, которые хотят зла России? – выкрикивал Павел.
Внутри немного отлегло. Он разговаривает и в состояние гнева не вошел, значит, может и выйдет хоть что-то сказать венценосной особе.
– Нет, Ваше Величество, я знаю таких людей, которые искренне ваши, для которых Отечество и император – это неразрывные понятия. Они не льстят, не лгут, не обманывают, они ваши, пусть и небезгрешны, ибо всего лишь люди. Но таких не много, ваше величество, – сказал я, окидывая глазами спальню, прикидывая, где можно было императору спрятаться.
Спереди ждет представление, так что декорации нужно изучить.
– Может быть вы об Аракчееве? Мне раньше, действительно, казалось, что он истинный мой слуга. Или вы себя причисляете к тем, кто, конечно же, мне верен? – с ухмылкой спросил государь.
– Да, ваше величество, я вам верен – спокойно лгал я.
– Ложь! – закричал Павел. – Кругом ложь! Вам нужно место канцлера, я это уже понял. И вы идете к этому, как тот бык, упираясь рогами. Не можете вы уже без места теплого.
Да, я лгал. Для меня Россия – это не Павел. Он – средство, инструмент, но Отечество – это нечто большее, как тот айсберг, когда на поверхности система управления, экономика, культура и люди. Но большая часть, того, что не видно, что нельзя объяснить, ибо это уже на уровне чувств и метафизики – это не люди, это не система, это… Любовь. Да! Кто-нибудь может конкретно сказать, что такое любовь? Нет, как нельзя сказать, что такое Родина, для человека, который ее любит. Он может быть разных политических взглядов, даже веры, хотя последнее очень важно в современном мне мире, но будет готов умереть за Отечество, убить за него.
Вот что я ощущал – я готов был убить Павла, если бы понял, что с ним России не по пути. Но, что же за выверт мироздания, когда наследник и второй сын кажутся еще большим злом!? Хочется выбрать добро, а приходится измерять уровень зла… Жаль, но в жизни не бывает святости, именно поэтому в святость верят и почитают, это недостижимо, это идеально.
Но я выбрал… Это Павел Петрович. Вот только, многое, очень многое, зависит именно от этого разговора. Свое мнение я могу изменить.
– Нет, ваше величество, осмелюсь возразить вам, у меня много теплых мест. Мне не нужно быть канцлером. Я послужить России могу и на ином поприще. Первый пароход – русский, он мой; первый паровоз – в Луганске, он так же русский, и вновь – мой. А еще оптический телеграф, револьверы, бездымный порох, унитарный патрон, – перечислял я свои успехи на поприще изобретательства.
– Унитарный патрон? Порох… Какой? Вы сказали бездымный? – я добился цели и несколько отвлек императора от негативных эмоций. – Нет и все же, вы обязаны ответить мне, обер-гофмаршал. Хотели стать канцлером?
Жаль, но я был почти уверен, что разговор временно повернет в сторону обсуждения военных новинок. Такой поворот мог несколько расположить императора к конструктивному диалогу. Но Павел вернул тему.
– Да, я хотел бы стать канцлером. Это больше возможностей, чтобы быть полезным вам, ваше величество, и Отечеству. Считаю, что плох, ваше величество, тот солдат, что не носит в своем ранце маршальский жезл, – отвечал я. – Большой чин дает больше возможностей для того, чтобы что-то менять. Но каждый чин, любая должность, если все делать по чести, может изменить мир к лучшему.
– Я знаком с вашим творчеством, господин Сперанский, и не настроен к образности и иносказанию. Надо же? Солдат с маршальским жезлом… Это может родиться только в вашей голове галломана У вас есть еще что-то? – видя, что я не реагирую, Павел указал на дверь. – Прошу на выход.!
Я не дернулся. Тогда Павел подошел к двери и попробовал ее открыть, не вышло, он подошел к окну и посмотрел на набережную, там пока ничего интересного не было. Между тем, оконные рамы не открывались. Пусть пробует, но я предусмотрел и такой вариант, что император рискнет выпрыгнуть со второго этажа.
– Как это понимать? – медленно, вновь заводясь, спросил государь.
– Нам нужно поговорить. У нас для этого несколько часов, а дальше будет поздно, – решительно сказал я.
– И вы не боитесь того, что уже сегодня будет подписан указ о вашей высылке? – удивленно спросил Павел, а после с криком добавил. – Немедленно выпустите меня! Сибирь… Нет, палач. Вы станете единственным, кого я казню за свое правление!
– Вот, ваше величество, и ответ на тот вопрос, что вы задали. Я нынче рискую или всем, или многим, но я ДЕЛАЮ, а не говорю. Канцлер? Я не настаиваю. Мне нужно, чтобы вы жили и Россия в своем развитии не откатилась. Мы начинаем проигрывать Европе, прежде всего Англии и Бельгии, – словно окунувшись в омут головой, я говорил бескомпромиссно, даже жестко.
Император отошел от окна, бросил брезгливый взгляд на разбросанные бумаги и разлитые чернила на столике для письма, он был аккуратен в делах и нервничал, когда что-то лежит не на своем месте. После посмотрел на большую кровать с балдахином, около которой я стоял. Ухмыльнулся и сел на другую кровать, которая была скрыта от входа небольшой ширмой. Именно здесь, вопреки ожиданиям многих, предпочитал спать русский самодержец, на маленьком, невзрачном, ложе.
Павел сел на край своей малой походной кровати и пристально меня рассматривал, как будто видел в первый раз. Я не отводил свой взгляд. Он боялся… Нет не меня, почему-то Павел Петрович ведет себя даже более спокойно, чем я ожидал. Я опасался того, что придется применять силу, чтобы убеждать императора сделать то, что должно, согласиться на то, что нужно.
А теперь, запертый, в одной компании со мной он не боялся, он будто укрылся от всего мира, успокаивался, как будто уже избежал заговора и предотвратил свое убийство. Конечно, император не думает, что его убьют, он, наверняка, уверен, что Пален все решит. Генерал-губернатор обещал, он обласкан милостью монарха, возвысился, может быть, более всех остальных, этого должно хватить для верности. Наверное, за закрытыми дверьми, в моем присутствии со своими страхами бороться легче.
– Ваше величество, не бойтесь, я могу защитить вас, я к этому долго готовился, – сказал я.
Настало время откровений.
– Я боюсь? Как смеете вы называть меня трусом? – не так, чтобы решительно, спросил император.
– Вы не трус. Вы очень смелый человек, ваше величество. Вы тут, ждете, когда вас придут убивать. Почему? Что стоит вам прийти к преображенцам, измайловцам, спросить их, они пойдут за вами, не за ними, – говорил я, присаживаясь на большую кровать. – В этих полках не все офицеры готовы придавать, среди них есть и ваши, гатчинцы. Офицерство ценит смелость и ваш приход к ним, да еще с подарками… Они просто не посмеют, это будет таким уроном чести, если после подобного шага императора против вас измышлять дурное…
Павел не отреагировал на такую дерзость, коей было сидение в его присутствии. Хотя, дерзости, и так было с избытком, на виселицу потянуть может.
– Все же они придут меня убивать? – дрожащим голосом спросил Павел.
– Да. Хотите расскажу, как может быть, как будет, если ничего не предпринять? – спросил я.
– Хочу! Граф Безбородко, когда рекомендовал, просил за вас, уговаривал, чтобы именно вы стали канцлером, называл одним из ваших добродетельных качеств то, что бы предвидите будущее. Именно так. Безбородко считает вас оракулом в нашем Отечестве. Ну или играет с моими склонностями верить в предвиденье. Всем же известно, что я верю в предсказания. Так не медлите же, рассказывайте мне, как умрет русский император! – говорил, уставший бояться человек, выкрикивая последние фразы на разрыв голосовых связок.
Да, Павел – падкий на мистицизм, даже слишком, как для нормального человека, тем более, верующего. И он меня выслушает, ему очень интересно узнать, прочувствовать свою гибель. Он жалеет себя.
И я дал спектакль, сыграл, может быть, самую важную в своих двух жизнях роль. Короткую, но, надеюсь, что яркую.
– Охраны не будет. Вы заметили, что сегодня сменили караулы? Почему на караулы заступил Третий батальон Семеновского полка? Где верные вам преображенцы? Так вот… – украдкой, почти шепотом, говорил я, начиная театрально рассказывать все то, что знал из послезнания.
